Вера Стах
Пять историй. Сборник рассказов
Пять историй
Миранда Палас
Миранда выключила свет в комнате и подошла к окну. Весь день она наблюдала за домом напротив, надеясь увидеть того, кому отныне принадлежало её сердце. Но предмет её вожделения всё не появлялся. «Дурацкие выходные! – с горечью и тоской думала она. – Два ужасно долгих дня ожидания!». Девушка с трудом пережила субботу, а на носу ещё злосчастное воскресенье. Школьные будни пролетали со скоростью света, а выходные по какой-то неизвестной причине тянулись вечно. Впрочем, Миранда лукавила, – она знала, что причиной тому является ОН.
Закрыв глаза, она отдалась воспоминаниям о том дне, когда увидела его впервые. Второй день занятий после зимних каникул… В класс вошёл мужчина лет сорока-сорока пяти и, представившись, сообщил ученикам о том, что мистера Хоупа перевели в другую школу, и он теперь займёт его место. Их нового учителя по истории и литературе звали Хамид Моланд.
Сын уроженца Ирана, он ярким пятном выделялся на фоне невыразительных местных жителей. Его красота пленяла и сводила с ума девчонок старших классов, да и не только старших. Каждая считала своим долгом кокетничать и флиртовать с новым учителем. Но, к счастью, для Миранды, Хамид оставался равнодушным к их чрезмерному вниманию и старался деликатно напоминать им о том, что он их преподаватель, в связи с чем они должны вести себя подобающим образом. Тем не менее, это не останавливало учениц, и они продолжали тайно воздыхать по нему и писать ему любовные послания, которые он, не читая, выбрасывал в мусорное ведро.
Несмотря на все это, Миранда Палас не сомневалась в том, что своё сердце Хамид отдаст именно ей. И специально для этого дня она создала «журнал мечты» – тетрадь, куда вклеивала фотографии счастливых пар, вырезанных из многочисленных журналов, а к ним подклеивала фото своего лица. И, конечно, иранского преподавателя. К сожалению, большинство картинок было размыто, поскольку фотографировать в открытую она не осмелилась, и приходилось орудовать мобильным телефоном украдкой. Правда, девушка не переживала на сей счёт, ведь в ближайшем будущем она сможет вклеить в альбом их совместные фото с прогулок, походов по ресторанам и путешествий. Она уже вовсю воображала счастливые дни, вечера и ночи, проведённые с возлюбленным.
Мечтательно вздохнув, Миранда отошла от окна и забралась на кровать. Достала из прикроватного столика МР3-плеер и, надев наушники, нажала кнопку «play». Музыка расслабляла, отправляя в мир грёз. Мир, где они с Хамидом предаются радостям плотской любви.
Девушка невольно скользнула взглядом по книжному шкафу, что стоял напротив кровати. Его полки украшали бесчисленные книги в мягком и твёрдом переплётах с красивыми яркими обложками, изображающими пылких влюблённых. Миранда обожала женские романы. Она зачитывалась ими до упоения. И все свободные вечера проводила в их тёплой компании. На месте главной героини она всегда представляла себя, а в главном герое неизменно видела Хамида. Смуглая, с оливковым оттенком кожа, широкие черные брови и густые черные волосы до плеч, собранные в хвост. Аккуратный прямой нос, слегка полные, чувственные губы и глубокие карие, почти черные глаза. Чем не идеал героя любовника? Возможно, у Хамида нет хорошо прокаченного пресса, и рельеф мышц не проступает через его скромную одежду преподавателя. Зато у него есть харизма! И он бы с лёгкостью вписался в любой роман о всепоглощающей любви и страсти двух горящих сердец. Он бы подошёл для роли пирата. «О, да!» – Миранда зажмурилась от удовольствия, представив мистера Моланда в пиратском костюме. Обтягивающие кожаные штаны, высокие сапоги, белая рубашка с глубоким вырезом и рюшами на длинных рукавах, а на голове – треуголка. Растрёпанные волосы, вьющиеся от морской воды…
– Корсар, – чуть слышно проговорила девушка, будто пробуя слово на вкус. – Корсар, – повторила она, смакуя.
