Вера Васильева
Золушка с Чистых прудов
В дни съемок я просыпалась рано и не могла дождаться, когда же забегают по площадке люди, когда же начнется эта всеобщая лихорадка, подчиняемая только одному приказу – «Мотор!!!» Для меня это было непрекращающимся чудом, я всегда заранее приходила на съемки и наслаждалась всем, что там происходило.
Еще темно в нашей деревушке, только петухи поют, а я встаю сонная и бегу на площадку. Надеваю костюм Настеньки, сажусь в ожидании грима. Меня гримируют последнюю, сначала Марину Алексеевну Ладынину. Она – знаменитая советская кинозвезда, в то время жена Ивана Александровича Пырьева, что не мешает ему быть к ней моментами очень требовательным, раздраженным, но его раздражение может мгновенно смениться нежным воркованием. Не подумайте, что это какое-то семейное воркование, нет – это любовь к той девушке, которую играет Марина Алексеевна. Так он хочет взрастить в Ладыниной ту женственность, хрупкость, очень нужные ему в роли Наташи Малининой. И вот сейчас, играя на сцене и снимаясь в кино уже семьдесят с лишним лет, я понимаю, как нам, артистам, недостает подчас этой нежности, этого воркования. Да, логика, творческий навык, интуиция, знания нужны, но женщина расцветает не от этого, а от любви к ней. Сугубо рациональная работа никогда не даст тех плодов, что дает влюбленность в артиста, в его талант, в его особенности. Сейчас, когда я вновь, спустя многие годы, просмотрела картину, то поняла, что Иван Александрович пересластил нашу героиню. Но тогда, наблюдая его на съемках и репетициях, я радовалась, что есть на свете обожание, нежность, бережность, деликатность.
Думаю, что, прочитав эти последние слова, кто-нибудь из киноактеров, знавших Ивана Александровича, рассмеется и скажет: «Какой он в этом рассказе “розовый”, какой ангелоподобный. Разве это тот Иван Пырьев, которого иногда за глаза звали “Грозным”?» Да, тот! Хотя я его видела и грозным, как все, – трепетала, слушая его мощный разгон за какой-нибудь пустяк. И не так безмятежно сложилась моя дальнейшая творческая судьба благодаря его противоречивой, сильной натуре, которая могла повернуться и радужной, и темной стороной. Но это были мой первый фильм и мой первый режиссер.
Партнеры по картине относились ко мне ласково, чуть шутливо, не всерьез. Да и не могла я им казаться настоящей актрисой, и не была я ею в то время. Как же все-таки получился такой симпатичный образ Настеньки Гусенковой, который сильно изменил мою жизнь?
Сама роль в этом случае редкого, фантастического везения очень скромна, и все-таки – первая съемка в кино, первый успех, первые радости от любви зрителя навсегда остались во мне и всю жизнь влияли на мое поведение, взгляды, сделали меня именно таким человеком, а не другим. Моя первая, моя любимая, моя вечная роль – Настенька. Это я в юности – добрая, ясная, без сложностей. Распустился незатейливый свежий листочек, и хорош он тем, какой он есть – душистый, без изъянов, без зазубрин.
Конечно, успех этой картины сказался не только на моей актерской судьбе. Он произвел неожиданный поворот и в моей девичьей душе. Многое, о чем мечталось, показалось несовременным, наивным. Захотелось соответствовать тому миру людей, в который я вступила без настоящей подготовки. Да и слишком уж блистательным был этот мир. Ласковое, чуть насмешливое, но и влюбленное отношение ко мне талантливых людей – моих товарищей по работе, жизнь в прекрасном городе – Праге, в прекрасной, как дворец, гостинице «Флора». Правда, когда однажды я приехала на гастроли с Театром сатиры в этот город, «Флора» не показалась мне такой шикарной, как тогда, когда я после своей общей квартиры, с одеждой, купленной в кредит на казенные деньги, впервые поселилась в отдельном роскошном номере. А Прагу мне показывал известный и любимый в Чехословакии поэт Витезслав Незвал (его хорошо знали и у нас).
