Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер
Месть еврея
Глава 5
По возвращении из Парижа Антуанетта серьезно задумала заняться примирением Рауля с женой. В каждом из своих многочисленных писем князь умолял невестку употребить для того все меры. Болезнь старого графа, принявшая вдруг такой оборот, что не оставалось никакой надежды на выздоровление, послужила Валерии первым шагом к сближению с родными.
Антуанетта написала ей нежное письмо, в котором, однако, порицая ее злопамятность, убедительно доказывала ей, что было бы преступно не исполнить дочернего долга, призывающего ее к постели больного. При этом Антуанетта говорила, что сама она в ожидании родов чувствует себя не совсем здоровой и не может ходить за графом так усердно, как требует того его серьезная болезнь. К этому письму граф сам приписал следующие строки: «Дорогая моя Валерия! Я чувствую, что приближается мой конец, и всей душой жажду тебя увидеть. Прости, милая, умирающему отцу и дай ему в последний раз обнять и благословить тебя».
Эти строки и мысль лишиться отца вырвали молодую женщину из оцепенения. Глубоко потрясенная, горько упрекая себя в продолжительном отчуждении, она в тот же день выехала в Пешт. При виде страшной перемены в графе, произведенной его болезнью, Валерия, сдерживая душившие ее рыдания, бросилась в объятия отца, который покрыл ее поцелуями.
– Прости меня, дитя мое, – твердил он, – мое несправедливое подозрение. Как мог я хоть на мгновение говорить, что ты – живой образ твоей матери, этого чистого ангела, могла пасть так низко?
– Мне нечего тебе прощать, отец, – шептала Валерия, прижимая к губам исхудалую руку графа, – не твоя вина, когда внешние признаки сложились против меня. Но клянусь тебе еще раз спасением моей души, что если я неверна была Раулю, то только в мыслях, никогда преступной связи не существовало между банкиром и мной. Но поразительное сходство его с Амедеем остается фактом.
– Верю тебе, дитя мое, и благословляю тебя, ты всем пожертвовала для меня.
После этого примирения молодая женщина с увлечением отдалась уходу за отцом. Она не отходила от его постели, отказывала себе в необходимом отдыхе. Ее мучили угрызения совести, что она так долго не приезжала для исполнения своего дочернего долга. Это терзало ее душу и приводило в отчаяние.
Состояние графа ухудшалось так быстро, что он пожелал приготовиться к смерти и причастился святых тайн.
В ночь после этого умирающий, казалось, уснул, и Валерия, спрятав лицо в подушку, тихо плакала. Вдруг она почувствовала, что отец положил свою руку ей на голову:
– Не плачь, дитя мое, слезы твои разрывают мне сердце, – прошептал он. – Мои страдания и наступающая смерть – заслуженное наказание за увлечения, которым я предавался. Они довели меня до разорения и подточили мою жизнь, за них ты тоже поплатилась своим счастьем, дорогая, и этот упрек совести отравляет последние минуты моей жизни. Я ежедневно благодарю Бога за то, что Рудольф остановился на скользком пути, найдя счастье в любви жены и детей!
– Не упрекай себя, отец, ты желал только моего счастья, но меня ужасает мысль потерять тебя. Бог наказывает меня за мою жестокость, и я останусь совершенно одинокой, так как и мой ребенок не может служить мне утешением. Вид его мучает мое сердце и делает меня дурной матерью.
– Не говори так, Валерия, у тебя есть брат, сестра, которые тебя любят, и муж, который жаждет примириться с тобой. Раскрой свое сердце прощению и забвению обид, и ты не будешь одинока.
– Нет, нет, – порывисто ответила Валерия, – я не могу забыть, что Рауль бросил меня, запятнал мою честь. И какая может быть цель к примирению, если Амедей всегда будет стоять грозной тайной между нами. Я не могу жить с человеком, заподозрившим меня в низости, который объявил, что между нами разверзлась пропасть.
