Вигант Вюстер
В аду Сталинграда

Полная версия

К 80-летию главного сражения Великой Отечественной

© Кияйкин А.Б., пер. с нем., 2023

© ООО «Яуза-пресс», 2023

Глава 1
От харькова до Дона

Чем дальше наш поезд шел на восток, тем более спиной к нам поворачивалась весна. В Киеве было дождливо и прохладно. Мы встретили множество итальянских военных транспортов. Итальянцы, с перьями на шляпах, не производили хорошего впечатления. Они замерзали. В Харькове кое-где даже лежал снег.

Вюстер пишет: «Площадь Дзержинского обставлена большими многоэтажными административными зданиями, смесь крестьянского стиля и небоскребов». Четкий стиль застройки Харькова стал его главным символом, и любой немецкий солдат с фотоаппаратом не мог удержаться, чтобы не сделать пару снимков. Справа – комплекс зданий Госпрома, слева – политехнический институт

Вюстер: «Массивный памятник Шевченко сделан из бронзы и обставлен революционными солдатами в героических позах. Хоть что-то отличное от бесконечных статуй Ленина и Сталина, хотя в Харькове и их хватает». Монумент и окружающий его парк имени Т. Г. Шевченко (1814–1861), революционного демократа и яростного борца с царизмом и рабством, существует и сегодня

Сады Шевченко – старейшая зеленая зона в центре города, прошедшего перепланировку в 1804 г. Центральная часть сада – прекрасная каштановая аллея, ведущая от памятника Шевченко к зданию университета. Сад занимает 25 гектаров, и в нем растет более 15 000 деревьев, включая гигантские 200-летние дубы. В кадре идут по своим делам харьковчане, несмотря на немецкую оккупацию города

Начало мая 1942 г. Вюстер: «Несколько дней я учился на курсах борьбы с танками, что было довольно полезно, поскольку позволило снизить танкобоязнь, по крайней мере относительно. Мы ложились в окоп и давали танку проехать над нами, и учились бросать подрывные заряды, противотанковые мины и связки гранат на моторное отделение танка. Заднюю броню можно было сжечь термитным патроном, уничтожая двигатель. Реалистичные взрывы на захваченных танках выглядели здорово. Несмотря на всю подготовку, я чувствовал себя беспомощным и незащищенным, глядя на оружие и смотровые щели танка. Все изменилось, когда нас взяли внутрь танка, проехаться по месту «атаки». Теперь чувство неполноценности относилось к экипажу танка. Ничего не видно и не слышно. Если они даже заметят окоп, будет уже слишком поздно. Может быть, они заметят бегущую фигуру и звук удара противотанковой мины о корпус за башней. Поздно! Действие дымовых шашек и гранат на танк было удивительным. Не просто экипаж ничего не видел, но горение забирало у него кислород. Приходится сразу выскакивать, чтобы не задохнуться. Однажды во время отработки это почти привело к несчастью. Кое-как водителя удалось вытащить со своего места

Вюстер: «На главной станции и соседнем современном здании почты видны следы боя». Полугусеничные бронетранспортеры 23-й танковой дивизии едут мимо главной почты Харькова. Дивизия прибыла из Франции в конце марта – начале апреля, и ее части использовались в разных пехотных дивизиях к востоку от города

Танки 23-й ТД возвращаются с учебы. Участников курса – включая обер-лейтенанта Вюстера, снимавшего этот кадр – везут обратно в части на моторных отделениях танков

Обер-лейтенант Вюстер в своем «жалком жилище» на ферме севернее Харькова, начало мая 1942 г. Его произвели в обер-лейтенанты 16 марта 1942 г., приказ вступил в силу с 1 апреля. Он награжден значком за атаку в августе 1940 г. и Железным крестом первого класса в июле 1941 г. Несмотря на участие в Польской, Французской и Русской 1941 г. кампаниях, Вюстер ни разу не был серьезно ранен. Несколько легких ранений позволяли рассчитывать на знак за ранение, но он считал, что принять его за такие царапины означало искушать судьбу