Или нет, не корсар, а… персидский принц! Да! «Но если он принц, то кто же я?» – нахмурившись, задумалась она.
– Точно не принцесса – уж слишком это просто и банально, – со знанием дела рассуждала полушёпотом Миранда.
Нет, здесь нужно что-нибудь пооригинальнее… «Рабыня!» – осенило её. То, что нужно! На самом деле она происходит из знатного рода, но семья её, лишившись всего, вынуждена продать родную дочь работорговцу за баснословные деньги. Шестнадцатилетняя девушка неземной красоты, да ещё и девственница! Её преподнесли персидскому принцу в качестве подарка. Принц Хамид сперва хотел отказаться от столь щедрого дара. Но, увидев личико молочной белизны и глаза – бездонные озера, обрамлённые пушистыми ресницами, принял очаровательную чужестранку. И тут-то начинается самое интересное – детальный рассказ о том, как возрождалась любовь. Истинная любовь.
От столь приятных мыслей на губах Миранды расцвела блаженная улыбка. Она представила, как Хамид пытается пробудить в ней ответные чувства. Как его пальцы пробегают по её нежной девичьей щеке, как его губы касаются её губ, приоткрывают их, чтобы насладиться полноценным поцелуем. Её первым поцелуем. Как он умелым движением освобождает её от оков шёлкового наряда, усыпанного драгоценными камнями. Как его руки настойчиво ласкают её грудь, играя с затвердевшими сосками… как его пальцы спускаются всё ниже…
С губ девушки невольно слетел сдавленный стон. Выключив плеер и сбросив наушники, она встряхнула головой, словно желая сбросить остатки возбуждения, и вновь подошла к окну. Сердце её бешено застучало в груди. В доме преподавателя горел свет! Миранда уселась на подоконник и стала ждать.
Полчаса ничего не происходило. Бессмысленное ожидание начинало утомлять. Она уже хотела включить свет и посвятить вечер очередному роману, но тут её внимание привлекли тени за занавешенным окном гостиной комнаты. Тени. Их было две. Одна несомненно принадлежала мистеру Моланду. А вторая?
Вскочив на ноги, девушка оперлась ладонями в подоконник и, придвинув лицо к стеклу, стала напряженно наблюдать за происходящим. Минуты тянулись неимоверно долго. Наконец, тени двинулись в сторону прихожей. Дверь отворилась, и в свете уличного фонаря Миранда увидела её – Сайлу Форсстен, малолетку из восьмого класса.
Замешательство и негодование Миранды сменились лютой яростью. Да как он смеет встречаться с этой вшивой тряпкой за её спиной, с этой никчёмной зубрилкой-отшельницей?! Предатель! Изменник! Неужели признание в вечной любви – пустые слова для него? Нет, она не хотела в это верить. Ведь в скором времени они собирались пожениться, а после – жить долго и счастливо, как и полагается героям любовных историй.
«Как же гадко на душе», – сокрушённо подумала девушка. Глаза её стали влажными, и обжигающие слёзы горечи побежали по щекам. Щекам, которых всего несколько минут назад касались его нежные губы.
