Жюль Верн
Путешествие к центру Земли
25
Я проснулся в воскресенье утром с обычной мыслью, что надо немедля отправляться в путь. И хотя мы находились в глубочайших безднах, все же сознавать это было приятно. Впрочем, мы уже стали настоящими троглодитами. Я не вспоминал больше о солнечном и лунном сиянии, о звездах, о деревьях, домах, городах, о всех тех земных благах, которые были для жителей подлунного мира необходимостью. В качестве ископаемых мы пренебрегали этими дарами.
Грот представлял собою просторную залу. По его гранитной поверхности мирно протекал наш верный ручей. На таком расстоянии от истоков температура воды в нем сравнялась с температурой окружавшей ее среды и стала вполне пригодна для питья.
После завтрака профессор в течение нескольких часов приводил в порядок свои ежедневные записи.
– Итак, – сказал он, – я начну с вычислений, чтобы точно определить, где мы находимся; по возвращении я собираюсь начертить карту нашего путешествия, представив схематическим рисунком строение Земли в профильном разрезе, что даст представление о том, какой путь проделала наша экспедиция.
– Это весьма любопытно, дядюшка, но будут ли ваши записи достаточно точны?
– О да! Я тщательно измерил величину углов. Я уверен, что не ошибся. Определим сначала, где мы находимся. Возьми компас и посмотри, какое направление он указывает.
Я посмотрел на прибор и, проверив свое наблюдение, ответил:
– Восток-юго-восток.
– Отлично! – сказал профессор, записывая указание и быстро произведя какие-то вычисления, из которых я узнал, что мы, оказалось, прошли восемьдесят пять лье.
– Значит, мы путешествуем под Атлантическим океаном?
– Совершенно верно.
– И в настоящую минуту, быть может, над нашей головой бушует буря и корабли борются с морской стихией?
– Весьма возможно.
– И киты ударяют своими хвостами о стены нашей темницы?
– Успокойся, Аксель, им не удастся поколебать ее стен. Но вернемся к нашим вычислениям. Мы находимся на юго-востоке, в восьмидесяти пяти лье от Снайфедльс и, согласно моим записям, на глубине шестнадцати лье от земной поверхности.
– Шестнадцати лье! – воскликнул я.
– Конечно.
– Да ведь это, согласно науке, предел нижнего слоя земной коры.
– Не отрицаю.
– И, по закону возрастания температуры, тут должна бы быть жара в тысячу пятьсот градусов.
– Должна бы, мой мальчик!
– И вся эта гранитная твердыня должна была бы расплавиться!
– Ты видишь, что ничего этого нет и что факты, как бывает часто, опровергают теорию.
Я принужден согласиться, но это поражает меня.
– Что показывает термометр?
– Двадцать семь и шесть десятых градуса.
– Значит, для подтверждения теории ученых не хватает еще тысячи четырехсот семидесяти четырех и четырех десятых градуса. Следовательно, пропорциональное повышение температуры – ошибка! Следовательно, Хемфри Дэви не заблуждался! Следовательно, я был прав, веря ему! Что ты можешь возразить на это?
– Увы, ничего!
Правду сказать, я мог бы многое возразить. Я решительно отвергал теорию Дэви и твердо держался теории центрального огня, хотя и не замечал его проявлений. Я допускал скорее, что это жерло потухшего вулкана, перекрытое огнеупорной лавой, которая не позволяла жару проникать через свои стены.
Но, не пускаясь в долгие размышления, я ограничился признанием существующего положения вещей.
– Дорогой дядюшка, – продолжал я. – Допустим, что все ваши вычисления точны, но позвольте мне вывести из них неизбежное заключение.
– Валяй, мой мальчик, сколько душе твоей угодно.
– В той точке, где мы находимся, под широтами Исландии, земной радиус равен приблизительно одной тысяче пятистам восьмидесяти трем лье, не так ли?
– Да, тысяче пятистам восьмидесяти трем…
– Скажем, круглым счетом, тысяче шестистам. Из них мы прошли двенадцать лье.
– Правильно.
– И это при диагонали в восемьдесят пять лье?
– Именно так.
– Пройденных в двадцать дней?
– В двадцать дней!
– Но шестнадцать лье составляют сотую часть земного радиуса. Если и далее мы будем так подвигаться, то нам понадобится еще две тысячи дней или около пяти с половиной лет, чтобы попасть к центру Земли.
