Виктор Александрович Ганпанцура
Повести про жизнь
Судьба и люди
Знойный июльский день. Солнце раскаленным шаром пылает в зените. Чуть заметное дыхание ветерка содействует жаре, как масло жаровне. Трава потускнела, цветы поблекли, листья кустарников и деревьев поникли, старчески сморщились. Земля, как гранит, твердая, сжалась, выпирая окаменевшими ребрами дорог, покрытых толстым слоем мягкой горячей пыли.
Трудно в степи в такое время дня всему живому. Обитатели ее притихли, затаились в тени, ищут прохладу.
Можно посочувствовать идущему по дороге молодому человеку. Ему не совсем удобно идти: в одной руке чемодан, в другой – туфли, а на кисть руки наброшен пиджак, рубашка растегнута, брюки подкачены. Однако, босые ноги довольно-таки бодро будоражат дорожную пыль.
Как хочется молодому человеку выкупаться в Днепре, освежится бархатной проточной водой реки, полежать в тени и попить с таранькой пива. «Ох, благодать!» – причмокнул молодой человек губами от навееного воображением удавольствия. В следующую минуту, остервенело сплевывая дорожную пыль, обругал солнце и много раз того, кто первым назвал столь симпатичным словом этот адский «шарик», который не иначе как задался целью превратить его плоть в невесомую. Извлекая энергичными шагами хлопки пыли, молодой человек все чаще встряхивал головой стекающие струйки пота со лба.
– Нужно настроить себя на лирическую волну: помечтать, пофантазировать, поразмыслить о том, о сем и зуд нитерпения пройдет – наставлял он себя, стараясь всеми силами не думать о том, что его волновало больше, чем мучала жара.
– Движение, движение… – Ускоряя темп своего движения, молодой человек изрек: «Есть тот жизненно важный элемент материи, которому я обязан своим существованием,» – и остановился, отвлеченный нарастающим ему навстречу сизого цвета облаком.
В скором впереди странного облака возникла грузовая автомашина. Молодой человек поспешил сойти с дороги, чтоб не послужить гоночно-настроенному шоферу препятствием. Машина на предельной скорости приближалась, осталось в метрах расстояние, вдруг затормозила. Ее подбросило, и она совершая головокружительный вираж, поднимая тьму пыли, несколько метров протащившись юзом, останавливается рядом с молодым человеком. Не прошло еще удивление от шоферского трюка, как выскочивший из кабины шофер набросился на молодого человека с объятиями. Не дав ему опомнится, шофер также внезапно, как и появился, исчез в тумане пыли.
Все происходило очень быстро. Молодой человек не успевал приходить в себя. Кто-то схватил его за руку и куда-то потащил. Когда он, таким образом, на буксире, выбрался из липких объятий пыли, снова попал в объятия. Его трясли за плечи, дергали за уши, били по щекам, в грудь, кричали: «Генка, жив!» – и целовали в нос. Потом молодой человек, словно пробудившись от спячки, бросив вещи, стал проделывать тоже самое с шофером. Они трясли, тискали, колотили друг друга, сопровождая свои действия одним и тем же возгласом: «Жив!» Оба были настолько возбуждены, что не заметили окруживших их людей.
Засверчал свист милицейского свистка. Шофер первым пришел в себя, изменился в лице, побледнел.
– Труба, Генок, спекся, – соболезненно растерянной улыбкой проговорил он, – лишат прав, да еще в тюрьму запрячут.
– А ты как думал, по головке за твое безобразие тебя погладят?! – прекращая дуть в свисток, крикнул на него милиционер.
Шофера пригласили следовать. Один из штатских, прежде чем уйти проверил у молодого человека документы. Возвращая, пробормотал:
– Одного поля ягода, – и уже уходя, – когда они изведутся… Молодой человек помрачнел.
– Минутку, товарищ.
Штатский остановился. Его лицо приняло такое «любезное» выражение, что можно было подумать, что он столкнулся с заклятым врагом.
– Что Вам, гражданин? – раздраженно спросил он.
– Хочу знать за что задержали шофера? – сдерживая металлические нотки в голосе ответил молодой человек.
– В райинспекции четвертого отделения милиции узнаете, – сухо ответил гражданин в штатском.
Машина в сопровождении мотоцикла с коляской уехали. Молодой человек уже не шел той энергичной бодрой походкой, а медленно брел с опущенной головой, на душе скверно – как будто скребли ее кошки.