– Не будь несправедливой, – сказал больной, – такое странное стечение обстоятельств естественно могло взорвать пылкого влюбленного молодого человека, но Рауль очень изменился. Любовь и вера в тебя воскресли в нем, что он доказывает своей нежностью к ребенку. Не отказывайся из гордости от мира и счастья. Обещай мне победить себя и не отталкивай Рауля, там я буду счастлив вашим примирением. Помни, что это моя последняя просьба.
– Постараюсь, отец, исполнить твою волю со временем, – прошептала она, заливаясь слезами.
Через несколько дней после этого разговора граф умер, а княгиня занемогла от утомления и горя.
Как только ей стало несколько лучше, она объявила, что хочет вернуться одна в свое имение, но брат ее и Антуанетта равно, как и доктор, решительно воспротивились этому намерению.
Доктор требовал, чтобы она провела несколько месяцев в Италии, чтобы укрепить свои потрепанные нервы и новой обстановкой сгладить грустные впечатления последнего времени. Очень неохотно, но все-таки Валерия уступила.
– Делайте, как хотите, я ни во что не вмешиваюсь, – сказала она. – Не понимаю, к чему ты и Рудольф так дорожите моей жизнью? Разве из эгоизма, потому что для меня впереди ничего нет, ни цели существования, ни долга.
– Стыдись говорить так, – остановила ее Антуанетта. – Молодая здоровая женщина и мать – не имеет цели в жизни? Я не говорю даже о другом лице, которое имеет право на твое прощение и любовь, так как ты клялась все делить с ним, но я напоминаю тебе, что ты христианка. Да, наконец, отдыхай себе и дуйся сколько угодно, мы и без тебя все устроим.
После этого длительная переписка завязалась между князем и графиней, которая уведомила его об отъезде Валерии и советовала воспользоваться этим обстоятельством, чтобы примириться с женой.
Князь с восторгом ухватился за этот проект и в скором времени сообщил ей, что через доверенное лицо он нанял на берегу озера Камо две виллы на недалеком расстоянии друг от друга; одна поменьше предназначалась Валерии, в другой должен был поселиться он сам, чтобы охранять жену без ее ведома и выжидать случая примириться с ней.
Так как положение Антуанетты не позволяло ей ехать, то Рауль просил пристроить к Валерии надежную и верную компаньонку, которую можно было бы посвятить в их планы, чтобы она служила ему союзницей.
Эта вторая часть их заговора удалась, как и первая. Старая родственница, которую княгиня знала с детства и любила, изъявила согласие ей сопутствовать. Тетя Адель, как все ее называли, была одной из милых старых дев, которые, кажется, для того и созданы, чтобы быть полезными другим. Услужливая, незлобивая, веселая, разговорчивая, не сплетница и всеми любимая, она живала поочередно в семьях своих многочисленных родственников. Когда Антуанетта посвятила ее в тайну отношений Рауля с женой и сообщила ей план князя, та воспылала рвением и поклялась сделать все возможное, чтобы примирить супругов. Тетя Адель любила устраивать супружество и не выносила семейного раздора.
Не подозревая о раскидываемой вокруг нее сети, Валерия горевала об отце, упав духом, равнодушно соглашалась на все приготовления и не противилась отсылке на озеро Камо, с безразличием относясь к переезду.
Накануне отъезда княгиня сидела в будуаре подруги, которая не сходила с кушетки, задумчиво, рассеянно глядя на свой портрет под руку с Раулем. Портрет их был написан в первый год свадьбы в подарок графу.
– Знаешь ли, фея, – сказала наблюдавшая за ней Антуанетта, – у меня есть для тебя нечто интересное, услышанное от отца фон Роте. Я уже давно собираюсь сообщить тебе эту новость, а за смертью папы и всеми хлопотами совсем про нее забыла.
– В чем дело? Ты знаешь, как я мало интересуюсь новостями.
– Зависит от новости, – смеясь ответила Антуанетта. – Сколько ни ломай голову, все равно не отгадаешь: Самуил, или Гуго, как его теперь называют, крестился вместе с сыном.
– Возможно ли! – воскликнула Валерия, вздрогнув.