Профессор не отвечал.
– И это, не принимая в расчет того, что если спуску по вертикальной линии в шестнадцать лье соответствует переход по горизонтальной линии в восемьдесят, то это составит восемь тысяч лье в юго-восточном направлении, и, следовательно, нужно очень много времени, чтобы добраться с какой-либо точки земной поверхности до центра.
– К черту твои вычисления! – вскричал разгневанный дядюшка. – К черту твои гипотезы! На чем они основаны? Кто тебе сказал, что эта галерея не ведет прямо к нашей цели? А затем в мою пользу говорит пример нашего предшественника. То, что делаю я, уже сделал другой, и то, что удалось ему, удастся также и мне.
– Надеюсь, но ведь мне все же разрешается…
– Тебе разрешается молчать, Аксель, если ты намерен продолжать свои благоглупости!
Я видел, что в дядюшке снова заговорил раздражительный профессор, и принял это к сведению.
– А теперь, – продолжал он, – взгляни-ка на манометр. Что-он указывает?
– Весьма значительное давление.
– Хорошо! Ты видишь, что если спускаться постепенно, то привыкаешь к более плотной атмосфере и ничуть от этого не страдаешь.
– Ничуть, если не считать боли в ушах.
– Это пустяки, и ты можешь легко избавиться от этого, участив дыхание и тем ускорив обмен воздуха в легких.
– Хорошо, – ответил я, решив больше не противоречить дядюшке. – Есть даже известное удовольствие в том, что погружаешься в более плотную атмосферу. Заметили ли вы, с какой силой в ней распространяется звук?
– Несомненно! Тут и глухой стал бы отлично слышать.
– Но эта плотность, конечно, будет возрастать?
– Да, согласно закону, еще недостаточно точно установленному. Известно, что сила тяготения уменьшается по мере углубления в Землю. Ты знаешь, что ее действие всего ощутительнее на поверхности Земли и что в центре земного шара предметы не имеют веса.
– Я знаю это; но скажите, не приобретает ли воздух в конце концов плотность воды?
– Несомненно, под давлением в семьсот десять атмосфер.
– А ниже этого предела?
– Плотность будет неизменно возрастать.
– Как же мы будем тогда спускаться?
– Мы наложим в карманы камни.
– Право, дядюшка, у вас на все есть ответ!
Я не смел больше забегать вперед; я рисковал натолкнуться еще на какую-нибудь преграду, которая вывела бы из себя профессора.
Однако было ясно, что под давлением, которое могло подняться до нескольких тысяч атмосфер, воздух перешел бы, наконец, в твердое состояние, а тогда, допуская даже, что наши тела и выдержали бы такое давление, все же пришлось бы остановиться.
Но я не привел этого довода. Дядюшка снова стал бы козырять своим вечным Сакнуссемом, – пример отнюдь не убедительный, так как, даже признавая факт путешествия ученого исландца, можно было бы привести очень простое возражение.
В шестнадцатом веке ни барометр, ни манометр не были еще изобретены, – как же мог Сакнуссем установить, что он дошел до центра земного шара.
Но я оставил это возражение при себе и выжидал событий.
Остальная часть дня прошла в вычислениях и разговорах. Я соглашался во всем с профессором Лиденброком и завидовал полному безучастию Ганса, который, не разбирая причин и следствий, слепо шел туда, куда его вели обстоятельства.
26
Сознаюсь откровенно, до сих пор все шло хорошо, и я не имел права жаловаться. Если «в среднем» трудности не станут увеличиваться, то ничто не помещает нам достичь нашей цели. А тогда – какая слава! Я дошел до того, что рассуждал вроде Лиденброка. Удивительно! Неужели в этом сказывалось влияние необычайной среды, в которой я жил? Может быть.
В продолжение нескольких дней более крутая дорога, иногда даже ужасающе отвесная, завела нас глубоко в недра Земли. В иные дни мы проходили от одного до двух лье. Спуск был опасен, но ловкость и удивительное хладнокровие Ганса приходили нам на помощь. Этот исландец, никогда не терявший присутствия духа, оберегал нас с неизменной преданностью, и благодаря ему мы преодолели много трудностей, а это нам одним было бы не под силу.
Кстати, его молчаливость возрастала изо дня в день. Мне даже казалось, что он стал дичиться нас. Внешняя обстановка безусловно воздействует на мозг. Человек, который замыкается между четырех стен, утрачивает в конце концов способность владеть мыслью и словом. От долгого пребывания в одиночном заключении человек тупеет или становится сумасшедшим, не упражняя своих мыслительных способностей!
