В. М. Есипов (Вогман)
Лепта
Из книги «Общий вагон» (1987)
«Все мы смертны, все мы тленны…»
Все мы смертны, все мы тленны,
И тебе пощады нет!
Но живёт поры военной
Небольшой автопортрет.
Выдают тот год жестокий
Скудный фон и жёсткий штрих:
Западающие щёки,
Выступающий кадык.
Напряжённость, ракурс резкий,
Тёмен лик, как образа.
Но пылают гневным блеском
Воспалённые глаза.
Узнаю, охвачен дрожью,
Разворот военных дней.
Ты свершил свой суд, художник,
Над эпохою своей!..
В одолевшем горе мире
Заоконный ярок свет…
И отца в пустой квартире
На стене автопортрет.
На сортировочной
Простые совершаются маневры —
Товарный формируется состав.
И лязг проходит, словно импульс нервный,
От головных вагонов до хвоста.
Вот семафор мигнул, как вспышка спички,
Освобождая путь наверняка, —
И, бёдрами качая, электричка
Проносится сквозь строй товарняка.
Как каблучки, колёса отстучали,
Сухая пыль осела на панель.
Сомкнулись вновь разорванные дали,
Печалью затуманился апрель…
Вот здесь грузились роты в сорок первом,
Решимость зрела в лицах молодых.
И била провожающим по нервам
Слепая медь оркестров духовых.
«Рывок – и корпуса наклон…»
Рывок – и корпуса наклон,
Срывает кепку встречный ветер!
Вдали грустит аккордеон
О тёплых днях, о щедром лете.
Соседи на гру0зовике
Уже увозят вещи с дачи,
Железный руль дрожит в руке,
Визжит цепная передача.
Так сладко знать, что чей-то взгляд
Как лента тянется за мною,
Что рассыпает листопад
Резные листья над землёю.
Ах, что-то вспомнится потом
И будет в памяти вертеться!
Ещё уклон, ещё подъём…
Как коротка дорога детства!
В день победы
Приметой хорошей погоды
Звенят комары за окном.
И снова, как в давние годы,
Стоит на столе патефон.
Забытого танца фигуры,
Забытый пронзительный взгляд —
Свет падает от абажура
На стену, где карточки в ряд.
Дивана обшарпана спинка,
Герань не устала цвести.
Вращается плавно пластинка,
Играет – грусти не грусти!
Над участью вдовьей щемящей,
Над ворохом трудных забот
Поёт дерматиновый ящик,
Пока не иссякнет завод.
«Ах, домик двухэтажный…»
Ах, домик двухэтажный,
Забытые печали.
Меня здесь не однажды
Приветливо встречали.
С меня снимали куртку,
Со мною говорили,
Смущая не на шутку,
По-сестрински любили.
Две девочки-соседки.
(Всё в прошлом – взятки гладки!)
В окне – жасмина ветки,
Картофельные грядки.
Прямой пробор у Ксени,
Кудряшки у Наташи…
Скрипучие ступени,
Те лестничные марши!
«Средь стен крупноблочных сосна…»
Средь стен крупноблочных сосна
Грустит в торжестве одиноком —
Когда-то она мне видна
Была из родительских окон.
На весь разносились квартал
Вороньи картавые крики.
Я взгляд на сосну поднимал,
Когда отрывался от книги.
А в книге кончалась глава,
Там жизнь побеждала искусство
И грустные чьи-то слова
Рождали ответное чувство.
Состав, прогремев в тишине,
Стихал за невидимым полем —
Нам даль закрывали в окне
Сараи, покрытые толем.
Ещё был бревенчатый дом,
Цветник с золотыми шарами,
Что тоже остались в былом,
В исчезнувшей той панораме.
В том доме в проёме окна
Смешные косички мелькали.
Осталась одна лишь сосна…
Обрывки счастливого сна
Да привкус забытой печали.
Кинотеатр «Салют»
Вдруг вспомнится дом у вокзала,
Где тёрся окраинный люд
И надпись над крышей сияла,
Светилась неоном: «Салют».
Фойе от портретного глянца
Блестело, в нём не было мест:
Играл до начала сеанса
«Амурские волны» оркестр.
А лето звонками трамвая
Врывалось в зашторенный зал,
Когда над рядами, мигая,
Слабел освещенья накал.
Здесь кто-то сморкался и плакал,
Летал по рядам шепоток:
Смотрели «Кубанских казаков»
И «Поезд идёт на Восток».
Смотрели, ликуя, подростки,
Видавшая виды шпана,
Как, сбив двух жандармов, Котовский
Выпрыгивал в сад из окна.
Во тьму билетёрша бежала,
Быстрее, чем в кадре артист,
На грянувший в темени зала
Трёхпалый восторженный свист…
Ах, что нам тогда не прощалось!
