Вера Салагаева
Кони знают дорогу домой
Часть первая. Туманы Аркадима.
Глава первая.
Он вошёл, не спеша, человек, с мужественным лицом, тёмными, затаившими ожидание, глазами. Одетый, в белый, искрящийся золотом галунов, мундир, он блуждал взглядом, по стенам, отливающим не природной белизной. Он искал Альхору, лишь она могла вернуть его туда, откуда он начал свой путь, чтобы стать гертом Сиятельного двора. Он искал исток, не зная где его начало, но чувствуя: он есть. Она появляется только здесь, в Чаше Мерцающего Тумана и живёт короткую жизнь и умирает с последним его выплеском.
Напряжённые, слезящиеся от мельхиорового блеска, глаза, всматривались в качающуюся белизну стен, окутанную пришельцем из другой Галактики. Бой башенных часов, бивших всего один раз в космические сутки, ровно в полдень, просочился сквозь куполообразные конструкции, открывшие идеально ровный круг в центре цитадели Туманов.
Сейчас, он всколыхнётся, задвигается и, не торопясь, поплывёт вверх, обнажая прозрачные видения своего мира и мира диоксидных туманностей планеты Соурс. Удушливое скопление перехватило горло, и двинулось дальше, вызвав больной спазм в гортани. Человек в белом мундире, завёл сильную руку за ухо, и поправил ков, вдавленный металлической бляшкой в мочку уха. Миниатюрный компрессор моментально переработал удушливый газ в кислород, и боль, освободив гортань, ушла и лёгкие задышали легко и свободно.
Рассеиваясь по краям, Туман тянул длинный серо – молочный шлейф в высокое отверстие Чаши, не оставляя никакой надежды, ни единого шанса увидеть её.
– Её нет, опять нет, в который раз нет. Туман пришёл пустой, – ударился его голос о белую глянцевую непроницаемость.
Полуденное время сообщило о начале открытия главных дверей. Шлюз продержится ровно двадцать два штриха, и опустит створу, оставив не успевших войти и опоздавших, стоять на голубом мраморе самодвижущихся ступеней. Опоздать нельзя. Он – утренний регут и послеполуденный герт, если Сиятельный верб Лорок отпустит статью на добровольное голосование. Двадцать с лишним лун своей жизни, Равивэл ждал этого дня и сейчас испытывал сильное волнение. Не иметь врагов можно, но недоброжелателей не получается. Они всегда где-то поблизости и невидимы, как воздух, но стоит оступиться, и они проявляются, как застарелые пятна, видимые лишь в ярком свете. В ослепительной радости – маски. Истинное лицо проклёвывается сквозь тонкую плёнку зависти и непроницаемую скорлупу безучастия, оставляя внутри пористый комок сожалений. Неприятное вязкое чувство, похожее на серый унылый день, окончания которого невыносимо дождаться, всё же уходит, уступая место свежим впечатлениям, но недоброжелатели остаются. И всё же, жизнь дарит перемены и в этом её прелесть.
Ещё недавно, она отняла лучшего друга, а сегодня преподносила Возвышение, делая его ближе к человеку, которого он считал своим наставником. Неравное возмещение, но разве узнаешь, каков её дар окажется более ценным для тебя. Время покажет, а пока, оно текло разными руслами для когда-то неразлучных друзей.
Герт Плюм – человек, не имеющий возраста и твёрдых жизненных принципов, являл двойственное впечатление. Его, не оскорбляющая весёлость и обезьянье проворство, делали его незаменимым – душой аристократического ядра, но неуёмная пытливость, просачивающаяся всюду и везде, вредным "микроорганизмом" доходила до виртуозности, принижая его напущенную весомость, и отводя в ранг придворных шутов высокого происхождения.
Остро выраженный дар следопыта, позднее привёл его к Визорам, но тогда, во времена метеоритной Пыли, он являл собой щуплого мальчика с золотой головой вияра – солнечного цветка, буйно плещущегося на равнинах Аркадима. Первая должность прирума, пожалованная Сиятельным Двором, тяготила его немощные плечи и ранимую душу, неразлучную с его верным другом Равивэлом. Ротонда Мастеров храма Возвышения, на долгие годы стала его домом и семьёй, где он, принимая руку Мастера, готовился стать государственным деятелем и защитником Республики.