Прошло две недели после нашего последнего разговора, и за это время не произошло никаких событий, сколько-нибудь примечательных. Я припоминаю, и не без основания, лишь один значительный случай. Он слишком дорого мне обошелся, чтобы я мог забыть хотя бы малейшую его подробность.
Седьмого августа мы постепенно достигли глубины в тридцать лье, иначе говоря, над нашей головой нависла земная кора в тридцать лье толщи, со скалами, океаном, материками и городами. Мы были в это время, должно быть, на расстоянии двухсот лье от Исландии.
Теперь наклон туннеля едва чувствовался. Я шел впереди, дядюшка нес один из аппаратов Румкорфа, я другой. Я изучал гранитные стены и вдруг, оглянувшись, заметил, что остался один.
«Пустяки, – подумал я, – или я слишком быстро шел, или же Ганс и дядя остановились. Нужно их отыскать. К счастью, подъем не крутой».
И я вернулся обратно. Я шел четверть часа. Я оглядывался. Ни души! Я стал кричать. Никакого ответа! Голос мой терялся, сливаясь с многоголосым эхом. Беспокойство стало овладевать мною. Я дрожал с ног до головы. «Спокойствие прежде всего! – сказал я громко. – Я непременно найду моих спутников. Дорога только одна! Я шел впереди, вернусь обратно».
Целых полчаса я шел в обратном направлении. Я прислушивался, не позовут ли меня. При такой плотной атмосфере я мог уже издали услышать голоса. Мертвая тишина царила в бесконечной галерее.
Я остановился. Мне не верилось, что я нахожусь в полном одиночестве. Мне хотелось думать, что я заблудился, а не потерялся. А если я заблудился, то мы снова найдем друг друга!
Я беспрестанно повторял себе: «Раз дорога только одна, раз они идут по ней, я должен их нагнать. Нужно только идти назад! Впрочем, не видя меня и забыв, что я шел впереди, они, может быть, вздумали тоже вернуться назад? Ну что ж! даже в таком случае, стоит лишь поспешить, я нагоню их. Это ясно!»
Я повторил последние слова, далеко не убежденный в их правоте. Впрочем, мне понадобилось немало времени, чтобы довести до сознания эти столь простые вещи и поверить в них.
Сомнение овладевало мною. Действительно ли я шел впереди? Конечно! Ганс следовал за мною, а за ним дядюшка. Он даже остановился на несколько минут, чтобы лучше укрепить на спине свою ношу. Я припомнил все это. Вероятно, именно в это время я ушел далеко вперед.
«Впрочем, – подумал я, – у меня ведь есть надежное средство не заблудиться – мой верный ручей укажет мне путь в этом коварном лабиринте. Мне нужно идти вверх по его течению, и я обязательно найду своих спутников».
Я ободрился и снова двинулся в путь, не теряя ни минуты времени.
Как я хвалил теперь предусмотрительность дядюшки, не позволившего охотнику заделать отверстие, пробитое в гранитной стене! Ведь этот благодетельный источник, подкреплявший нас в дороге, теперь будет моим поводырем по лабиринтам земной толщи.
Прежде чем идти дальше, я захотел немного освежиться. Я нагнулся, чтобы окунуть лицо в ручей Ганса. Представьте себе мой ужас!
Я коснулся сухого и шершавого гранита! Ручей уже не протекал у моих ног!
27
Отчаяние мое было неописуемо. На человеческом языке нет слов, чтобы передать мои чувства. Я был погребен заживо; мне грозила смерть от мук голода и жажды.
Невольно я прикасался горячими руками к земле. Какой сухой показалась мне эта скала!
Но как мог я потерять русло ручья? Ручей исчез! Теперь я понял причину той необыкновенной тишины, поразившей меня, когда в последний раз прислушивался, не донесется ли зов моих спутников. Значит, когда я сделал первый неосторожный шаг по этому пути, я не заметил, что ручей исчез! Очевидно, дорога передо мной разветвилась, и я избрал одно направление, в то время как ручей Ганса безмятежно следовал по своему пути и вместе с моими спутниками устремлялся в неведомые глубины.
