Вероника Мелан
Пообещай

Что ж, вот она – Эфина (не прогнал, видишь?) Пыжится, кряхтит, пытается из себя что-то состроить, но не выходит. Вот и наигралась в богов.

– Хватит, надоело. Я домой.

Он идиот. И почему-то чертовски устал. Уже будто и не до пельменей – просто поспать бы…

Дар успел прошагать вниз ступеней шесть, когда услышал натужное:

– Смотри!

И повернулся, уже не ожидая увидеть ничего, кроме того, что видел до того – придурошную, упертую, как баран, девчонку. Наверное, в самом деле сумасшедшую.

Но ошибся.

Девчонка осталась собой – верно, – но пространство вокруг нее светилось. Тем светом, который не мог создать ни телефон, ни карманный фонарик. Мерцали, как раскаленные, облупленные стены этажа и старые ящики; полыхала оранжевыми бликами скомканная и лежащая в пасти мусоропровода газета. И походил на освещенный золотыми прожекторами пол.

– Эй… Что это?

Она – девушка, имени которой он не спросил, – водила руками по мерцающему полю, собирала из него разрозненные точки. Собирала их в кучу, а заодно шептала:

– У меня мало сил, понимаешь? Человеком сложно… Один раз только увидишь.

Эти точки, походящие на светлячков, заворожили Дара более всего – одну из них он попробовал сжать в кулаке, но не вышло – она вылетела из его руки, как живая. И тогда он ощутил странную слабость. Свет в подъезде, аура сияет,… ему не кажется.

– Вот.

«Эфина» собрала все точки в одном месте, придала им форму флакона, направила ему в руки.

– Держи.

И Дар, ощущая себя участником реалити-шоу иллюзионистов, в очередной раз коснулся чего-то теплого и вибрирующего.

– Это манна. Она будет твоей… Поместишь в Жертвенные Ворота, и этого хватит, чтобы продлить…

Всполохи погасли с одновременно ослабевшим голосом. Исчез флакон, блики; газета в мусоропроводе стала (сделалась) просто газетой.

Незнакомка с белым, как бумага, лицом, оседала на пол. Неуклюже рухнула бы, не достав до стены, если бы он не подбежал, не подхватил обмякшее уже тело. В полумраке подъезда увидел, как закатились глаза и сменили цвет на синеватый губы.

– Эй, эй, ты чего? – он держал ее, опустившись на корточки, слегка потряхивал, силясь пробудить. – Очнись, ты, «эфина»…

Девчонка пребывала без сознания.

Что… Куда… Звонить в скорую? В службу спасения?

С этажа выше спустились двое парней лет шестнадцати, окинули Дарина с «ношей» острыми, как бритва, цепкими взглядами. Один из них поигрывал в ладони не то брелоком, не то перочинным ножом. Дар адресовал им вслед не менее злой взгляд – валите, мол, отсюда без вопросов.

А вот когда со второго на лестницу ступила женщину в пальто и тут же принялась охать, что «нужно срочно звонить в скорую…», он поднял «эфину» на руки и засеменил по лестнице вниз – прочь от чужих любопытных взглядов, прочь из чужого подъезда.

Девчонка дышала. В себя, впрочем, пока он пер ее на руках, как герой любовного романа, не приходила.

На него смотрели по-разному: с удивлением, с опаской, с подозрением, любопытством и даже восхищением.

Последнее, впрочем, касалось лишь малолеток женского пола.

Дар на максимальной скорости бежал домой – переулок, двор, детская площадка, обогнуть девятиэтажку…

Он не думал о том, что делает и зачем, – просто знал, что не может оставить лежать ее там, на холодном полу чужого подъезда. И интуитивно чувствовал, что звонить в скорую не нужно, – все образуется.

Ладно, хорошо, он оставит ее у себя, пока не очнется. Поможет прийти в себя, отпоит чаем, а после, они, возможно, поговорят. Об огоньках.

Его квартира была тесной и походила на кладовку. Умещала в себя шкафы у стены, диван, стол, шаткий стул, комод. И ступить негде.

Девушку Дар «выгрузил» поверх потертого клетчатого покрывала, после длительных размышлений, не без труда расстегнул и стянул с нее пальто, повесил его на единственный крючок в прихожей. Вернулся, убедился, что гостья дышит, что сердце бьется хоть и тихо, но ровно, после, как вор, быстро убрал руку с чужого пульса. Отправился на кухню ставить чайник.

