Вероника Долина
Душа-cоловей
«Есть множество проблем…»
Есть множество проблем.
И множество страшных бед.
Но есть и то, чего я не умею совсем:
Объяснить себе, что кого-то нет.
Все во мне хрустит и скрежещет,
Задыхается и подвывает в ночи,
Из глаз невыносимо хлещет.
И ты меня не учи.
Не учи, что это в каждом доме.
Не учи, что это в каждом томе.
Не учи, пожалуйста, не учи,
Что отличные были врачи,
Не олухи и не рвачи,
И не палачи,
И никого кроме.
Ну прошу тебя, не учи.
Только этот вот шум во мне уйми.
Останови этот скрежет и скрип,
Чтобы я дальше жила с людьми,
А не в обществе птиц и рыб,
Молчаливых отчаянно,
Летящих, плывущих во мгле.
В общем, я одна из последних,
Кто успокоится и смирится
С тем, что близких нет на Земле.
4 февраля
«Чудесный пот и столкновенье лбов…»
Чудесный пот и столкновенье лбов.
Еще нескоро темные аллеи
Откроют нам, что то была любовь.
Другой не будет злее, веселее,
Чем облако лежащее в ногах
У шалаша, где двое заночуют.
Как говорится, кто не олигарх,
Тот пусть спиной иголочки почует.
Затем была хула и похвала.
Какие-то партийные объятья.
Уж если я кого подозвала
То чтобы объявить – все люди братья.
Пройди, не удивляясь к шалашу
По веточкам и убедись – мой спальник
И есть наш райский сад, где я прошу –
Не торопись снимать с меня купальник.
В такие невозможные года
У ног лежало небо надувное.
О чем еще мы думали тогда,
Заплыв вдвоем в бездумие сплошное.
И озеро, предвестник холодов,
Вселенских, нас тащило в середину,
И приближалась темная любовь,
Где двое взрослых обживают льдину.
5 февраля
«В Столешниках сегодня отпоют…»
Е. В.
В Столешниках сегодня отпоют.
Не знаю, на каком краю положат.
Мне, Женечка, покоя не дают
Слова-слова-слова, что звуки множат.
Я вообще без пауз говорю.
Такая, что ли, наступила слабость.
А иногда и день и ночь мирю
Между собой, и в этом тоже сладость.
Я, Женечка, не знаю, как теперь.
На чьем еще окне горит лампада.
Чья будет нам всегда открыта дверь.
И чья подруга будет только рада
Практически последним чудакам,
Бредущим робко по путям астральным,
Все, что имели, отдали стихам.
Да и еще таким, немагистральным.
Особым. Тонким. Тем, что, не забудь,
Губами передали, тихо спели.
Там, говорят, какой-то Млечный путь.
Не перешли на ты. Ну не успели.
6 февраля
«Старинный друг ты мой…»
Старинный друг ты мой,
Какого нет давно,
И летом и зимой
Тебя, мой Сирано,
Ищу не отыщу.
Да и надежды нет.
И берегу свечу,
И экономлю свет.
Тихонько лопочу
На древнем языке,
А все ж не отпущу,
Держу его в руке.
Где запад, где восток,
Чтоб всяк умел читать.
Вперед лети, листок,
Как ты умел летать,
Чтоб на мгновенье лишь
Дышать не перестал.
Но наступила тишь
И проступил ростан.
7 февраля
«В деле спуска на́ воду кораблей…»
Е. В.
В деле спуска на́ воду кораблей
Равных ему не было, говорю.
А происходил ли от королей –
Мы узнали не по календарю.
В деле тонкой сборки зеленых книг,
Где огонь изгнания полыхал,
Был он сам и мастер, и ученик.
И в любом цеху всяк о нем слыхал.
В деле же печали с родной душой
Мог он говорить и без языка.
Часовой был мастер в Москве большой,
А другого, вижу я, нет пока.
