Вера Камша
Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб
Глава 3
Восточная Гаунау
400 год К.С. 21—22-й день Весенних Волн
1
Солдаты с руганью и проклятиями тащили через поток обозные фуры. Чуть раньше с не меньшими мучениями удалось переправить артиллерию. Ничего, Хайнрих, когда он сюда заявится со всеми своими обозами, потеряет у вообразившего себя рекой ручья не меньше времени. А если Леворукий поможет, то и больше. Именно это Лионель Савиньяк и сообщил мокрым людям, вызвав взрыв счастливого хохота. От злости до радости в армии меньше шага, если только ты эту армию не ведешь.
Северная весна была в самом разгаре, чего было трудно не заметить, но маршала волновала отнюдь не рехнувшаяся от собственного аромата черемуха. Распутица уже заканчивалась, хотя каменистые дороги Восточной Гаунау сохраняли почти пристойный вид даже в пору таяния снегов, что изрядно облегчало жизнь марширующим во все стороны армиям. Но вот переправы! Крупных рек в здешних краях имелось немного, а точнее – две, и пока что ни одна не оказалась на пути, но для создания трудностей хватало и мелочи. Вода не спадала, большинство бродов и переправ стали непроходимыми, а не боявшиеся паводков каменные мосты были наперечет.
– Я бы расстреливал тех, кто делает дурные карты. – Хеллинген смотрел на ручей как на личного врага. – Этот поток даже не отмечен!
– Видимо, карту чертили в конце лета, – предположил Савиньяк и сорвал подвернувшуюся веточку. – Как вы думаете, что это за кустарник? Напоминает калину…
– Я ничего не понимаю в растениях, – отрезал начальник штаба. – Разрешите вернуться к текущим делам?
– А разве вы их покидали?
Загнать армию в тупик, уткнуться в некстати раздувшийся ручей, потерять пару дней на хождения взад-вперед в поисках лучшей дороги – вот чего боялся Хеллинген. Лионель этого боялся не меньше, но про себя. То, что разливы и неточные карты не снились маршалу ночами, объяснялось лишь тем, что он почти не спал, хоть и уходил в свою палатку в одно и то же время. Ночные часы тратились на игру, в которой Проэмперадор Севера пытался стать Хайнрихом. Это было куда трудней, чем чувствовать себя Фридрихом, но принцу пора было убираться и из рамки, и из мыслей. Ход был за Жирным – король просто не мог не поставить капкан на обнаглевших талигойцев. «Медведь» против «оленя»… Обычных оленей выручают осмотрительность и быстрые ноги, талигойский мог еще и огрызаться.
Савиньяк лениво шевельнул поводьями, оставляя переправу, у которой мучились очередные возчики, позади, и понял, что все еще держит веточку местной калины. Дворцовая привычка ничего не бросать и ничего не оставлять на виду, хотя, кажется, он приобрел ее в Лаик. Комната, в которую могут войти без тебя, учит многому, жаль, не всех. Маршал сунул калину в петлицу и вернулся к «медведям», вернее, медвежонку, на первый взгляд казавшемуся легкой добычей.
Обретавшийся в непосредственной близости гаунасский корпус росточком не вышел. Тысяч семь. Из тех, кто уже дрался с талигойцами и к кому подогнали несколько мелких гарнизонов. Артиллерии и конницы небогато, а местность, хоть и не равнина, не из тех, где полк остановит армию. И все бы хорошо, только рядом с медвежатами обычно случаются медведицы. Жирные такие…
Несмотря на две отменные победы, Лионель делал ставку на подвижность и маневр. Маршал не собирался своими весьма ограниченными силами ввязываться в сражения, ему требовались не реестры выигранных схваток, не трофейные знамена, не капитуляция Гаунау, в конце концов. Савиньяк взялся отыграть для Рудольфа несколько месяцев, после чего убраться, по возможности сохранив армию. По возможности, только будет ли она?
