bannerbannerbanner
Пообещай

Вероника Мелан
Пообещай

Полная версия

Глава 2

Утро.

Калея была сегодня отчаянно-рыжеволосой, почти что красной – Эмия, чтобы не раздражать глазные рецепторы, старалась не смотреть в сторону. Щелкали по клавиатуре пальцы; всплывали фотографии, имена, описания совершенных поступков. Туда-сюда ходила манна – сливалась из одних столбиков, наполняла другие.

Эмии некстати подумалось о том, что у Дарина в запасе всего три единицы – ничтожно мало. Наверное, часто злился, отчаивался, хандрил. Может, редко помогал товарищам, а, может, совсем этих самых товарищей не имел. Не часто был благодарным…

«А она в его случае была бы? За обрубок жизни?»

Ей нужно думать не о нем, а о тех, кто на экране.

Однако вчерашнее фото теперь покоилось в сумочке между листами блокнота, куда иногда в приступах вдохновения, записывались стихи. Довольно примитивные – люди часто писали лучше, – но ей нравился сам процесс.

– Ты вчера отказала Романосу?

Калея отчаянно любила сплетни – собирала их так тщательно, как не собирала утреннюю прану с листьев небесных васильков.

– Отказала. Решила вечером поработать.

– Послушай, ты уже пала ниже облаков в моих глазах. Поработать? Вечером? Он, между прочим, собирался сделать тебе сюрприз: встретить тебя, увитый в гениталиях цветами родондроса, голым. Пригласил Юпитреса…

– А Юпитреса для чего?

– Чтобы вам было веселей…

Ох уж эти групповые забавы! Куда делись старые ценности, почему плотский произвол ныне считается лучшим развлечением? Хотя, так было во все времена.

– Я семью хочу…

– Так с чего-то нужно начинать?

– С чувств. А не с телесных утех с Юпитресом.

– Зажатая ты! – припечатала ее, словно штампом «старая дева», подруга. – Скучная до невозможности. Сегодня представление чешуйчатых нимф на Зарраканском Пруду. Идешь?

– Нет…

– Слушай, может, твой Павл так хорош, что ты из дома не выходишь?

– Может.

Эмия уже забыла, насколько хорош Павл. Но помнила о том, что всегда думала о нем, как о роботе, даже если поддавалась уговорам на редкие ласки.

– А-а-а, – Калея прищурила глаза, – я поняла! Ты метишь на место в Верховном Конгломерате, выслуживаясь сверхурочно, так?

– Наверное.

Лучший способ запутать чье-то любопытство – это соглашаться со всем сказанным.

«Место в Конгломерате?» Творить Небесное Законодательство? Вот это точно скучно.

Эмии вдруг подумалось о том, что девяноста семи единиц манны хватило бы Дарину для того, чтобы продлить жизнь до «бесконечности». Человеческой, конечно же. Если бы он принес их к Жертвенным Воротам…

А в памяти опять фото.

– Я обедать. Идешь?

– Через пять минут.

– К нам в отдел пришел новенький, хочу посмотреть.

– Расскажешь потом…

Конечно, расскажет – не сможет не рассказать.

– Если не просидишь тут до вечера, увидишь его сама. Говорят, красивый неимоверно – златогривый, крепкий, ляжками похож на кентавра.

– Очень… сексапильно, – пробубнила Эмия безо всякого интереса.

– В общем, жду внизу.

– Угу.

«Девяносто семь единиц».

У нее в запасе будет сто своих. Если… Если…

Нестабильно и часто забилось любопытное сердце.

«Интересно, можно ли с собой прихватить еще девяносто семь?»

* * *

Жуя листья салата в ресторане, она выглядела так сосредоточенно, будто проворачивала в уме схемы строения Вселенной.

«Девяносто семь – мало».

А если форс-мажор? Приступ агрессии, вспышка ярости, случайно вырвавшееся проклятье? И минус драгоценные крохи сияющей субстанции – Эмия однозначно должна иметь в запасе не меньше ста единиц. Лишних. Их нужно сразу же «законсервировать» на точных условиях передачи…

Черт, она собралась на Землю?

– … ты меня слушаешь? Говорят, если намазать его на запястья, то всему телу такие ощущения, как мурашки, только частые и яркие…

Эмия не слушала. Ни про чудо-крем, ни про новую колесницу Эриоса, ни про возможности левитирующих Богов дышать под толщей речных вод – «ведь они тогда и в бассейнах смогут, представляешь?»