7 февраля
«Под здешним мандариновым дождем…»
Под здешним мандариновым дождем
Я не дождусь плаща или пощады.
Пожалуйста, пойдем-пойдем-пойдем
Вдоль гибкой подмосковной эстакады,
Построенной почти что на плаву,
Вблизи тех дюн, где мы лежим на пляже.
Там романист бы написал главу,
А сценарист – и весь сценарий даже.
Что это за забытый виадук,
Подвешенный за косточки под флагом…
Веди меня туда скорей, а вдруг
Есть дом за этим лесом и оврагом.
Там дождик будет добр и невелик
Мы, сбрызнуты, идем, почти согреты.
И ветер сможет тихо шевелить
На нас цветные чешские береты.
8 февраля
«Все в мире мною недовольны…»
Все в мире мною недовольны.
Еще поплачете за мной –
Когда мои концерты сольны
Сквозь мои слезы малосольны
Пройдут – как дождики стеной.
Да, песнопения иные
Везде звучат. Они земные.
Там инструменты все просты.
А мои песенки пригодны
Для тех кому не чужеродны
Местоименья – я и ты.
Иди сюда, мой недовольный.
Поплачь под голос малахольный.
Да под гитарку на шесть струн.
Да вспомни, дурачок, при этом,
Что ты же тоже был поэтом.
Да как и был – остался юн.
8 февраля
«Напелась, насмотрелась сгоряча…»
Напелась, насмотрелась сгоряча
Стихов своих и прочих сновидений.
Еще и разгорелась, как свеча,
И разогрелась вся среди радений.
Пол подо мной потрескивал весьма.
И небеса клубились, подступая.
Когда б не эта певчая зима –
Куда б девалась боль моя тупая.
Ее ведь только так уговоришь.
Она с размаху бьет и не жалеет.
Пожалуй, так до углей и сгоришь.
А рукопись, быть может, уцелеет.
9 февраля
«Пусть утро будет протяженным…»
Пусть утро будет протяженным,
Растянутым на два часа,
Когда к словам ночным сожженным
Придут земные голоса.
Когда глубокие сосуды
В узлы сплетаются во мне,
А вздохи странной амплитуды
Слетаются в том позднем сне,
Ты сдерживаешь ход событий.
Не грузишь. Утренний пейзаж
Оглядываешь без открытий.
Но этот час себе отдашь,
Такой, между землей и небом.
Такой, между зимой и летом.
Такой, колеблемый, как нить,
Чтобы волшебное приснить.
11 февраля
«Что тут у вас сегодня за мороз…»
Что тут у вас сегодня за мороз…
Вот я, к примеру, отставной матрос,
Сошла на землю-то обетованну,
Рассчитывая, в общем-то, на ванну,
На сауну, и пляж, и нежный душ
Для наших хрупких тел, мятежных душ.
Где пестрых птиц заморское гнездовье,
Колибри и удодов поголовье?
Где дикобразы, ящеры грузны,
Бараны невозможной крутизны?
Где ваши все сады тут подвесные?
Где улочки ажурные, сквозные?
Земля обетованная, ты что?
Смотрю, все в куртках, даже и в пальто.
И в капюшонах, словно Копенгаген.
Или другой Стокгольм тут людям даден.
Немедленно верните синеву.
Не то я вообще рвану в Москву.
Без солнечных могучих батарей –
На что способен ты, скажи, мой друг?
11 февраля
«Не хочется с ним расставаться…»
Не хочется с ним расставаться
На шумном морском берегу.
Но долго нельзя оставаться,
Там быть, где я быть не могу.
А хочется лампу наладить
В карманном своем фонаре.
И гладить, и гладить, и гладить –
Фа-до, фа-ми-ля, си-ля-ре.
Включу мой фонарик-жужжалку,
Упрямую ручку нажму.
Он светит неровно и жалко,
Но это же не потому,
Что пальцы мои слабоваты,
Девчоночьи руки малы.
А сами лучи виноваты,
Что так сиротливо светлы.
