Виктор Буренин
Критические очерки. Разговор
– Как же так напрасно? Разве вы признаете черта?
– Не только признаю, но даже и хвоста и рогов у него не «отметю», пускай себе гуляет в аду и по земле во всей своей условной красоте с хвостом и рогами. Поэтому мои корреспонденты, доказывающие мне подлинное «нехимерическое» бытие черта текстами из книг, признаваемых «ветхими», но тем не менее почитаемых почему-то священными, – мои корреспонденты, говорю я, могут успокоиться на сей счет. Я даже думаю составить особый «доклад» о несомненном происхождении черта не из надземных сфер, а прямо от человеческой глупости, и прочитать этот доклад в Петербургском религиозно-философском обществе, подражая в этом случае гг. Мережковскому и Розанову, которые там предлагают «проблемы нового религиозного сознания» и возбуждают разные интересные прения. Навел меня на эту мысль именно один из «докладов» моего почтенного сотоварища В. В. Розанова, напечатанный в первой книге «Русской мысли» за настоящий год.
– О чем же докладывает почтенный Василий Васильевич и какие новости он вносит в существующее «религиозное сознание»?
– Он докладывает «о сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира». В качестве религиозного новатора, как многие новаторы этого рода, дошедшего до всего наподобие гоголевского судьи Тяпкина-Ляпкина «сам собой, собственным умом», он изобретает прелюбопытные «религиозные проблемы». Вот, например, первая проблема: «Если кусок из прозы Гоголя, самый благожелательный, самый, так сказать, бьющий на добрую цель, вставить в Евангелие, – то получим режущую, несносную какофонию, происходящую не от одной разнокачественности человеческого и божественного, слабого и сильного, но от разно-категоричного: невозможно не только в евангелиста вставить кусок Гоголя, но и в послания какого-нибудь апостола». Оставляя на минуту в стороне вопрос о том, для чего потребовалось многоуважаемому г. Розанову вставлять в Евангелие или в апостольские послания «куски из прозы Гоголя», можно сказать с такой же утвердительностью, что не только среди проповеди на горе или послания к коринфянам было бы странно встретить отрывки из «Мертвых душ» или из «Записок сумасшедшего», но, я полагаю, и во всяких других писаниях религиозного или философского характера. И в учении Будды и Конфуция, и в трактатах Платона и Аристотеля или Канта тоже изображения похождений Чичикова, Собакевича, Ноздрева, Поприщина кажутся неподходящими. Можно, пожалуй, и более резкий пример в этом роде предложить: таблицу умножения тоже в Евангелие или в апостольские послания не вставишь, равно как и наоборот: евангельские или апостольские поучения в арифметику не подойдут. Тем не менее г. Розанов делает такую, как он выражается, «мысленную инкрустацию», делает ее для того, чтобы «с помощью» этой «мысленной инкрустации» доказать, что «Христос никогда не смеялся», что нельзя даже представить, «улыбался ли Христос», что «печать грусти, пепельной грусти очевидна в Евангелии». Почему же он, однако, полагает, что Христос никогда не смеялся? Смех – одно из человеческих свойств, и так как даже богословие признает в Христе, в дни его воплощения на земле, все человеческие свойства, то, конечно, отнимать от Христа смех было бы не резонно. В Евангелии, правда, нигде не упоминается, что Христос смеялся; но ведь там, кажется, не говорится также и о том, что Он плакал. Значит, отсюда можно вывести, следуя логике г. Розанова, что Христос «никогда не плакал». Но г. Розанов, напротив, придает Христу специальную грусть, да еще какую-то пепельную, т. е. погребальную. Вот и пойдите вы с этими проповедниками нового христианского сознания, они распоряжаются с Христом, как им желается, не справляясь с логикой и рисуя Его религиозный образ по своей фантазии.