Про чайник забыл уже в коридоре. На кухне первым делом открыл форточку, закурил – долго смотрел, как двор тонет в ранних сумерках. Стоял, ощущая себя наивным лохом, и не понимал, как вышло, что на заре собственной жизни он оказался втянут в непонятную историю. Вспомнил о том, что так и не купил пельменей, матюкнулся.

Дребезжал голодным брюхом пустой холодильник – в пачке с беконом осталось две «полоски». Можно поджарить с яйцами – таким завтраком он «баловал» себя вчера.

Прошло пять минут, в течение которых он неподвижно сидел у крохотного кухонного стола на табуретке, смотрел на собственные сцепленные руки. Затем решился на то, чего раньше бы не сделал – не дал бы «хороший» мальчишка внутри, зовущийся совестью, – но теперь совесть молчала.

Если она аферистка, он должен понять…

Ее сумочка оказалась пуста. Ни кошелька, ни документов, ни расчески, ни помады.

Просто сумочка. Будто только что с рынка – без бирки с ценником, но туго застегивающимися карманами. Новая?

И в карманах пальто ничего – ни ключей, ни автобусных билетов, ни мелочи.

Оставив чужие вещи, Дар отправился курить во второй раз.

* * *

Она открыла глаза и долго лежала, не шевелясь. Разглядывала комнату, в которой намеренно не включили свет, чтобы не мешал спящей, – старые обои, концы которых отвисли у потолка, пыльный комод, маленькие игрушки за стеклом – мотоциклы? Брошенную поверх спинки стула куртку, выглядывающую из-под нее клетчатую рубашку, мигающий лампочкой «дежурю» монитор.

Здесь все хранило историю, каждая вещь. В этой маленькой комнате, как и в любой другой за стеной, все время что-то вершилось, текло, менялось. И становилось прошлым. Потому что время…

Где Дар?

Он сидел на кухне на стуле, выглядел усталым. На вошедшую Эмию посмотрел со смесью тоски и раздражения – свалилась, мол, на мою голову. Рядом остывший чай; из форточки тянуло сквозняком, а с подоконника окурками. Она поежилась и, не спрашивая, прикрыла форточку, провернула шпингалет.

– Как тебя зовут?

Это он ей.

– Эмия.

– Эмия… А документы у тебя есть, Эмия?

– Документы?

– Да – паспорт, права, кредитки… Хоть что-нибудь, на чем написано твое имя?

– Н-нет…

Она, рвясь сюда, об этом не думала – зачем? Верила, что хватит слов, привыкла, что правде верят, а ложь за версту чувствуют. Но на Земле не так, на Земле требовались бумажки, а доверия здесь в обрез – дефицит.

– Подожди, – вздохнула, приблизилась к Дарину, коснулась неожиданно твердого мужского плеча – «запиталась». Если не запитается от кого-то, как от батарейки, опять потеряет сознание – уже плавала, знает. – Видишь?

И вызвала в воздухе образ светящегося флакона с манной, которую уже показывала в подъезде. Грустно улыбнулась, увидев вытянувшееся от удивления лицо человека не просто уставшего от бури мыслей, эмоций и неотвеченных вопросов, но человека, находящегося на грани неслышного нервного срыва – немой мужской истерики.

– Он твой. Твои сто единиц – твоя новая жизнь. Когда перестанешь верить, просто посмотри на правую ладонь. Перестанешь – снова посмотри.

И вышла из кухни. Накинула пальто и, ведомая любопытством, пересекла комнату, чтобы выйти на балкон.

Вид открывался так себе, но ей нравилось все: темно-серая лента асфальта вдоль домов, талые пласты снега на газонах – снега грязного, не аппетитного. Когда-то он был белым, но после пыль с дороги, выхлопные газы, грязь. Пустой тюремной зоной смотрелась безлюдная, окруженная сеткой баскетбольная площадка – внутри ни детей, ни корзин на штангах, ни футбольных ворот. Кто-то смотрит на этот пейзаж всю жизнь, всю жизнь вдыхает одни и те же запахи – сырости весной, одуванчиков летом, прелых листьев осенью, мороза и угля – зимой. В пройме между домами ей были видны торчащие трубы старых и одноэтажных приземистых изб.