Все было как в волшебной сказке о бедной Золушке, попавшей на бал. Сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной стоит маленькое стеклянное изделие, одно из тех, что делали чешские стеклодувы прямо на тротуарах старинных узеньких улочек неподалеку от собора Святого Вита и тут же продавали желающим. Оно представляет собой прозрачный конус, внутри которого заключены цветы, а мне оно до сих пор кажется хрустальным башмачком, принесшим счастье.
Вот уже больше семидесяти лет прошло с тех пор, как я ходила по прекрасной Праге, как большой добрый сказочник Витезслав Незвал рассказывал мне о своем городе, читал стихи, а потом подарил на память книгу – переведенный им роман Прево «Манон Леско», – на которой написал, что желает мне когда-нибудь сыграть Манон. Сама книга почему-то у меня не сохранилась, а вот ее суперобложку с его бесценной дарственной надписью я берегу…
Наша картина «Сказание о земле Сибирской» вышла на экраны в 1948 году и триумфально прошла по всем кинотеатрам страны, была куплена в восьмидесяти шести странах и особым успехом почему-то пользовалась в Японии.
Сам Иван Александрович, оператор, сценаристы, композитор, ведущая группа актеров были представлены к Сталинской премии. Я к премии представлена не была, но, как мне потом рассказывали (не знаю, правда это или нет), Сталин, который всегда смотрел все картины, увидев меня, спросил: «Где нашли вот эту прелесть?» Ему ответили, что это всего лишь студентка третьего курса, поэтому к премии не представлена. Он коротко сказал. «Она хорошо сыграла, надо ей премию дать». Меня мгновенно включили в списки, которые обычно проходят довольно длительное обсуждение в разных инстанциях, и я в числе других ведущих артистов этой картины получила правительственную награду. Это произошло так неожиданно, и я так была напугана огромной славой, которая свалилась на мою молодую, неопытную голову, что даже не знаю, была ли счастлива. Наверное, да. Но к своей внезапной популярности не была готова и всячески тушевалась.
Пропустив год в училище из-за съемок, я продолжила учиться, имела какие-то скромные отрывки для дипломной работы, занималась, готовилась к экзаменам, защите диплома и внутренне как бы замерла.
А наш курс тем временем окончил училище и целым театром уехал в Клайпеду. Чужая среди новых людей, вызывающая любопытство у своих сокурсников, я старалась быть как можно незаметнее. На выпускном экзамене я сыграла крошечный эпизод в спектакле нового курса и, с учетом моей роли в кино и отметок по мастерству за предыдущие годы, получила диплом актрисы драматических театров.
Перед экзаменами моя подружка Катя Розовская, которая училась в ГИТИСе на театроведческом факультете и дружила с семьей Дыховичных (а Владимир Дыховичный совместно с Морицем Слободским в то время был автором многих пьес), сказала мне, что в Театре сатиры хотят ставить водевиль Ленского и Бонди «Лев Гурыч Синичкин» и ищут актрису на роль Лизаньки Синичкиной. Самого Синичкина должен играть Владимир Яковлевич Хенкин – актер уникального комедийного дарования, владеющий аудиторией всевластно. Я решила показаться в этом театре в надежде именно на эту роль. Мне подыгрывал в моих отрывках молодой тогда артист Театра сатиры Борис Горбатов (впоследствии он перешел в Малый театр). Он был в театре одним из ведущих актеров, и тем ценнее, мне кажется, что он с большой охотой сыграл со мной сцену Хлестакова с Марьей Антоновной. Мы встретились до показа раза два, мне было с ним легко, что помогало оставаться самой собой. Я благодарна ему за это до сих пор.
