Вера Александровна Колочкова Добрая, злая

Хотя… Почему нет, в самом деле? Там, за домом, маленький парк есть… И не парк даже, а некое облагороженное пространство между домами. И там вроде трава такая… настоящая. Не будет же преступлением, если она по этой траве туда-сюда босиком пройдется?

Быстро натянув на себя спортивный костюм и кроссовки, спустилась вниз, поежилась на холодном утреннем ветру. Тишина, пустота, все порядочные люди еще рассветные сны видят, самые сладкие. Обогнула дом – вот он, парк. Дорожки, деревья, кусты, газон с высокой травой. Подошла поближе – ну да, трава… Только совсем не такая, как во сне. Припорошенная первой пылью, с проплешинами серой земли, жесткая, неуютная, городская. Нет, не хочется на нее босой ногой ступать…

Вздохнула, мелкой рысью потрусила домой – холодно! И чего вдруг в голову взбрело?

Скорее, скорее под горячий душ…

Выйдя из душа с тюрбаном полотенца на голове, плюхнулась в любимое Кирюшино кресло, задумалась. Внутри по-прежнему ныло непоколебимой тоской-обидой, и не было ему противоядия в образе здравого смысла. Провела ладонью по мягкому подлокотнику, и чуть повеяло запахом любимого Кирюшиного одеколона…

А все-таки он тогда про любовь говорил. Точно говорил. Пусть не врет.

– Господи Иисусе, спаси и помилуй… Что у тебя с лицом, Сань?

Поль жалостливо скрестила руки на груди, скорбно опустив уголки рта вниз. Тоже, подруга называется. Могла бы и не заметить следов ее слезной бессонницы, проявила бы деликатность. Или тоже, как мамина подруга тетя Алина, жаждет, чтобы соседская корова сдохла?

– А что у меня с лицом? По-моему, все как всегда. Или я страшно похорошела за ночь?

– Да ладно… Не хочешь говорить, и не надо. Я же просто так спросила, может, у тебя случилось чего… А ты сразу хамить!

– Ничего у меня не случилось.

– М-г-м… – задумчиво протянула Поль, продолжая ее разглядывать. Немного помолчав, вдруг предложила радостно: – Слушай, а давай после консультации в уличную кафешку завалимся, ту, которая за углом! Пивка жахнем, шашлыков поедим… Давай, а?

– Ты же знаешь, я пива терпеть не могу. Да и денег на кафешку у меня нет.

– У тебя?! Денег нет?! – отпрянула от нее Поль со священным ужасом. – Чтобы у тебя – и денег не было? Да бог с тобой, Сань… Сколько тебя знаю, впервые такую отмазку слышу…

– Ну, всегда что-то бывает впервые. Ничего не попишешь. Жизнь такая.

– Значит, и впрямь у тебя что-то случилось, только говорить не хочешь… – уверенно сделала свои выводы Поль. Вздохнула, снова посмотрела на нее с жалостью и, с трудом выдавливая из себя слова, проговорила уже не так уверенно: – Ну, ладно, что ж… На мои сегодня будем гулять… Только на шашлык моих не хватит, а пивом угостить могу, что ж… Пойдем, а?

– Да не люблю я пива!

– Значит, надо полюбить, если подруга просит! Я, что ли, это пиво люблю? Если б я пила да ела только то, что люблю… И вообще, не выпендривайся! Все пиво пьют, и ты пей! Лучше других быть хочешь?

– Да ничего я не хочу, Поль. Наоборот, изо всех сил пытаюсь быть как все… А пиво все равно не люблю.

– Ну и зря! Хорошо релаксирует, между прочим! А тебе, я смотрю, не помешает!

– Ты думаешь?

– А чего тут думать? Тут надо не думать, а действовать. Все, решено, после консультации идем расслабляться.

Кафешка за углом была вовсе и не кафешка, а так, забегаловка под брезентовым тентом. Однако было у нее одно распрекрасное достоинство – столики стояли не впритык к пешеходному тротуару, а прятались в тени старых лип. Издали казалось, что они жмутся к их темным стволам, как дети, а нежное солнце пробивается сквозь листву, оставляя блики на голубом пластике столешниц. Так и зовет: присядь, отдохни от суеты города.

– Иди, занимай место. Я сейчас пиво принесу, – деловито скомандовала Поль.