Опять запахло черемухой. В такую весну, останься они в Надоре, половина молодняка переженилась бы. Раненные у Ор-Гаролис и переженятся… Любопытно, кому достанется Селина Арамона? Жених наверняка будет счастлив и бескорыстен. И просчитается, потому что красивая бесприданница в день свадьбы превратится в богатую невесту. Самое легкое из не доведенных Алвой до ума дел…
Записать за девицей пару виноградников – не с Хайнрихом в догонялки играть. Лионель раз за разом пытался почувствовать себя властелином Гаунау, но громоздкая коричневая фигура оставалась расплывчатой, не то что Фридрих! Ну так с Фридриха и зайдем.
Лионель Савиньяк, то есть Неистовый, уже не в первый раз мчался в Липпе, увлекая за собой остатки гвардии. Принц пребывал в бешенстве. Он сам не знал, кого ненавидит сильнее – зарвавшихся фрошеров, бездарей-союзников или тупиц-подчиненных, но хуже всех были засевшие в Эйнрехте интриганы. О, эти превратят несчастливое стечение обстоятельств во вселенский провал, а дядюшка-кесарь ухватится за повод удалить племянника из армии. Готфриду и так всю зиму шипели про Хексберг, а теперь еще и это… Если немедленно не одернуть врагов и не поддержать сторонников, можно потерять больше, чем пару не столь уж и нужных сейчас побед! А тесть? А что тесть! И так ясно, что неуклюжий медведь разозлится. В другое время это пришлось бы некстати, но сейчас… Если правильно себя повести…
«Зарвавшийся фрошер» привстал в стременах, оглядывая цветущую долинку. Подмывало промять коня и развеяться самому, но приходилось себя беречь. У «медведей» мог найтись свой собственный Уилер, а схлопотать пулю Лионель не мог себе позволить самое малое до конца кампании.
2
Чарльз Давенпорт был благодарен гаунау. До определенной степени, разумеется, но благодарен. Если б не «медведи», капитан так бы и таскался за маршалом, но гаунау сделали то, чем не озаботился Фридрих. Охоту на крупного зверя начинают собаки, и по следу Савиньяка пустили конных егерей. Не сразу. Сперва плюхнувшийся во все предугаданные маршалом лужи Неистовый с треском продул приграничное сражение у города Альте-Вюнцель и исчез вместе с остатками своей гвардии.
Победа досталась талигойцам много легче, чем у Ор-Гаролис. Армия окончательно уверовала в звезду Лионеля Савиньяка, а содранная с Альте-Вюнцель контрибуция и весеннее солнышко настроили на победный лад даже Хеллингена. О будущем особенно не задумывались, как-то само собой решив, что предстоит рывок к перевалам на соединение с бергерами. Это устраивало всех, кроме прикипевшего душой к трофейным тяжелым пушкам Эрмали. Командующий артиллерией в предчувствии неизбежной разлуки грустно трогал сработанные на совесть лафеты и с тоской смотрел в сторону Каданы. Савиньяк молчал, но шансов на возвращение с добычей по собственным следам было мало – армия явилась в Гаунау не за пушками и не за фуражом.
Когда десять дней назад Лионель выслал авангард в направлении южной границы, никто не удивился. Гадали о другом: собирается ли маршал быстро и без боя проскочить в Бергмарк или сперва саданет в спину тех, кто штурмует перевалы. Было заключено немало пари – проиграли все. К вечеру пятнадцатого дня Весенних Волн Савиньяк двинул войска в глубь Гаунау. По направлению к Липпе.
Подобной наглости от своего командующего не ожидал даже начальник штаба, чего уж говорить о «медведях», честно бросившихся на перехват талигойского авангарда. А тот, не менее честно обозначив движение на юг, два дня спустя повернул и пошел на соединение с главными силами. Восемнадцатого обе части армии встретились у города Грогге. Тут Савиньяк задержался, дожидаясь новостей. Маршал намеревался связать Хайнриху руки как можно крепче, для чего в первую очередь требовалась разведка, и отдых у Реддинга закончился раньше, чем у остальных.