Чушь какая… При чем здесь бассейны?

Что она помнит о наказании Эфин, преступивших закон? И преступление ли это, если она захватит с собой лишний сосуд с манной? Нужно вечером больше узнать о развоплощении – правила, запреты, ограничения… Чтобы без сюрпризов.

– Вот он! – зашептала Калея так громко, что вся женская половина ресторана моментально повернулась и посмотрела на вход. – Зареон, наш новенький!

Со всех сторон ахали, сладострастно содрогались, обмасливали взглядами высокого и ладно сложенного мужчину. Сладко в предвкушении чмокали напомаженные губы; тек по залу шепоток с придыханием.

Эмия смотрела на парня с золотистыми волосами до плеч, как на старый поцарапанный комод, заполненный макулатурой, – не на Зареона даже, сквозь него. А заодно сквозь стены ресторана и пространство Астрея – на воображаемое лицо Дарина, прототип которого существовал где-то на Земле.

И бился в уме один-единственный лишенный логики вопрос: ей будет с ним рядом так же… как с Павлом во время последнего танца?

* * *

Первая тысяча лет – ваш «век» развлечений, учили Старшие Боги. Наслаждайтесь праздным бытием и ничегонеделанием. Отдыхайте, воспевайте Создателя, творите, восхищайтесь, живите в радости – заслужили.

Старшие призывали молодых поклоняться Кронису – Богу времени – тому, кто лично отбирал души, которым предстояло обрести божественное воплощение.

Эмия, Калея, Зареон, Юпитрес и еще десятки им подобных – молодняк. Когда-то в далеком прошлом люди, достигшие «земного» просветления, те, кто набрал максимальное количество манны благими поступками.

Заслужили…

«Пройдут годы, и ваша праздная жизнь дополнится ответственностью – вы приобретете новые роли в повелевании людскими судьбами, обретете могущество…»

Могущество Эмию пока не интересовало. А вот определение «пройдут годы» навевало на нее такую пресную скуку, какую не навевала бы обещанная следующие три тысячи лет по утрам сваренная на воде овсянка.

Пройдут годы…

Если Кронис когда-то ее отобрал, значит, чувствовал в ней божественный потенциал.

Однако, похоже, не учел того, что Эмия в роли человека не нагулялась.

* * *

– Снова стать этим человеком? Ты уверена, Эфина?

– Уверена. И дай ему полный доступ, как в прошлый раз.

– Я уже говорил, что полный доступ более невозможен.

– Дай максимально полный из дозволенного. И просто побудь им.

Павл будто ревновал.

– Давай, я жду.

Вздох, раздражение, насупленный взгляд – нет, она позволила этому роботу выказывать слишком много эмоций.

– Он тебе нравится?

– Не твое дело.

– А что в этом доме мое? Заряжаться? Вытирать пыль, мыть полы, посуду?

– Павл!

– Слушаюсь, госпожа.

Трансформация сопровождалась длинным и укоризненным вздохом.

На нее снова смотрел другой. И поле в квартире изменилось, завибрировало незнакомыми эмоциями. А взгляд такой, какой ее робот никогда не смог бы сымитировать, – удивленный, раздраженный, делано-безразличный. Все потому что где-то очень больно внутри.

Она видела, как стоящий перед ней человек привычно старается защититься от того, что не понимает, боится снова испытать страдания – вероятно, сейчас Эмия ему снится. Или чудится в мыслях, и он не понимает, зачем и почему.

– Привет.

Павл зажал Дарину и рот, и мимику, и движения.

– Помнишь меня?

Во взгляд прокралась дерзкая, но почему-то грустная улыбка – мол, помню, только «что толку?»

– И я тебя помню.

Чужое для него тело, чужие глаза, прикинувшиеся его собственными – Дарин глядел на Эмию словно давным-давно запертый в клетке зверь, чья шерсть давно свалялась. Зверь, который давно отвык от вкусной еды и свободы, покорился судьбе и теперь лежал в дальнем углу, ожидая кончины.

– Не грусти, слышишь?

Она коснулась своими пальцами теплой мужской руки, ободряюще сжала ее.