Саня села за столик, откинулась на спинку стула, подняла голову. Небо меж липовых веток проглянуло чистое, нежное и такое радостное, что захотелось плакать. Нет, почему, когда на душе кошки скребут или обида-тоска одолевает, от созерцания чего-то прекрасного всегда плакать хочется?

– А вот и пиво! – послышался радостный голос Поль. – Говорят, свежее. Сейчас попробуем!

Саня опустила голову, и взгляд уперся в запотевшую высокую кружку с шапкой пены поверху, провела по ее холодному боку пальцами, на стекле остались три ровные полоски.

– Чего ты ее оглаживаешь, пей давай!

– Не хочу…

– А ты через не хочу! Давай-давай, тебе надо.

Послушалась, сделала несколько неуверенных глотков, отерла пену с губ. Холодная жидкость неприятно прокатилась в желудок, во рту остался горький вкус хмеля. Нет, чего они в этом занятии находят – пиво пить?

– Еще давай! Ишь, сморщилась, будто лягушку проглотила!

– Да не, я не сморщилась… Просто не понимаю, в чем тут фишка. Когда вино пьешь, там хоть букет чувствуется, а тут – горечь одна.

– Ничего, сегодня без букетов обойдешься. Ты всю кружку для начала оприходуй, потом и сравнивать будешь. Надо, чтобы оно по мозгам растеклось, понимаешь? Чтобы извилины от лишнего напряга избавились. И тогда увидишь небо в алмазах.

– Правда?

– Да зуб даю! От вина точно никаких алмазов не увидишь.

– Ну, ладно… Сейчас попробую…

Обхватив кружку обеими руками, она приложилась к ней основательно, героически влила в себя все ее холодное содержимое. На последнем глотке чуть не подавилась, втянула в себя воздух со свистом.

– Молодца! Наш человек! Может, и курить будешь? – одобрила ее решительность Поль.

– Давай…

После холодного пива дым сигареты показался даже приятным. И голова закружилась так хорошо, все вверх куда-то и вверх, спиралью в высокое голубое небо, и вдруг отпустило внутри что-то, и снова захотелось плакать, и нисколько не стыдно было, что так сильно хочется плакать…

– Поль! Знаешь, а меня Кирилл бросил! – Сказала и впрямь расплакалась. И слезы побежали живые, горячие, нисколько не похожие на те, ночные, холодно-изумленные. И даже добавила с непонятной для себя радостью: – И бросил, и обокрал к тому же! Все деньги, какие были в доме, унес!

– Сань… Да ты что, Сань…

Никогда она не видела у Поль таких больших глаз. Даже и не предполагала, что они умеют так широко распахиваться. А главное, нет в них того, чего она так боялась, – ни откровенной радости по поводу «сдохшей коровы», ни тайного злого сочувствия. В глазах Поль было одно большое недоумение вместе с обыкновенным женским любопытством, вполне дружественным, без всяких враждебных примесей.

Впрочем, через минуту Поль опомнилась, и любопытство сменилось праведным гневом:

– Ну и чего ты ревешь, скажи? Тут не реветь надо, а найти его да за жабры взять! Ой, да если б у меня деньги вот так! Да я бы!.. Да живым не ушел бы!

– Да в том-то и дело, что теперь его не возьмешь, Поль… Все, уехал Кирилл. Тю-тю. «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…»

– И куда это он уехал, интересно мне знать?

– В Москву. На «Стройку любви» подался. Есть такая телепередача, слыхала? Хм, а звучит-то как смешно, слышишь? На «Стройку любви» подался, как на северные заработки…

– Да ну… Что, правда, что ли?

– Мамой клянусь! А я, знаешь, все понять не могла, чего он так к этому реалити-шоу прилип, вечерами от телевизора оторвать было невозможно! А он, оказывается, и анкетку давно послал куда надо, и кастинг прошел… Сидел себе спокойненько, вызова ждал.