– Истинная правда, и отец Мартин совершил таинство. Несмотря на старания Мейера сделать все втихомолку, тем не менее, обращение его заставило говорить о себе, да и братья Мойсеевы завопили. Не права ли я была, – продолжала Антуанетта, – говоря всегда, что Самуил… фи! Гуго, хотела я сказать, не такой еврей, как все другие.
– Во всяком случае он очень изменился, – ответила княгиня. – Я встретилась с ним в день моего прибытия в Пешт. Он побледнел, узнав меня, а я еще раз убедилась, что Амедей – живой его портрет. Во мне что-то перевернулось и, кажется, в эту минуту я его возненавидела. Как знать, может Рауль и прав, подозревая какую-нибудь гнусность в этом таинственном сходстве…
Заметив возбуждение приятельницы, графиня поспешила изменить разговор.
На другой день Рудольф был дежурным и поэтому не мог проводить сестру. Антуанетта не выходила по нездоровью, и Валерия простилась с родными на дому, отправляясь на вокзал лишь в сопровождении тети Адели, горничной и лакея. Желая избегнуть толпы, княгиня выехала заблаговременно, чтобы вовремя занять купе, но она плохо рассчитала, и когда экипаж подъехал, с вокзала выходила масса публики с только что пришедшего поезда. Во избежание давки Валерия шла медленно, представляя тете Адели идти вперед, чтобы скорей усесться с попугаем и собачкой, которых она взяла с собой, и множеством мешков и картонок. Забавляясь ее суетливостью, Валерия с улыбкой шла по почти пустой зале, но в дверях вдруг столкнулась с господином, который входил, ведя за руку ребенка.
– Виноват, – проговорил он, отступая, чтобы дать ей дорогу.
Звук этого голоса заставил Валерию поднять голову, и глаза ее встретились с огненным взглядом банкира.
Мгновенно, охваченная гнетущим чувством, она повернула голову, ища глазами ребенка, которого никогда не видела, и в эту же минуту глухо вскрикнула и, шатаясь, прислонилась к двери. То были большие, бархатные глаза Рауля, то же выражение своеволья в складках рта, и те же пепельные кудри. Мальчик, с улыбкой и любопытством на нее смотревший, был живой портрет князя.
При этом восклицании Валерии смертельная бледность покрыла лицо Гуго. Он хотел скорей пройти, но Валерия, коснувшись его руки, порывисто проговорила:
– Объясните мне тайну, которая дала вашему сыну черты моего мужа, а моему ребенку – ваши черты. Внезапная бледность вашего лица показывает мне, будто вы знаете, что это значит.
– Княгиня, – ответил банкир, сдвинув брови, – спросите у бога и сил природы объяснения этой роковой случайности, я ничего не могу вам сказать.
Поклонившись, он пошел своей дорогой, уводя ребенка.
Войдя в купе, Валерия была как в чаду. Эта встреча встряхнула ее апатию, и в течение всего дня бурные мысли роились в ее голове.
Рассудок ее отказывался видеть случайность в том, что так походило на злую насмешку. Можно было еще допустить, что ее мысли, занятые Самуилом, повлияли на зарождающегося ребенка и придали ему черты любимого человека, но как сын банкира и Руфи мог быть портретом Рауля? Она не находила ответа на этот вопрос. И по мере того, как ее волнение стихало, она убеждала себя в том, что Самуил мог быть также невинен, как и она, в случайности, заставляющей его любить и воспитывать живой портрет своего соперника. Она говорила себе, что бледность банкира могла быть вызвана встречей их, а не чувством виновности и, наконец, что если бог послал им такое испытание, то надо ему покориться, не предаваясь праздным подозрениям.
Успокоенная этими размышлениями, молодая женщина старалась забыть эту встречу, не допускать чувства подозрения, и лишь в молитве искать забвения и покоя.
В таком настроении духа она приехала на виллу, которая ей очень понравилась красивым местоположением и своим простым нарядным убранством. С террасы расстилался чудный вид на озеро и его живописные берега, вся картина дышала глубоким спокойствием.
– Ах, здесь будет хорошо, – сказала она. – На террасе я стану читать или болтать с вами, тетя Адель. Гамак и диван словно созданы для мечтаний.