Метеоритная Пыль, прилетевшая Туманом Скорби, отняла не только родителей и наложила пепельный опечаток на некогда зелёные равнины планеты, но и на, ставшее призрачным, будущее первенца верба Антура и его благоверной жены Атии.
Дружба двух сирот, длившаяся немалые луны, оборвалась в одночасье космического дня. Первое юношеское чувство к прелестной и смиреной девушке, носящей красивое имя Ция, приводящее в восторг, ещё не окрепшие сердца, не превратила их в одиозных врагов, но отдалила, развела, сделала чужими. Вся дальнейшая жизнь их недружелюбного существования, ограничивалась скупыми приветствиями и короткими, ничего не значащими разговорами. Юная девушка отдала руку и сердце, тогда ещё прируму Плюму, увидев в нём примерного и притязательного отца своих будущих детей.
Тогда, ещё не мужественная красота Равивэла, волновала стыдливое сердце Ции, но назидания строгих родителей, видевших в красивом юнце, ростки будущей неверности, вынудили девушку принять робкое решение.
Первенца Плюма обязали именем его сиятельного предка, не вернувшего ему, как и самому Плюму, наследственного права приемника верба. На высшую ступень честолюбивой лестницы взошёл гениальный устроитель и неподкупный муж Аркадима верб Лорок, став главой Сиятельного двора. Планетарное самолюбие Плюма, ущемлённое безучастностью к его генеалогическому Древу, положила начало медленной, но неотвратимой перемены его душевной сущности.
Равивэл, потеряв первую любовь и единственного друга, замкнулся в себе, доверяя лишь одному человеку – вербу Лороку, который вёл его по жизни и по лестнице Возвышения, заменяя погибших родителей. Верб Лорок, будучи свободным и бездетным, благоволил, и юному прируму ротонды Мастеров, и возмужавшему регуту Равивэлу. Данный, всем известный, факт ещё больше обострил и без того натянутые отношения бывших друзей.
Причины особого отношения Лорока к Равивэлу, были затуманены прошлым и никто, кроме дотошного бывшего друга Плюма не просачивался в озоновый Туман, принесший не чистокровного аркадимьянца. Но, кто знал об этом?
Верб Лорок начинал с плеба, воплощая, выношенную в изношенном платье и потрепанной душе, давнюю мечту его дилогической жизни, гласящей: « Прими этот город кирпичным и верни мраморным».*
Поделив жизнь на две неравноценные части, он доживал её вторую половину, пройдя много осыпающихся ступеней, от плеба до главы Сиятельного двора, не растеряв ни капли человеческого достоинства, но утратив свет Оранжевого Исполина.
Выбор Лорока был осознанным, но после понесённой не поправимой утраты, стал невыносимым и только три человека скрашивали его жизнь: сестра Вивьера, Равивэл и давний преданный друг Фёрст, с которым было связано немало жизненных поворотов.
Величественный дром, переживший вторжение Тумана Скорби, быстро отстраивался с привлечением, никогда не устающих, лурдов, всех разливов и всех номерных сборок. Плёнка серого сладко-ядовитого Тумана рассеялась, освободив высокое, цвета ангельского крыла, небо. Мерцающий воздух, вдохнувший в себя непрошенный и чуждый аромат, приобрёл бледно-коралловый оттенок, но лёгкий зыбкий румянец шёл к бледному лицу Аркадима. Но, там было что-то ещё. Необъяснимое, неуловимое, невидимое, оно жило в изменившемся воздухе, проникая в сознание людей и подчиняясь, лишь ему – Багровому Кристаллу.
Возвышение Равивэла, назначенное на сегодня, волновало его так же сильно, как первое юношеское чувство, подарившее первые душевные муки и полное поражение. Научившись верить в себя, теперь он знал, победа не жалует слабых и благоволит к уверенным и сильным людям.