Одна из четырех 15-см гаубиц 10-й батареи – минус ствол – ждет своего часа вступить в дело. Ей недолго ждать. Тяжелые орудия часто разбирали для долгих маршей, чтобы снизить нагрузку на лошадей. Ствол ехал в отдельной повозке

12 мая 1942 г. началось советское наступление под Харьковом, создав несколько глубоких прорывов. Один из них был в секторе 294-й пехотной дивизии. Несколько частей недавно прибывшей 71-й ПД, включая батарею Вюстера, срочно развернули в секторе. На снимке: лошадиные упряжки 10-й батареи следуют вдоль железной дороги севернее Харькова

При движении на закрытие советского прорыва батарея Вюстера была поймана на марше: «Батарея уже понесла потери при движении на первую огневую позицию, когда русские бомбы упали посреди колонны». Жестокое приветствие новичку на Восточном фронте. Несколько лошадей, как эта слева, превратились в неразличимую массу

Расположившись на обратном склоне и кое-как замаскировавшись, артиллеристы 10-й батареи сидят и ждут приказа. Некоторые уже обрили головы, другие бреют. Старший офицер на батарее Вюстер тоже побрил голову. Иногда это делалось для борьбы со вшами, но вряд ли у Вюстера и его людей дело было в этом: пари, заключенное во время пьянки, заставило проигравших лишиться волос!

Нас выгрузили на пригородной станции под названием Novaya Bavaria или что-то вроде этого. Когда мы двинулись через город на своих откормленных конях и с экипировкой, начищенной по довоенным стандартам, чтобы занять место расквартирования в колхозе на северной окраине города, раздалось несколько криков со стороны солдат, что бежали по улицам, некоторые выглядели довольно оборванно. «Не выставляйтесь, дальше вы не разжиреете. С нами вы быстро станете потише!» Те, кто слушал, слышали зависть к нашим пайкам, или что еще это было.

Город был заброшенным и серым. Наши квартиры в колхозе были невзрачными. Бельгия и Франция вспоминались как потерянный рай. Тем не менее в городе оставались развлечения, такие как солдатские кинотеатры и театр. Главные улицы, как и везде в России, были широкими, прямыми и внушительными – но довольно запущенными.

Как ни странно, харьковские театральные постановки были совсем не плохи. Украинский ансамбль (или те, кто здесь остался) давали «Лебединое озеро» и «Цыганского барона». Оркестр появился в шерстяных пальто с меховой оторочкой, с шапками, сдвинутыми на затылок или надвинутыми на нос. Только дирижер, видимый из зала, был одет в поношенный фрак. Время не пощадило и костюмы, и декорации. Но, используя множество импровизаций, постановка прошла весьма неплохо. Люди старались и были талантливы. В Советском Союзе культуре придавался смысл и значение.

Наша дивизия еще не полностью прибыла в Харьков, когда русские прорвали немецкие позиции севернее города. Пехотному полку, нашему тяжелому батальону и легкому артиллерийскому батальону (211-й пехотный полк оберста Карла Барнбека, I батальон 171-го артиллерийского полка майора Герхарда Вагнера и IV батальон того же полка оберст-лейтенанта Гельмута Бальтазара) пришлось сыграть пожарную команду. Батарея уже понесла потери, двигаясь на первую огневую позицию, когда русские бомбы легли в колонну. Немецкое господство в воздухе уменьшилось, хотя и оставалось. Беспокоящий огонь русской артиллерии ложился у нашей батареи, но, кажется, противник не засек ее, хотя мы неоднократно стреляли со своей позиции. Я стоял за батареей, выкрикивая указания орудиям, когда на третьем орудии раздался страшный взрыв. Сгоряча я подумал, что мы получили прямое попадание. Мимо меня пролетел большой темный предмет. Его я опознал как пневматический компенсатор, сорванный с гаубицы. Все побежали к разрушенной артиллерийской позиции. Номера первый и второй лежали на лафете. Остальные казались целыми. Орудие выглядело плохо. Ствол перед самым казенником раздуло и порвало на полосы. При этом передняя часть ствола не разошлась. Два пружинных накатника по обе стороны ствола были сбиты и развалились на части. Люлька была погнута. Ясно было видно, что пневматический компенсатор, расположенный над стволом, был сорван. Произошел разрыв ствола, первый в моем опыте. Я видел пушки с разрывом ствола, но там они рвались с дульного среза. Вообще, разрывы ствола случались редко.