Павл смог блокировать многое, но все же незнакомый ей доселе запах мужской парфюмированной воды пробрался наверх вместе с аурой. Эмия приблизилась к мужскому лицу и вдохнула запах кожи – другой, человеческий, едва уловимый. Моментально вскруживший ей голову тем, что был другим, запретным здесь.

– Скажи, а я тебе нравлюсь?

Сквозь зрачки мелькнуло раздражение Павла.

А Дарин смотрел на нее иначе – как на торт, который он никогда не попробует и который давным-давно перестал хотеть. Зачем травить душу чувствами, которых не испытать?

– Ты любил когда-нибудь?

Он схлопнулся болью и раздражением – отстань с дурацкими вопросами.

– Хочешь попробовать? – не отставала Эмия. – Хочешь? Вместе?

Никогда она не видела такого взгляда – тоскливого, усталого, совсем на самом деле не злого. Просто Дарин давно перестал верить в чудеса, еще с интерната.

– А хочешь, я приду? – Эмия чувствовала, что не может сглотнуть ком, вставший в горле. – Приду на самом деле?

И вдруг почувствовала, как ее пальцы порывисто сжала мужская рука, – хочу, приходи.

Павл взбрыкнул, как пришпоренный в области паха бык:

– Вот же какой… упертый! А сила воли! Пробился через защиту, руками задвигал! Да меня из-за него пожизненно деактивируют…

Робот стал собой, но его вид отчего-то стал Эмии неприятен.

– Умолкни.

– Я, между прочим,…

– Два часа полного молчания!

Она вдруг приняла решение. Дурацкое, спонтанное и, вероятно, самое глупое за все время пребывания в Божественной ипостаси.

Дарин пробился сквозь чужую защиту… смог.

Он был человеком – диким, неудержимым, спонтанным, не забывшим о том, как это – сильно чего-то хотеть.

А она вдруг поняла, что без длительных дум относительно «за» и «против» променяла вечную жизнь на грядущие тридцать дней неизвестности.

 

Глава 3

(Kodaline – Autopilot)

Центр трансформации располагался в правом крыле здания Верховного Суда, на который Эфины и смотреть-то лишний раз не рисковали и куда Эмия этим утром шла вприпрыжку.

Всю дорогу вился вокруг нее веселый, пахнущий гвоздикой и сахарной пудрой ветерок, любопытствовал – куда идешь, зачем? Слизывал с лица попутчицы хитрую улыбку – отражался в глазах прозрачной синевой бескрайнего купола.

Через два часа вспыхнет над Белоснежной Башней радуга, и прозвучит по всему Астрею ангельский аккорд, но Эмия его уже не услышит. И Калее придется временно поработать одной. Ничего, ей дадут другую сотрудницу – возможно, следящую за модой, – им будет о чем поговорить…

* * *

– Эфина Эмия Адалани, уверены ли Вы в своем решении о развоплощении из божественной ипостаси и желании приобрести на время тридцати Земных дней ипостась человеческую?

– Уверена.

– Тело: мужское или женское?

– Женское.

– Возраст?

– Двадцать два года.

– Желаемая внешность?

Эмия сошла со светящегося подиума, на котором стояла и подошла к высокому зеркалу.

Внешность? Внешность… Надо же, она не придумала заранее и теперь смотрела на себя с замешательством. Молчал Перерождающий Оракул – позже она должна будет шагнуть ему в пасть для того, чтобы изменить и форму и смысл.

Нужно придумать быстрее. Совсем не хочется, чтобы весть о ее решении разнеслась по всему Астрею и привлекла внимание Старших Богов, которые обязательно нагрянут для того, чтобы «втолковать» ей, к чему ведут поспешные действия, сформированные незрелым разумом. К тому же Старшие обязательно заметят, что она растворила в своей ауре сто лишних единиц манны, которые соберет обратно эфирный флакон по прибытию на Землю. Оракул о них не спросит – не его это поле интереса, – а вот остальные…

– Я останусь такой же, – приняла она быстрое и спонтанное решение. Такой же – это молодой девушкой с симпатичным лицом, чуть зауженным подбородком и веселыми серыми глазами. Густыми прямыми волосами цвета льна, чуть вздернутым носиком и озорной улыбкой. В конце концов, Дарин видел ее именно в этом образе – том, который она не меняла на протяжении последних месяцев, – уж очень чистым и светлым он ей казался.