Малахитовый зал был ещё пуст и только добросовестные лурды, снующие по глянцевым плитам мраморного пола, нарушали его тишину мелодичным звоном своих металлических ног, для быстроты и удобства, снабжённые колёсиками.
Круглый кристаллический стол с вращающимися поверхностями, расположенными одна над другой, поблёскивая тонкими гранями фарфоровой посуды, ожидал начала торжества: момента, когда его украсят изысканными яствами и благородными напитками. Овальные створы высокой двери разойдутся и титулованные гости, приветствуя друг друга, заполнят малахитовое пространство белизной мундиров, золотом нашивок и сдержанным разно тембровым звучанием голосов.
Соберутся все, и даже молодой повеса Альгудер, предпочитающий более интересное время препровождение, носящий титул регута и рвущийся получить сан герта. Благожелательное отношение к любителю женских юбок, крылось не в снисходительности верба Лорока, а в его возлюбленной сестре, чьё беломраморное личико и прекрасные формы, вызывали бисерную дрожь в сердце Альгудера, чем и обеспечили его присутствие на празднике Возвышения…
Проголосуют все и если руки дружно поплывут вверх и не дрогнут в мерцающей атмосфере Аркадима, то к плечу регута Равивэла приложат золотой эполет герта. Уставшие, от рукопожатий пальцы, поднимут кристальный кубок, осквернённый отменным вином и, учтиво, поданный услужливым роботом. Достопочтимый верб Лорок, вовлечённый в общее веселье, торжественно поднимет кубок и, не скрывая гордости в золотистых глазах, вспорет воздух строго симметричной залы басовитым голосом:
– Герт Равивэл, да отважится душа твоя. И это, будет, лишь начало.
Да отважится, примут друзья и невидимые недоброжелатели, а верб Лорок обнимет нового герта и его глаза, всегда суровые и сухие, улыбнутся и слегка повлажнеют, но этой мимолётной слабости не заметит никто, кроме Равивэла, почитающего Лорока, как учителя и как отца, лицо которого скрыло Время.
Да отважится душа моя, повторит Равивэл, поднимая кубок и, отпивая благородное вино мелкими грустными глотками, упрекнёт свою душу в том, что она давно ищет что-то, однажды потерянное и не находит его в мерцании Аркадима. Он не помнил своего раннего детства, словно появился на свет сразу трёхлетним ребёнком и оказался в ротонде Мастеров, куда его привёл незнакомец, ставший впоследствии его наставником. Время шло и туманные пришельцы, приплывая один за другим, всё так же забывали принести Альхору – жительницу диоксидных Туманов, хранящую Начало, скрытое Временем.
Равивэл не всегда являл себя миру красивым сильным мужчиной. Его глаза, цвета пришествия сумерек, с дробинами чёрного серебра в глубине, повидали немало космических и житейских бурь, влив в них стальную искорку, пока лучезарная улыбка богини, с волосами спелой осени и глазами утренней звезды, не растопила серебро зрачков, перелив их в вечерние капли.
Вспоминая их внезапную встречу, в анфиладах Хризолитового дворца, Равивэл, до сих пор, хранил в потаённом уголке души, её, тронутые зарёй, губы. Устремлённые из тени ресниц глаза, прямые линии греческого носа и тонкую синюю ниточку, бьющуюся на мраморе гордой и высокой шеи. Грациозное движение узкой ладони, отводящей локон со лба, стало подобно лёгкому взмаху крыла и ему казалось, что сейчас, сиюминутно, она взлетит и исчезнет, оставив его: восхищённого и очарованного, за пределами своего холодного сердца.
Он не видел её уже две полные луны и как влюблённый мальчишка, мыслями касался её полуоткрытых губ, тонких пальчиков и, едва уловимой, синей жилки на шее. Она была недосягаемой – лёгким облачком, дымкой, коснувшейся его растерянного сердца и лишь, имя, выхваченное с её прелестных губ, томило надеждой на встречу. Уповая на мимолётную встречу с застенчивой красавицей, он шёл к той, чьё горячее сердце и откровенные ласки заставляли закипать его кровь, обтекающую прохладное сердце.