Но в сердце оставили след
И фильмов наивных слащавость,
И горькая правда тех лет.
В воскресный вечер
Ах, Тихвинская улица, признал!
Здесь были раньше Тихвинские бани.
А нынче – стройка, стройка. И проезд
Закрыт. Забор дощатый.
За забором уже дома вздымаются на треть.
А старые – с отбитой штукатуркой
И с выбитыми окнами – стоят
И ждут, когда их тоже поломают.
А стены их хранят воспоминанья
И старый шрифт. Вот надпись: «Мясо – Зельцъ»,
«Чай. Сахаръ. Кофе». Чудом сохранились
Доископаемые письмена.
Под вывесками новыми, как видно,
Они хранились до поры, до срока
И вот сейчас видны на пустыре.
Видны, да кто теперь их прочитает!..
Идет трамвай, в нём пассажир один —
Осенняя тоска. Крошатся листья
И падают на пыльный тротуар.
Как много попадается мужчин,
Не знающих забот и сожалений.
Они вдвоём, втроём идут к палатке
С названием нелепым: «Зал пивной»,
Толкаются у входа в магазин,
И ветер гладит их по потным лицам.
А вот один, гуляющий с собачкой,
Кричит: «Козявка! Ну, бегом ко мне!»
По узенькой асфальтовой дорожке
Бежит собачка, высунув язык
Из окаймлённой зубчиками пасти.
А день к концу подходит выходной.
Осенний день, но ясный и погожий.
И солнце, отработав, отсветив,
Скрывается за крышами квартала,
Чтоб завтра новый долгий день начать…
«На диване цветная накидка…»
К. К.
На диване цветная накидка,
Книжный шкаф, пёстрый коврик у ног.
В сером сумраке красная нитка
Из мотка убегает в клубок.
Плеск дождя из раскрытой фрамуги,
Вечереющей улицы вид.
Плавно ходят проворные руки,
Круг за кругом моталка бежит…
На исходе неяркого лета
В сердце врезаны острым резцом
Эта комнатка, женщина эта —
С ранней проседью, с добрым лицом.
И от этой возвышенной муки
Ноет сердце… Но, нервы щадя,
Осторожно сплетаются звуки:
Шорох нити и шорох дождя.
«Дух сиреневый в окно…»
Дух сиреневый в окно
Тянет ветер струйкой горькой.
До утра темным-темно
За распахнутою створкой.
Вздохи, всхлипы, бормотанья —
Спит предместье, сон глубок.
И ко мне на огонёк
Из темницы мирозданья
Залетает мотылёк….
«Найдёшь на дороге потёртый пятак…»
Найдёшь на дороге потёртый пятак —
Ты с детства пророческим снам и приметам,
Конечно, не веришь! А всё-таки как:
Орлом или решкой упала монета?
Достанется в кассе счастливый билет —
Дождь моет квадраты автобусных окон,
А сердце, казалось бы, повода нет,
Опять трепыхнётся как пойманный окунь.
Билетик, монета. Приметы не в счёт.
А в окнах то Пресня, то площадь Восстанья…
То канет бесследно, то вновь оживёт
Рисунок надежды, мотив ожиданья.
«Не избыть этой грусти ни в слове, ни в песне…»
Не избыть этой грусти ни в слове, ни в песне —
Разве можно словами поведать о том,
Как стоит тишина в переулке на Пресне
И как топчется дождь во дворе проходном.
Посмотри, что наделала осень-злодейка:
Как шуршит листопад, как шумит водосток,
Как на чьём-то окошке снуёт канарейка,
Словно в клетку попался кленовый листок.
Зеленый фургончик
Зелёный фургончик, влекомый усталой
лошадкой.
Опять меня будит её осторожный шажок,
И я, просыпаясь, как в детстве тянусь за
разгадкой —
Так звук этот странный загадочен и одинок.
Задумчивый кучер сидит неподвижно на козлах,
В фанерную стенку фургона упёршись спиной,
А небо, что было недавно в светящихся звёздах,
Уже засерело, и влажен асфальт мостовой.
Но звук затихает, копыта всё тише и тише.
Вот шум городской в переулок заносит опять.
Потом месяцами волшебной лошадки не слышу:
Пропала? Иль в будни приходится раньше
вставать?
«Говор венского извода…»
Говор венского извода,
Свечи, лица прихожан;
Сотрясая арки свода,
Просыпается орган.
Растворяясь в звуках мессы,
Бронзой вспыхнув на стене,
Догорает день воскресный
В узком стрельчатом окне.
Чей-то голос в мощи хора
Тему пробует мою,
Здесь, под сводами собора,
Ход времён осознаю.
И сквозь ткань житейской прозы
Проступают, словно соль,
Очистительные слёзы,
Искупительная боль.
