Вероника Лесневская
Двойняшки по ошибке. Случайная встреча
– Это важно? – дерзко выплевываю. Наверное, в этот момент я похожа на непутевую хамку, которой не то, что детей, – котенка доверить нельзя. Именно так меня и воспринимают «покупатели».
– Нет, воспитаем, – отмахивается женщина небрежно, сбрасывая маску доброжелательной дамы. – Мы с Аркадием Дмитриевичем не можем иметь детей, поэтому вопросом усыновления озадачились еще год назад. Рассматривали, как это лучше сделать. И решили остановиться на отказнике из роддома. Алевтина Павловна рекомендовала вас как здоровую, адекватную… кхм… производительницу, – исподлобья поглядываю на Бересневу, но, кажется, она сама в шоке от формулировки. Морщусь от болезненной вспышки в животе. – Мы готовы принять ваших двойняшек в семью. И взрастить, как своих собственных. Жилье и финансы позволяют. Образование дадим лучшее. Воспитание на высшем уровне, – зачем-то подчеркивает.
Она говорит так пафосно, важно, неестественно, что я хихикаю нервно, и три пары удивленных глаз, в том числе и врача, устремляются на меня.
– А я не готова, – выпаливаю резко, потеряв над собой контроль. – Вы НАМ не нравитесь.
И вылетаю из кабинета, громко хлопнув дверью. В коридоре даю волю слезам, позволяя себе быть слабой, жалкой и избитой этой несправедливой жизнью. Мчусь в направлении палат, толком не разбирая дороги. Пока не сталкиваюсь с кем-то.
– Златка! Ну, не можем мы друг без друга, – звенит знакомый голос. – Опять на сохранение?
Поднимаю зареванный взгляд на Снежану. Она обнимает меня неуклюже, потому что наши необъятные животы мешают.
– Пессарий, – всхлипываю.
– А у меня угроза преждевременных, – с волнением признается, а сама меня по голове успокаивающе гладит. – Ты чего переживаешь? Боишься? Нормально все будет.
– Я не из-за этого, – отстраняюсь.
Позади слышатся голоса и шаги. Снежана выглядывает через мое плечо, здоровается с кем-то, а потом мне тихонько бросает:
– Кто это?
Нехотя оглядываюсь. Слежу, как Береснева ведет к выходу недовольную Инну Григорьевну и равнодушного Аркадия Дмитриевича. Какие же они скучные оба. Совершенно по темпераменту рыжикам не подойдут! Я ведь чувствую!
– Родители для рыжиков, – выдыхаю рвано, но ничего объяснить не могу: ком в горле мешает, а очередной спазм в животе отвлекает все мое внимание. Что происходит? И малыши непривычно тихо сидят, будто приготовились к чему-то…
– Я надеялась, что ты передумала, – шепчет Снежана с грустью, но без тени осуждения. – Или на тебя давят? – воинственно сводит брови. – Договорились, кому деток сплавят? Ну, я им устрою!
Отпускает меня так резко, что я покачиваюсь, равновесие теряя. Обессиленно опираюсь спиной о холодную стену. Но через секунду – чуть ли не сгибаюсь пополам от сильной боли.
– О-ой, – хнычу жалобно и крепко живот держу, будто так смогу помочь малышам.
Колготы быстро намокают, и мне неудобно, что Снежана замечает это. Почему у нее взгляд такой напуганный?
– Началось, что ли? – Снежана под локоть меня берет, не позволяя упасть. Не могу ответить из-за непонятных ощущений и дикого страха. Невольно вскрикиваю при следующем приступе. – Алевтина Павловна, – вопит подруга в коридор, а Береснева тут же бросает «доцентов» и возвращается к нам. – Мы тут, кажется, рожаем.
– Как это «рожаем»? Рано! – икаю я. – О-о-ой…
Береснева подает мне локоть – и я принимаю ее помощь, потому что подсознательно доверяю. И рядом с ней даже схватки отступают. Проследив за мной, врач бросает взгляд на настенные часы в отделении, засекая время. Вид у нее невозмутимый и серьезный, ведь Алевтина Павловна четко знает, что делает. В очередной раз благодарю судьбу, что сегодня именно ее смена.