Она чувствовала себя обманутой, разбитой и опустошённой. Ей хотелось реветь, кричать и разрушать все, что попадётся под руку. Но вместо этого Миранда оторвалась от окна, включила свет и, вытащив из тайника дневник – её молчаливого слушателя, уселась за рабочий стол и принялась за новую запись:
Он попросил меня никому не рассказывать о наших отношениях… но думаю, я не нарушила данное слово, ведь я делюсь сокровенным с тобой, мой милый дневник, а не с живым человеком… И несмотря на то, что в нашей обоюдной любви нет ничего криминального или незаконного (ведь мне уже шестнадцать лет и по закону я имею право встречаться и заниматься любовью, с кем мне заблагорассудится), наш роман необходимо держать в тайне. Поскольку, во-первых, это против правил школы, и Хамид может потерять работу (и на что мы тогда будем жить?). А, во-вторых, родителям эта новость явно не понравится. Именно из-за этих двух причин мы не можем держаться за руки в публичных местах… или гулять в обнимку… или целоваться… В общем, нам приходится действовать осмотрительно, чтобы ненароком не вызвать у кого-нибудь подозрений. И только оставшись наедине, мы срываем маски безразличия и всецело отдаёмся страсти…
Поставив дату месячной давности – именно месяц назад, по её мнению, учитель признался ей в любви, – Миранда закрыла дневник.
Она знала, что со временем простит его. И когда они, наконец, будут вместе, она покажет ему эту запись, и он поймёт, какую боль причинил ей, когда тайком встречался с этим недоразумением по имени Сайла. Он обязательно раскается, попросит прощения и сделает всё, что в его силах, чтобы загладить свою вину.
Марко Скиппари
Подойдя к зеркалу Гезелла вплотную, детектив Марко Скиппари с нескрываемой ненавистью следил за ходом допроса. Он бы с превеликим удовольствием заменил коллег и собственноручно выбил всю необходимую информацию из этого сукина сына. И к чёрту право на адвоката! Не заслужил, подонок! Именно этими мыслями он и поделился с капитаном, когда в участок привели подозреваемого. Тот был с ним солидарен. Тем не менее, он не желал давать газетчикам новый повод для написания очередной ахинеи о «необоснованно жестоких действиях полиции». Этим стервятникам дай только волю! Поэтому Марко попросили на допросе не присутствовать, да и вообще держаться от арестованного подальше, чтобы ненароком не сорваться.
«Правильное решение», – нехотя признал Марко.
Грудь медленно вздымалась под скрещёнными на ней руками. Кустистые брови, сдвинутые к переносице, и сжатые в тонкую полоску губы придавали лицу озлобленное выражение. Холодные серые глаза, не моргая, пристально смотрели на Хамида Моланда.
Его страна принимает черномазых уродов как мать родная, а они вместо того, чтобы спасибо сказать, топят его Родину в дерьме! Ублюдки неблагодарные! Вот до чего эта чёртова толерантность доводит! В том, что все беды в стране из-за иммигрантов, Марко не сомневался. Да и какой нормальный патриот с этим поспорит?! Полицейский считал, что лучший способ избавления от заразы – засадить всех понаехавших в контейнер, отправить их в ту дыру, откуда они выползли и сбросить на них пару бомб. Ничего другого эти грёбаные террористы не заслуживают. Гуманно или не гуманно – хрен с ним. Главное таким образом цивилизованные страны решат несколько проблем одним махом – точнее сбросом. Одно нажатие кнопки, один небольшой «бум» и дело с концом.
Устало вздохнув, полицейский отошёл от зеркала и уставился на голую стену. Впервые за долгие годы он испытывал страх. Он боялся, что собранных улик окажется недостаточно, чтобы засадить этого урода за решётку. Можно, конечно, довести дело до суда и надеяться на благоразумность присяжных заседателей…
– Благоразумность, гуманность и прочая несусветная чушь, – недовольно фыркнул Марко. – Нет тела – нет дела. И точка.
Злил ещё и тот факт, что араб абсолютно чист. Даже штрафа за превышение скорости и того ни разу не получал. Исходя из того, что они имели – Хамид чуть ли не законопослушный гражданин, мать его. Единственное, что они обнаружили, обыскав его дом – книгу школьной библиотеки, выписанную на имя Сайлы Форсстен. Но это ни о чём не говорит. Книжка могла оказаться у него по ряду причин. Нет, на присяжных рассчитывать нечего. По крайней мере без показаний Миранды Палас. Хотя и не факт, что её слова смогут что-либо изменить. Она, в отличие от жертвы, совершеннолетняя. Пусть этот кобель и совратил её, закона он, тем не менее, не нарушал. Но всё это не имело значения, поскольку девчонка наотрез отказалась составлять заявление об изнасиловании. У них видите ли любовь. Дура безмозглая!