– Ну, так ложись на тот или другой и мечтай себе на здоровье, – ответила старушка, – а я пойду посмотреть за размещением.
Облокотись на перила террасы, Валерия осматривала окрестности. Перед ней расстилалось озеро, к которому спускалась каменная лестница. Влево, на довольно большом расстоянии, виднелась большая вилла, лишь крыша которой выглядывала из-за зелени большого сада. Спереди здания, построенного на полуострове, вдающемся в озеро, тянулась терраса с колоннами, окруженная большими кустами.
Когда Валерия равнодушно смотрела на этот дом, мысленно спрашивая себя, занят ли он кем-нибудь, она не подозревала, что сама в это время была предметом наблюдения.
На террасе стоял Рауль, приехавший на несколько дней раньше, и с подзорной трубой в руках, скрытый кустами, жадно следил за всем, что происходило на соседней вилле. Князь был так же влюблен, как и в первые годы своего супружества. Долгая разлука молодых супругов и неожиданное сопротивление Валерии оживили его чувство, а увидав ее снова, он был окончательно побежден.
Никогда она не казалась ему такой прелестной и привлекательной, как в эту минуту. Она похорошела еще более, а выражение энергии ее рта и мрачный блеск глаз придавали ее красоте совсем новый характер и новую прелесть. И он нетерпеливо сложил трубу.
– Каким бы то ни было способом, а я должен примириться с ней и победить ее упорство, – со страстным нетерпением говорил себе Рауль. – Я сойду с ума, если буду и далее торчать, таким образом, только издали глядя на нее. Надо повидаться с тетей Адель.
Его желанию было суждено сбыться ранее, чем он ожидал.
На следующий день, едва он встал, ему доложили, что какая-то дама желает его видеть. Словно предчувствуя, он приказал тотчас же принять даму. Когда та откинула вуаль, он узнал тетю Адель. С деловым видом она доложила, что вчера Валерия, восхищенная волшебным видом картины при лунном свете, выразила желание кататься по вечерам в лодке. Вот она и прибежала, пока еще Валерия спала, сообщить об этом Раулю, полагая, что он воспользуется случаем, чтобы устроить нечаянную встречу.
– Прекрасно! Благодарю вас, тетя Адель, – сказал князь с улыбкой, целуя ей руку. – Сегодня вечером лодка и надежный гребец будут готовы к услугам мечтательной красавицы.
Поздно вечером отдыхавшая весь день Валерия обрадовалась, когда лакей доложил, что заказанная для княгини лодка ожидает ее.
– Как ты добра, милая тетя, что так быстро осуществила мою прихоть, про которую я, может быть, и забыла бы.
Она бросилась обнимать старушку.
Накинув мантилью и взяв веер, княгиня с былой живостью сбежала по ступенькам лестницы.
В лодке сидел высокий и стройный лодочник в большой соломенной шляпе, закрывающей его лицо. Валерия прыгнула в лодку, не взглянув на гребца, и не заметила невольного удивления тети Адели в момент, когда тот ее подсаживал.
– Гм! Только по своей слабости к тебе я еду, – говорила тетя Адель, – прогулки по ночам очень поэтичны, а в мои годы лучше мечтать в кровати, не рискуя выкупаться в воде. Вообще не люблю я эти катания на лодке. Тебе бы лучше гулять пешком, и для здоровья это полезно, да и скорее ознакомишься с этой чудной природой.
– Ах! Не ворчи, тетя! Ты ведь знаешь, что когда я была счастлива, то любила ходить, а теперь я всегда утомляюсь, – вздыхая, ответила молодая женщина. – Впрочем, обещаю тебе каждое утро гулять пешком, а по вечерам за это ты будешь кататься со мной в лодке, что вполне безопасно, потому что на этой гладкой, как зеркало, воде опрокинуться нельзя, – со смехом добавила она.
После часовой прогулки, показавшейся Валерии восхитительной, они, наконец, вернулись. Но это мечтание при луне и мягкое убаюкивание на серебристой глади озера так ей понравились, что она приказала гребцу каждый вечер в эти часы подавать лодку.