В Овальном зале, вогнутый свод которого поддерживался шестью декорированными колоннами, на атласном пледе, постеленном на полу, восседала юная особа, воплощающая лесную нимфу. Её гибкие, как стебли наяды, пальцы держали скрипку, тонкую и изящную, как и она сама. Водопад чёрных волос, отражаясь в глади мозаичного пола, лёгкой тенью двигался в направлении её движений. Закрыв глаза, она плавно касалась струн смычком, плотно сжав алые, чётко очерченные губы. Скрипка печалилась, разливая свою грусть по пространству полупустой комнаты, а ветер, ласкающий прозрачные занавески, подхватывал её и уносил в сквозные проёмы солнечных окон.
Равивэл вошёл тихо, почти бесшумно и поцеловал девушку с закрытыми глазами в макушку. Музыка оборвалась. Скрипка и смычок плавно опустились на пол. Поднимая стройное длинноногое тело, одетое в короткий шёлковый хитон, усыпанный листьями в форме сердечек, она развернулась и протянула руки к Равивэлу.
– Приветствую тебя, муж мой – прозвенел её голос, разлился в пространстве комнаты и уплыл к потолку.
– Приветствую тебя, жена моя, – пробасил его голос, покружил на уровне лица и упал к ногам.
Целуя его в губы, а затем в золотой эполет, она обласкала его звучанием своего голоса, снова:
– Муж мой, герт мой. Да отважится душа твоя.
– Да отважится, – отозвался он, целуя её ещё раз, но уже в губы.
– Как верб Лорок? – поинтересовалась она, забираясь на диван с ногами.
– Передавал массу пожеланий моей жене Ассии, – ответил Равивэл, подсаживаясь к ней.
– От благородного верба я приму всё, – сообщила она, обнимая мужа за шею, – ты – очарователен, как же мне завидуют дамы Сиятельного двора: такой красавец и мой.
– Зависть съедает красоту, милая Ассия. Её бесконечность – в умении быть красивой старостью.
– О старости нам думать рано, а об обеде пора. Пообедаем вдвоём, пригубим вина и приумножим твоё возвышение, – нежным голосом проговорила Ассия и спрыгнула с дивана.
Поднявшись следом за ней, Равивэл сказал:
– Хорошо, я только переоденусь.
Вечернее солнце, укрытое бледно-коралловым маревом, черепашьим шагом, уплывало за шпиль, деля свой свет с Багровым Кристаллом.
Кристаллическая Комната, имеющая форму квадрата, хранила в себе низкий овальный стол, два полукруглых дивана, по обе его стороны и больше ничего, только кристальная прозрачность стен и бледно-жёлтая мягкость диванов и салфеток. Тонкие криволинейные грани белого криофарфора, отражались в сверкающей бледности стола. Позолоченные столовые приборы, завёрнутые в салфетки, поблёскивали своими наконечниками.
Равивэл вошёл в длинной прямой тунике, надетой поверх просторных брюк. Синий цвет костюма подчёркивал золотой орнамент. Дома он ходил, как ему было удобно, но выйти в таком наряде на улицу считалось дурным тоном и неуважением к окружающим. Одежда, служащая средством обозначения положения в обществе, подбиралась тщательно и со вкусом. Пышность костюмов увеличивала вес положения, а не вес тела. Ассия впорхнула в длинном фиолетовом платье, с широким вырезом и высоким разрезом вдоль правой ноги, соблазнительно обнажающим и, чуть заострённые плечи, и точёные ноги.
Хозяева, чинно и не торопясь усаживались за стол. Усадив жену на диван, Равивэл сел сам, ожидая появления лурда. Он появился незамедлительно, толкая перед собой сервировочный столик, уставленный массой тарелок, наполненной яствами. Быстро накрыв стол, и налив вина, он слегка наклонил металлическую голову и мелодично произнёс:
– Приятного аппетита, герт Равивэл. Приятного аппетита, Ассия.
Они поблагодарили его, почти в унисон и перешли к трапезе. Оставив на столе полупроводниковый кристалл, на случай, если слуга понадобится во время обеда, лурд выкатился, легонько позвякивая колёсиками.