Бердинск.

Земля.

Эмия совсем забыла, как здесь сложно – всюду чувства, эмоции, напряжение. И ты, закованный в тело – то тело, которое постоянно отрабатывает химические процессы, – вынужден быть протестированным сотню раз в минуту – поддашься ли очередному страху? Злости? Или же отыщешь в себе силу не только не испугаться, но и найти то, чем поделиться? Здесь будто океан и вечный шторм. С рождения ты маленький и чистый, но месяцы и годы превращают тебя в изношенного препятствиями и обмотанного прочной броней худосочного духа. Мол, не подходи – я уже знаю, как на тебя реагировать, я уже здесь все знаю…

Она действительно забыла. На небе не было шторма – там было спокойствие, где не нужно сражаться и пытаться выжить в бесконечной борьбе за себя самого. А здесь нелепо, ужасно, скоротечно, как в бурлящей реке, где к берегу почти никогда не прибивает. И ты все ищешь руками плот, а ногами дно, все всматриваешься в чужие лица в надежде на то, что кто-то ответит улыбкой, поделится теплотой, отогреет пониманием.

Если таких не находится – черствеешь.

Идя сюда, она не подумала о том, что Дарин, в отличие от нее, свои двадцать четыре с лишним года жил в этом шторме. Боролся за выживание, терял выдержку, терпение, надежду, силы. Кто его грел? Когда? Возможно, никто и никогда.

И потому есть шанс, что Эмии он поверить не сможет. Из-за бронебойного кокона «мне было плохо много раз» окажется не в состоянии почувствовать чудо, вид которого с рождения забыл.

Ей хотелось плакать. И это было так трогательно, так нежно.

Эфины не чувствуют боли, но она человек, и у нее в груди ныло от печали.

Сможет или нет?

Начислять баллы, сидя наверху, так легло. Ходить ногами здесь, внизу, тяжело.

Сможет или нет?

* * *

Он смотрел на правую руку так долго, что заболели глаза. Ненадолго клал ладонь на колено, пытался делать вид, что все в порядке, все, как обычно, а потом поднимал и разворачивал.

И на ней прямо под кожей снова плавали, похожие на проникших в его кровь светлячков, огоньки.

Его опоили? Одурманили?

Только он не ел и не пил.

Так устал?

Нет, так не устают.

Вывод напрашивался только один – она говорит правду. Она – Эфина. И только что подарила ему сто единиц манны.

Мозг Дарина, как упершийся четырьмя конечностями перед Жертвенными Воротами баран, отказывался поверить в «очевидное».

Что же это за светящиеся точки?

Он тер ладонь, чесал ее, пытался их поймать… Надавливал, тряс рукой, даже хлопнул ей по столу так, что дрогнул стакан и ложки.

Огоньки, как непуганые рыбки, продолжали спокойно перемещаться под кожей.

* * *

– Значит, ты… Эфина?

– Значит.

Торчала возле трансформаторной будки, как идеальная проплешина, шляпка колодезного люка. Неслись за пятиэтажкой машины – гудел вечерний проспект. Зажглись фонари.

Эмия чувствовала, как мнется Дарин, – не может ни воспринять тот факт, что она Богиня, ни опровергнуть его. И все сжимает пальцы правой руки, будто влитая под кожу манна жжется или щекочет.

– Смешно, – ему было не смешно. – У меня даже нет хорошего чая…

Наверное, ему вспоминались сказки о том, что нагрянувших гостей – ангелов, колдунов, всяческих жителей небес – следует почивать чем-то вкусным.

– И не нужно.

– И накормить тебя нечем.

Эмия повернулась, посмотрела на него тепло, добро. Улыбнулась.

– Бывает и так.

– Я… Прости, если это невежливо, но сегодня я устал. Мне лучше проводить тебя домой.

Кроткий вздох и смущение.

– Только идти мне некуда. Дома нет, документов нет… Оракул дал мне только одежду и сумку. И еще поместил туда, куда я назвала. По координатам этого места, то есть к тебе.

– Почему… ко мне?

Ему хотелось курить – она чувствовала кожей. И еще он мерз, стоя рядом с ней в одной рубахе.

– Может, пойдем в комнату и там поговорим?