– Ни фига себе! – только и смогла произнести Поль, с трудом переваривая сногсшибательную новость. – Во дает, куда замахнулся! Это ж надо – на «Стройку любви» попал! Ни фига себе… – Нотка некоторого восхищения в голосе Поль царапнула обидой, и она всхлипнула, глянула исподлобья, удивляясь переменчивости настроя подруги. Однако Поль, похоже, ее обиженного взгляда вовсе не заметила, продолжала толковать будто сама с собой: – Нет, надо же… А хотя – вполне… Он парень красивый, и общая фактурка ничего, телегеничная… Там таких любят, чтобы красивый был и не очень умный. Нет, ну надо же! Кирюша – и на «Стройке любви»…

– А ты что, тоже эту чушь смотришь? – утирая слезы со щек, спросила удивленно.

– Конечно, смотрю! Этот балаган все теперь поневоле смотрят! Особенно те, кому своей собственной стройки не хватает! Можно подумать, ты не смотришь!

– Не, я не смотрю…

– Да не ври! Сейчас все телезрители делятся на тех, кто не скрывает, что смотрит, и на тех, кто смотрит исподтишка. Хотя знаешь… Кто громче всех кричит, что якобы там дурдом и все такое, тот больше всего и смотрит! А иначе откуда бы они знали, что это дурдом?

– Так ведь дурдом и есть…

– Ага! Значит, и ты смотришь!

– Нет! Не смотрю!

– Значит, теперь уж точно будешь смотреть! Хотя бы из-за Кирюши!

– Не буду. Ни за что не буду.

– Да куда ж ты денешься, милая моя… – Вздохнув, Поль допила свое пиво, брякнула пустой кружкой об стол, решительно поднялась со стула: – Давай еще по кружке жахнем! Что-то я разнервничалась от твоих новостей!

– Мне не надо, я не хочу больше!

– Да ладно, молчи… Ведь помогло же, если честно? Маленько внутри пружину отпустило?

– Ну… Вроде отпустило…

– А я что говорю? Вон, даже с лица посвежее стала! В общем, результат закрепить надо. Да я быстро, шесть секунд – и продолжим наш интересный разговор!

Пока Поль не было, Саня успела извлечь из кармашка сумки пудреницу, глянула на себя в маленькое зеркальце, ища на лице признаки свежести. Не было на нем никаких таких признаков. Глаза в квадратике зеркальца были жалкими, да и само лицо пугало хмельным выражением, будто она не кружку пива сейчас выпила, а бутылку виски по меньшей мере.

– А вот и я, ты и соскучиться не успела! – плюхнулась на свой стул Поль, подвигая к ней новую порцию коварного расслабляющего напитка. – Так на чем мы остановились? Говоришь, на Кирюшу в телевизоре смотреть не собираешься?

– Нет. Не собираюсь.

– Гордая, да?

– Ага. Гордая.

– Ну-ну… Все мы, бабы, сначала гордыми бываем. Ты, поди, еще и орала на него – пошел вон, подлец! Было дело, скажи?

– Ну, допустим… Только…

– Да ничего не только! Чем дальше в лес, тем больше обида крутит, это уж я по себе знаю! Ты помнишь, что со мной было, когда меня Макс Коновалов бросил?

– Погоди… Как это он тебя бросил? У вас же не было ничего!

– Ну, не было, так могло быть… Еще чуть-чуть, и могло… В общем, неважно. Не в этом суть. Я тоже тогда думала, что в его сторону даже смотреть не буду, полный игнор ему устрою! А сама еще месяц на него пялилась как дура, хвостом за ним ходила, пыталась в одну тусовку попасть… В общем, я к тому, что все равно ты будешь на своего Кирюшу в телевизор пялиться, помяни мое слово. Не захочешь, а будешь…

– Не буду!

Она отчаянно шмыгнула носом, одновременно пытаясь выудить из сумки давно трезвонящий телефон. Мельком глянула в окошко дисплея, втянула в себя воздух, подобралась:

– Привет, мам!

– Привет, привет… А что с голосом? – тут же тревожно поинтересовалась мама. Вот всегда она ее будто насквозь видит!

– А что у меня с голосом?

– Да ладно! Я же слышу, ты квакаешь чего-то! Что случилось, Сань? Только не ври мне, говори как есть!

– Да ничего такого… Просто… Кирилл ушел, мам.

– В каком смысле ушел? Куда?

– В смысле совсем ушел… И… И деньги с собой забрал, которые ты… Которые ты нам…

– Что – все? И те, что я тебе на поезду в Англию дала?!