– Возвращайтесь в палату, – ровным тоном говорит Снежане. Но она не сразу слушается, потому что волнуется обо мне безумно. Провожает долгим взглядом, пока меня ведут в приемный покой. И только скрывшись за поворотом, я перестаю чувствовать ее присутствие.
– Ой, опять, – вскрикиваю, за живот хватаюсь.
И вновь Береснева смотрит на циферблат, хмыкает многозначительно, но не говорит ничего мне.
– Я же не рожаю еще? Рано ведь? – с надеждой уточняю, а сама корчусь от спазма.
– Почему рано? Хороший срок для появления двойни на свет, – добивает меня врач. Мне и так страшно, а она масла в огонь подливает. – За мной, – на ходу зовет акушерку, не оставляя мне ни единого шанса на отступление.
– У меня же еще пессарий… – жалобно хнычу. – Вещи там, сумка, – взмахиваю рукой в неопределенном направлении, но тут же ладонь на живот возвращаю. Тянет, как магнитом. К моим рыжикам.
– Сейчас посмотрим, не беспокойся, – бубнит себе под нос врач. – Как малыши расположены? – уточняет у акушерки, а меня на кушетку усаживает полубоком.
– Последнее УЗИ показало тазовое предлежание, – заглянув в мою обменку, сообщает та.
– Хм, кесарить в таком случае придется, – вздыхает Береснева. – Впрочем. Давай на осмотр, – кивает на кресло.
С трудом забираюсь в него, мысленно ругая всех и себя заодно. А когда очередной приступ меня скручивает, то и отцу детей достается моего гнева. Интересно, где незнакомец сейчас? С женой, наверное. И все у него прекрасно. В отличие от меня…
– Какие же умнички малыши, – послушав и ощупав живот, по-доброму произносит Береснева. Какой-то аппарат прикладывает, но я зажмуриваюсь. И только каждое слово ее ловлю, потому что это касается моих рыжиков. – Развернулись и легли правильно. Решили поберечь мамочку, чтобы мы ее не резали, – ощущение, будто с детьми разговаривает, а не со мной. – Отлично.
Тихо перебрасывается парой фраз с акушеркой, проводит еще какие-то манипуляции. Но все так бережно, аккуратно, что я чувствую себя если не комфортно, потому что в таком положении это невозможно, то хотя бы нормально и не гадко. Выдыхаю, пользуясь небольшой передышкой между схватками.
– Естественные роды все-таки, – удовлетворенно подытоживает Береснева. – Судя по раскрытию, стремительные, – чеканит неожиданно строго. – Готовьте все срочно. Переводим в родильный бокс. Сейчас же, – приказывает акушерке.
Испугаться не успеваю, потому что дальше все происходит молниеносно и будто в сумрачной дымке. От боли, застилающей разум, я практически не ориентируюсь во времени и пространстве.
Позволяю медикам поступать со мной, как с куклой тряпичной. Послушно выполняю их приказы, а голос Бересневой для меня и вовсе служит маяком, словно я – корабль, терпящий крушение.
Схватки становятся чаще, разрывают меня изнутри. Заставляют кричать и плакать, едва не терять сознание. Собираю жалкие ошметки сил, чтобы сосредоточиться на рекомендациях. Дышу так, как диктует акушерка. Напрягаюсь и расслабляюсь по ее указке.
А еще… молюсь… Чтобы все с рыжиками было хорошо. И мысленно прошу у них прощения за то, что отдать их собиралась чужим людям.
– Слушай нас, не отвлекайся, – непривычно грозно возвращает меня в болезненную реальность Алевтина Павловна. – Давай!
Приказ тужиться тонет в моем очередном диком вопле. Я стараюсь. Очень. Превозмогая адскую боль, делаю все правильно!
И в качестве награды слышу тонкий детский плач. Но расслабляться рано. Еще минут десять мучений, которые кажутся мне вечностью, – и раздается еще один голосок.
– Вот и умничка, – хвалит меня Береснева. – Шустрая какая оказалась. Хорошо, что в больнице была. Из дома не довезли бы – в дороге бы родила, – смеется и лба моего касается, смахивая испарину.
Сделав лихорадочный вдох, закашливаюсь и обессиленно по сторонам озираюсь. Жду, когда мне рыжиков покажут.
– Отказники, – грубо, пренебрежительно звучит откуда-то сбоку, и я вздрагиваю. – Взвешиваем, одеваем и в кувезы.