На показе присутствовали ведущие актеры, директор театра Мария Трофимовна Токарева, которая всегда была очень добра и внимательна ко мне.
Когда мы закончили, ко мне подошел ведущий актер, талантливый человек с большим чувством юмора – Владимир Алексеевич Лепко. Со слезами на глазах он только сказал мне: «Душенька!» – и поцеловал в лоб. Это слово, произносимое с большой нежностью, я впоследствии слышала от него часто. И до сих пор сквозь холод деловых и не деловых отношений, какой-то рационализм, который все больше овладевает нами, мне иногда слышится его интонация – восторженная, чуть пугливая, и это его нежное «Душенька!». Прошли десятилетия, многое, наверное, забылось, но это его ласковое слово до сих пор согревает мне сердце.
В 1948 году я была принята в Театр сатиры на роль Лизаньки Синичкиной в водевиле Ленского и Бонди «Лев Гурыч Синичкин».
Ну разве это не чудо, разве это не счастье?!
Известный театр, чудесная роль, да и поворот в жизни моей героини сродни моему собственному – и для нее, и для меня сбылись мечты о сцене. Судьба баловала меня. И надо сказать, что в те годы я ни разу не почувствовала коварства, зависти, интриг, о которых всегда предупреждают молодых, стремящихся на сцену.
Да, так было со мной при первых моих шагах, так иногда бывает, но, к сожалению, бывает и по-другому. Иногда и не знаешь, почему тебе изменило счастье, почему ты никому не нужна, даже если зритель тебя любит. Вроде бы ты никому не сделала зла. Почему же вокруг тебя возникает стена молчаливого равнодушия? И что тогда делать со своими мечтами, с безумным желанием работать? Кому нужны твое сердце и твоя ранимость? Пусто и холодно кругом!
Некоторые, более уверенные в себе, начинают бороться. Иногда это кончается тяжелым физическим или психическим недугом. Я предпочитаю терпеть, ожидать, но при этом вижу вещи такими, какие они есть.
Что делать? Надо работать. Только в этом спасение! Только в этом радость и жизнь! Но вернусь к своему дебюту.
Дебют в Театре сатиры
Когда в театре занавес взовьется
И на себе увижу сотни глаз,
Как сердце радостно в душе моей забьется,
И сколь блаженным будет этот час.
Из водевиля «Лев Гурыч Синичкин»
Итак, в 1948 году состоялся мой дебют в Театре сатиры в водевиле «Лев Гурыч Синичкин». Я, как и моя героиня, впервые вступала на подмостки сцены. Никогда не забуду ласку, тепло, замечательную, почти семейную атмосферу, которая окружала меня с самого начала в моем родном театре. Воспоминания о моих старших товарищах – знаменитых артистах того времени, о людях, которые в своем театре были очень уважаемы и очень любимы, – всегда дороги для меня. Иногда даже я сожалею, что теперешнее старшее поколение, а к нему принадлежу и я, не чувствует себя теми старейшинами, которые могли бы иметь такой же авторитет в театре, какой имели те, задавать тон (в хорошем смысле) во взаимоотношениях в театре, быть наставниками, к которым чутко прислушивается пришедшая молодежь. К сожалению, в нашем театре подобное не принято.
Итак, роль актера Синичкина исполнял талантливейший, остроумнейший, знаменитейший Владимир Яковлевич Хенкин. Каждая репетиция с ним поражала неисчерпаемостью его выдумок, легкостью, с которой он делал все, что хотел попробовать, и в то же самое время он успевал устроить веселый розыгрыш, рассказать какую-нибудь умопомрачительную смешную историю, дать совет. Он был разным и неожиданным человеком, иногда проявлял удивительную доброту, но делал это не тихо и незаметно, а шикарно. Как шквал, как плодоносящий дождь, проносился он в толпе ожидавших его, и осчастливленные его заботой люди восхищенно взирали на этого маленького, немолодого, лысого человека, который благодаря своему таланту, уму и энергии был настоящим гигантом.