15-см гаубица 4-го батальона готова к стрельбе. Позиция замаскирована, но, к счастью для артиллеристов, Люфтваффе поддерживает господство в воздухе, ощутимый плюс в условиях совершенно ровной местности

 

Два артиллериста на лафете зашевелились. Давление взрыва покрыло их лица точками лопнувших мелких кровеносных сосудов. Их тяжело контузило, они ничего не слышали и плохо видели, но во всем остальном остались целы. Все выглядело страшнее, чем оказалось. Это подтвердил и врач. С его приходом их состояние начало улучшаться. Их, конечно, ударило и оглушило, так что их отправили на пару дней в госпиталь. Вернувшись, они не хотели возвращаться к пушкам. Их все понимали. Но, какое-то время потаскав снаряды, они предпочли снова стать артиллеристами. Долгое время шли споры о причине разрыва. Кто-то даже пытался винить тех, кто обслуживал орудие, потому что ствол положено осматривать после каждого выстрела на предмет посторонних предметов, оставшихся в нем. Да, правило визуальной проверки существовало, но было пустой теорией, потому что не позволяло высокого темпа огня и никто о нем не вспоминал во время боевых действий – хватало других забот. Также ни разу не случалось, чтобы такое могли сделать остатки порохового картуза или сорванный снарядный поясок. Скорее всего, дело было в снарядах. Из-за дефицита меди снаряды делались с поясками из мягкого железа. В некоторых партиях снарядов появились проблемы, и уже время от времени происходил разрыв ствола, как бы не в моем батальоне. Теперь перед стрельбой проверялась маркировка на всех снарядах на случай появления снарядов из тех несчастливых партий. Такие появлялись то и дело – их специально маркировали и отправляли обратно. Всего через несколько дней батарея получила новенькое орудие. Харьков и его склады снабжения находились еще очень близко.

Во время одной из стрельб команду ветеранов 3-го оружия едва не постиг печальный конец

Вид на повреждения с места наводчика. Отметьте, что замок закрыт. «Таблица команд» слева дает градацию углов возвышения, поправки на ветер и пороховой заряд в зависимости от расстояния до цели и порядка выстрелов (скорость снарядов после первого последовательно росла – стабилизируясь на шестом или седьмом). Вюстер вспоминает, что это был первый ствол орудия

Пружины откатника лопнули, пневматический компенсатор вырван

Фрагменты, собранные после разрыва ствола. Расчет еще потрясен близостью смерти. Вюстер рисковал, снимая это: фотографировать разрыв ствола было запрещено

Орудия 10-й батареи пришли на новую позицию у линии фронта. В отдалении на гребне расположилась пехота. Отсутствие подходящего укрытия заставил гаубицы подойти совсем близко к передовой. Когда начнется советская атака, она почти наверняка пойдет по дороге, пересекающей гребень наискось