– Н… нет… – неуверенно залепетала она в трубку, глядя на Поль, которая делала ей какие-то знаки, то есть изо всех сил выпучивала глаза и крутила пальцем у виска. – Нет, только те, которые на хозяйство…

– Фу-ты, напугала… Ну ничего, не реви. Ушел и ушел, и бог с ним. Хотя сдается мне, что это ненадолго. Куда он от нас денется? Погуляет, проголодается и вернется. А деньги… Да бог с ними, с деньгами! Там и было-то всего ничего… Вот увидишь, и двух недель не пройдет, как прогуляет их на воле и вернется.

– Ну что ты говоришь, мам?! Что значит вернется? Да неужели я…

– Тихо, тихо, доча. Вы вчера поссорились, что ли? Вроде когда я приезжала, у вас все в порядке было…

Поль, отчаявшись донести до нее свои мысли жестами, схватила кружку, сделала большой глоток, с громким стуком брякнула ее днищем о стол.

– Ты там не одна, что ли? – настороженно прошуршала в трубку мама.

– Нет, не одна. Мы тут с Поль… Кофе пьем. С пирожными.

– Ладно, я к тебе вечерком приеду, дома поговорим… А ты о своих делах с подружками шибко не откровенничай, поняла? Знаем мы этих подружек! Или ты вот чего… Ты прямо сейчас домой иди! У тебя занятий сегодня уже не будет?

– Нет.

– Ну, вот и иди… Нечего там… Я к тебе прямо сейчас подъеду, ладно?

– Ладно, мам.

– Ну, ты даешь, подруга! – тут же накинулась на нее Поль, как только в трубке послышались короткие гудки. – Ты хоть представляешь, как ты сейчас лоханулась? Неужели пиво всю соображалку из башки вынесло? У тебя такой случай был, а ты!

– А чего я? Не понимаю… В чем я лоханулась, по-твоему? Что маме про Кирилла сказала?

– Да нет! Просто надо было ей на уши навешать, что Кирюша заодно и английские деньги уволок! Эх ты! Такой случай был…

– Нет, Поль. Это уж… совсем перебор. Тем более она бы мне эти деньги по новой всучила. Поезд пошел, маму уже не остановишь. Если ей моя поездка в душу запала, то все…

– Ну, так и по новой взяла бы!

– Нет. Это уже двойное вранье получается. Перебор с враньем. Вранье на вранье сидит и враньем погоняет.

– Ой, вечно ты со своими глупыми прибаутками! Где ты их только берешь?

– Не знаю. Наверное, от бабушки Анны в наследство остались.

– Ну, как хочешь… Тебе же потом выкручиваться… Кстати, ты придумала, как будешь выкручиваться?

– Нет. Не знаю. Как-нибудь. Давай допивай свое пиво, пойдем…

– Куда?

– По домам. Ко мне сейчас мама приедет.

– И денег привезет?

– Ну да… Наверное.

– Ну что ж, пойдем… Эх, и счастливая же ты баба, Сань, хоть и мужиком брошенная! Мне б такую маму, которая как Сивка-Бурка, с деньгами, через весь город, по первому слезному всхлипу…

Пока шли до автобусной остановки, Поль молчала, внимательно глядя себе под ноги. Потом вдруг резко подняла голову, спросила удивленно, с едва заметной ноткой язвительности:

– Сань, а почему тебе мама машину никак не купит? Сейчас бы меня до дому подвезла…

– Мне нельзя за руль, Поль. У меня астигматизм, глаза быстро устают.

– А то бы купила?

– Ну да, наверное… По-моему, и собиралась уже, они с Кирюшей даже марку машины обсуждали… Хотела, чтоб Кирюша на ней ездил. А он, видишь…

– Да дурак он, твой Кирюша. Хотя и не такой уж дурак, как оказалось. Ладно, пока.

– Пока, Поль.

Мама уже ждала ее дома. И впрямь прилетела, как Сивка-Бурка. Выглянула из кухни, проговорила жующим ртом:

– Ну чего, сильно психовала вчера? Чего буйствовала-то?

– Да ничего я не буйствовала…

– А зачем торт в мусорное ведро выбросила?

– Не знаю, мам. Наверное, просто под руку попался.

– Понятно…

Вздохнув, мама снова скрылась на кухне, позвала ее оттуда бодрым голосом:

– Да не переживай так, доча, иди лучше чай пить!