Моя роль мне подходила, однако я была, вероятно, робка и невыразительна, но благодаря Владимиру Яковлевичу вокруг моей неумелости и робости создавалась атмосфера такой редкой доброты, что я даже не чувствовала, что чего-то не умею.
С первой репетиции мне казалось, что все идет превосходно, я даже не понимала, над чем тут надо еще работать. Когда я пела куплеты Лизаньки о театре (голос у меня был высокий, чистый и слабый), то из зала приходил Владимир Алексеевич Лепко, со слезами на глазах целовал меня в лоб и говорил: «Душенька!» Однако тогда я уже понимала, что это проявление нежности было не моей заслугой, а качеством его восторженной души. Актер он был великолепный, и когда впоследствии в «Женитьбе Белугина» я играла Таню Сыромятову, а он – Отца, я поражалась его умению перевоплощаться – таким он становился сильным на сцене. А рядом с ним его жена по сцене – Александра Михайловна Скуратова – робкая, бессловесная, со слезящимися голубыми глазами. Я очень удивилась, когда ближе узнала эту дивную женщину, ее озорную, молодую натуру, ум и сердечную доброту. Всего их было четыре веселых подружки. Александра Михайловна Скуратова, Любовь Сергеевна Кузьмичева, Женя Корсакова и Наташа Цветкова. Вот и сейчас я написала – Женя, Наташа, а ведь им тогда было за пятьдесят, но все они были так молоды и озорны, что иначе как по именам друг друга и не называли.
Любовь Сергеевна Кузьмичева относилась ко мне как к дочери, учила не унывать, верить в себя, в труд и быть вечно благодарной за каждую минуту счастья служения театру.
Во время репетиций я всегда сидела за кулисами около сцены, и добрая рука на моем плече согревала и подбадривала меня – рука Елизаветы Абрамовны Забелиной. Чудесный человек наша Лизочка! Теперь, к сожалению, ее уже нет на свете.
Сурмилову в «Льве Гурыче» играла Надежда Ивановна Слонова – редкий мастер, виртуозная артистка, женщина умная, независимая, ироничная. Она редко кого хвалила, но всегда была правдива в оценках, и потому мне особенно было дорого ее мнение. Впоследствии я прочитала ее умную книгу, сколько там горечи – целые главы, посвященные несыгранным ролям, о которых она так подробно и талантливо написала. Как же много неосуществленных мечтаний, боли несбывшихся надежд таилось за ее спокойной иронией!
Князя Ветринского исполнял молодой красавец Менглет. В те годы все в него влюблялись, но он, несмотря на успех, головы не терял и уже тогда был человеком, для которого театр – самое святое. Много лет спустя он подарил мне огромное счастье работы над ролью Клавдии Бояриновой в комедии Салынского «Ложь для узкого круга». Но к этому я еще вернусь.
Граф Зефиров (Андрей Петровский) был барственный, наивный, в меру избалованный, таким мне казался сам Петровский и в жизни, поэтому я могла предположить, что он играет самого себя. Я была далека от него, но всегда особенно отмечала в нем эту барственность, и мне казалось тогда, что она очень подходит актерской профессии.
Олега Павловича Солюса, игравшего писателя Борзикова, помню чудесным человеком и очень обаятельным артистом, добрым, смешливым, как ребенок, открытым шутке, остроумию, с мягким характером, но с очень твердыми устоями порядочности и честности. Насколько я могу судить, он был у нас одним из самых принципиальных людей в театре. Всегда считал, что правда в искусстве превыше всего. Когда он умер, внезапно и трагично, весь театр его оплакивал.
Курихин – известный в свое время, талантливый старый актер, непосредственный и очаровательный. Несмотря на солидный возраст, его все звали – Федя Курихин, хотя многим он годился в отцы или дедушки.