(Poets of the Fall – False Kings)

Себе он постелил на полу и теперь сидел возле запасной подушки, которую отыскал в шкафу, опираясь спиной на рифленую дверцу шкафа. Свет только из коридора – в комнате темно.

Эмия сидела на кровати и говорила…

А он думал о том, что верил в то, что научился сражаться со всем: пацанами, отбиравшими у него стипендию, грубиянами, слишком требовательными шефами, лживыми друзьями. Сумел выжить в неласковом к нему мире, пережил боль от раннего крушения иллюзий, успешно гнал от себя страх скорой смерти.

А вот с ней справиться не мог – со странной гостьей. Слушал про некий Астрей, про порядки на Небесах, про ее работу, танец с роботом, и все никак не мог понять – выдумка это или правда? Пацан внутри него вдруг ожил, воспринимал каждое слово былью, но взрослый уже и рациональный Дар знал: сказок нет. Нет их.

Он так и заснул, постепенно склонившись к подушке, лежащей поверх старого матраса, – слушая про собственное фото на ее мониторе, про Оракула, про Старших, которые гнались за ней по пятам…

Глава 4

Ранним утром, проснувшись, Дарин чувствовал себя тяжелым, как мешок с песком. Усталым, невыспавшимся и таким же напряженным, как накануне вечером. А когда понял, что дерьмо, в которое он влип, оказалось, увы, не сном, а самой что ни на есть настоящей явью (свисающая с дивана женская рука была прямым тому доказательством), пулей подскочил с лежанки. Порадовался тому, что вечером лег, не раздеваясь, покинул комнату, снял с вешалки куртку, натянул кроссовки…

Серые и промозглые после холодной ночи дворы пустовали. Еще толком не рассвело, не открылись детские сады, не выгуливали сонные хозяева рвущихся отлить на остатки сугробов псов.

Он шел так быстро, как мог, чтобы не бежать. Куда? Сам толком не знал. Закрыл Эмию в квартире на ключ и теперь терзался угрызениями совести, потому что знал правила безопасности. Он на четвертом… Если пожар, ей прыгать с балкона… И шипел на себя за сумбурные, полные беспокойства мысли.

Не будет никакого пожара. Вовек не было, с чего бы ему сейчас?

Кнопки чужого домофона принялся нажимать тогда, когда ни в одном окне еще не горел свет.

– Стас? – произнес с нажимом, когда из динамика ответили сразу матерком, вплетенным во фразу про «знаешь, который час?». – Стас, это я, впусти!

И выдохнул с облегчением, когда спустя несколько секунд заплакал на весь двор сигнал открываемой двери.

Первый барьер пройден. День уже почти можно считать удачным.

– Ты чего? Случилось что?

Друг стоял на пороге и выглядел теплым и вялым, едва выбравшимся из постели. В халате, в тапках на босу ногу, взъерошенный. Из комнаты доносилось недовольное сопение и шорох простыней.

– Слышь, посмотри на одну штуку, скажи, что ты видишь.

– Ты подождать не мог? Хоть до обеда?

– Не мог.

Дар, неуверенный в том, что поступает правильно, стянул кожаную перчатку. Развернул правую руку ладонью вверх, поднял повыше.

– Скажи, что ничего не видишь? Что у меня глюки. Ведь просто ладонь?

Стас приклеился глазами к чужой конечности – уставился на нее с любопытством, как на инопланетный прибор.

– Как ты их туда загнал? Трюк что ли какой? И вообще, ради этого спозоранку… Детворе фокусы показывай.

– Стас, кто там? – донеслась из комнаты произнесенная женским голосом фраза – фраза с подтекстом «закрывай уже эту долбанную дверь и возвращайся в кровать».

– Иду!

– Значит, видишь?

Дарин чувствовал, как дерьмо засасывает его все глубже. Значит, не опоили, не глюк, не привиделось.

– Ну, фонарики. Слышь, а ты как их туда загнал?

Кажется, Стас начал просыпаться; Дар неестественно весело улыбнулся и почувствовал, как стали каменными от напряжения внутренности.

Он влип. И не стоило в это втягивать кого-то еще, но он должен был проверить.

– Хороший фокус?

– Покажи еще?

– Потом.

Он уже натягивал перчатку.