Устремляю полный паники взгляд на Бересневу, которая тоже слышит каждое слово. Забыв о болях, о слабости, о полуобморочном состоянии после родов, я набираю полные легкие воздуха и выпаливаю грозно:
– Отдайте. Моих. Детей! Немедленно!
Ожидаю, что Алевтина Павловна в ответ наорет на меня, разозлится, но она… улыбается.
– Вот и правильно, – кивает одобрительно, а потом жестом акушерку подзывает.
Нахмурившись, кручу головой, пытаясь распознать, что происходит вокруг. Зрение немного плывет от стресса и слез.
Но вдруг… Что-то тепленькое ложится мне на грудь, попискивает. И я замираю, боясь пошевелиться. Рядышком устраивается еще один сверток.
Опускаю взгляд и издаю надрывный стон, когда вижу на себе двух младенцев. Они такие крохотные, что теряются в пеленках. Глазки жмурят, мяукают возмущенно, но стоит им уткнуться носиками и губками в меня, как тут же умолкают. Только сопят смешно и мило.
– Рыжики, – приподняв голову, роняю слезы на их сморщенные щечки, касаюсь губами лобиков, обращаю внимание на отдающий желтизной пушок. Целую детей по очереди, стараясь никого из них не обделить вниманием и… любовью.
Да! Я люблю их. С самого первого дня.
– Анечка и Артем, – шепчу имена, которые давно им придумала. Но запрещала себе произносить вслух. Носила в сердце. И не зря.
Никому не отдам!
– Злата, а теперь передай их нам, – будто сквозь толщу воды, пробивается просьба Бересневой. – Все равно нужно их в кувезы поместить, понаблюдать. И тебя в норму привести…
– Нет! – прижимаю свертки крепче к груди. – Не отдам! Мои! – фыркаю зло, готова кусаться и царапаться, как кошка за своих котят.
– Твои, хорошая моя, твои, – уговаривает по-матерински. – Пока ты собственноручно не подпишешь отказ, никто не посмеет даже покушаться на них.
– Точно? – свожу брови и внимательно смотрю на врача. – Поклянитесь, что не заберете их и не продадите тем "доцентам", – рявкаю.
– Внуками клянусь, – незамедлительно отзывается, и я ей верю. – Давай сюда, – позволяю взять у меня двойняшек. Только чмокаю их напоследок. – Вот так. Умница.
– Они красивые, – провожаю взглядом свертки.
Рыжики вдали от меня пищать начинают, и я вместе с ними срываюсь в плач.
– Конечно, красивые, – разговаривает со мной доктор, как с ребенком. – Ну все. Все позади, – по влажным, слипшимся волосам гладит. – Теперь ты – мамочка. Поздравляю.
Ощущение, что с души срывается камень, ухает вниз. И впервые за девять месяцев мне становится так легко. Будто я наконец-то нашла свой путь, единственный и правильный. Хотя я наоборот должна переживать, как справлюсь одна с двумя детьми. Но сейчас мне плевать на трудности. Я будто в эйфории.
Я – мамочка двух очаровательных рыжиков…
Прикрываю глаза и беззвучно реву. От счастья.
Мамочка…
Глава 10
Марк
Подскакиваю на кровати в холодном поту, всматриваюсь в ночной полумрак, дышу судорожно, как сердечник, пробежавший марафон. А все потому, что в ушах до сих пор звенит детский плач. Какого черта?
Хотя ясно, какого… Кошусь на вторую половину постели, различаю в темноте идеальную фигурку Иры. Жена мирно спит, будто это не нам врач приговор вынес на днях. Будто ее наша проблема не касается. Тем временем я извожу себя, глаз сомкнуть не могу дольше, чем на пару минут.
Так еще и галлюцинации добавились. Нервно встряхиваю головой, выбрасывая отголоски чужого тонкого писка, которые упорно в мозг пробиваются. С ума схожу…
Встаю, чтобы спальню покинуть. Давит здесь все, раздражает.
Казалось бы, какой процент вероятности, что мы с супругой не подходим друг другу? По статистике, ничтожно мал. В нашем случае – почти все сто.
«Бред», – выдыхаю обреченно и прячусь в кабинете.