Когда все, казалось, успокоилось, развернутые части дивизии были отведены в тыл. Но до того, как батарея дошла до места расквартирования в колхозе, русские снова прорвались в том же месте. «Эти саксонцы (294-я пехотная дивизия, сформированная в Лейпциге, эмблема с таким же листом клевера с четырьмя лепестками, каку дивизии автора), дерьмо такое, трусливые собаки, не держатся на месте!» Уроженцы Нижней Саксонии (71-я пехотная дивизия был дивизией из Нижней Саксонии. Несмотря на схожее название, обе земли фактически находятся в разных концах страны: Саксония лежит в Восточной Германии, а Нижняя Саксония – в северо-западном углу, ограниченная с севера Северным морем, а с запада – Нидерландами) (то есть из Ганновера, Брауншвейга и Ольденбурга) всегда имели что сказать о саксонцах и не хотели, чтобы их с ними путали: «Они бегут, как только ты повернулся к ним спиной, а они увидели первого русского!» Предрассудок насчет саксонцев проистекал не из

саксонского диалекта – неприятного кому угодно, – а уходил во времена наполеоновских войн, когда саксонцы не хотели отделяться от французов. Что ж, это можно понять, потому что соседи-пруссаки не упускали возможности урвать кусок саксонской земли.

Мы развернулись и снова отправились на позиции. На этот раз батарея прямо столкнулась с саксонскими частями. Теперь заведомо неприязненное отношение изменилось до суждения «что могли сделать эти бедолаги…». Саксонцы всю зиму лежали под Харьковом в грязи, имели плохое снабжение и были в плохом состоянии, живая картина нищеты. Они были полностью измучены, в ротах оставался смехоподобный боевой состав. Они не могли сделать больше при всем желании. Они сгорели, оставив одни головешки. Никогда раньше не видел немецкую часть в таком жалком состоянии. Саксонцы были в куда худшем состоянии, чем наша 71-я дивизия, когда ее прошлой осенью вывели из-под армейского управления из-за потерь под Киевом. Мы чувствовали лишь сострадание и надеялись, что наши собственные части минует подобная участь.

Основная линия фронта шла по плоской возвышенности. В тылу, на другой стороне долины, батарее пришлось обосноваться на переднем скате склона между несколькими глиняными хижинами. Необычное расположение орудий было неизбежным, потому что другого укрытия в этой угрожающей ситуации на нужном удалении от русских просто не было. Мы даже не могли стрелять достаточно далеко в глубину расположения противника. Если русские начнут успешно атаковать и выбьют нашу пехоту с гребня возвышенности, позиция на переднем скате станет опасной. Машинам со снарядами будет почти невозможно добраться до нас, а у нас будет очень мало шансов сменить позицию.

Явно открытый ландшафт. Все орудия батареи, машины и палатки стоят за домами

Но для начала – несколько дней я был передним наблюдателем на передовой под непрерывным тяжелым обстрелом. Наша пехота хорошо окопалась, но на их боевом духе сказался безостановочный обстрел, когда днем никто не мог двинуться, даже не мог высунуться из своей норы. Ну, я и мои радиооператоры меньше страдали от обстрела: мы спокойно сидели в глубокой «лисьей норе» и знали, что даже близкое попадание нас не затронет. Прямое попадание, что имело бы очень печальный исход, мы в расчет не принимали. Опыт вновь показал, что артиллеристы больше боятся обстрела оружием пехоты, чем артиллерийского. Для пехоты было верно прямо противоположное. Оружия, которым владеешь сам, боишься куда меньше, чем неизвестного. Связные пехотных частей, иногда прячущиеся в нашей норе, нервно смотрели, как мы спокойно играем в карты. Тем не менее я был рад, когда меня сменили и я вернулся на батарею. На этот раз основной наблюдательный пункт находился далеко позади орудийных позиций. Это было неожиданным решением, но такова уж была местность. Русские еще атаковали 17 и 18 мая, сильно превосходящими силами. Скоро придет весна с летним теплом. Это было бы приятно, не начнись в это время неприятельские атаки. Были обнаружены скопления вражеских танков. Нам все чаще приходилось открывать заградительный огонь. Наблюдатель, заменивший меня, все чаще требовал огневой поддержки. Вся передовая на гребне исчезала под облаками разрывов русской артиллерии. Было ясно, что противник скоро начнет атаку.