– Слышь, ты все-таки осел, что из-за этого меня разбудил. Ну, красиво, но время-то еще…

– Ладно, извини. Я побежал.

– Идиот.

– И тебе всего хорошего.

В спину ему ударил лязг захлопнутой металлической двери.

Во дворе светало.

Какие варианты? Какие у него, мать его, варианты?

Почему тогда, когда он дрался один против четверых, и то чувствовал себя увереннее, чем теперь? Почему струхнул перед помешанной девкой?

Он сидел на вросшей в снег и потому не вертящейся детской качеле-вертушке в незнакомом дворе. Чувствовал, как мерзнет от холодной металлической дуги сквозь джинсы зад, ощущал себя партизаном, которого насильно пытаются завербовать в шпиона, – не выйдет. Он найдет выход, отвяжется от нее, отыщет объяснение «фонарям» на ладони.

Дерьмо.

Как назло забыл сигареты – хотелось сплюнуть на землю.

Написать заяву в милицию? Сказать, что его преследует сумасшедшая? Пусть рассказывает свои сказки ментам, пудрит им головы и объясняет причину отсутствия в сумке документов…

Ментам – это жестко. И трусливо. Он же, в конце концов, не малолетний пацан.

Вышла из крайнего подъезда тетка, положила ключи в карман, зашагала за угол – к остановке; Бердинск начал просыпаться.

«Просто выгнать ее…»

Пусть идет, куда хочет, – он не обязан терпеть навязчивых личностей.

Может, уехать самому?

Куда? К несуществующим родственникам, поджав, как пес, хвост? Ему не к кому ехать. Не на чем, не на что, некуда – у него денег полторы тысячи рублей.

И еще этот чертов мальчишка внутри – тот самый, который так и сидел у детдомовского окна на подоконнике. Она ведь пришла, Дар? Она пришла…

– Она не пришла, – процедил вслух сквозь зубы. – Кто пришел, я не знаю, но это точно не она.

Мальчишка с ним больше не разговаривал.

* * *

– Давай, в общем… ты уйдешь.

Она смотрела на него теми самыми серыми глазами, которые он почему-то помнил – знал еще до встречи.

– Мне… некуда.

– Не мои проблемы.

Он говорил, глядя в сторону, как бездушный мудак.

«Просто отделайся от нее».

И переминался с ноги на ногу – мол, я жду, мне на работу пора.

Когда незнакомка надела пальто и повесила на плечо сумочку, глухо попросил:

– И огоньки свои забери. Манну свою. Мне не надо.

Качнулась голова. Пересекая порог, гостья остановилась.

– Отнеси их к Жертвенным Воротам. Когда придет срок. Это… подарок.

И она неслышно и невесомо протиснулась мимо него на выход. Застучали по бетонной лестнице ее каблуки.

* * *

(Skylar Grey – I Know You)

На качелях с ночи еще остался иней, но это ничуть не смущало смеющегося малыша лет трех, которого качала мать. Под ногами, не достающими до земли, застыла покрытая льдом лужа; вокруг урны деловито ходили туда-сюда голуби – изредка клевали пустую кожуру от семечек.

Эмия чувствовала себя опустевшей и обессилевшей.

Почему так? Что она сделала неверно, что сказала не так? Или, может, она просто недостаточно хороша? Некрасива?

Ее терзало непривычное чувство вины, и заглядывала в глаза обида, спрашивая, мол, давай тоже создадим кокон? Сделаем выводы, защитимся, отрастим клыки и когти, чтобы ни один придурок больше…

«Нет», – мысленно качала головой незаметная ни матери, ни ребенку на площадке девушка в бежевом пальто. Она не будет кутаться в броню, не будет за одну-единственную неудачу мстить каждому первому теперь мужчине. Она не станет делать выводов, потому что выводы – это неправильно в целом, нужно просто уметь переживать то, что есть, без обид.

Мальчик, одетый в толстую вязаную шапку и синюю дутую курточку, улыбался миру так открыто, что у Эфины замирало сердце. Она хотела бы вот так же, как эта молодая мать, смотреть на своего любимого сына, качать его на качели, отвечать на звонки любимого мужчины: «Да, дорогой, все хорошо! Ждем тебя вечером дома, уже соскучились…»

Она выбрала для этого Дара. Хотела предложить ему самое ценное, что имела, – себя, свою теплоту, любовь. Пусть ненадолго, на тридцать дней, но все же. Прожить их совместную короткую историю про «долго и счастливо» – без детей, конечно, без продолжения.