С трудом контролируя эмоции, мужчина закрыл глаза, медленно досчитал до десяти и потёр переносицу. Ему стоило огромных усилий подавить нарастающую ярость, готовую в любой момент вырваться наружу. И как только ему удалось сдержаться и не дать оплеуху этой влюблённой идиотке?!
Обведя маленькую комнатушку пустым взглядом, он вновь задумался о сложившейся ситуации. «Даже если справедливость по какой-то иронии судьбы всё-таки восторжествует, и сукина сына упрячут за решётку, толку от этого?» – рассуждал он. Без признания Сайлу им не найти. А иранская падаль вместо того, чтобы жариться на электрическом стуле, будет жить припеваючи за счёт государства. Прогулки на свежем воздухе, занятия спортом, обширная библиотека и трёхразовое питание. Ни дать ни взять, пятизвёздочный курорт, а не тюрьма!
Он прекрасно понимал, что пока Хамид Моланд жив, справедливость будет спать сладким сном.
Его мысли прервал вошедший в комнату капитан. Кивнув Марко, он приблизился к зеркалу и принялся сосредоточенно следить за ходом допроса.
А перед глазами Скиппари стояла картина из прошлого… Ему десять лет. Он сидит на неудобном деревянном стуле в холодном неприветливом здании морга и ждёт родителей, которых вызвали для опознания дочери, его сестры, тринадцатилетней Тарьи. Её изнасиловал и задушил бечёвкой школьный уборщик. Сириец. Его арестовали в тот же день, но через семьдесят два часа отпустили из-за недостатка улик.
Марко прекрасно помнил тот тёмный дождливый вечер, когда он решил взять правосудие в свои руки и пробрался в дом к насильнику, держа наготове охотничий нож отца. Сириец полулежал-полусидел на старом потёртом кожаном кресле с облупившимися подлокотниками. Он мирно посапывал с початой бутылкой дешёвого виски в обнимку.
Мальчик с презрением и ненавистью смотрел на него, сжимая в руках прохладную рукоять ножа. Он простоял в душной зловонной комнате несколько минут, но так и не решился довести начатое до конца. Ему почему-то показалось неправильным отобрать вот так чью-то жизнь, пусть и жизнь убийцы. И он ушёл. А сейчас, глядя на Хамида, он видел самодовольного сирийского ублюдка, избежавшего наказания из-за малодушия сопливого бесхребетного мальчишки.
– Как знать, быть может, он не выдержит груза вины и повесится в своей камере ещё до рассвета, – с нотками злорадства прошептал мужчина.
– Ты что-то сказал? – не расслышав его слов, переспросил начальник.
– Говорю, жаль, что нельзя воспользоваться старым добрым телефонным справочником, чтобы выбить из него интересующие нас сведения, – быстро среагировал полицейский.
Капитан лишь понимающе ухмыльнулся в ответ.
Агнес Форсстен
Вечерело. Улицы, обычно переполненные детворой, были пусты. После того, что произошло с несчастной Сайлой Форсстен, родители боялись отпускать вечером детей одних на улицу. И как только темнело, загоняли их домой.
Немолодая женщина, пошатываясь, медленно брела по тротуару. Исхудалое лицо, изрезанное глубокими морщинами, впалые щеки, затуманенные алкоголем глаза. Агнес Форсстен выглядела намного старше своих лет.