Княгиня исполнила свое обещание: по утрам она гуляла, а вечером каталась в лодке. Такой образ жизни благотворно повлиял на ее здоровье, легкий румянец покрыл ее щеки, и вся она вновь приобрела свежесть и подвижность, утраченные ею во время болезни.
На шестой день по приезде вышли они на прогулку лишь после обеда. Утром стояла жара, и княгиня писала письма близким. Валерия была в хорошем настроении и прогулка затянулась. Вдруг тетя Адель заметила, что небо начинает покрываться тучами. Они тотчас отправились в обратный путь, но были еще на далеком расстоянии от дома, когда засверкала молния, и стал накрапывать дождь.
– Соберись с силами, тетя, и бежим скорей, иначе мы вымокнем, – сказала Валерия, таща за собой тетю, а та при своей тучности обливалась потом от такого бега.
– Вот в этой вилле мы и укроемся. Это, кажется, та самая, что видна с нашего балкона, – продолжала Валерия, звоня у решетки.
Тетя Адель, задыхаясь, хотела что-то сказать, но не могла, а Валерия тщетно старалась объяснить себе таинственные телеграфные движения ее рук. Между тем дверь уже отворилась, и вышел ливрейный лакей.
– Его светлости нет дома, – сказал он, кланяясь.
– Мы не намерены беспокоить вашего барина, – ответила Валерия, таща тетку в подъезд. – Мы просим только дать нам укрыться от грозы и послать кого-нибудь за каретой, – присовокупила она, кладя монету в руку лакея.
Слуга тотчас понял, что имеет дело со знатной дамой, несмотря на ее скромное траурное платье. Низко поклонясь, он провел дам в малую залу, смежную со стеклянной галереей, выходящей в сад, и ушел, чтобы послать за каретой по данному адресу.
Пасмурная тетя Адель с озабоченным видом подошла к окну и барабанила пальцами по стеклу. Валерия же, не понимая, что означает смущенный и озабоченный вид тети Адели, уселась в кресло, довольная тем, что им удалось укрыться от проливного дождя, который с шумом хлестал по железной крыше галереи. В эту минуту на галерею из сада вбежал маленький мальчик, с хохотом стряхивая свою шляпу, с которой лила вода, а за ним дама средних лет.
– Амедей, Амедей, дайте я ее оботру. Подождите! – говорила она, стараясь поймать мальчика.
Но мальчик убежал, громко смеясь, и в несколько прыжков очутился в зале. При виде незнакомых дам он остановился и в смущении глядел на Валерию, которая, вскрикнув, поднялась с кресла.
– Амедей! – пробормотала она.
На выразительном лице ребенка вспыхнуло, сперва, удивление, а потом восторженная радость. Он вспомнил:
– Мама! Милая мама! Наконец-то ты приехала.
Он бросился на шею Валерии и душил ее в своих объятиях. Этот крик счастья, вырвавшийся из груди отвергнутого ею ребенка, и его ласки, доказывавшие, что отсутствие ее оставило в жизни ребенка пустоту, которую ничего не могло заполнить, вызвало из глубины души молодой женщины всю силу материнского чувства, так долго подавляемого. Валерия дрожала и от волнения снова опустилась в кресло. Заливаясь слезами, она покрывала ребенка горячими поцелуями.
Растроганная тетя Адель и гувернантка ушли в соседнюю комнату, чтобы не стеснять мать и ребенка. Амедей, впрочем, скоро успокоился и начал без умолку болтать, как бы желая наверстать упущенное из-за разлуки время. Он рассказывал матери все, что составляло интерес его ребячьей жизни: игры с отцом, первоначальные уроки, катание на осле «идеальной» доброты, рассказал он, какие у него игрушки, какие забавы, описал трагическую смерть любимого кролика и т. д.
– О чем ты плачешь, мама? – спросил он, наконец, заметив, что слезы не перестают литься из глаз Валерии. – Теперь мы все будем вместе. Боже мой, как папа обрадуется, когда увидит тебя! Он сию минуту должен прийти.
Эти простодушные слова напомнили Валерии действительность, и она быстро встала.