Возведя руки над столом, Ассия подняла хрупкий кубок и, излучая глазами солнце, обратилась к мужу:
– Да продлится твоё Возвышение, благородный герт.
– Продлится, – отозвался Равивэл, беря, помутневший вином, кубок.
Грубо держа его за высокую ножку, он залпом выпил благородное вино и поставил кубок на стол.
Задетая невежеством мужа, Ассия вскинула смоляную бровь, другая бровь даже не шевельнулась, и, приоткрыв припудренные губы, изрекла, выплёскивая смесь удивления и огорчения:
– Благородному герту, не следует являть дерзкие привычки, даже своей жене.
– Прости, Ассия, я устал сегодня и мне не терпится удалиться к отдыху.
– Потерпи немного, я не утомлю тебя своим присутствием, – улыбаясь прямыми губами, сообщила она и, изысканно взяв кубок, приложила его к губам. Она отпивала мелкими глотками, пропуская каждую порцию вина по центру розового языка и опуская голову при каждом вдохе рубинового напитка.
– Не сердись, прелестное создание. Я сам не знаю, что происходит со мной, – загладил вину Равивэл, – прости.
– Раньше, ты окрашивал примирение чудодейственной фразой: « драгоценная любовь моя». Она тоже бродит в твоих туманах?
Оглядев жену взглядом приходящих сумерек, Равивэл успокоил, рассерженную, он это видел, нимфу.
– Не надо сомневаться в том, что начертано предвидением Алой Нити, – спокойно, но твёрдо сказал он и встал из-за стола, но не двигался с места.
– Истину хранит твёрдое сердце, а твоё колеблется, – выдохнула Ассия, положив красивые пальцы на стол.
– Что происходит? Я неподобающе выпил вино и ты оскорблена?
Твёрдый громкий голос Равивэла ударился о кристаллическую стену комнаты, отлетел и вонзился в нежные уши Ассии. Её пальцы дрогнули и застыли на холодной поверхности стола. В зелёных глазах, устремлённых на мужа, колыхнулась алая дымка, тут же спрятанная взмахом ресниц. Воспарив лёгким телом с дивана, Ассия кинулась к мужу, обняла за шею. Коснувшись металлической округлости, вдавленной в нижний шейный позвонок, её палец пронзила холодность металла, как недавняя холодность голоса мужа. Убрав одну руку, она прошептала:
– Рави, я не хотела ссоры, прости.
Нежный тёплый выдох коснулся его губ и разбился об их холодную неприступность. Отведя её руку, он двумя пальцами ухватил её за выпуклую мочку белоснежного ушка и прошептал:
– Я просил тебя, никогда не называть меня так?
– Просил, – отозвался её грустный сдавленный голос и уплыл за его чуть наклонённую голову.
Его рука скользнула вниз и освободила слегка порозовевшее ухо. Он наклонился ниже, коснулся розового пятна губами и быстро направился к арочному выходу, запахнутому шёлковой занавесью и уже не увидел, как его прелестная жена, сморщив носик, показала вдогонку кончик розового язычка. Упрекнув его в невежестве, она повела себя, как невоспитанная девчонка, но кто узнает об этом.
Глава вторая.
Верб Лорок полулежал, подложив синюю подушечку с кистями под голову, тронутую серебряной дымкой. Качающееся кресло было его любимым местом отдыха. Ловя не слухом, а сознанием мерное постукивание дугообразных ножек о мраморный пол, он думал, держа в руках маленький томик в чёрной шёлковой обложке. Он брал его, из потаённого места, каждый раз, когда оставался один и всматривался в полу размытые страницы, словно искал давно утерянную веру.
Появление книги в чёрном переплёте мучило его память и вызывало невыносимую боль, собравшуюся в комок, в левом подреберье. Его золотисто-коричневые глаза влажнели, рисуя далёкие видения, оставленные памятью из того времени, когда он был молод и счастлив.