Украдкой бросая быстрые взгляды на зашторенные окна соседских домов, она молилась о том, чтобы её никто не увидел, не узнал и не окликнул. Она устала от наиграно-сочувственных речей знакомых и незнакомцев, устала от их пустых ничего незначащих слов и ободряющих прикосновений. К ней подходили на улице, в магазине, в парке, на автостоянке. Куда бы она ни пошла, люди слетались к ней словно голодные стервятники. Каждый житель их захолустного городка норовил вторгнуться в её личное пространство, игнорируя её чувства, её боль. Их губы говорили «ах, Агнес, дорогая, прими наши глубочайшие соболезнования», а глаза молчаливо добавляли «слава Богу, что это случилось не с нашим ребёнком». Лицемерные скоты! Миссис Форсстен бросило в дрожь от неприятных воспоминаний. Тяжело вздохнув, она плотнее закуталась в старый поношенный плащ и ускорила шаг.
Вокруг ни души. За ней следовала лишь мёртвая, безликая тишина. В любой другой день Агнес наверняка отправилась бы в какое-нибудь людное место. Место, где жизнь бьёт ключом. Что угодно, лишь бы наполнить голову звуками. Но сегодня она радовалась их отсутствию, радовалась тишине. Она не давила и не угнетала, а наоборот – успокаивала.
Вскоре женщина увидела ЕГО. Дом Хамида Моланда. Небольшая одноэтажная постройка выбивалась из общего пейзажа, беспардонно нарушая идиллию. Дом выглядел покинутым, безжизненным… и устрашающим. Вместо окон зияли черные дыры-глазницы с остатками битого стекла. Вместо аккуратно высаженных роз – истоптанные кусты. В тусклом свете ночного фонаря алые лепестки растерзанных цветов напоминали капли крови хаотично разбрызганные по газону.
Вздрогнув от представшей картины, Агнес Форсстен прислонилась к близ стоящему дереву, закрыла на минуту глаза. И в памяти тут же начали всплывать непрошенные воспоминания прошедшего утра… Соседи во всеоружии столпились около пустующего дома мистера Моланда. Кто-то позвонил в полицию. Правда, приехавшие по вызову полицейские приняли единогласное решение не вмешиваться и не препятствовать обезумевшей от ненависти толпе. Что, впрочем, никого не удивило, ведь и они понимали, что жертвой могла стать их родная кровь и плоть. Их дочери ходили с Сайлой в одну школу, сидели за одной партой, обедали за одним столом… Отцовский долг оказался сильнее профессионального. И, сжав руки в кулаки, сотрудники правоохранительных органов нехотя вернулись в машину, сожалея о том, что не могут присоединиться к вандалам. В то же время, на другой стороне улицы, в тени деревьев стояла неприметная фигура матери погибшей. Сгорбившись под тяжестью страшного горя, она молча наблюдала за разъярёнными людьми.
И вот Агнес снова здесь. На той же улице, рядом с тем же домом-призраком.
Она достала из кармана плаща плоскую фляжку с водкой и сделала несколько жадных глотков. Закашлявшись, вытерла рот рукавом плаща, после чего убрала фляжку обратно. Её взгляд скользнул по крупной надписи, выведенной старательной рукой миссис Салми на некогда белой двери гаража. Всего одно слово. Одно страшное слово. ПЕДОФИЛ.
Женщина, затаив дыхание, смотрела на красные буквы потухшими глазами. Неожиданно она схватила первый попавшийся камень и, бессознательно повинуясь внезапному порыву, замахнулась и бросила его в сторону дома. Камень, едва задев стену, почти бесшумно плюхнулся на землю. Агнес Форсстен нахмурилась и подобрала валяющийся неподалёку булыжник и, подойдя ближе, со всей силы швырнула его в окно. На этот раз бросок оказался более удачным, раздался звон бьющегося стекла, показавшийся Агнес почти оглушающим в царящей вокруг тишине. Её сердце бешено колотилось в груди от волнения, гулким стуком отдаваясь в висках. Она надеялась, что ей станет легче, что содеянное принесёт хоть каплю удовлетворения, но она не чувствовала ничего кроме пустоты и тоскливой безысходности. Агнес, наконец, поняла, что никто и ничто не в силах вернуть Сайлу.