Как же вернуться? Никаких следов не было. На граните нога не оставляла отпечатка. Я ломал себе голову, стараясь найти решение этой неразрешимой задачи. Мое положение выражалось одним словом: конец!
Да, погиб в пропасти, казавшейся неизмеримой! Страшная тяжесть земной коры, в тридцать лье толщи, обрушивалась на меня. Я чувствовал себя раздавленным ею. Невольно мои мысли обратились к земным воспоминаниям. В моем взволнованном сознании быстро пронеслись Гамбург, дом на Королевской улице, моя бедная Гретхен, весь тот мир, от которого я оторвался! Я грезил наяву: все события нашего путешествия – морской путь, Исландия, встреча с г-ном Фридриксоном, Снайфедльс – я все пережил сызнова. Я говорил себе, что если бы я в моем положении мог сохранить хотя бы тень надежды, это было бы признаком сумасшествия, и что лучше было бы совершенно потерять всякую надежду!
В самом деле, какая человеческая сила могла вывести меня на поверхность Земли или раздвинуть эти гранитные своды, нависшие над моей головой? Кто мог направить меня на обратный путь и свести с моими спутниками?
«Ах, дядюшка, дядюшка!» – с отчаяньем, вскричал я.
Это было единственным упреком, который вырвался у меня, ибо я понимал, что должен был испытывать этот несчастный человек, в свой черед отыскивая меня.
Поняв, наконец, что нечего надеяться на человеческую помощь, лишенный возможности предпринять что-либо для своего спасения, я подумал о помощи неба. В моей памяти воскресли воспоминания детских лет, воспоминания о моей матери, которую я потерял в самые ранние годы своей жизни. Я стал молиться, хотя и не мог претендовать на то, чтобы бог, к которому я так поздно обратился, услышал мою горячую мольбу.
Воззвав к небу, я несколько успокоился и сосредоточил все свои душевные силы на том, чтобы еще раз обдумать мое трагическое положение.
Съестных припасов у меня оставалось еще на три дня, и фляжка еще была полна. А там конец. Но куда идти, вверх или вниз? Вверх, все вверх!
Так я доберусь до того места, где отклонился от источника, до злополучного разветвления.
Теперь, раз ручей будет моим путеводителем, я могу, поднимаясь все время вверх, достичь вершины Снайфедльс.
Как же раньше я не подумал об этом? Ведь тут, очевидно, и крылась надежда на спасение. Итак, прежде всего нужно было найти ручей Ганса.
Я встал и, опираясь на палку, пошел вверх по галерее. Подъем был довольно крутой. Я шел, полный надежды, без колебаний, как человек, у которого нет выбора.
Я шел уже полчаса и не встретил никаких препятствий. Я старался узнать дорогу по расположению туннеля, по выступам некоторых скал, по особенностям поворотов. Но мне не бросилось в глаза ни одного характерного признака, и я вскоре понял, что эта галерея не может довести меня до разветвления. Она не имела выхода. Я наскочил на непроницаемую стену и упал на гранитный покров галереи.
Я не в состоянии изобразить того ужаса, того отчаяния, которые охватили меня. Я был уничтожен. Моя последняя надежда разбилась об эту гранитную стену.
Заблудившись в лабиринте, извилистые ходы которого пересекались во всех направлениях, я видел, что все попытки вырваться отсюда останутся безуспешными. Предстояло умереть самой жалкой смертью! И, удивительная вещь, я сразу же представил себе, какие возникнут научные споры, если когда-нибудь найдут мой окаменелый труп на глубине тридцати лье под поверхностью Земли!
Я хотел услышать свой голос, но лишь хриплые звуки срывались с моих пересохших губ. Я задыхался.
В довершение меня постигла новая беда! Моя лампа испортилась при падении. Я не был в состоянии исправить ее. Свет тускнел и грозил погаснуть!
Я видел, как электрический ток становился все слабее в спирали аппарата. Вереницы зыбких теней замелькали на темных стенах. Я не решался закрыть глаза, боясь потерять малейший атом угасающего света! Каждое мгновение мне казалось, что лампа гаснет и «вечная ночь» уже охватывает меня.
Вот и последняя вспышка света. Я следил, как свет меркнет, ловил его угасание, сосредоточивал на нем всю силу зрения, как на последнем доступном мне ощущении, и вдруг погрузился в непроглядный мрак. Я дико крикнул! Там, на Земле, даже во тьме ночи, свет никогда не теряет вполне своих прав! Он рассеян, он слаб, но сетчатая оболочка глаза все же ощущает его! А здесь – ничего! Глубокий мрак обращал меня в слепого в полном смысле этого слова!