Но не случилось даже начала.

Что-то пошло не так – наверное, защитный кокон Дарина оказался слишком плотным, запертым наглухо – без окон, как говорится, без дверей. Даже без щелей.

И свет Эмии в него не проник.

Она устала мерзнуть. Ей хотелось есть, хотелось согреться. Но больше всего хотелось позволить себе обидеться и обвинить в случившемся кого-нибудь еще, но только не себя саму.

Вместо этого она поднялась с лавочки и побрела в сторону проспекта.

Место, с которого она сошла, тут же отправились исследовать любопытные и такие же, как она, голодные птицы.

Холодные пальцы, будто надеясь чудом наткнуться на завалявшуюся монетку, скребли и скребли изнутри по шелку карманов – тщетно.

Эмия пожала плечами и встала в очередь к киоску, торгующему сытными на вид лепешками с мясом – сытными они смотрелись уже на картинке, прикрепленной изнутри к стеклу, а в реальности выглядели еще лучше. В хрусткой бумаге, с запахом жареного лука, чесночного соуса и чего-то еще…

Перед ней три человека – два мужчины и одна женщина. Каждый, приближаясь к окошку, доставал из кошелька деньги, и Эмия снова и снова корила себя за глупость: она забыла сказать Оракулу про монеты. Почему-то напрочь запамятовала о том, что здесь, на Земле, они могут понадобиться.

Обслуживали быстро. Забрал из окошка свой заказ мужчина; следом женщина. Она вгрызлась в свой завтрак, не отойдя двух шагов от киоска, – развернула бумагу, оторвала смачный кусок от лепешки, и во рту Эмии образовался слюнный потоп.

– Мне бутылку «Карамельки».

Оставшийся перед ней клиент рассчитался быстро, и настала ее очередь. Из недр теплой будки на нее взглянул молодой парень, одетый в желтую кепку с козырьком.

– Доброе утро! Чего желаете?

– Можно мне, – Эмия замялась, – лепешку, как той женщине?

– С беконом и сыром? Конечно.

Хоть женщины уже и след простыл, продавец понял, о ком речь.

– Попить?

– Да, можно и попить.

– Газировка, чай, кофе, сок?

– Мне бы… воды.

– Холодной? Комнатной?

– Обычной, комнатной.

– Хорошо.

Застучали по кнопкам калькулятора пальцы с аккуратно остриженными ногтями; бурлил проспект – останавливались и уезжали от остановки автобусы; взирали серыми от грязи боками стоящие перед светофором машины. Привычно не смотрели друг на друга люди.

– С вас двести пятьдесят три рубля, пожалуйста.

Эмия поежилась от дополнительного холода – на этот раз изнутри.

– Мне… просто так. Пожалуйста.

– Что?

Чтобы расслышать ее слова, парень даже нагнулся – теперь его лицо почти лежало на столешнице.

– Мне… просто так. Без денег. Если можно.

Щека оторвалась от столешницы – продавец разогнулся и несколько секунд смотрел на нее с удивлением, будто все еще ожидая, что Эмия вот-вот достанет из сумки кошелек и признается, что пошутила. Но она лишь нервно сглотнула.

– Простите, но без денег еду не продаем.

С постера слева на нее смотрели сразу пять жирных бутербродов – новинки.

– Никакую? Может, такой бутерброд?

– Никакую.

За ней в очередь пристроился молодой парень, нервно взглянул на часы. И его нервозность передалась продавцу.

– Вы будете платить?

– Но мне нечем…

– Тогда, пожалуйста, отойдите.

– Пожалуйста, дайте мне хоть что-нибудь.

– Еда для бездомных есть только в приютах. Следующий!

И рот продавца захлопнулся, как дверца дворцового сейфа. Пелена безразличия на глазах и выражение лица, будто ее больше не существует.

Парень позади заказал бургер с холопеньо и мясными крекерами.

Бердинск жил привычной жизнью. Стыл, продуваемый ледяным мартовским ветром проспект Мира; раскачивались из стороны в сторону голые лапы лип. Поток машин, электрические провода над дорогой, абрис высокого крана над крышей старой библиотеки.