Открываю ноутбук, едва не оторвав крышку к чертям, яростно бью по кнопкам. И поисковик мне сразу предлагает роковую фразу. Диагноз, который я искал, наверное, раз сто за минувшие сутки. Как мазохист.
«Иммунологическая несовместимость», – вылетает целый список статей по теме.
В моей жизни все было распланировано. Карьера, свадьба, семья, дети. Чуть ли не по годам расписано, с условиями и требованиями. Возможно, это слишком самонадеянно и цинично, но такой я человек – привык все контролировать. И вот пришло время воплощать в реальность главный пункт и обзаводиться наследниками как моей фамилии, так и развитого бизнеса, но… Хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах.
– Марк, все переживаешь по поводу слов врача? – в полной тишине вдруг раздается голос Иры. Мне начинает казаться, что она следит за мной. Будто боится из виду упустить, потерять. – Ерунда все это, перестань, – наклонившись, тянется к ноутбуку и опускает крышку.
– Ир, ты должна понимать, насколько все серьезно, – прокручиваюсь в кресле, разворачиваясь к ней лицом. – Если терапия не поможет, у нас с тобой никогда не будет общих детей…
– И что с того? – фыркает невозмутимо и садится на край стола, соблазнительно закидывая ногу на ногу. Красиво, но неуместно. Все-таки разговор серьезный… – Разводиться теперь? Ты сам говорил, что в твоей семье это не принято, – бросает как главный аргумент. – Как же традиции? И родители твои меня приняли. И…
Каждое следующее слово Ира произносит все тише, пока не переходит на сиплый шепот. Растерянно смотрит на меня, пытаясь считать реакцию.
– Значит, пришло время менять традиции, – вижу, что убиваю ее своей жестокой фразой, но я прав, черт возьми. – Зачем портить друг другу жизнь? Мучить друг друга, когда каждый из нас по отдельности может иметь полноценную семью с кем-то другим…
– Ты так легко готов от меня отказаться? – едва не плачет Ира, но я не верю ее слезам. Слишком часто она их пускает. По любому поводу.
Невольно задумываюсь над ее вопросом. А ведь и правда готов. Наверное, в этот момент я должен чувствовать себя последним гадом. Но у меня свое представление о семье. Просто красивой рыжей куколки рядом мне недостаточно.
– Ради тебя же, – пожимаю плечами. – Ни одна нормальная женщина сознательно не станет чайлдфри. Каждая рано или поздно захочет ребенка.
– Значит, я ненормальная. Потому что люблю тебя – и готова остаться с тобой при любом раскладе, – подается вперед, чтобы коснуться меня, но я демонстративно на спинку кресла откидываюсь.
– Мужчина тоже… – чеканю строго, четко обозначив свою позицию.
Замечаю искорки неподдельного страха в глазах Иры. Может, и правда любит? Мне не понять – высокие чувства мне чужды. Физическое влечение, привязанность, расчет и общие планы на будущее – это я понимаю. Но любовь – субстанция эфемерная. Какой смысл думать о ней, если у нас с Ирой вполне реальные, ощутимые проблемы.
– Но мы же попробуем пройти лечение? – сглатывает Ира, идя на попятную.
– А ты хочешь этого? – прищуриваюсь, пытаясь распознать ее реальное отношение.
– Конечно. И деток хочу, – кивает лихорадочно, хотя после приема врача она говорила диаметрально противоположные вещи.
Как быстро мнение поменяла, лишь мне угодить. Смотрю на нее с жалостью и легким пренебрежением. Казалось бы, я должен радоваться, что у меня такая податливая, послушная жена. С первого дня Ира окружает меня заботой и вниманием, выполняет каждое желание, старается быть идеальной. Гармонично дополняет меня в обществе. Ублажает дома. Никаких ссор, стычек, головных болей, в конце концов. И это… невероятно бесит.
В наших отношениях нет огня. Ничего нет. А теперь еще и детей не предвидится.
Чувствую, что еще одно слово – и это станет последней каплей в моей чаше терпения. Жестом указываю Ире на выход. Просканировав меня, она мысленно оценивает риски – и молча уходит. Опять подчиняется мне. Без вспышки гнева, без обид, без эмоций. Как наложница в гареме султана. Позвал – пришла, выгнал – исчезла. При том что на самом деле у нее весьма сложный характер – я не раз наблюдал, как она подчиненных гоняет. А мне слова поперек никогда не вставит.