– Дорогое дитя мое, я не могу оставаться здесь, и сейчас уеду, а ты будешь часто-часто приходить ко мне. Я тут близко живу, и ты увидишь, как нам будет весело.
Лицо Амедея вспыхнуло, и черные глаза засверкали.
– И ты думаешь, что я тебя отпущу? Не воображай. – И крепко схватил мать за руки. – Ты останешься со мной, а придет папа и тоже запретит тебе уходить.
В эту минуту вошел лакей и доложил, что карета прислана.
– Будь умником, мой голубчик, ты видишь, за мной приехали, но обещаю тебе, что приеду опять, – говорила Валерия, стараясь высвободиться из рук ребенка.
Но Амедей не слушал никаких доводов и не поддавался самым блестящим обещаниям. Со слезами и криком цеплялся он за платье матери, и гувернантка силой оттащила его и унесла, несмотря на его отчаянное сопротивление.
Крайне взволнованная, села Валерия в карету и всю дорогу не обмолвилась ни единым словом с тетей Адель, которая тоже погрузилась в свои думы.
В положенный час княгине доложили, что лодка готова, первой ее мыслью было отказаться, но она одумалась и сказала:
– Хорошо, сейчас выйду.
Она рассудила, что эта уединенная прогулка успокоит ее нервы и тогда, быть может, она будет в состоянии написать Раулю, чтобы просить его присылать к ней иногда ребенка, так как с самим князем она решила не видеться.
– Ты сделаешь мне большое одолжение, – сказала тетя Адель, – если поедешь сегодня одна или с горничной. Я так утомилась нашей утренней прогулкой, что положительно не в силах ехать с тобой и тотчас же лягу в постель.
Валерия не возражала. Она жаждала побыть одна и тащить с собой горничную не хотела, а гребец был для нее ничто.
По мере того, как лодка все дальше и дальше плыла по зеркальной поверхности озера, лихорадочное волнение Валерии сменилось грустью. Она глядела на огонек, светившийся в окнах виллы, занимаемой князем. Там был ее ребенок. Случайно или нарочно поселился Рауль рядом с ней? Преследует ли он еще намерение помириться? Какая причина вернула любовь к сыну и доверие к ней? Она вспомнила отчаянный плач Амедея, сердце ее сжалось, и из глаз хлынул «слезы.
– Увы, отчего все так сложилось?
Уйдя в свои мысли, она не замечала того, что лодка плыла все тише и тише и, наконец, совсем остановилась. Точно так же она не замечала, что конец ее манто свесился за борт и купался в воде. В эту минуту гребец наклонился, вытащил замоченный конец и положил его на скамью. Валерия невольно взглянула на его руку, и сердце ее замерло: то была выхоленная белая рука, с тонкими пальцами, и на мизинце, при свете луны, сверкал знакомый ей перстень, который его смущенный хозяин позабыл на этот раз спрятать. Глухо вскрикнув, наклонилась она вперед и встретила страстный взгляд Рауля, который снял шляпу и простирал к ней руки. Конечно, костюм и отпущенная за это время борода очень его изменили, но все же, как могла она не узнать его раньше?
Валерия быстро откинулась назад, и лицо ее вспыхнуло.
– Меня предали, обманули! – воскликнула она, вся вспыхнув.
– Тебе нечего бояться, кроме моей просьбы простить и забыть прошлое! – ответил Рауль. – Да, я приехал сюда, чтобы видеть тебя. Сегодня я узнал, что ты нечаянно была у меня, и я решился, не медля далее, приступить к развязке. Благословенная случайность устроила, что ты сегодня одна, и теперь я умоляю тебя: вернись ко мне, дай мне загладить прошлое и моей любовью заглушить несправедливое подозрение, которым я тебя оскорбил.
– Неужели ты думаешь, что пропасть, которую ты разверз между нами, могут уничтожить несколько ласковых слов? – с горечью проговорила она. – Разве я могу забыть ту ужасную минуту, когда ты поставил меня перед семейным судом, обвиняя в измене, и заявил, что лишь просьба твоей покойной матери спасла меня от публичного скандала. Нет, нет, сердце мое содрогается при этом воспоминании. Я клялась тебе в невиновности, а ты не поверил! При малейшей случайности ты будешь снова топтать меня ногами.