В фильме «Веселые ребята» он с блеском исполнял роль факельщика, танцевал и пел с Орловой и Утесовым куплеты. В нашем спектакле у него была роль антрепренера.
Одну из актрис в окружении графа Зефирова играла Елена Николаевна Неверова. Была она в то время уже довольно пожилой и совсем некрасивой, но в устных рассказах, которые звучали как легенды, в прошлом слыла красавицей с редкостным количеством поклонников. Да и сама она очень остроумно и весело рассказывала о своих успехах.
Георгий Баронович Тусузов играл в «Синичкине» маленького бессловесного актера. Он уже тогда был мастером сценической миниатюры и человеком, не мыслящим себя вне стен театра.
Первый мой режиссер – Эммануил Борисович Краснянский, ставивший «Льва Гурыча Синичкина», проявил ко мне много терпения. Как я понимаю, это терпение было необходимо, так как тогда я просто ничего не умела делать, а он как педагог направлял мои первые шаги.
Помню, месяца через два после премьеры «Льва Гурыча Синичкина» Краснянский, Александра Михайловна Скуратова и я забрались на чердак, где хранилась старая театральная мебель и бутафория, царил запах кулис, пыли, горели старые свечи. Там мы репетировали для себя пьесу «Таланты и поклонники» Островского. Я – Негина, Скуратова – моя мать. Эта работа не увидела света, но какое это имело тогда значение? Ведь счастье работы оставалось со мной, во мне.
Среди тех, кто тогда особенно по-доброму относился ко мне, были не только актеры, режиссеры, но и люди других профессий: гримеры, парикмахеры, костюмеры, реквизиторы, рабочие сцены, помощники режиссера… Заботливая, любящая до самозабвения театр педагог по пению Анна Арнольдовна Лорина, среди рабочих сцены – добрый и фанатически преданный театру Петя Муганов, талантливый мастер по гриму – Сильва Васильевна Косырева, долгие годы руководившая гримерным цехом…
После окончания своего первого зимнего сезона вместе с театром я поехала на гастроли в Кузбасс. Ехали мы в поезде долго, дружно, весело, много смеялись. Я часами стояла у окна и любовалась природой, а рядом почти всегда оказывался Владимир Алексеевич Лепко. Он рассказывал мне о своей распавшейся семье, о своей боли, о дочке Вике, которая была ему бесконечно дорога. Я слушала его, жалела очень, но мысли мои часто уносились далеко, туда, в фильм «Сказание о земле Сибирской», к сцене в чайной, где мы пели с Володей Дружниковым свой дуэт.
Гастроли прошли замечательно, театр наш всегда любили, а тогда, может быть, особенно, потому что, как я уже писала, зрители относились к актерам с обожанием.
Тогда театром руководил Николай Васильевич Петров, человек удивительно легкий в общении, добрый, артистичный, раскованный, начисто лишенный желания властвовать, быть диктатором. Он охотно приглашал талантливых режиссеров, всегда радовался успеху чужого спектакля. Его собственные иногда подвергались серьезной критике. На одном собрании он, увлеченный своим ораторским искусством (а говорил Петров прекрасно), сказал в запале: «Я бы тоже мог поставить замечательный спектакль!» Из зала ему крикнули: «Поставьте!» И он тут же убежденно ответил: «А зачем?!» Все дружно расхохотались и потом долго рассказывали об этом подробно, как о смешном случае.
Помню еще такой. Эммануил Борисович Краснянский, человек, превосходно знающий театр, крепкий профессионал, очень эрудированный, корректный, свои замечания делал элегантно-язвительно. Актеру Козубскому, который всегда говорил очень громко из-за привычки работать на эстраде, он однажды на репетиции сказал: «Володя, сейчас будет самая трудная минута в твоей творческой биографии… – Все насторожились, ожидая серьезного разбора. – Тебе надо будет сказать это слово тихо». Взрыв хохота потряс стены. Актеры долго помнят такие случаи и с удовольствием делятся ими.