Черт. Что если неспроста у нас с Ирой эта редкая дрянь – иммунологическая несовместимость. Вдруг знак? Хотя я не верю в подобную чушь.
Чтобы отвлечься от деструктивных мыслей, возвращаюсь к ноутбуку и погружаюсь в работу. Все равно уснуть до утра не смогу.
Прежде всего, проверяю почту. От Златы – ничего. Она и так просрочила задание, внезапно пропала больше чем на две недели. В то время, как мне следовало бы пригрозить ей лишением зарплаты, я… переживаю. Девчонка всегда слишком ответственно подходила к работе, чтобы вот так исчезнуть в один день. Точно случилось что-то…
«Доброй ночи, Злата. Клиент устал ждать эскиз», – намеренно выбираю грубую формулировку. Чтобы ответила быстрее. Нервничать меня заставляет…
В последней нашей переписке мы обсуждали один из заказов. Я требовал переделать, отправил ей перечень правок, а она… Заявила, что посыл поняла, но эскиз доработает по-своему. Сошлись на том, что Злата пришлет мне два варианта: с моими предложениями и свой собственный.
Хоть я и выдержал образ непоколебимого, сурового босса, но мне чертовски интересен результат. Даже азарт какой-то появился. А от Златы как назло ни слуху ни духу.
Впервые за все время я хватаюсь за телефон. На часах три часа ночи, а я нагло набираю Злату. Мы вживую ни разу не общались – только сообщениями обменивались. Я даже не слышал ее голос, а она не знает, кто я и какую компанию возглавляю. Удобное сотрудничество. Было до настоящего момента…
Слышу длинные гудки в трубке. Ответа нет. Но я не намерен отступать, пусть и глубокой ночью. Плевать на правила приличия.
Потому что Злата достала игнорировать! Вот прямо сейчас уволю ее к черту. Но сначала… мне нужно убедиться, что она в порядке…
Глава 11
Злата
В ворохе пеленок, укутанные в простенькие пледы вместо шикарных конвертов, на скрипучей полуторной кровати в небольшой комнатке старого общежития – лежат они. Мои рыжики, совсем еще крохотные, розоватые, с шелушащимися личиками. Спят, засасывая нижнюю губу и причмокивая усердно. Время от времени морщат носики-кнопочки и слегка поворачивают головки, будто меня ищут.
Тем временем я застываю над ними, обхватив себя руками, и невидящим, уставшим, полным слез, будто песка насыпали, взглядом изучаю их.
– Неужели мои, – выдыхаю себе под нос.
– Ну, а чьи же, – смеется позади Береснева, а я чуть на месте не подпрыгиваю, совершенно забыв о ее присутствии.
Я вообще все эти две недели в больнице чувствовала себя как в тумане. Мои мысли были заняты малышами. Постоянные взвешивания, замер температуры, необходимость задержаться в детском отделении, потому что двойняшки были слишком слабы. И если бы не Алевтина Павловна, я точно сорвалась бы в депрессию.
Долгожданная выписка не принесла облегчения. Наоборот, я еще более растеряна и напугана. Если в больнице за мною и детьми присматривали врачи, то теперь мы остались совершенно одни. На меня вновь накатывает паника и страх не справиться.
– Так, в этом пакете вещи от моих внуков, – вырывает меня из какой-то прострации Береснева. – У нас две девочки и мальчик, так что вся одежда вам подойдет. Знаешь, я набирала кучу всего, бездумно, а малыши так быстро росли, что толком и не успели все носить, – с теплом и нежностью отзывается о тройняшках. Повезло ее дочери.
Я благодарна Алевтине Павловне за помощь: она и в палате меня навещала, и с малышами помогала, и выписку организовала, даже такси вызвала для нас, а денег не взяла. Но в то же время я чувствую боль и горечь. Вот если бы на ее месте рядом была бы сейчас моя мама…
– Маме не пыталась позвонить? – тихо интересуется она, уловив мое настроение.
– Не отвечает, – пожимаю плечами. – Мы поссорились. Из-за сводной сестры, – глотаю слезы, вспоминая наш последний разговор, как раз незадолго до родов. – Да и не хочу я, наверное, чтобы мама знала. Или… – всхлипываю. – Не понимаю, я запуталась, – аккуратно сажусь на край постели.