Тут я вовсе потерял голову. Я поднялся, вытянув руки, мучительно пытаясь нащупать путь. Я пустился бежать наугад по этому запутанному лабиринту, как пещерный житель, призывая, крича, рыдая, ударяясь о выступы скал, падая и вставая, окровавленный, слизывая капли крови, стекавшие с моего лица, и все ожидая, что натолкнусь на какую-нибудь стену, о которую можно разбить голову!
Куда увлекало меня мое безумие? Я сам этого не знал! Через несколько часов, совершенно выбившись из сил, я упал замертво около гранитной стены и потерял сознание!
28
Когда я пришел в себя, мое лицо было мокро от слез. Сколько времени находился я в таком состоянии, не могу сказать. Я потерял всякое представление о времени. То было полное одиночество, полная беспомощность.
Во время падения я потерял много крови. Я буквально истекал кровью! Ах, как я горевал, что не умер, что мне еще «предстоит умереть»! Я не хотел больше думать. Я отгонял от себя всякую мысль и, подавленный горем, валялся на земле.
Я уже чувствовал, что снова близок к обмороку, а там и к окончательному исчезновению, как вдруг послышался ужасающий грохот, поразивший мой слух. Казалось, я слышал раскаты грома; звуковые волны терялись понемногу в глубинах бездны.
Что породило этот шум? Несомненно, какая-нибудь катастрофа в недрах Земли! Взрыв газа или падение огромной скалы.
Я прислушивался. Я ждал, не повторится ли шум.
Так прошло четверть часа. Полнейшая тишина царила в галерее. Я не слышал даже биения моего сердца. Вдруг мне почудилось, когда я случайно приложил ухо к стене, что откуда-то, издалека, доносятся человеческие голоса. Я задрожал.
«Галлюцинация!» – подумал я.
Нет! Прислушиваясь, я действительно услышал какой-то шепот. Но разобрать, что говорилось, не позволяла моя слабость. Но я слышал голоса. В этом я был уверен.
На минуту я испугался, не мой ли то был голос, повторенный эхом? Не закричал ли я, сам того не сознавая? Я затаил дыхание и вновь приложил ухо к стене.
Да, конечно, это голоса, человеческие голоса.
Пройдя несколько шагов вдоль стены, я стал слышать яснее. Мне удалось разобрать невнятные, незнакомые слова. Казалось, кто-то шептался за стеной. Чей-то печальный голос чаще всего произносил слово «forlorad»[18].
Кто его произносил? Очевидно, Ганс или дядюшка. Но если я слышал их голоса, то и они могли меня услышать.
– Помогите! – закричал я что было сил. – Помогите!
Я прислушался, стараясь уловить ответ, крик, вздохи. Ни звука! Прошло несколько минут. Тысячи мыслей проносились в моей голове. Я подумал, что мой голос, вероятно, слишком слаб, чтоб дойти до моих спутников.
«Ведь это, конечно, они, – повторял я. – Кто же еще может быть здесь, на глубине тридцати лье под землей?»
Я прислушался снова. Водя ухом по стене, я нашел математическую точку, где голоса, по-видимому, достигали высшей степени силы. До моего слуха снова донеслось слово «forlorad»; потом раздался все тот же раскат грома, какой вывел меня только что из оцепенения.
«Нет, – сказал я себе, – нет! Голоса слышны не из-за стены. Гранитная стена не пропустила бы даже гораздо более сильного звука. Звуки проходят по самой галерее! Тут своеобразное, чисто акустическое явление!»
Я стал прислушиваться, и на этот раз – да, на этот раз! – услышал свое имя, отчетливо произнесенное!
Дядюшка называл мое имя. Он говорил с проводником, и слово «forlorad» было датское слово!
Теперь я понял все. Для того чтобы они услышали меня, надо говорить у самой стены, которая передаст мой голос, как провод передает электрический ток.
Нельзя было терять времени! Отойди мои спутники хоть на короткое расстояние, акустическое явление могло исчезнуть. Я подошел вплотную к стене и произнес возможно отчетливее:
– Дядя Лиденброк!
Я стал ждать с величайшим нетерпением. Передача звука на расстояние требует известного времени. Плотность воздуха увеличивает только его силу, а не скорость. Прошло несколько секунд. Целая вечность! Наконец, до моего слуха донеслись следующие слова:
– Аксель, Аксель, это ты?..