В свои шестьдесят лун, он – моложавый и подтянутый, но устаревший сердцем, был полон солнечной энергии его родной планеты, кружащей серебристо-голубым эллипсом, вблизи Оранжевого Исполина и лишь глаза, наполненные мужской печалью, напоминали о его предзимнем возрасте. Профиль, ещё красивого, мужественного лица с прямыми линиями византийского носа, гипсовым изваянием отражался на полутёмной стене. Титулованный мундир с золотой эмблемой пятилистника в голубой сфере, чуть ниже правого погона, воплощающего крыло птицы, горделиво висел, пленённый двумя тусклыми лучами. Крупную голову, не меняющую положения и широкий лоб, прорезанный двумя складками, атаковали, причиняющие боль, мысли. Они, как визитёры, с другой, уже исчезнувшей планеты, просачивались в сознание расплывчатыми образами и туманными клочками пережитых событий. Образ молодой, безвозвратно утерянной женщины, долгое время причиняющий боль, теперь, размытый в сознании долгими здешними лунами, являлся отголоском, не прощённой себе вины, гася в исстрадавшемся сердце робкую надежду обретения счастья.
Наполнив стену серебристо-зелёным светом, электромагнитное излучение, обрисовало контур часов, забивших мерным скучным боем. Подхватив стук, сознание выдало картинку падающих малахитовых бусин, скользящих от ног к персиковой стене. Как давно это было, – подумал он, и боль обострилась, прокалывая сердце. Излучение становилось видимым каждый час и сообщало текущее состояние временного Колодца.
Всмотревшись, уже усталыми глазами, ещё раз, в раскрытые страницы, верб Лорок, бережно закрыл книгу, встал и прошёл к зеленоватой стене. Просунув руку с книгой внутрь, он ненадолго спрятал, канувший в века, бумажный томик. Он ещё не раз достанет его и, поглаживая истрепанный чёрный шёлк, будет думать о том, что было потеряно в мерцающей атмосфере Аркадима.
Сейчас, он разденется и ляжет в термокровать и до утра забудет обо всём, что тревожит и переполняет его душу. Умные, но бездушные Мотыльки, сделают температуру кровати комфортной для его, ещё не старческих, но приобретших ломкость, костей. Всю ночь, неусыпно, стражи сна, будут следить за температурным балансом и никто, даже Урхи, не нарушат сна преподобного верба Лорока и только имя, прилетевшее из прошлого, утерянное, но не забытое, не раз всколыхнёт его, протяжным женским голосом.
Небольшая ссора, вызванная пустяком, не огорчила герта Равивэла, но оставила неприятное впечатление, вызвавшее желание не встречаться с женой до утра. Раньше такие желания не приходили в его умную, но кружащуюся от её сладко-удушливых поцелуев, голову. Но всё изменилось в тот день у Хризолитового дворца.
Скинув лёгкий шёлковый халат, он поднялся по ступеням, спустился и шагнул в просторную купальню, окольцованную чёрным мрамором. Холодный фарфор пронизал ступни, а затем и тело, растянувшееся по глянцевому дну, готовое принять порцию расслабляющего удовольствия. Как только голова легла в небольшое углубление, вода тёплая и успокаивающая, начала наполнять овальное пространство. Мышцы, изначально напряжённые и стянутые, медленно теряли упругость, становясь рыхлыми и ленивыми. Вода, словно живая, чувствовала желания хозяина и, читая его мысли, меняла свою температуру. После горячей воды, распустившей мышцы в рыхлые волокна, прыснули со дна ледяные струи и взбодрили, разморенное теплом, тело, возвращая его каждодневное состояние. Выйдя из купальни, он задержался на верхней ступени, и оранжевое облако окутало его с ног до головы. Высушив бисерную влагу на коже, оно оставило, лишь единственную, выжившую под лучами, капельку на блеске драгоценного камня, вправленного в золотой вытянутый овал, и висевший кулоном на его крепкой груди. Чью слезу носил нынешний герт Верхней Трибуны, ему было неведомо, но считая её дорогим подарком, он с почтением относился к секретному талисману, надеясь, что тайна, спрятанная в нём, однажды, рассеет свои туманы. Поцеловав драгоценную слезинку, Равивэл облачился в длинную шёлковую тунику цвета вечернего песка, с продольными разрезами до колен.