С дикой усталостью, но в то же время безграничной любовью смотрю на рыжиков, протягиваю руку, касаюсь пледов, поправляю края.
– Подумай, – чеканит Береснева и тут же тему переводит: – Пакет документов твоих я взяла, через знакомых оформлю, скажу, когда и куда тебе подъехать, чтобы подпись поставить. Как раз и с детьми погуляешь, – берет с тумбочки папку, а я не вникаю даже, лишь покорно соглашаюсь. – Завтра коляску тебе нашу передам, – хмыкает она.
– Вы и так слишком много сделали для нас, спасибо, – шепчу благодарно. – Дальше мы как-нибудь сами.
Слезы бессилия срываются с ресниц, окропляют щеки и тонкими ручейками стекают к подбородку.
– Старайся меньше нервничать, вовремя есть и много пить, – грозит мне пальцем Алевтина Павловна, и ее строгость приводит меня в чувства. – Про грудное вскармливание все запомнила? – киваю лихорадочно. – Полезно, удобно и… экономно. Что в вашей ситуации немаловажно. Так что старайся сохранить молоко, – наставляет меня.
– Да, конечно, – шмыгаю носом и неуклюже вытираю мокрое лицо.
– Злата? – зовет меня настороженно.
– М-м-м? – поднимаю голову.
– Я могу тебя с детьми оставить? Ничего не учудишь? – хмуро сводит брови.
– Что? – округляю глаза недоуменно. – Нет, что вы. Я… справлюсь, – обещаю, но сама себе не верю.
– Звони, если что. В любое время суток, – визитку свою оставляет.
Стоит Бересневой покинуть комнату, как начинается нечто страшное.
***
Анечка и Артем будто специально ждали, когда мы останемся наедине. Я едва успеваю разобрать вещи и перекусить, как они просыпаются. И начинают мяукать в унисон. Сначала, как два маленьких котенка, но чем дольше я медлю, тем громче становятся их голоса. Радует одно: двойняшки наконец-то набрались сил, ведь в первые дни даже толком не кричали, только отсыпались. Худенькие, слабые. От одного взгляда на них сердце замирало.
То ли дело сейчас, когда мы оказались дома…
– Рыжики, тише, – уговариваю их я, а сама на часы поглядываю. Измученный мозг все никак не может высчитать, пришло ли время кормить малышей.
Лихорадочно переодеваю их, сменив подгузники, а после – пытаюсь устроиться так, как мне показывала акушерка, чтобы одновременно обоих к груди приложить. Но подушки выскальзывают из-под моих локтей, рыжики ерзают слишком бойко на моих руках, отворачиваются и вопят что есть мочи, разозленные и голодные.
Вздохнув, перекладываю детей на кровать, как можно дальше от края. Стараюсь игнорировать многозначительный стук в стену от бабули-соседки.
– Будто я специально детей орать заставляю, – бубню себе под нос гневно. – Наслаждаюсь плачем! – фыркаю.
Не выдержав, несколько раз ударяю в стену в ответ.
– Я сейчас детей вам принесу, а сама сбегу, – выкрикиваю я в тонкую перегородку между комнатами. – Я молодая и дурная, легко так сделаю, – лгу я, ведь никогда не поступлю подобным образом.
Но моя угроза на бабулю действует. Слышу приглушенное бурчание, а потом шаги отдаляются – и с той стороны становится тихо. Чего не скажешь об этой.
Выдохнув со стоном, решаюсь на крайние меры. Нахожу в сумке пустышку, которую мне еще Снежана в роддоме вместе с подгузниками подсунула, заговорщически подмигнув, ведь акушерки категорически ее не рекомендуют. Но выбора у меня сейчас нет.
Занимаю ротик Артема соской, а Анечку беру на руки. Кормлю по очереди, ощущая, как капельки пота проступают на лбу и висках. Температура скачет безумно из-за прихода молока.
Несмотря на сытость, малыши успокаиваются не сразу. Некоторое время лежат на мне на животиках, потом отвлекаемся на водные процедуры. Пока что нам хватает таза с теплой водой, но…
Обреченно осматриваю обшарпанную комнату и понимаю, что она совершенно не подходит для моих рыжиков. Надо придумать что-то! Срочно! Я на все пойду ради детей. Даже готова опозориться перед отчимом и попросить помощи у мамы. А что если бабуле позвонить?