Расчет замскировал гаубицу как только мог: куски дерна с палками, ветками деревьев поставлены перед орудием, а орудие прикрыто брезентом. Солома с крыши дома пошла на корм лошадям

Малое расстояние до тыла упрощало подвоз снарядов. Один раз моторизованная колонна даже подъехала прямо к орудиям. Наши собственные колонны на конной тяге не могли справиться с высоким расходом. Стволы и затворы были горячими. Все свободные солдаты были заняты на заряжании орудий и подносе снарядов. Впервые стволы и затворы приходилось охлаждать мокрыми мешками или просто водой, они раскалялись так, что расчеты не могли стрелять. На некоторых стволах, которые уже выстрелили тысячи снарядов, появилась сильная эрозия ствола у переднего края

снарядной каморы – в гладкой части ствола, – куда входил ведущий конец снаряда. Требовалась большая сила, чтобы открыть замок с одновременным выбросом пустой гильзы. То и дело, заставляя край гильзы выйти из эродированной каморы, в ход пускался деревянный банник. Из-за эрозии ствола происходил недогар пороха. Если во время быстрой стрельбы замок открывался сразу же после отката, наружу вырывались струи пламени. Фактически они были безопасны. Но к ним нужно было привыкнуть. Однажды, когда у нас на позиции были пехотинцы, они захотели пострелять из пушек. Обычно они осторожничали. Шнур нужно было дергать с силой. Ствол откатывался близко к телу, звук выстрела был незнаком. Для артиллеристов это была хорошая возможность поважничать. Всегда к месту приходились байки о разрыве ствола. Что касается героизма, – естественно, артиллеристы чувствовали стеснение перед бедолагами из пехоты, которое старались скомпенсировать. Утро 18 мая выдалось решающим. Русские танки атаковали с поддержкой пехоты. Передовой наблюдатель передал срочный вызов. Когда мы увидели первый танк на нашей собственной передовой перед артиллерийской позицией, наблюдатель передал просьбу пехоты разобраться с прорвавшимися танками, не думая о наших солдатах. По их мнению, лишь таким образом можно будет удержать позицию.

После боя 18 мая 1942 г. Часть камуфляжа сбита пороховыми газами с дула. На стволе свежие кольца, обозначающие победы. Отметьте, что часть крыши дома исчезла

Я был рад, что в этой мешанине я не там, на передовой, – но беспокоился о нашей неудачной позиции на переднем скате, которую танки могут в любой момент взять под прямой обстрел. Артиллеристы забеспокоились. Танки пошли с противоположного склона, стреляя по площадям, но не по нашей батарее, которую они, наверное, не заметили. Я бегал от пушки к пушке и назначал командирам орудий конкретные танки в качестве мишени на прямой наводке. Но они откроют огонь лишь тогда, когда русские танки отойдут достаточно далеко от нашей передовой, чтобы не задеть наших.

Наш заградительный огонь открылся на дистанции около 1500 метров. 15-сантиметровые гаубицы на самом деле не были для этого предназначены. Требовалось несколько выстрелов с коррекцией, чтобы попасть в танк или разделаться с ним близким попаданием 15-сантиметрового снаряда. Когда одно точное попадание сорвало целую башню со страшного Т-34, оцепенение спало. Хотя опасность оставалась явной, среди артиллеристов поднялся охотничий азарт. Они верно трудились у орудий и явно взбодрились. Я бегал от орудия к орудию, выбирая наилучшую позицию для раздачи целей. К счастью, танки по нам не стреляли, что бы для нас плохо кончилось. В этом смысле работа артиллеристов упростилась, и они могли спокойно целиться и стрелять.