Эмия напряженно думала о том, что можно, конечно, убить тело и вернуться наверх максимально быстро, но вот беда – убивать тело ей не хотелось. Новое, человеческое – оно уже ощущалось ей родным, привычным, сложным и почему-то нежно любимым. К тому же, зачем торопиться в Астрей, когда ее время на Земле еще не вышло? Нужно просто научиться существовать в социуме, о котором она, разнеженная налаженным бытом небожителей, совершенно забыла.

Да, здесь сложнее и жестче, но ведь люди живут? Значит, и она сможет.

Мимо нее проплыли три одинаковых желтых пятиэтажных дома; затем начались дома пониже – с бордовыми и треугольными крышами. Прошел мимо, жуя жвачку и думая о чем-то своем, школьник с ранцем за спиной.

«Приют для бездомных» – это хорошее место? И, если да, то как его найти?

Приют был забыт, когда на пути ей встретился храм и сидящие вдоль стрельчатого забора старушки, в ладони которых прихожане щедро сыпали мелочь.

Недолго думая, Эмия тоже устроилась на парапет, вытянула перед собой ладонь.

На нее косились, тщательно скрывая неодобрение, – она как можно честнее и открытее улыбалась в ответ. Все ведь тут, мол, в одной лодке?

Молодых, как она, у забора больше не было – все только крестящиеся и шепчущие благодарные слова бабки, в руки которых иногда падали монетки разного достоинства.

– Храни тебя Бог, милок! Здоровья, богатства, благополучия…

– Спасиб тебе, мил человек!

– И в мою положи…

Эмию прихожане почему-то обходили, но она продолжала тянуть вперед руку.

Зыркал острыми шпилями в синее небо собор; распогодилось. Прогрелся на градус-два воздух, и как будто сделалось легче жить.

– Все мы там будем, – печально и смиренно глянула сначала на небо, затем на молодую соседку морщинистая бабулька справа. – Всех он нас примет, всех обогреет.

– Кто – Кронис? – искренне удивилась Эмия и тут же получила в ответ такой взгляд, будто она ведьма с поселившимся внутри дьяволом.

– Какой еще Кронис, типун тебе! – бабка теперь крестилась, глядя на Эмию. – Отец наш Единый – Всевышний.

«А кто там выше Крониса?» – думалось ей с изумлением.

– Там точно кто-то есть, но этого даже нам – Эфинам Астрея – не говорят. Знаете, утверждают, что мы сначала должны провести в праздности не одну тысячу лет…

Ей пришлось покинуть место у забора под неодобрительный шепоток и укоризненные взгляды.

На синей и матовой от ветра поверхности пруда сидели белые птицы. Иногда они подлетали к подросткам у дальнего изгиба, крошившим хлеб, закладывали сложные пируэты, дрались, улетали, держа в клюве крошки. Стыли вдоль невысокого ограждения, крупные и непонятно зачем привезенные сюда булыжники – на такой ни забраться, ни посидеть.

Больше, чем есть, Эмии хотелось пить.

Расслабленный и ленивый, тянул в утренний час, опираясь на столб, газировку немолодой мужичок в кепке. К нему Эмия и подошла.

– Доброе утро.

Веселый взгляд из-под густых бровей. Мужичок оказался невысоким, ниже Эмии.

– Доброе.

– Скажите, а где здесь можно попить?

– Попить? – он почти не удивился или же прикинулся таковым. – Вы имеете в виду воду?

– Да.

– Купить можно – вон киоск, видите?

– Но у меня нет денег.

Теперь на нее смотрели иначе. Внимательно присмотрелись к лицу, ощупали взглядом сузившихся глаз одежду – мол, наркоманка или нет? Вроде не попрошайка, приличная.

– Тогда у себя дома, если бесплатно.

– Но у меня нет дома.

Он мог бы задать ей тысячу вопросов – мол, как это, нет дома? Откуда ты, почему на улице? Почему без паспорта и без копейки денег? Мог послать ее куда подальше, мог дать бесплатный совет, как жить или попросить отправиться в другую сторону.

Вместо этого мужик протянул ей бутылку.

– На.

Эмия стиснула пальцами горлышко.