– Иду…

Чаю действительно очень хотелось. Обжигающего, терпкого, чтобы прогнать неприятное пивное послевкусие. Отхлебнула из кружки первый глоток, зажмурилась от удовольствия.

– А с чего он вдруг ушел, Сань? – осторожно спросила мама, присаживаясь за стол напротив нее. – Переманил, что ли, кто?

– Ага, переманил…

– Кто? Ты знаешь?

– Знаю.

– Ну? Говори, чего ты телишься, все из тебя клещами вытаскивать надо!

– Телевизор его переманил, мам.

– В смысле?

– В том смысле, что он на «Стройку любви» в Москву подался. Кастинг прошел, вызова дождался, и поминай как звали.

– Тю! Так это же не так и плохо, как я себе подумала! Да пусть он там побалуется, поиграется немного! Или, как сейчас модно говорить, пропиарится! А через месяцок пинка под задницу получит и вернется! Еще и в ногах у тебя ползать будет, чтоб в дом пустила! Ничего страшного, доча… А я уж грешным делом подумала – и впрямь…

– Мама! Да ты чего говоришь?! Ты сама себя слышишь или нет? – вдруг вскрикнула она слезно, ударив ладонью по столу.

Мама вздрогнула, уставилась на нее удивленно. Потом подалась корпусом вперед, явно готовясь выплеснуть из себя возмущение, да тут же и передумала, подавила ее на корню. Протянув руку, прикрыла ее ладонь своей – жесткой, теплой, уверенной.

– Тихо, тихо, Сань… Чего ты так нервничаешь? Еще и на меня вздумала голосок повысить… «Новопассит» у тебя есть?

– Да не нужен мне никакой «Новопассит»! И Кирюша твой мне больше даром не нужен! И все! И давай больше никогда не будем к этой теме возвращаться!

– Да почему, Сань? – вкрадчиво произнесла мама, поглаживая ее по руке. – Вроде хороший же парень… Вон, даже на «Стройку любви» его взяли, а туда каждого первого не берут…

– Да, мам, хороший. Этот хороший сказал, что ему, как нормальному пацану, на такую, как я, по серьезке запасть никак невозможно. И что я невнимательно смотрю на себя в зеркало. А еще сказал, что я сплошная преснота и серость, непростая и мутная и все мои достоинства заключаются лишь в том, что мне с мамой повезло. Как тебе такой портрет собственной дочери, а? Не обидно, нет?

Мать ничего не ответила, лишь смотрела на нее с грустью, автоматически похлопывая по ладони. Потом тяжело вздохнула, поднялась, встала у окна, свернув руки калачиком под грудью. Еще помолчав, словно тщательно что-то обдумывая, заговорила тихо:

– А почему мне должно быть обидно, Сань? На всякие глупости обижаться – только душевные силы зазря тратить. А силы надо беречь, Саня. Сильной надо быть, понимаешь? Пока ты в силе, вся жизнь вокруг тебя вертится, а чуть ослабла – все, считай, уже и нет тебя. Это я к тому, что женская сила всякой там гордости да слюнявой обиженности не признает, именно потому что она – сила. И нынче сильные бабы миром правят… Именно те, которые, как ты говоришь, не смотрят на себя в зеркало, потому что ничего хорошего там увидеть все равно не могут…

– Это не я говорю. Это Кирилл говорит.

– Ну, так и тем более. Если на себя в зеркало смотреть нельзя, остается один выход – надо быть сильной. – Резко обернувшись от окна, она вытянула перед собой ладонь, рубанула воздух перед ее носом: – Давай правде в глаза посмотрим, Сань! Правда – она хоть и болезненная штуковина, а все же лучше, чем сопливое сюсюканье! Ну согласись, что ты вроде как не королевной у меня выросла… И так и сяк на тебя глянешь – отовсюду моя деревенская натура прет, ничего от отца не взяла. Надень на тебя платочек да подвяжи узлом на макушке – чистая бабка Анна, матушка моя, доярка из Кочкино, царствие ей небесное…

– Да, мам. Знаю. Не королевной выросла. Что ж делать, какая есть.

– Да не обижайся ты, господи! Я к тому, что раз не королевной, то надо свое счастье другим брать! Все эти сопли-обиды да гордость забыть надо и самолюбие свое сунуть куда подальше до лучших времен. Запомни: надо сейчас за какого-никакого мужика ухватиться, пока молодая. Потом поздно будет, не дай бог одна останешься. А одной ох как плохо, Сань…

– И… что ты предлагаешь?