Нельзя же дышать подземельной,
Последней надеждой на свет
Под жимолостью, под омелой –
Которых, возможно, и нет.
Придется еще расставаться,
И музыка будет горька.
Там вечно нельзя оставаться,
Где руку не гладит рука.
12 февраля
«Особенно – холодные слова…»
Особенно – холодные слова.
У них такое место под луною,
Что, сколь бы ни болела голова,
Они еще играть хотят со мною.
Прикинутся обычными… и вот
Приблизятся, и россыпь ледяную
Насыплют мне в растерзанный живот,
И оседлают ось мою спинную,
И ну ее тереть и натирать
Таким каким-то новым красным снегом.
Хотелось бы по цвету выбирать –
Но алое идет за нами следом.
За белым и за черным, тут как тут.
Оно глядит в окно ручным медведем.
Не черным и не белым. Пять минут –
И мы с ним далеко уже уедем.
Кто на морозе жил, чья голова
Всегда трезва и считана минута –
Тот знает все холодные слова
И алых слов не помнит почему-то.
13 февраля
«Боюсь за всех, кто не со мною рядом…»
Боюсь за всех, кто не со мною рядом.
Кто обладал и цветником, и садом,
И вот, посередине февраля –
Как будто из-под ног ушла земля.
Затравленно угрюмо обернуться.
Услышать, как друг дружке все клянутся
В непреходящей боли, в пустоте.
И обмереть в тоскливой немоте.
Боюсь и всё – за тех, кто не со мною.
Кого не ощущаю за спиною.
Не чувствую ни локтем, ни плечом.
Зову – они не слышат нипочем.
Слова им бормочу – из песнопений.
Шлю по лучу – смирений и терпений.
Хочу, чтоб были рядом без причин –
Все те, кого мне случай поручил.
13 февраля
«На валентинов день в моей открытке…»
На валентинов день в моей открытке –
Кусочек ткани, в день пряду по нитке,
Суровое сухое волокно.
Привыкла я и к форме веретенной,
И к комнате чердачной полутемной,
Где рубленое в потолке окно.
Затем, что пальцам только дай занятье –
Они соткут тебе любое платье,
Еще и шлейфом длинным уберут.
Так женскою работою старинной,
Хотя однообразной, но невинной,
Мужской жестокий окупался труд.
А что мужская вечная суровость.
Что твердорукость их и густобровость.
Зачем все это, если не игра.
Она себе сидит, и тянет нитку
Или отвар к любовному напитку
Идет готовить. Подошла пора.
Иди сюда, король – солдат – мужчина.
Напиток мой всему и есть причина.
Кто нитку прял, тот и на кухне мог
Такие травы подобрать лихие,
Такие листья раскрошить сухие,
Чтоб яркой жизни подвести итог.
Неужто думал ты, что звуки эти
Которые в ночи и на рассвете
Приходят – не орудья темноты.
Все эти корешки и птичьи лапки,
Вот эти все стишки и в них закладки,
Вот этот запах сонной кислоты.
Да вот она, бутылочка с напитком.
Я все туда влила, теперь с избытком
По капле можно посылать письмом…
На валентинов день – довольно меда.
А может, и до окончанья года –
Напитка хватит. Ежели с умом.
14 февраля
«Что делать-то в приморском городке…»
Что делать-то в приморском городке
С билетиком в музей в одной руке
И с рыбным рестораном из Мишлена,
Зашел – и вроде море по колено.
Вот пара кадров – ветхих маяков,
Там стайками нередких чудаков
Весь путь утоптан, я же на краю
Сижу себе и песенки пою.
Пойдем у маяка еще побродим.
Что песенки, мы их пока находим.
Что дымка, с неба можно соскрести.
А с ней, на часик, наши горести.
Так в городке приморском все обычно,
Что и других не надо – мне вот лично.
Пошли к Мишлену, а потом – в музей.
Будь как маяк – стой смирно и глазей.
16 февраля