Кольца побед на стволе гаубицы

В этой жесткой ситуации меня вызвали к телефону. Командир батальона Бальтазар потребовал объяснения, как недолет с 10-й батареи мог упасть за командным пунктом одного из батальонов легкой артиллерии. Он мог быть только с 10-й батареи, потому что в тот момент ни одна другая тяжелая батарея огонь не вела. Я пресек это обвинение, возможно, слишком резко и сослался на свою борьбу с танками. Я хотел вернуться к орудиям, управление которыми было для меня важнее. Может быть, я отвечал слишком уверенно, захваченный врасплох в разгар боя.

Когда мне снова приказали подойти к телефону, мне дали координаты якобы подвергшегося угрозе командного пункта, который, к счастью, не пострадал. Теперь я был полностью уверен, что 10-я батарея не могла отвечать за этот выстрел, потому что стволы для этого пришлось бы опустить примерно на 45 градусов, а я бы это заметил. Это было бы, к тому же, совершенно неправильно, ведь орудия стреляли по вражеским танкам. Я попытался объяснить ситуацию Бальтазару.

Тем временем бой с танками продолжался без остановки. Всего мы уничтожили пять вражеских танков. С остальными разделалась пехота в ближнем бою на основной линии обороны. Танки исчезли. Атака противника провалилась. Наша пехота успешно удержала позиции. От передового наблюдателя, снова оказавшегося на связи, пошли ободряющие сообщения, он занялся корректировкой огня батареи по отступающему противнику. Я по полевому телефону связался с командиром батареи Кульманом (гауптман Кульман был командиром 10-й батареи 171-го артиллерийского полка, а Вюстер как старший офицер батареи отвечал за целеуказание орудийным расчетам) и сделал подробный рапорт, который его удовлетворил. И все же он продолжал твердить о недолете. Я отвечал самым неуважительным образом. По мне, история была самая идиотская.

Когда ближе к вечеру бой окончательно стих, артиллеристы начали рисовать кольца на стволах (так артиллеристы вермахта отмечали победы. – Примеч. пер.) белой масляной краской – откуда они ее только достали. Я был уверен, что всего было не более пяти, но вместе с танком под Немировом, это было уже шесть. По счастью, ни одно орудие не обошла победа, а то поднялась бы такая «вонь». Наводчики и командиры орудий с двумя победами у каждого, естественно, были героями дня. Именно из-за позиции на переднем скате мы могли стрелять прямо по танкам, но главное было в том, что танки не опознали нас на нашей идиотской позиции на склоне. Ни один вражеский выстрел нас не задел, и даже русская артиллерия нас не тронула. Солдатское везение!

Из-за всего этого шума вокруг пресловутого недолета я повел себя предусмотрительно. В качестве меры предосторожности я застраховался от всех обвинений. Я собрал все записи от командиров орудий и даже от телефонистов и радиооператоров о целеуказаниях с нашего главного наблюдательного пункта и от передового корректировщика. Я собрал и изучил документы на предмет любых неточностей и ошибок. Чем больше я в них смотрел, тем яснее мне становилось, что для такого промаха нужно было чрезвычайное изменение азимута. Там была ошибка. Мы действительно стреляли с разных углов возвышения, но с самым незначительным траверсированием стволов. Хотя это было уже перестраховкой, я проверил расход боеприпасов и просмотрел формуляры орудий – работа, которая лишь дополнила общую картину. Кроме прочего, угла траверсирования глубоко увязших в грунте гаубиц было недостаточно. Станины пришлось бы развернуть – серьезная работа, которая не прошла бы не замеченной мной. Я успокоился: мое положение было прочным как скала.

Британский танк «Валентайн», поступивший в СССР по ленд-лизу, стал жертвой 10-й батареи. Несмотря на малую скорость (24 км/ч) и слабое вооружение (40-мм пушка), он понравился советским экипажам из-за небольшого размера, надежности и сравнительно хорошей бронезащиты

Но Бальтазар не сдавался. Его не интересовали споры: «Или вы доложите в 11.00, как такой недолет мог произойти, или доложитесь в то же время для получения взыскания».