Пока размышляю, покачиваю детей, и они затихают.
Хочу вздремнуть с ними. Хотя бы часик, но что-то неприятно царапает внутри. Будто я забыла нечто важное, не выполнила, не сдала… Замутненное сознание выбросило всю информацию и сосредоточилось на материнстве. А я сама чувствую себя, как выжатый лимон. Тяжело…
В воцарившейся тишине прислушиваюсь к жужжанию, доносящемуся из сумки. Осторожно, чтобы не разбудить крикливых рыжиков, я достаю телефон. Зеваю, поворачиваю к себе дисплей – и едва не вскрикиваю, но вовремя рот ладонью закрываю. Сон как рукой снимает, а сердце панически заходится в груди.
– Вот что я забыла! – едва ли не рыдаю я, читая имя входящего.
«Босс», – так я сохранила номер руководителя компании, для которой делала эскизы. Однако последний не успела сдать.
Просрочила. И теперь мне конец!
Ведь босс впервые решил позвонить лично. Видимо, сильно раздражен.
Кошусь на часы… В такое позднее время вызывает. Да он адски зол, наверное!
Одной рукой продолжаю сжимать телефон, а второй нащупываю планшет. Пытаюсь вспомнить, на какой стадии я оставила эскиз, прикинуть, как быстро смогу его закончить. Но отвлекаюсь на почту.
Телефон прекращает вибрировать, а я читаю электронное письмо от босса. Жесткое, холодное, без смайлов, в конце концов. И слова такие… Пропитаны гневом. Через экран он сочится.
Босс. Меня. Уволит!
Оставит без денег! Боже, только не сейчас…
Дисплей телефона вновь загорается. Очередной звонок добивает меня.
Мне страшно брать трубку. Поэтому я даю себе еще пару секунд, чтобы собраться с духом.
Осознаю, что никогда раньше не слышала голос босса, не разговаривала с ним. И не знаю, что ожидать и как общаться. Он же не будет орать на меня?
Будет, Злата, еще как будет…
– Черт, – хнычу я и закусываю губу.
Отхожу к окну, дальше от спящих рыжиков, и дрожащими пальцами пытаюсь попасть по иконке ответа. Растягиваю губы в улыбке и стараюсь быть милой:
– Доброй ночи!
– Злата?
Мы произносим свои обрывистые фразы одновременно. И резко умолкаем, вслушиваясь в голоса друг друга.
На секунду забываю, как дышать. Не понимаю, что со мной, наверное, это нервное. Но я замираю, уставившись через окно в звездное небо, и вся превращаюсь в слух. Пропускаю сквозь себя странное ощущение дежавю, вызванное хриплым мужским шепотом.
Всего одно слово. Мое имя, произнесенное как-то по-особенному, знакомо…
Терпеливо жду еще какой-нибудь фразы, чтобы развеять сомнения и унять волнение.
Босс почему-то тоже медлит. Пауза становится мучительно долгой. И в повисшей тишине различаю лишь гул собственного сердца. Оно окончательно взбесилось, стучит в ребра до боли, рвется из груди. Словно подбитая птица, трепыхается в клетке.
Затаив дыхание, будто вор, застигнутый на месте преступления, я долго не решаюсь заговорить первой. На том конце провода доносится хриплый кашель, тяжелый вздох – и вдруг…
– Злата, вы должны были прислать исправленный эскиз, – чеканит босс строго, с нотками стали, от которых дрожь проходит по всему телу. Туман рассеивается, и этот жесткий голос теперь кажется совершенно чужим. Опасным и злым. – Заказчик в ожидании, а я не могу подписать выгодный контракт.
Превращаюсь в ледяную глыбу, боюсь пошевелиться. С трудом размыкаю губы – и вновь сжимаю. Делаю глубокий вдох. И отвечаю смелее и бодрее:
– Эскиз на финальной стадии, – лгу я, стараясь звучать как можно правдоподобней. – Я как раз собиралась выслать, но случился форс-мажор, – оглядываюсь на рыжиков и улыбаюсь. Они милые, когда не кричат, и в этот момент я могу в полной мере ощутить свое счастье. – Даже два… – добавляю нежным шепотом, отчего босс странно хмыкает. Заставляю себя прийти в чувства. – Мне нужна эта ночь на доработку. Если бы вы… – запинаюсь, понимая, что не могу никак обратиться к нему. – Простите, не знаю вашего имени… – краснею, как подросток.