Упругая широкая кровать, с высокой спинкой, дарящей батальную сцену, сотворённую рукой великого мастера живописи, завешенная парчовым балдахином и, ожидающая супружескую чету, приняла одного супруга, распахнув свои шёлковые объятья. Ассия не шла, и ему было приятно состояние лёгкой невесомости, позволяющее отдаться далёким воспоминаниям или, ещё не пришедшим, в его жизнь приятным и волнующим моментам. Она, отмеренная двадцатью тремя циклами и множеством меняющихся фаз лун, первая из которых ознаменовалась его второй принятой должностью прирума, преодолевала невидимую и манящую грань к новому витку, обещающему большие перемены.
Текущий ныне цикл, преодолев двенадцать сфер и родящий сдвоенную луну, станет неоспоримо счастливым, если проницательная жизненная Нить, не изменит грядущего.
Мечтающий, ещё с вечера хорошо выспаться, Равивэл вспугнул сон, всколыхнув в памяти, трепетное имя, вовлекшее сердце в частое прерывистое биение.
– Виврьера, – взлетел шёпот к потолку и коснулся губ прелестной мадонны.
С вогнутой высоты потолка созерцала женщина удивительной вдохновенной красоты – Мария Магдалина, созданная рукой гениального живописца, жителя другой планеты. Томящая и переворачивающая душу, каждый раз, когда он ложился в постель, она смотрела печальными глазами. Близость неразгаданной тайны, в её затуманенных грустью глазах, полуоткрытых губах, руки, припавшей к светлому водопаду волос, нависала волнующим ощущением реальности. Казалось, ещё миг и она, приблизив очаровательное лицо, коснётся его губ, даря желанный, но холодный поцелуй. Разве он достоин такой красоты? Он – мерцающая персона в лучезарном свете двора и песчинка в летописях Галактик. Человек, ищущий себя.
Чары Морфея туманили действительность, приводя из нереальности видение странного существа, жующего металлический стержень и вздымающего белую пыль из пухлой, тоже белой массы. Тонкое, едва заметное очертание человека, стоящего спиной, расплывалось в басистый голос, далёкий и неузнаваемый, но рвущийся сообщить что-то очень важное, то, что невозможно найти в бледно-коралловой дымке Аркадима. И видения и голос поглотила тьма, и он уснул, наполовину прикрытый бардовым шёлком.
Завтра, он снова поднимется в мельхиоровую Чашу, ожидая прилива Тумана, который подчинится Луне, а не властным башням дрома, и заполнит серебристое пространство. И герт Равивэл, в который раз, будет искать Изумрудную Водоросль, живущую в удушливых туманах, имя которой – Альхора. Да окажется Туман не пустым.
Утренний выход верба Лорока никогда не оставался не замеченным. В аванзале спальни, его ожидали лурды, держа перед собой поддоны, накрытые блестящими полусферами, под которыми источал аромат, уже приготовленный завтрак.
– Доброе утро, верб Лорок, – мягким женским голосом приветствовал один из лурдов, появившегося в дверях хозяина, а другой, мужским учтивым голосом послал пожелание, – да продлится на долгие луны твоё Возвышение, верб Лорок.
– Доброе утро. Да продлится, – отозвался, одетый, в белый мундир, хозяин дома.
Лурды засуетились, подогревая еду прямо в щели металлической груди и, накрывая утренний стол. Лорок завтракал не торопясь, запивая блюдо из искусственных яиц, таким же не живым соком. Позавтракал, не проронив ни слова, встал, быстро направился к входной двери. Провожая хозяина, лурды весело махали металлическими руками и улыбались, сыпля вслед добрые пожелания.
Служба во Дворе, являлась, одной из немногих, отдушиной, позволяющей, на время, не тревожить прошлое и жить настоящим и он всегда был рад, отправляясь на работу, но сегодня, он был рад вдвойне, ибо его ученик, вчера получивший титул герта, становился его каждодневным утешением и ушедшей заботой, не видеть его долгое время. Его привязанность к сироте не ослабла, а наоборот, становилась крепче, не уступая силе любви к своей несравненной сестре.