«А, может, он мечтает о томной красивой женщине?» А она – больше девчонка…

Но сердце подсказало – нет, Дарин не падок на форму, скорее, на содержание. И лучше такой, какая она есть сейчас.

– Закрепите образ в вашем сознании.

– Закрепила.

– Фиксирую.

Эмия – нагая – шагнула обратно на подиум. Да, она не «выпуклая», как Калея, зато легкая, тонкая и гибкая. Грудь есть, попа есть…

Большой зал с подиумом в центре был залит белым светом. Вихрились вокруг округлой площадки золотые восходящие потоки; мерцали и плыли далекие, без единого угла стены.

– Эмия Адалани, будут ли у Вас дополнительные пожелания перед тем, как Вы временно потеряете Божественную форму?

– Будут, Оракул. Мне нужна одежда, обувь, украшения, – подумала. Неуверенно добавила: – Сумочку, наверное…

Она так давно не была женщиной, она совсем не помнит…

– Что-нибудь еще?

Поле вокруг здания Суда вдруг завибрировало, заволновалось – Старшие!

– Нет! – почти что взвизгнула Эмия. – Отправляйте сейчас.

– Знакомы ли Вы с последствиями потери единиц Небесной Манны во время…

– Знакомы. Отправляйте!

Откуда-то издалека звучали низкие и зычные голоса. И голоса приближались.

– Отправляю.

Верхний Мир растворился до того, как в Зал Трансформации вошли гости. И сразу после от страха бухнуло сердце Эмии – возможно, Верхний Мир только что исчез для нее навсегда.

* * *

Земля.

(The Script – I'm Yours)

В пыльное стекло аптеки она смотрелась, как не смотрелась ни в одно другое зеркало на свете – касалась то собственных прямых и длинных светлых волос, то воротника драпового бежевого пальто с аккуратным пояском и приколотой на груди брошью. Трогала себя за кончики ушей, все желала ущипнуть – вдруг проснется? А там Калея, Павл – они скажут: «Ты спала…»

Но нет, здесь Земля.

Новая Эмия. Человек. И теперь ничто не изменит этого – тридцать дней новой жизни. Она до сих пор поверить не могла – в окне аптеки, сквозь которое виднелись витрины внутренних стендов и очередь к кассе из трех человек, на нее смотрела симпатичная и довольно наивная на вид девчонка. Совершенно человеческая.

– Нет, здесь, в Бердинске, этого лекарства не бывает, – проскрипела, жалуясь кому-то, старушка за спиной, – только, если ехать в Колмогоры. А там за автобус только двести пятьдесят рублей отдашь (и это с пенсионным!) – какой смысл?

Дул промозглый мартовский ветер, соломенные волосы трепались вокруг лица, облепляли щеки, закрывали глаза – Эмия убирала их пальцами и вновь смотрела на собственное удивленное отражение.

Бердинск, верно. Хорошо, что Оракул расслышал, когда она диктовала адрес. Улица Ставропольская – все, как просила, – номер дома не важен. Разберется.

– Все, хватит на улице есть! Вторую конфету дома развернешь…

Мальчишка лет пяти канючил громко и с толком – ворчащая мать почти сдалась.

Это этим людям еще вчера, сидя за компьютером, она начисляла манну. А сегодня они стали ее ближайшими соседями на ближайший месяц. Как странно, как чудесно и замечательно. От того, что Эмия неожиданно ощутила бурный поток радости, смешанный с перчинкой страха, она рассмеялась. Еще раз оглядела себя в стекло с наклеенным справа листом «Пенсионерам скидки 10 %», покружилась вокруг собственной оси, почувствовала – еще секунда, и от ее улыбки треснут щеки.

«Теперь нам с тобой жить, тело. Тридцать дней», – она мысленно пообещала себя беречь, возбужденно вздохнула, бегло оглядела собственные коричневые сапоги, сумочку, мысленно поблагодарила Оракула за теплые колготки.

Хитро взглянула на небо и прошептала Калее:

– Сегодня ты работаешь одна.

Вокруг урны валялись окурки, бумажки. Здесь плевали прямо на тротуары, ругались слишком громко, иногда толкали друг друга плечами. Запрыгивали в автобусы с заляпанными слоем грязи боками, смотрели сквозь друг друга и постоянно спешили.