– Марк, – представляется чересчур просто и близко. Будто беседует со мной по душам, а не нагоняй выдает.
– М-м-м? – в горле пересыхает. И вместо вопроса об отчестве вырывается лишь сдавленное мычание.
– Марк Альбертович, – исправляется поспешно. – Туманов, – совершает контрольный выстрел. – И вы работаете на мой медиахолдинг, Злата. Давно нужно было познакомиться. Может, тогда бы вы ответственнее подходили к заданиям, – чуть ли не рычит.
Но страшно мне не от его тона. Другое заставляет мое сердце сжаться…
Марк Туманов… Мне послышалось?
Около девяти месяцев назад я должна была явиться к нему на собеседование, но вместо этого переспала с одним из его подчиненных. Из рекламного отдела, на который я сейчас работаю… Это очень злая ирония судьбы! Хуже будет, если Туманов устанет возиться со мной лично – и перепоручит это… тому самому Никитенко.
Разве смогу я разговаривать спокойно с мужчиной, который не выходит у меня из головы? С отцом своих детей?
Мне резко становится жарко. Импульсивно открываю окно, но вспоминаю о малышах – и собираюсь захлопнуть как можно скорее, чтобы сквозняком их не продуло. Однако порыв холодного ветра бьет по старой створке. От неожиданности отпускаю ее, а она со звоном стекла и дребезжанием рамы распахивается настежь.
От громкого звука малыши пугаются. Секунда – и уши закладывает от их криков, жалобных, ошеломленных. Прикрываю динамик телефона рукой, но осознаю, что это глупо. В комнате стоит такой ор, что босс не может не заметить.
– Что это? – хрипло и растерянно уточняет Туманов.
И опять вызывает смутные чувства.
Но мне не до глупых галлюцинаций – необходимо рыжиков успокоить. Между злым боссом и детьми я выбираю последних. Потому что они – мой новый смысл жизни.
– Извините, я перезвоню, – одной фразой, кажется подписываю себе заявление на увольнение. И отключаюсь, подводя черту.
Пытаюсь все-таки закрыть окно, лихорадочно борясь с расшатанной рамой. Тем временем Артем переходит на ультразвук, а Анечка – мяукает нараспев. Едва не выдавив стекло, я все-таки выхожу из этой битвы победителем, правда, растрепанным и продрогшим. Но о себе думать некогда – я мчусь к рыжикам. Подбегаю к кровати и резко врастаю в пол, обращаясь в живую статую. Стою и моргаю, а глаза слезами бессилия наполняются. Ведь я… не знаю, кого из малышей первым хватать на руки.
– Тш-ш, – шикаю аккуратно, но они не слышат даже. – А-а-а, баю- бай, – напеваю срывающимся голосом.
Все тщетно. Ночной концерт по заявкам в самом разгаре. И достигает своей кульминации. Пиком становятся пару не слишком настойчивых ударов по ту сторону стены: видимо, все-таки испугала я бабулю. Да и те тут же затихают. Чего не скажешь о двойняшках.
– Откуда у вас сил столько. Сами крошки, а орете… – размышляю вслух. – Тьху-тьху на вас, лишь бы здоровые были, – осекаю себя. И так достаточно скоропалительных слов наговорила, пока вынашивала моих рыжиков. Теперь корю себя за все. А особенно за то, что жалела о беременности…
– Все будет хорошо, – сама не понимаю, кого успокаиваю: рыжиков или… себя. – Вы просто испугались, а я вас успокою.
Делаю глубокий вдох, впуская в легкие жизненно важный в этой ситуации кислород. Медленно выдыхаю, чувствуя, как немного проясняется сознание. Тут же в мозг врезаются жалостливые голоса детей. Но теперь воспринимаю их иначе.
Поразмыслив, сначала сама устраиваюсь на кровати, потом беру Анечку, потому что с ней проще обращаться, укладываю ее на левую руку. А правой – осторожно поднимаю Артема. Вместе с детьми откидываюсь назад, опираюсь спиной о подушку – и начинаю укачивать обоих.