Её обуяла злость, дикая, необузданная. Но злость не на Хамида, а на себя. Ведь это она во всем виновата. Только она, и никто другой! Если бы только она могла повернуть время вспять, если бы только она попыталась выслушать Сайлу, если бы только… А что теперь? У неё не осталось никого и ничего кроме сожалений. Она сожалела о том, что по глупости забеременела в четырнадцать лет. Сожалела о том, что отдала свою первую дочь на усыновление даже не взглянув на неё. Сожалела о том, что по прошествии тридцати лет не захотела встретиться с ней. Сожалела о том, что не ответила ни на одно её письмо. Сожалела о том, что не рассказала обо всём Сайле. Сожалела о том, что не уделяла ей должного внимания. Сожалела о том, что поверила россказням Петера, а не родной дочери. Сожалела о том, что Сайла не слышала от неё ничего кроме упрёков и обвинений. Сожалела о том, что была ужасной матерью. Сожалела о том, что поняла это слишком поздно. Сожалела о том, что никогда больше не увидит и не обнимет Сайлу. Сожалела о том, что не сможет загладить свою вину. Сожалела о том, что не сможет сказать ей «прости».
Обессиленная, Миссис Форсстен упала на колени и завыла. Громко и надрывно, словно загнанный, смертельно раненный дикий зверь. Её жуткий, леденящий душу вой эхом разносился по пустынной улице.
Хамид Моланд
Камеры предварительного заключения располагались в плохо освещаемом полуподвальном помещении при полицейском участке. В одной из них находился Хамид Моланд, учитель истории и литературы средней школы №3. Две другие камеры пустовали.
Мужчина лежал на нарах, тупо уставившись в голый потолок. Он не знал, сколько времени прошло с его ареста. Пять часов? Десять? Или быть может целые сутки? Впрочем, ему было всё равно. Дома его никто не ждал, как и в школе, откуда его скорей всего уже с позором уволили. Спешить ему некуда, и времени у него предостаточно.
Хамид не знал, что его ожидает – суд или тюрьма, или и то и другое, но по какой-то причине его это совершенно не волновало. Какое бы будущее ему ни принёс завтрашний день, он готов принять его со смирением.
Единственная лампочка горевшая в камере мигнула и погасла, но через мгновенье вновь загорелась. «Жизнь медленно покидает её, но она не сдаётся и продолжает гореть, даря тепло и надежду… как когда-то это делала Амира», – невольно подумал он. Его нежная и сильная Амира. Со дня похорон прошло больше двух лет, а рана в душе так и не зажила, и по-прежнему кровоточила. Говорят, время лечит. Глупости! Время притупляет боль, но не избавляет от неё. Вылечиться – значит забыть. Но ни один любящий родитель никогда не забудет своего ребёнка. Никогда.
Мужчина поднялся с койки, медленно подошёл к двери, обхватил руками металлические прутья решётки и, прижавшись к ним горячи лбом, закрыл глаза. И как только уставшие веки опустились, по обросшим щетиной щекам покатились беззвучные слёзы. Хамид вновь прокручивал в голове тот страшный день. День, когда он осознал, насколько хрупка и скоротечна человеческая жизнь.
Всё произошло ужасающе быстро, будто фильм на ускоренной перемотке. Неутешительные новости, прозвучавшие в шумном коридоре больницы, чудовищным эхом раздавались в ушах. Приговор вынесен, обратного пути нет. Он смотрел на сочувствующего врача, а вместо него видел бесчувственного и хладнокровного палача, занёсшего наточенный до блеска топор над тонкой шеей его дочери.
Амире только-только исполнилось тринадцать… и она умирала. А он – её отец – был бессилен что-либо сделать, что-либо изменить. Он впервые почувствовал себя таким слабым и беспомощным. Им овладели парализующий страх и отчаяние, граничащее с безумием.