Незнакомец тут же оттолкнулся от столба, вжал голову в плечи и быстрым шагом отправился прочь – подальше от странных, будто незримо заразных проблемами незнакомок и их «сложных ситуаций».

В ее руках осталась наполовину наполненная пузырящимся напитком чужая бутылка.

Нагло и радостно, приветствуя новый день, кричали чайки.

На этикетке две спелые груши и надпись «Вода фруктовая». Дальше ГОСТ номер, срок изготовления, состав.

Эмия читала его автоматически: вода, сахар, концентрированный сок груш, – и думала о том, что оттуда, из Астрея, ей все казалось скучнее и проще – одним прибавить манны, у других отнять. Оттуда ей не было видно, что людская жизнь, состоящая из утр, дней и вечеров, меняющих друг друга по кругу, есть не что иное, как поле боя. Поле боя с самим собой, где каждое сражение – битва за возможность продолжать быть самим собой, человеком теплым, открытым, не ожесточившимся. И ей не было видно, насколько это тяжело. Тогда она поражалась количеству жестоких поступков, а сейчас вот этой самой пожилой женщине, крошившей булку голубям, она бы добавила десять единиц манны. Просто так. И вон тому старичку. И молодой девчонке, прижавшей к уху телефон… Лишь для того, чтобы они не утратили веру в чудо, в то, что в их жизнях способно происходить хорошее.

Если они останутся стойкими.

А она сама останется?

С того момента, как она покинула квартиру Дара, прошло всего три часа, а ей казалось, что очень долгая и изнурительная жизнь, в которой Эмию уже протащило через огонь, воду и медные трубы.

Где ей взять деньги? На что купить еду? Своровать?

Тогда Калея будет вынуждена вычесть со счетчика очеловечившейся подруги примерно три единицы манны, а это очень много.

Представив лицо подруги, взирающей на коллегу через экран монитора, Эмия неприлично громко расхохоталась.

Вот забава! Просто умора…

Но уже через минуту ее вновь похоронило под собой то, что преследовало с рассвета, – чувство тотальной беспомощности.

* * *

(Ирина Дубцова и Романченко – Живи)

Дар работал с забинтованной рукой.

Стас дважды просил показать «фонарики», но его отбрили, сообщив, что неудачный фокус повредил ладонь.

О том, что под бинтами фольга, Дарин сообщать не стал.

Он винтил, смазывал, крутил, сверлил и варил железо, натянув защитную маску, и каждую минуту этого долбанного дня ощущал себя злым, как пес. Сам не знал, почему. Просто злым, полыхающим изнутри.

Наверное, потому, что выгнал человека на улицу. Потому что не смог поверить в чудо. Потому что чудес не существовало.

И ныла, как гнилой зуб, совесть – что с ним, черт побери, случилось? И случилось ли? Или… жизнь?

До самого обеда он убеждал себя, в том, что поступил правильно, и гнал мысли об Эмии из головы. Слишком громко стучал молотком, слишком резко, будто сворачивал чужую шею, закручивал гайки, слишком часто смотрел на ладонь, где ему, несмотря на фольгу и бинты, мерещился пробивающийся свет.

Почему она отказалась забрать его с собой?

Обедали, по обыкновению, в каморке позади комнаты администратора, и то было самым неуютным местом, которое ему доводилось видеть. Не кухня – грязная кладовка с дребезжащим холодильником, вечно немытым столом и пятнами застарелого кофе на дешевой скатерти.

Достав с полки бутерброд, который сам же положил туда несколько часов назад, Дар развернул целлофановую упаковку, уселся на расшатанный стул и, стараясь не смотреть на плинтуса, принялся сосредоточенно жевать. Местные плинтуса – воплощение человеческой жадности и разрухи – старые, изъеденные плесенью, раскрошившиеся. Ему казалось, что за ними шныряли и крысы, и тараканы, и тот факт, что он никогда не видел ни тех, ни других, не разубеждал Дарина в существовании здесь паразитов.

Кофе, заваренный в местной воде, всегда имел затхлый вкус. Наверное, потому что никто и никогда не ополаскивал чайник.

Она что-то сдвинула в нем, сломала. Одним нелепым движением снесла крышу домику, который он столь тщательно возводил, призывая себя не думать о скорой кончине. Он в стенах, все привычно, хорошо, смерть еще не близко…