– Да, да!
– Дитя мое, где ты?..
– Я заблудился! Стоит тьма кромешная!
– А лампа?
– Погасла…
– А ручей?..
– Исчез…
– Аксель, бедный Аксель, мужайся!..
– Погодите немного, я устал! У меня нет сил отвечать. Но говорите со мною!..
– Мужайся, – продолжал дядюшка. – Ничего не отвечай, слушай меня. Мы искали тебя, ходили вверх и вниз по галерее, но не могли тебя найти! Я горько оплакивал тебя, мое дитя! Наконец, предполагая, что ты идешь вдоль ручья Ганса, мы пошли прежней дорогой, мы стреляли из ружей! Хотя наши голоса благодаря своеобразной акустике и слышны, но соединиться мы еще не можем. Но не отчаивайся, Аксель! Мы слышим друг друга, а это уже что-нибудь да значит!..
Надо было что-то предпринять! Смутная надежда пробудилась во мне. Прежде всего нужно было выяснить одно важное обстоятельство. Я приложил губы к стене и крикнул:
– Дядя!..
– Что, дитя мое?
– Скажи, как далеко мы друг от друга?..
– Это не трудно узнать…
– Хронометр цел?..
– Да…
– Возьмите его. Произнесите мое имя и точно заметьте время, когда начнете говорить. Я повторю его, как только звук дойдет до меня, и вы так же точно отметьте, с какой скоростью мой ответ дойдет до вас…
– Хорошо! Время, прошедшее между моим вопросом и твоим ответом, укажет, во сколько секунд звук доходит до тебя…
– Да, дядя…
– Ты готов?..
– Да…
– Теперь будь внимателен, я произношу твое имя…
Я приложил ухо к стене и, как только слово «Аксель» достигло моего слуха, немедленно повторил его, потом стал ждать…
– Сорок секунд! – сказал дядюшка. – Между вопросом и ответом прошло сорок секунд; следовательно, звук донесся до меня в двадцать секунд. А так как на секунду приходится тысяча двадцать футов, то это составит двадцать тысяч четыреста футов, иначе говоря, немногим больше полутора лье.
– Полутора лье!..
– Не так страшно, Аксель!..
– Но как мне идти, вверх или вниз?..
– Вниз, все вниз! Мы дошли до большой площадки, к которой сходится множество галерей. Та, в которую ты попал, несомненно приведет тебя к нам, ибо все эти трещины, расселины в Земле, по-видимому, идут радиусами от огромной пещеры, в которой мы находимся. Встань и иди вперед. Иди, ползи, если понадобится, скользи по крутым спускам. Наши руки подхватят тебя! В путь, дитя мое, в путь!..
Эти слова подбодрили меня.
– До свиданья, дядя, – крикнул я. – Я ухожу! Теперь мы не сможем больше переговариваться. Прощай же!..
– До свиданья, Аксель, до свиданья!..
То были последние слова, донесшиеся до меня. Наш необычный разговор, который мы вели сквозь толщу Земли, на расстоянии полутора лье, закончился этими утешительными словами.
Удивительное акустическое явление легко объяснимо законами физики. Оно зависит от расположения галереи и проводимости каменной породы. Существует несколько примеров такого распространения звуков, передающихся помимо воздуха. Я вспомнил, что подобное явление наблюдалось в нескольких местах, между прочим, во внутренней галерее собора св. Павла в Лондоне, и особенно в замечательных пещерах Сицилии, в каменоломнях близ Сиракуз, из которых самая знаменитая известна под именем «Дионисово ухо».
Эти воспоминания приходили мне на ум, и мне стало ясно, что раз голос дядюшки доносился до меня, то между нами не было преграды. Следуя за звуком, я должен был неизбежно дойти до своих спутников, если силы мне не изменят. Я встал.
Я скорее полз, чем шел. Спуск был довольно крутой. Я стал соскальзывать вниз.
Вскоре быстрота, с которой я спускался, увеличилась в ужасающей степени, мне угрожало настоящее падение. У меня не хватало силы остановиться.
Вдруг земля исчезла из-под моих ног. Я чувствовал, что лечу вниз, подскакивая на неровностях отвесной галереи – настоящего колодца! Я ударился головой об острую скалу и лишился чувств.
