Мы единственные,
Невоинственные,
Все таинственные,
Как печаль;
Мы сребристые,
Золотистые,
Чуть росистые,
Как печаль;
За Тобою
Молодою
И святою,
Как печаль.
Набегают сумраки.
Мои руки сплетаются,
Словно змеи, сплетаются,
И нависли ресницы,
И веют влагой
Мои ноги белые.
Затаилась горница,
Засветились светочи,
И уходят сумраки…
Я любуюсь в очи смуглые:
Затаились очи…
Не входите, присенники!
У меня ль не ноги белые?
У меня ль не руки сплетаются? –
Не входите, присенники! –
Обезумею, обессилею
За собольчатым пологом…
Заплету я руки змеистые,
Прикоснусь моих плеч обнаженных.
Зацелую очи смуглые…
Не входите!..
Presto.
О чем молишь, Светлый? Не очей ли ты жаждешь неразгаданных, не сдержанного ли дыхания страсти? Не улыбки ли, одетой слезами, не росистой ли души молодости?
Я дам тебе тело девственное, бесстыдные, смелые ноги, уста опьяняющие… К моему утреннему ты приближаешься – Суровый.
Я ли не молода? Сплетутся руки змеистые. Бледная белая ночь побледнеет от Моих объятий и уйдет из покоя – за окна – на волю.
Светлый! Мне уютно… Мне больно. Светлый! Белая ночь глядит на тебя бездонными глазами. Она не уходит. Словно вдова, грустит ночь… Словно вопленница, плачет она. Плачет она о кладбищенском утре. Мне страшно… Светлый!
Каково все это, читатель! Жутко. «Светлый! Не входите, присельники! Гой ты, заморянин! Завещаю вечности и искусству!» А знаете ли, что у алжирского бея под самым носом шишка?