– Валерия, я слеп, как и все люди, а между тем все, по-видимому, обвиняло тебя. Но если ты так упорно отвергаешь мою просьбу, значит ты никогда не любила меня. Ужели ты никогда не чувствовала потребность увидеть меня и не сознавала, что Амедею нужна мать? И слезы твоего единственного ребенка ужели не трогают тебя?
– Нет, это ты никогда не любил! Я поняла это в ту минуту, когда ты бросил меня, умирающую, на посмешище людям. Истинная, глубокая любовь способна верить, несмотря на внешние улики, а ведь доводы и подозрения остались все те же. Разве ты добыл какое-нибудь доказательство, меня оправдывающее?
– Да, «чудо» доказало мне твою невиновность, но я открою тебе мою душу только, когда ты будешь со мной снова. Надеюсь, что это будет скоро, что любовь победит гордость и жестокие речи, которые я слышал от тебя сегодня, не будут твоими последними словами.
– Не мучь меня, Рауль. Быть может, впоследствии я все позабуду, но в эту минуту рана моя еще болит, я не могу отдаться тебе. А теперь, пощади и доставь меня домой, все эти волнения выше моих сил.
Князь молча взялся за весла и быстро причалил к берегу. Выпрыгнув на ступени лестницы, он помог Валерии выйти из лодки. Глаза их встретились: во взгляде князя было столько скорби, упрека, что молодая женщина остановилась, не отнимая своей руки. Она вспомнила последнюю просьбу отца, и сердце ее сильно забилось.
– Прости меня, Рауль, но свидание с тобой сильно меня расстроило, – прошептала она. – Обещаю тебе подумать о твоих словах и употребить все усилия, чтобы забыть прошлое, но в эту минуту я не могу.
Она слегка пожала руку мужу и убежала в дом.
Грустный и убитый сел князь в лодку и направился домой. Но скоро он перестал грести и, растянувшись в лодке, предался горьким тоскливым мыслям. Долго ли размышлял Рауль, он не знал. Утомленный, с отяжелевшей головой, он, наконец, поднялся и грустно взглянул туда, куда его влекло сердце, и вздрогнул. Облако дыма окружало освещенную луной виллу, а с одной стороны фасада огненные языки лизали стену до самой крыши. Охваченный ужасом, князь бросился к веслам.
Вспыхнул пожар, и жизнь жены в опасности – вот мысль, всецело захватившая его.
Подплыв к берегу, он увидел испуганных людей, услышал их крики и треск огня. В несколько прыжков он достиг террасы.
– Где княгиня? – спросил он у полуодетой, растерявшейся женщины, бежавшей с двумя горшками цветов в руках. Ничего не ответив, она побежала далее, но Рауль схватил ее за руку и, сильно встряхнув, спросил опять. Как бы очнувшись от сна, камеристка взглянула на него и проговорила:
– Должно быть, наверху. Дым так густ, что невозможно добраться до ее комнаты.
– Где комната графини?
– Наверху, над помещениями баронессы, откуда и начался пожар.
Князь бросился в дом и поднялся по лестнице, уже до того накалившейся, что нельзя было тронуть перила; густой и едкий дым душил и слепил глаза.
– Валерия! – крикнул он в ужасе.
Ответа не было, но в ту же минуту он наткнулся на распростертое на земле тело. Рауль наклонился и узнал Валерию в ночном одеянии. Очевидно, она хотела бежать, но задохнулась дымом и лишилась чувств.
Подняв ее, князь с драгоценной своей ношей пустился в обратный путь как раз вовремя, ибо кругом уже мелькало пламя.
Рауль сам задыхался, голова его кружилась, но сделав последнее усилие, он достиг террасы.
Свежий воздух придал ему бодрости. Он отнес Валерию в лодку, привязанную у берега и вернулся к собравшейся толпе любопытных и спасающих, чтобы узнать о тете Адели, но никто не мог сказать ничего положительного. Одни говорили, что именно ее крики подняли тревогу, другие видели, будто она металась по комнате и затем свалилась. Одно было несомненно: пожар начался в ее комнате, но только невозможно было туда проникнуть, чтобы спасти ее.