Здесь куда-то спешило все: порывистый и колючий ветер, переменчивые и слишком быстрые, совсем не как над Астреем непостоянные облака. Бежали по своим делам люди; бежала рябь по лужам, бежало время. Спешили выстрелить из бутонов почки – у всех срок ограничен, всем нужно что-то сделать, что-то успеть, хоть как-то и хоть сколько-то пожить.

Эмия не бежала.

Она смотрела на тонущие в лужах возле талых сугробов стволы деревьев, на покрытый бурой кашей асфальт, слушала матерки поскальзывающихся на льду людей и улыбалась.

Да, слишком много энергии, спешки и жизни. Слишком холодно ушам и коленкам, слишком ярко светит весеннее солнце и чрезмерное количество хаоса и сумбура.

Все, как она хотела. Земля.

Что она скажет ему, ведь совсем не подготовилась? Отсюда до автомастерской всего несколько домов – вчера она весь вечер изучала карты Бердинска.

Почему-то неуверенной стала походка, и зажило собственной жизнью в груди сердце – затрепыхалось обеспокоенно и быстро. А Эмия пила давно забытые ощущения и чувства, как недавно Калея нектар – с упоением и наслаждением. Все подряд: страх, неуверенность, робость, тревогу – как это, оказывается, красиво – быть человеком. Как трепетно…

На перекрестке она свернула направо и практически сразу увидела одноэтажное некрасивое здание-коробку с длинной лентой-надписью под крышей «Автотехцентр «Спектр».

А после его, Дарина, который курил вместе с приятелем у открытой двери гаражного бокса.

У нее пересохло во рту.

Одно дело – копия в виде Павла, другое – живой человек, настоящий. С эмоциями, пережитым опытом, привычками, характером. И на короткий миг Эмии показалось, что она недооценила поставленную перед собой задачу.

Заколебалась и тут же встрепенулась – полчаса назад сделалась человеком и уже поддалась волнению?

«А здесь действительно накрывает. Так и поверишь, что бессилен перед обстоятельствами…»

Только она не человек, а Эфина. И времени в обрез.

Как только загорелся зеленый, Эмия шагнула на замызганную и бесцветную, как и весь город после долгой зимы, «зебру».

(Danny Wright – Still)

– Девушка, Вам чего?

Пахло сигаретным дымом.

Черноволосый сосед Дарина разглядывал подошедшую девушку со смесью веселья и удивления, Дарин равнодушно и чуть исподлобья. Когда разглядел лицо гостьи, сморщился, будто от головной боли, после нахмурился и отвернулся.

– Вы по поводу «Опеля»? Он еще не готов. Часа через два приходите.

Чувствовалось, что веселый друг вовсе не прочь поговорить, но Эмия на него не смотрела.

Синяя стеганая куртка, поднятый ворот; отросшую и спадающую на лоб челку трепал шальной ветер. А глаза все такие же – настороженные, невеселые. Губы поджаты; сигаретный дым он выпускал через ноздри умело и устало.

– Дарин Войт? Мы можем поговорить.

– С «тобой»? – тут же заглумился друг. – Дар, а ты не говорил, что замутил с красоткой! Как Вас зовут, милейшая? Я – Стас.

– Наедине, – с нажимом, игнорируя Стаса, произнесла Эмия.

– Ну, не хотите, как хотите…

Протянутая ей для знакомства рука исчезла.

– Вы кто? – выдохнул после очередной затяжки Дар. – Если по мотоциклу, то он еще…

– Я по другому поводу. Отойдем?

На нее смотрели неприязненно и недоверчиво.

– Что Вам?

Куда-то подевалась и вежливость, и официоз. Как только Дарин понял, что перед ним не клиентка, то моментально растерял всякое терпение.

– Мы знакомы вообще?

– Мы знакомы… заочно, – отозвалась Эмия осторожно. – Скоро познакомимся лучше.

А на лице напротив крупными буквами: «Не люблю ни сюрпризы, ни незнакомцев». Он вообще, по-видимому, мало что любил в этой жизни.