Это было уже серьезно. Хотя я был в ярости, снаружи я был абсолютно спокоен. Поэтому я говорил особенно медленно и четко, не обращаясь напрямую: «Осмелюсь доложить, что я провел расследование. Я предоставлю герру оберст-лейтенанту доказательства, которые перевесят этот мнимый недолет. Таков мой рапорт. Следовательно, в 11.00 я доложусь вам для получения взыскания».

Наверное, это и спровоцировало холерика Бальтазара, потому что больше я ничего не говорил. Бальтазар заорал в телефон: «И чтобы был вовремя! И вообще, ты, наглый невежа, сопливый маленький выскочка, ты что о себе возомнил! Я тебе устрою такое, что век будешь помнить!»

Я больше не слушал, потому что повесил трубку, чтобы прервать столь вдохновляющую беседу. Я дрожал от ярости. Теперь все пойдет к тому, что ошибки не было. Вечер оставался тихим. Я распорядился, чтобы с полевой кухней мне доставили «Книгу мудрых» (дисциплинарный устав. – Примеч. пер.) из фургона ординарца. Я хотел вычитать, как выглядит офицерский «мельдеанцуг» (буквально «форма для рапорта» – полупарадная форма, которую носят по небольшим официальным моментам), нужно ли носить шлем и что положено солдатам и унтер-офицерам, если они получают наказание. «Книга мудрых» была воистину богатой коллекцией всех важных правил, нужных командиру части. В каждой батарее было по экземпляру, она оказалась информативной и полезной. Форма для рапорта у офицеров была следующей: бриджи, полевой китель, кожаная портупея и офицерская фуражка. Все было ясно. В качестве предосторожности я также прочел, как подавать жалобу. По дороге к командиру я сознательно оставил шлем на позиции. Было чудесное солнечное утро, и я спланировал все так, чтобы прибыть вовремя, но не слишком рано. Бальтазар, кажется, уже ждал меня, когда я вошел. Его адъютант, Петер Шмидт, стоял сбоку за ним.

– По вашему приказанию прибыл.

– Где твой шлем? На тебе должен быть шлем, когда ты приходишь за взысканием, – прорычал Бальтазар.

Я ответил по существу и в самой спокойной манере, что я абсолютно чист в этом вопросе, потому что прочел устав и убедился, что фуражки достаточно. Это было уже слишком.

– Ты осмеливаешься учить меня!\

Затем последовал истерический поток оскорбительных слов, взятых из репертуара казарменного унтер-офицера, – язык, который в поле уже почти исчез из памяти. Думаю, Бальтазар знал, что отсутствие самоконтроля всегда будет ставить под сомнение его качества. Его взрыв подошел к концу: «И когда я приказываю надеть шлем, ты надеваешь шлем, ясно?!»

Адъютант неподвижно стоял за ним, молча, с каменным лицом – а что еще нужно было делать?

– Дай мне свой шлем, Петер, – сказал я, повернувшись к нему. – Мне нужен шлем, а у меня с собой нет.

Вразрез с ожиданиями Бальтазар оставался спокойным, пока я нахлобучил шлем, отдал честь, подняв руку к краю шлема, и объявил:

– По вашему приказанию докладываю в шлеме!

– Наказываю вас тремя днями домашнего ареста за недостаточный надзор, что привело к падению недолета за командным пунктом II батальона. – Это была, наверное, судьба, и я собирался ее принять, но он добавил: – А эти идиотские кольца со стволов – стереть. Вы еще не подбили ни одного танка. Принесите письменное подтверждение от командиров рот, если сможете.