В моем теперешнем понимании спектакль «Лев Гурыч Синичкин» был очаровательно-традиционным, а тогда я считала, что это какое-то чудо, что это сам театр. Да так оно и было! И увертюра, прелестная, легкая, и расписанный под старинный театр занавес, и сцена – на сцене! Владимир Яковлевич Хенкин был хозяином и властелином этого спектакля, да и всего театра в те времена.
Обычно я стояла за кулисами в своей наивной шляпке, в ярко-синем шелковом легком плаще, по плечам разбросаны шелковые кудри, бант от шляпы красовался под круглой мордочкой с налитыми щечками, глаза сияли от страха и восторга.
Начиналась увертюра. Как всегда, за пультом Елизавета Забелина – наш бессменный помощник режиссера и замечательный товарищ.
До своего выхода я прислушивалась к публике, которая щедро одаривала своего любимца – Владимира Яковлевича Хенкина – аплодисментами. А потом моя сцена с князем Ветринским – Менглетом, таким красивым, таким обольстительным сердцеедом с голубыми глазами, светлыми шелковыми волосами и щегольски закрученными гусарскими усами. Сцена шла в легком водевильном темпе. Звучала моя песенка:
Когда в театре занавес взовьется
И на себе увижу сотни глаз,
Как сердце радостно в груди моей забьется,
И сколь блаженным будет этот час.
Нет, чувствую душой, что я – актриса,
И славы я добьюсь своим трудом,
С каким тогда восторгом за кулисы
Я буду приходить, как в отчий дом.
И действительно, Театр сатиры, как это ни удивительно, стал для меня отчим домом.
Перечитав написанное, я сама удивляюсь: какая сказка, какая идиллия! Даже почти не верится: было ли так или не было… Было. И сегодня, прожив семьдесят лет в нашем театре, войдя в круг его старшего поколения, я совсем не ощущаю себя маститой, какими были для меня Слонова, Скуратова, уверенной в своем завтрашнем дне. Я не представляю, что от моего предложения может что-то измениться, что я могу повлиять (в хорошем смысле) на судьбу молодой актрисы или актера, что с моим мнением кто-либо посчитается. Хотя всегда стараюсь встать рядом с честным человеком, но одиночество свое собственное и каждого из нас я с великой печалью ощущаю.
В период моей театральной молодости актеры жили материально гораздо более скромно, чем теперь. Не было у них таких заработков на телевидении, на радио, в кино, но дружбы, спаянности, веселья было гораздо больше. Неприятности переживались быстро, бурно и открыто. И всегда помогало искреннее, теплое участие коллектива, который никогда не был в стороне.
В те времена работал в театре молодой режиссер – Андрей Гончаров, шумный, веселый, темпераментный, красивый и волевой. Позднее он стал руководителем Театра Маяковского, театра с прекрасным актерским ансамблем. К сожалению, он уже ушел из жизни. А тогда я была занята в двух его спектаклях, о которых хочу вспомнить.
Первый – «Вас вызывает Таймыр», где чудесно играл Виталий Доронин, работавший тогда в нашем театре, актер редкостного обаяния, истинно русской природы. И человек он был редкостной доброты и порядочности. В Театре сатиры ему приходилось играть веселые, комедийные роли, об одной из них я еще скажу. Но, судя по всему, он был актером большого и многогранного, может быть не до конца раскрытого, таланта. Это показали его последние, предсмертные работы в Малом театре.