– Ты – Дарин Войт, двадцать четыре года. Родился в Бердинске, в роддоме номер два, откуда почти сразу же отправился в интернат, так как от тебя отказалась мать. Ты – «чент»…

Если бы она в этот момент пинала его по яйцам, а заодно обзывала бы «ссыклом и гребаным ублюдком», то и в этом случае выражение на лице Дарина выглядело бы приветливее, чем теперь. Куда-то в сторону полетела недокуренная сигарета; на челюсти напряглись желваки. Но Эмия знала, что делала, и потому тараторила, как автомат.

– Ты родился седьмого апреля, но до своего двадцать пятого дня рождения ты не доживешь, потому что в запасе у тебя осталось ровно тридцать дней…

– Ты… кто такая вообще?

Он уже ее ненавидел – она только что безжалостно вколотила гвоздь в самые больные места.

– Я? Эфина.

– Эфина?!

Эмия никогда не слышала столько насмешки и презрения в голосе одновременно.

– Вали домой, Эфина, поняла?

Да, здесь знали о Богах и Верхнем Мире, хоть с небожителями сталкивались не часто. Гораздо чаще после того, как в лесах возникли Ворота, но все-таки редко.

– Я хочу тебе помочь.

– А я просил? Давай, вали домой, наверх или в психушку. Вали, поняла?

Ее гнали с таким напором и злостью, что кожа Эмии пузырилась от невидимых ожогов.

– Ты не понимаешь, всего сто единиц манны – они все для тебя изменят. И они у меня есть.

Он плюнул ей под ноги, а после резко развернулся и зашагал прочь.

– Ты сможешь сделать свою жизнь бесконечной. Как у других.

– Пошла прочь! – прорычали ей, не оборачиваясь.

Коротковолосый затылок; поднятый воротник куртки. Резвый ветер дул так, что у нее заиндевели и щеки, и нос.

Когда раздраконенный мужчина скрылся в недрах гаражного бокса, Эмия вдруг ощутила, что растеряна – куда ей идти? За ним? Куда-то еще?

Сменился на красный сигнал светофора – встали машины; тронулся по зебре одинокий пешеход. Зеленый, снова красный, снова зеленый…

Выглянул из-за створки двери «друг Стас», отыскал глазами стоящую у угла дома Эмию и тут же скрылся внутри. Доложил, наверное, что враг все еще «у ворот».

Носки ее сапог залил мутной жижей проехавший на высокой скорости грузовик.

* * *

(Pianomania – Прощай, жестокий мир)

В интернате, где он рос, им часто читали сказку про Великих Эфин, которые иногда спускались с небес, чтобы помогать людям. Он верил в нее с такой яростью и нажимом, как не верил в то, что за ним когда-либо придет мать.

Мать не придет. Приходили за другими детьми из других интернатов, но не за «чентами». Кому нужен ублюдок? «Даром» его, наверное, прозвали в честь дара Богов – первого в семье ребенка, – но он оказался проклятьем. Тихим, угрюмым сорняком, вырванным из почвы сразу после рождения, но не потерявшим желания прожить свой короткий срок хоть как-нибудь.

 

Заветную сказку он помнил слово в слово – для него, маленького, священное писание: «Коль будешь ты добрым сердцем, открытым миру, смелым и сильным, сумеешь пройти три испытания, а после я дам тебе то, чего желаешь ты, – жизнь долгую, почти бесконечную…»

Маленький Дар обещал себе быть смелым. И еще самым добрым, самым сильным, самым…

Он упрямо сжимал зубы и терпел, когда его колотили под лестницей, – ведь смелые не бьют врагов (понял, что бьют, но позже), прилежно учился читать и писать (Бог ведь выберет достойного и, значит, человека ученого?), не плакал, когда отбирали игрушки, – учился делиться, хоть и жалко… Зубрил учебники, которые другие закидывали под кровати, воспитывал себя стойким.

«Он вырастет достойным. И Великий Эфин увидит в нем настоящего человека, получившего по ошибке короткий жизненный срок, обязательно исправит несправедливость…»

За окном часто шли дожди, покрывалась озерами луж ведущая к центральному входу детского дома дорожка; мок вдалеке ржавый забор, сквозь который просматривалась улица. Дар пристально разглядывал прохожих – каким он будет, его Бог?