Взяв у одной из присутствующих женщин шерстяной платок, чтобы прикрыть Валерию, князь проворно вернулся к лодке, тщательно укутал все еще лежавшую без чувств женщину и, крайне взволнованный, отплыл к своему дому. По пути он встретил большую лодку, в которой узнал своих слуг: заметив пожар, они выехали на помощь. Приказав им во что бы то ни стало отыскать и спасти тетю Адель, он поплыл домой, чтобы оказать помощь Валерии. Причалив к берегу у виллы, он нашел весь женский персонал дома.
– Марго, придите помочь мне привести в чувство княгиню, – крикнул он бывшей няньке сына, оставшейся у него горничной и, сопровождаемый изумленной девушкой, отнес Валерию в свою комнату, где уложил на диван.
Когда четверть часа спустя молодая женщина открыла глаза, она узнала Рауля, стоявшего перед ней на коленях и дававшего ей нюхать спирт, а Марго растирала ей ноги.
– Слава Богу, – обрадовалась горничная, – я принесу сейчас чашку чая, и это вас согреет.
Валерия хотела что-то сказать, но Рауль предупредил ее, он привлек ее к себе и страстно проговорил:
– Дорогая моя, прости и забудь прошлое, ты не можешь не признать руки Провидения, которая разрушила твой дом, чтобы привести тебя под мой кров.
Валерия молча обняла мужа, опустела голову на его плечо и разразилась рыданиями. Рауль молча прижал ее к своей груди, он не хотел удерживать этих слез, которые, он чувствовал, должны были облегчить ее сердце.
– Мой добрый Рауль! Ты спас мне жизнь, забыв о том, что я жестоко оттолкнула тебя, – промолвила, наконец, Валерия. – Ты тоже прости меня, как я страдала, если бы ты только знал! Совсем одна, вдали от тебя и ребенка, под гнетом незаслуженного позора! Не будь я христианкой, я наложила бы на себя руки.
– Забудем прошлое, омраченное недоверием и незаслуженным подозрением. С этого дня для нас начинается новая жизнь, жизнь, исполненная любви и доверия. А теперь позволь сказать тебе, что именно открыло передо мной твою невиновность.
Подсев к ней на диван, он подробно описал свое обращение к спиритизму и неопровержимые доказательства, данные покойной матерью. Наконец, он рассказал, сколько выстрадал, придя к убеждению, что пожертвовал своим счастьем ради обманчивых улик, и затем, как воскресла его любовь, и созрело твердое намерение отвоевать Валерию, чтобы загладить свою вину. Валерия слушала его и волновалась.
– Ах, Рауль, я хочу разделить твою веру, – и глаза ее блеснули со свойственной ей горячностью. – Я хочу познать эту новую науку, которая заполняет пропасть, образуемую смертью, и дала возможность твоей святой матери явиться с «той» стороны оправдать меня.
– Я посвящу тебя, моя дорогая, и впредь, с благодетельной помощью наших незримых друзей, мы уже не споткнемся на жизненном пути. А теперь пойдем поцелуем нашего бедного, ни в чем не повинного Амедея, которого мы поочередно отвергали, но, который, тем не менее, сохранил в своем сердечке неизменную к нам любовь. Позволь, моя Лорелея, – добавил он, нежно лаская распущенные волосы жены, – бедному рыбаку, которому ты вернула жизнь и счастье, обуть твои волшебные ножки.
Валерия захохотала.
– Ах, правда, ты все еще в своем романтическом костюме. А я в своей апатии даже не подозревала, что настоящий князь служит мне гребцом. Жалкая же я была Лорелея.
Молодая чета пошла в спальню Амедея и нагнулась над спящим ребенком, черные кудри которого рассыпались по подушке. Его вид напомнил Валерии встречу с банкиром.
– Рауль, пойдем я расскажу тебе необычный случай со мной в день моего отъезда сюда.