Моего дедушку Бабурина играл Владимир Алексеевич Лепко. Играл вдохновенно, изображал крепкого старика с внешне норовистым характером, а в душе – нежнейшего и добрейшего человека. Роль очень подходила ему с его душевной незащищенностью и добротой. Он был одним из любимейших зрителями актеров нашего театра. Кроме того, Владимир Алексеевич блистательно выступал на эстраде с чудесными, веселыми номерами. Один из них – «Лекция о вреде алкоголя» – был настоящим шедевром. Он с таким артистизмом и наблюдательностью показывал все стадии опьянения своего лектора, который, пока читал лекцию, прикладывался к графинчику с водкой (Лепко пил, конечно, воду) и к концу лекции становился совсем пьяным! И фразу: «А какова семейная жизнь алкоголика?» – он произносил с подступающими к глазам слезами, доставал из кармана носовой платок – такой рваный, что только кромочки были целы, бережно складывал его вчетверо и клал в нагрудный карманчик. После этого Лепко с трагическим видом уходил за кулисы и, добавив там еще «спиртного», выходил, приплясывая, потирая от наслаждения руки, продолжая вдохновенную проповедь о вреде пьянства. Он становился спиной к зрительному залу, воображая, что зрители перед ним, и, не находя их, в ужасе оборачивался в зал.
Публика на этой «лекции» плакала и стонала от смеха.
Моя героиня в спектакле «Вас вызывает Таймыр» – Дуня Бабурина – была мила и незатейлива. Я исполняла очень славную песенку, которая нравилась зрителям. Меня хвалили в рецензиях привычными для первых шагов артиста на сцене эпитетами: «Как всегда, мила Васильева в роли такой-то». Или: «Как всегда, обаятельна Вера Васильева в роли такой-то».
Эпитеты приводились в тех случаях, когда меня замечали, но иногда бывало и наоборот. Однако ругать – никогда не ругали. Мне казалось, что на тогдашнее отношение ко мне в театре очень влияло мое участие в любимом тогда всеми фильме «Сказание о земле Сибирской». И моих профессиональных недостатков старались не замечать.
Второй спектакль Андрея Александровича Гончарова – «Женитьба Белугина» с Иваном Любезновым в роли Андрея Белугина (когда я только пришла в театр, роль эту очень удачно играл артист Борис Горбатов). Меня ввели на роль Тани Сыромятовой, которую я играла с наслаждением, так как ее драматическая судьба была мне очень понятна, а Островского я очень любила и всегда мечтала о таких ролях, как Негина, Лариса, Катерина, Юлия Тугина. В этом спектакле превосходны были Лепко и Скуратова, Кузьмичева и Кисляков.
Театр сатиры в первые годы моего пребывания в нем был театром водевиля, обозрений и бытовой комедии. В пьесах, шедших на сцене, главными оказывались не подлинные характеры, а выигрышные роли, которые ведущие актеры исполняли с блеском. И репертуар складывался по желанию королей смеха Хенкина, Поля, Кара-Дмитриева, Курихина, Слоновой, Зверевой – они были любимцами публики, в театр ходили на них. Они решали и судьбы своих собратьев-актеров. Как я уже говорила, могли заступиться, высказать свое мнение, с которым считались и к которому прислушивались, а иногда оно просто было решающим.
Я, сыграв Лизаньку, находилась под покровительством Владимира Яковлевича Хенкина. В его нежности ко мне была и некоторая доля влюбленности, и я относилась к нему с восхищением и благодарностью. Вероятно поэтому, а может быть, и потому, что молодых актрис в театре работало намного меньше, чем теперь, но в первые годы я каждый сезон имела одну, а то и две роли. Все это были лирические, милые девушки, и я не вырывалась из круга несложных задач – оставаться милой, естественной, обаятельной. Конечно, я не стремилась к этому сознательно, пыталась создавать характеры в тех пьесах, что играла, но материала, да и умения для этого тогда не хватало.
Я была довольна своей судьбой, прежние мечты ушли вглубь. Я уже не думала о драматических ролях, о сильных характерах или о характерности. Я просто жила, радовалась успеху, влюбленности, которая меня окружала… и тут вновь произошел крутой поворот в моей жизни, зигзаг, как любит говорить наш известный режиссер Марк Захаров, непредвиденность.