Летел над улицами снег, вставало солнце, вспыхивали и гасли дни – всё мимо, все бегом. Таяли сугробы, распускались почки, выстреливала листва. Становились тесными чужие ношенные вещи – ему выдавали новые. Такие же ношенные, чужие. Стаптывались одни ботинки за другими, все басовитей голосили ребята на игровой площадке; младшая группа пополнялась новыми «уродами» – ни в чем неповинными малышами, родившимися с меткой на запястье.

Он иногда ходил на них смотреть. Осторожно гладил по мягчим щечкам, спящих.

Великий Эфин все не приходил.

И росла вместе с Даром мысль – может, он недостаточно хорош? Не настолько смел, добр, честен, чист?

Отчаяние росло вместе с разочарованием.

В автомастерской он доживал свои последние дни. Давно научился существовать параллельно с этими стенами, запахами машинного масла, железа, бензина, научился соседствовать с людьми, не пересекаясь и не впуская их в свою маленькую вселенную. Для чего? Коллеги? Да. Но друзья не для него, равно как и нормальная семья – жена, дети, внуки. Кто захочет рожать от чента? А вдруг ребенок тоже родится уродом? Дур не находилось.

На его запястье давно тату, скрывающее метку, – вместо точки и окружности птица и солнце. Символ души, вырвавшейся из круга, символ надежды. Пусть тело – клетка, но он свободен.

– Слышь, твоя знакомая все еще там… – докладывал Стас, внимательно зыркая на перемазанного по локоть в масле Дара. – Так и стоит на углу.

– Пусть стоит.

И больше ничего не добавлял – нырнул, как и привык, в работу, которая, пусть скудно, но кормила, позволяла снимать обшарпанную однушку. Есть, где спать, есть, где выпить утром чай.

– Может, позвать ее сюда? Она там мерзнет.

Дар хмурился и молчал.

Пусть мерзнет, если аферистка. Их таких много лет десять назад развелось – мошенников, пытающихся выжать последние деньги из чентов (заплати, и я продлю тебе жизнь). Они прикидывались Богами, посланниками Богов, непонятно кому платили, чтобы узнать про мутантов, а после с наглыми ухмылками заявляли о том, что «квартира в обмен на жизнь, это ведь не дорого?»

У него не было квартиры. Ни машины, ни скопленных денег – ничего. Бывали ченты, которые жили по сорок-пятьдесят лет – им хотелось пожить подольше, насладиться накопленным, но Дар добра не нажил – этой дуре придется утереться.

«Как можно делать деньги на чужом горе?» Он задавался этим вопросом и не находил ответа. Как? Что у таких людей в груди вместо сердца? И ведь находились те, кто продавал последнее, занимал, отдавал… А после куча заявлений в милиции.

Приладить втулку, закрутить гайку, затянуть, протереть – последовательность привычных действий. На ужин он купит пельменей – хотелось хоть чем-нибудь порадовать себя напоследок.

– Еще стоит, – фраза от Стаса через час.

Пусть стоит.

Он давно не наивен и не верит ни в Богов, ни в ту легенду-сказку. Тем более что первых достоверно никто не видел, а последнюю давно, чтобы не плодить мошенников, перестали читать в детских домах.

В интернат, в котором вырос, он собирался отправить то, что имел: купленный два года назад диван, набор инструментов и коллекцию моделек мотоциклов в количестве восьми штук.

С работы он выходил, подготовленный к разговору, почти остывший.

Девчонку, глядевшую на него со смесью жадности и надежды, увидел почти сразу же и опять против воли вспыхнул:

– Поговорить хочешь? Ну, давай, поговорим…

Ей пришлось пробежать за ним почти два дома, прежде чем он свернул в пройму между пятиэтажками и остановился, намеренно встал в глубокую, полную колотого льда лужу, чтобы у «гадины» промокли ноги.

– Что? Говори!

Она выглядела запыхавшейся, растрепанной, но удивительно настойчивой.

– Дарин, я могу тебе помочь… – повторила слова, проехавшиеся по его мозгу грубой наждачкой.

– Это я уже слышал. Говори! Где мои данные взяла, говори, у кого информацию купила? И еще – зачем?

– Я…

– Что тебе нужно от меня? Денег? – он не давал ей и слова вставить. – Мне, знаешь ли, родители наследства не оставили, как некоторым, – продавать нечего. Нет у меня денег, усекла?

Последнее слово прорычал так зло и громко, что на него испуганно и укоризненно покосилась проходящая мимо со старой тканевой сумкой старушка.