– Да ничего такого особенного… Говорю же: попиарится твой Кирюша и вернется, вот увидишь. А ты к нему – с радостью! Чего обидного говорил – все, мол, забыла, ничего не помню! А потом за шкварник его – и в загс!

– Да не люблю я его, мам! Нет, мне обидно, конечно, что он так со мной… Но все равно – не люблю!

– А тебе еще и любовь подавай, нахалка ты этакая? А не многовато ли просишь? Если бы все бабы нынче любовь ждали, чтоб замуж выйти, то загсы бы закрывать пришлось!

– Мам… А папу ты что, выходит, тоже не любила?

– Да при чем здесь твой папа?! Я бы тогда и за черта лысого замуж выскочила, чтоб из деревни в город выбраться! Да и вообще… Мой случай – не показатель. Незамужней бабе нигде не пробиться: ни в деревне, ни в городе. Она везде вторым сортом идет. И не слушай никого, кто тебе будет талдычить обратное! У каждой бабы должна быть своя семейная судьба, пусть плохонькая, пусть без любви, но должна быть, хоть тресни!

– А кто это определил, что должна?

– Да сама нынешняя жизнь и определила. Посмотри, в какой моде нынче семья… Чтобы муж с женой, чтобы трое детей, чтобы дом у них большой, с газоном и гамаком, с цветами и бассейном… Чтобы машин в гараже – каждому по штуке. Не я это придумала, Сань… Если так нынешними правилами для нормальной жизни определено, надо же соответствовать… Подстраиваться изо всех сил, а как иначе…

– Хм… Представляю, как мы с Кирюшей… С газоном и гамаком…

– Ой, да ну тебя! Мчусь, как идиотка, к тебе через весь город, магазин на произвол судьбы бросаю, а ты мне тут усмехаешься!

– Да я не усмехаюсь, мам…

– Ну и ладно, и хорошо. Давай приходи в себя, мозги на место ставь. То, что можно вернуть, нужно вернуть. Для себя же и нужно. Хитренькой надо быть, Сань, уметь подстраиваться под жизнь… Учу тебя, учу, и все никакого толку…

Махнув рукой, она озабоченно глянула на циферблат дорогих часов и подскочила с места.

– Все, я поехала, Сань! Деньги я там, на прежнем месте оставила, в комоде! Если Кирюша вдруг позвонит, привет ему передавай, да не вздумай его теми взятыми деньгами упрекнуть!

– Он не позвонит, мам.

– Ой, да поглядим еще… Кирюша наш характером не орел, а Москва – она слезам не верит, хоть и позвали его на эту, как бишь ее…

– «Стройку любви».

– Ну да, ну да. Пусть себе строит, жалко, что ли. Лишь бы строилка не износилась.

– Ма-ам…

– Не мамкай! Все будет хорошо, и ты у меня с газоном и с гамаком будешь… Все, доча, я поехала!

Послав ей из прихожей воздушный поцелуй, мама захлопнула за собой дверь, громко застучала каблуками к лифту. Было слышно, как открылись его двери, потом закрылись, и… снова обрушилась тишина. Противная, до звона в ушах. Надо же, никогда не замечала, что тишина может быть такой тягостной.

Надо разбавить ее чем-нибудь. Телевизор включить, что ли…

Нашла глазами пульт, нажала на кнопку включения. О-па! Аккурат и попала на «Стройку любви». Ну да, Кирюша всегда в это время дневной выпуск смотрел…

Осторожно присела на самый краешек дивана, всмотрелась. За окном взвизгнула машина и вздрогнула, будто ее застали за неприличным занятием. Так, ладно, что там у них…

Две девицы на экране сидели за большим столом, отчаянно переругивались. Ничего себе такие девицы, с виду довольно симпатичные, одна брюнетка, другая блондинка. Брюнетка была побойчее, видно, сама нарывалась на скандал:

– Ты думаешь, если волосы нарастила, то теперь тебе все можно, да? Кому ты нужна, лахудра? Да тебя выгонят на первом же голосовании!

– Сама ты лахудра, и это тебя выгонят! – с удовольствием подхватила блондинка. – И не завидуй моим волосам, завидовать надо молча!