Площадь Голубого Мрамора открылась взору и служащие, спешащие на работу, отвлекли его от мыслей, роящихся в его посеребрённой временем голове. Полуденное солнце, бившее прямо в глаза, скрывало их лица, но голоса, приветствовавшие его, обозначали их обладателей, и он приветствовал своих подданных безошибочно, называя по имени каждого. Башенные часы отбивали пришедшее время, а не то, что уже утекло безвозвратно, рассеялось за пределами Вселенной и уже не возвратится во временной Колодец.
Герт Плюм, проснувшийся рано и ускользнувший с семейного ложа, сидел перед зеркалом в ванной и, стоящий рядом лурд, сбривал его рыжую, двухдневную щетину. Бледное солнце, скользящее в витражное стекло, бросало бледно-жёлтые блики на его кудрявую голову, придавая рыжим волосам ещё более яркий оттенок, приближённый к оранжевому цвету. Его коричневые глаза, смотрящие в зеркальное отражение, были не по-утреннему задумчивыми. Догадка, сверлящая его неутомимую в поисках душу, не давала покоя и он, ищущий ответ внутри себя, являл себя миру хмурым и неустанно думающим, отчего его крупный нос, будучи молодым, затаил две строгие морщины. Лурд, превративший один палец металлической руки в острое лезвие, быстро и ловко делал обычное дело, взбрызгивая вязкие комочки пены с другой руки.
Заботливый, но загруженный текущими делами, муж, редко бывал дома и также редко выходил в свет, оберегая от чужих, как казалось ему, завистливых взглядов, свою обожаемую жену Цию и сына Антура.
Сейчас, она выходила из спальни заспанная, небрежно причесанная, с заметно округлившимся, но таким привлекательным животиком. Чисто выбритый, одетый в синий мундир, с эмблемой визора – глазом птицы, окаймлённым золотым оперением, Плюм поцеловал жену и позволил накинуть плащ. Смотря в глаза мужа, Ция бережно стягивала шнурок сагиона и лила с розовых губ добрые пожелания:
– Да будет не суетным твой день, герт Плюм. Да иссякнут твои заботы, муж мой, – говорила, словно напевала, даря очаровательную улыбку и сияние жёлто-коричневых, словно песочных, глаз.
– Да будет, да иссякнут, – принял он и, поцеловав жену, вышел. Не пройдя и трёх шагов, он услышал недовольный и обеспокоенный голос жены:
– Антура, опять нет в кровати. Его невыносимая привычка убегать с утра, сведёт меня с ума. О чём он думает, покидая дом без позволения родителей. Ох, и задам я ему трёпку. Идите, найдите его, – говорила она двум лурдам, стоящим перед ней и ожидающим окончания её каждодневного говорливого волнения по сыну.
Палевое солнце, ещё низко стоящее над горизонтом, словно вваливалось в восточное окно, окрашивая мозаичный монолит в радужное сияние. Равивэл, ещё не открыв глаза, откинул руку. Тёплое дыхание, исходящее от бархатистой кожи жены, проникло в его кожу. Ассия спала, подложив руку под чуть порозовевшую щёку. Ассия пришла, когда муж уже спал, и прилегла рядом, вдыхая травяной аромат, исходящий с его тёмных, средней длины, волос. Не учтивое, почти ребяческое отношение мужа, было забыто, и она, затаив дыхание, любовалась его красивым лицом. Лёгкое прикосновение к его плечу, откликнулось позывом сердца и её пальцы, принявшие этот зов, окрасились еле заметными волнистыми нитями алого цвета, придав руке животную горячность. Это, было её природной особенностью и жило в ней с самого рождения, окрашивая её чувственный мир и делая роковой женщиной. Подавив горячий порыв, она уснула, едва коснувшись подушки, отдавая своё излишнее тепло, её прохладному шёлку.
Утро подняло его первым. Окунувшись в купальне, расположенной в одном из портиков, Равивэл шёл на веранду, где обычно проходили завтраки. Лурд, вывернув из западного коридора, остановился и приветствовал хозяина скрипучим голосом:
– Доброе утро, герт Равивэл. Да продлятся солнечные дни твоей жизни, хозяин.