«Иди своей дорогой, бабуся…» – хотел прорычать, но лишь сильнее стиснул зубы.

Здесь, в невысоком тоннеле между домами, на стенах переливались желтые, отражающиеся от ручьев блики – снаружи садилось солнце.

– Отстань от меня, в последний раз прошу. По-хорошему.

Он готов был дать ей по морде, если придется, – все равно терять нечего.

– Мне не нужны деньги. Зачем?

Его знакомая при этих словах выглядела такой простой и бесхитростной, что, будь он не здесь и не сейчас, а при других обстоятельствах, поверил бы ей безоговорочно. Удивленные и чуть напуганные его агрессией серые глаза, обиженная морщинка на гладком лбу – девчонка будто до сих пор мысленно вопрошала, зачем ей могли быть нужны деньги?

Действительно, зачем, – чуть не крякнул он ехидно. И в очередной раз словил сводящее с ума мимолетностью чувство, что уже где-то видел ее раньше, – но где? Точно не в мастерской, не в магазине возле дома, где брал продукты, не во сне, кажется.

Как будто в параллельной жизни…

Эту мысль Дар прогнал.

– Тогда что нужно?

– Я хочу тебе помочь.

– Помочь? Зачем?

– Ни зачем. Просто так. У меня есть сто лишних единиц манны…

– Манны, значит! – она никак не хотела бросить притворство, и его вдруг покинула злость, оставив после себя едкую усталость. Бессмысленный диалог, бессмысленный спор.

– Скажи, – он вздохнул, – почему ты просто не скажешь: «Заплати мне?» Зачем все это, а? Зачем? Разве у тебя правда нет сердца?

Дар вглядывался в ее глаза так, будто мечтал прочитать в них правдивый ответ.

– Есть! – жарко качнула головой незнакомка. – Поэтому я здесь. Я не хотела, чтобы ты прожил свою жизнь… так.

– Как?

Она мигнула. Мимо них прошли грузная мать с малолетним сыном, следом подозрительного вида мужичок в старой куртке и натянутом на глаза капюшоне. Эхом отражались от стен чужие шаги и хруст льда под подошвами.

– Слишком… коротко. Ты заслужил… лучшего.

– Правда? С чего ты это взяла?

– Не знаю. Почувствовала.

Наверное, будучи маленьким, он ждал именно этих слов и им бы поверил. «Почувствовала» – правильно. Потому что он «растил» себя, делался достойным, стремился стать лучше, и потому что верил, что однажды так и будет. И плевал бы, что пришел не «он», а «она».

Только он давно не маленький, а стоящая напротив аферистка так и не призналась, чего желает на самом деле.

Отвязаться от нее. Купить пельменей – сварить, съесть, покурить. Простой план, но он почему-то все еще торчит в чужом переулке, почем зря сотрясает воздух препирательством.

– Уходи и больше не попадайся мне на глаза.

– Но я не мошенница!

– А кто ты?

– Эфина.

Господи, зачем он тратит время?

– Может, докажешь?

В серых глазах мелькнуло растерянное выражение.

Так он и знал. С самого начала. Собирался развернуться, чтобы уйти, когда девушка спешно выпалила.

– Мне надо, чтобы было темно… Темнее, чем здесь.

И он удивился самому себе, цинично хмыкнув:

– Без проблем. Дуй за мной.

После чего, не оборачиваясь, зашагал к ближайшему подъезду.

Здесь пахло высохшей мочой и жареным луком. И еще отходами.

Он завел ее на один пролет выше первого этажа, туда, где на стенах висели старые развороченные почтовые ящики – почти все пустые. Газеты валялись рядом, в углу, – тот, кто их принес, не стал утруждать себя лишней работой.

Дар не понимал, зачем стоит здесь. Зачем вдыхает смрад из мусоропровода, смотрит на умалишенную, которая в очередной раз оглядывает собственное тело, будто пробует почувствовать себя впервые. То кулаки сожмет, то ладонями покрутит, то зажмурится. И все что-то тихонько бормочет.

«Он здесь, чтобы убедиться, что не пропустил нечто важное». Чтобы мальчишка внутри него не взялся упрекать в том, что «Эфина пришла, а ты прогнал…»

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13 
Рейтинг@Mail.ru