На протяжении нескольких месяцев они оба делали вид, что все наладится. Они питали друг друга ложными надеждами, делились планами и мечтами о будущем, которым не суждено было сбыться. Амира изо всех сил старалась подбадривать его, а он изо всех сил старался не разрыдаться у неё на глазах, продолжал вымученно улыбаться и молча смотрел на то, как безжалостная болезнь пожирает его дочь изнутри.
Его ладони до сих пор помнили ободряющие прикосновения её тонких пальцев… в них ещё теплилась жизнь.
После смерти Амиры он будто похоронил часть себя. Ноющая боль и пустота заполнили его душу. Он остался один на один со своим горем. Если бы его отец был жив, он бы наверняка сказал: «На всё воля Аллаха». А Хамид, горько усмехнувшись, ответил бы: «Аллах давно отвернулся от меня, отец». После чего закрыл бы лицо руками и тихо заплакал.
Он не мог вернуться обратно на родину, поскольку Иран давно стал ему чужим. Но и остаться не мог.
Бросив преподавательскую деятельность в одном из лучших университетов столицы, Моланд продал квартиру, перебрался в небольшой городок, где устроился учителем в местной школе, и полностью погрузился в работу. Так день за днём, неделя за неделей он – мёртвый среди живых – продолжал своё жалкое существование.
Привычную рутину нарушил один несущественный на первый взгляд инцидент. В тот день всё проходило по заведённому ритуалу: первую половину урока ученики изучали новую тему, после чего писали небольшую проверочную работу. А когда прозвучал резкий звонок на перемену, ребята тут же посрывались со своих мест, всучили преподавателю исписанные листки и поспешили на улицу. В классе остался лишь он и его ученица – замкнутая, молчаливая Сайла Форсстен. Закончив последнее предложение, девочка внимательно перечитала текст и, собрав немногочисленные пожитки в рюкзак, поспешила к учительскому столу.
Она немного волновалась передавая свою работу мистеру Моланду и случайно коснулась его руки. Едва заметное прикосновение подействовало на неё словно удар хлыста. Нервно отдёрнув ладонь, она, тяжело дыша, посмотрела на учителя глазами, полными ужаса и, с трудом выдавив «извините», пулей вылетела из комнаты.
Хамид ещё долго смотрел на открытую дверь класса, пытаясь понять, чем была вызвана столь неоднозначная реакция. С того дня он начал более внимательно приглядываться к нелюдимой ученице. И с каждым днём в его сердце росла тревога. Сайла напоминала ему затравленного зверька, но насколько ему было известно, в школе её никто не обижал и не гнобил. Одноклассники сторонились её, но не более. «Значит, дело в семье», – сделал вывод мужчина.
Ему потребовалась не одна неделя, чтобы завоевать доверие Сайлы и узнать причину её странного поведения. Выслушав её сбивчивый рассказ, он помрачнел. Губы сжались в одну тонкую линию, а на скулах заиграли желваки. Впервые за долгое время он забыл о своём горе.
Это был знак свыше: Аллах, Милостивый и Милосердный, даровал ему возможность сделать для Сайлы Форсстен то, чего он не смог сделать для родной дочери – спасти её.
На осуществление плана ушла пара месяцев и все сбережения Моланда. И несмотря на то, что действия его нельзя назвать законными, он не жалел о содеянном и не сомневался в том, что поступил правильно. Совесть его была чиста перед Аллахом, остальное не имело значения.
Утерев слёзы тыльной стороной ладони, мужчина вновь улёгся на койку и, взглянув на немигающую лампочку в последний раз, закрыл глаза и забылся беспокойным сном.
Хамид не слышал, как час спустя в помещение вошёл Марко Скиппари. Сжимая в руках, облачённых в резиновые перчатки, кожаный ремень, который находился с другими личными вещами арестованного, изъятыми сотрудниками полиции, детектив с ненавистью смотрел на спящего иммигранта.
– На этот раз подонок не уйдёт от правосудия, – чуть слышно произнёс он каким-то чужим голосом и, бесшумно ступая по бетонному полу, двинулся в сторону камеры, где находился ничего неподозревающий преступник.