Откуда командир узнал о кольцах? Он не видел батареи с тех пор, как это произошло, – ему, наверное, кто-то рассказал. До того, как вернуться на батарею, я поговорил с адъютантом, с которым мы дружили, и вернул ему шлем. Он попытался успокоить меня, сказав, что не стоит так серьезно все воспринимать, буря утихнет так же быстро, как собралась, и в конце все окажется сущими пустяками. На мне тоже была часть вины, потому что я выглядел слишком самоуверенно, Мельхиор (Бальтазар и Мельхиор – волхвы, пришедшие к новорожденному Иисусу. Видимо, так с иронией подчиненные могли называть своего грозного командира Бальтазара. – Примеч. пер.) и Кульман давно решили, во время совместной пьянки, слегка сбить с меня спесь. Я не согласился, пойдя на принцип: офицеров нельзя оскорблять как тупейших рекрутов.

– Я подам жалобу, – сказал я, уходя.

– Я бы на твоем месте хорошо подумал. Ничего хорошего из этого не выйдет, – ответил адъютант, когда я уже уезжал. Мой коновод слышал весь разговор и сказал:

– Большая была драка, герр обер-лейтенант, много времени пройдет, пока вы ее забудете. А что теперь будет с кольцами?

На обратном пути я колебался, обдумывая, что делать и в каком порядке все случится. На обратном пути я решил зайти к Ульману, чтобы доложиться ему. На удивление, он попытался успокоить меня и отговорить от подачи жалобы: «Вы так не заработаете себе друзей». Какие у меня теперь были друзья? Но Кульман, кажется, в одном был на моей стороне. Он ничего не хотел делать с кольцами на стволах, потому что они были гордостью батареи. Мне стоит поискать свидетелей. Наш корректировщик мог бы мне помочь. Тем не менее он, казалось, помогает мне нехотя.

Из «Книги мудрых» я узнал, что жалобу следует подавать по официальным каналам, рапорт должен быть подан в запечатанном конверте, который в моем случае может открыть лишь командир полка. Я поступил в соответствии с этой формулой. Я оспорил обвинение в «недостатке надзора» и приложил свидетельство. Я пожаловался, что никакого честного расследования не производилось. Наконец, я пожаловался на грубые оскорбления.

Отправив жалобу, я почувствовал себя лучше. В любом случае, мне было ясно, что Бальтазар будет меня безжалостно преследовать. Он меня достанет тем или иным способом. Мне придется быть настороже и надеяться на перевод в другой батальон, что было обычной практикой в таких случаях. Оберст-лейтенант Бальтазар был достаточно самоуверен, чтобы вызвать меня. Жалоба – ну что ж – мне стоит знать, что то, что я сделал, было глупо. Потом он дошел до сути: конверт наверняка заклеен так, что любой старый «пизепампель» (местное рейнландское, а точнее брауншвейгское, выражение, означающее «плохой парень», «тупой, плохо воспитанный парень» или даже «зануда» или «мокрая постель»), так он себя называл, не сможет его прочесть, так что ему придется его вскрыть. Он был поражен, когда я запретил делать это, сославшись на «Книгу мудрых». Весь вопрос можно пересмотреть, если я позволю ему его вскрыть. Я отклонил предложение без дальнейших комментариев, считая, что процедура жалобы должна идти своим ходом.

Получить подтверждение наших подбитых танков оказалось для меня более трудным делом. Конечно, эксперты могли определить, был ли танк подбит 15-см снарядом или нет. Но такие соображения в определенных условиях не работали. Уничтоженные танки были расположены в нашей зоне, но не заявит ли пехота о них сама? Хорошо еще, что другие батареи и части ПТО не стреляли по танкам, – в противном случае заявка на 5 танков превратилась бы в 10 или 20. Такое часто случалось, как чудо умножения хлебов Иисусом. Кроме нас, артиллеристов, которые и вели стрельбу, кто мог что-то видеть? У пехоты во время русского прорыва были другие заботы. Если они успели реорганизоваться, любые поиски были бы бесполезны. Вопрос на вопрос. Офицер артиллерийско-технической службы, который оказался на батарее из-за проблем с эрозией стволов, сомневался, что на обломках танков удастся найти четкие свидетельства того, что они уничтожены снарядами 15-см гаубицы.