По всем расчетам, гаунасские резервы из центра страны были на подходе. Савиньяк желал знать, сколько их будет, с какого направления они подойдут и под какими знаменами, и «фульгаты» не слезали с седел. «Кошачьи отродья» старались вовсю, понимая, сколько от них зависит, но в здешних краях правили бал не они. Гаунау лучше знали местность, им проще было найти проводников, и Реддингу приходилось все труднее. Сперва, когда авангард отвлек внимание на себя, разведчики Хайнриха упустили основную армию, но очень быстро пришли в себя и у Грогге вцепились в гостей намертво.
Помрачневший Реддинг доложил о потерях – четверо убито, одиннадцать ранено. Егеря отступили, но явно недалеко, их разъезды были замечены еще в нескольких местах. Маршал поднял глаза от очередной карты и спокойно, не перебивая, выслушал доклад.
– Думаю, командир егерей чем-то похож на вас, полковник, – предположил он. – Укрыться не получится. Давайте воспользуемся преимуществом в численности, благо оно пока за нами. Поднимайте всех своих. Хейл передаст вам три эскадрона драгун, и начинайте охоту на егерей. Им должно стать не до разведки. Капитан Давенпорт, передайте все дела Сэц-Алану. Вы поступаете в распоряжение полковника Реддинга с сей минуты и на неопределенное время.
Чарльз растерялся. Командующий дважды отказывал ему в переводе к Хейлу, и Давенпорт почти смирился с тем, что до конца кампании будет сверять талигойские и гаунасские карты и выяснять, в самом ли деле на гору с нелепым названием Мышиная Мельница ведет козья тропа. Савиньяк в очередной раз поступил неожиданно, что в очередной же раз взбесило, но предвкушение настоящего дела притушило злость. Осталась досада на маршала, который вел себя, раздери его кошки, как… маршал, но вспоминал о ней Давенпорт не так уж часто – Реддинг гонял своих людей в хвост и в гриву, к тому же из-за любой горки могли выскочить всадники в коричневых мундирах и медвежьих шапках. Думать, покачиваясь в седле, о своем, как во время обычных переходов, стало невозможно.
– Капитан, – окликнул Давенпорта «фульгат», памятный Чарльзу по Ор-Гаролис, ране в голову и, как следствие, краткосрочному адъютантству, – не подскажешь? У этой кошачьей мельницы и впрямь тропа была? Или как?
– Была, – припомнил карту Давенпорт, понимая, что ему опять хочется убить предусмотрительного маршала. Когда-нибудь потом… После победы.
– Здорово! – обрадовался знакомец. – А то, понимаешь, «медведи» с места снялись. Вроде как на юг наладились… Надо бы проводить, но не по тракту же!
3
Они все казались довольными и оживленными. Все, кроме Эрмали и, пожалуй, Хейла. Привыкли к победам, но сие безоговорочно полезно лишь солдатам и капитанам, а генералы и полковники могли бы и посомневаться. Обычно это раздражает, но сейчас пришлось бы кстати: сомневаться самому средь уверенных взглядов и цветущих рощ не слишком заманчиво.
– Садитесь, господа. – Савиньяк кивнул на выскобленный стол, вкопанный в землю опрятным гаунасским трактирщиком. – Сегодня нас ждет сносный обед. Мясо еще жарится, так что мы вполне успеем обменяться мнениями. О том, что вражеский корпус снялся с места, знают все. Реддинг доносит, что по всем признакам нам собрались перекрыть дорогу на юг. Итак?
– Намерения вражеского генерала очевидны, – неторопливо начал Хеллинген. – Помешать нам прорваться туда, где, судя по времени и погоде, уже начались бои. Я бы предложил немедленно двинуться следом и атаковать, пока гаунау не закрепились на нашей дороге всерьез. На картах – холмы, густые леса, дорога на десяток хорн идет между этими лесами и подножием холмов. Если быстро дойти и обрушиться всей силой, то, имея трехкратное превосходство, можно добиться решительной и, что немаловажно, быстрой победы.
– Вы думаете, генерал гаунау об этом не догадывается? – Не дожидаясь мяса, Хейл жевал хлеб, благо тот был горячим и до невозможности вкусным. – «Медведь» наверняка знает места, где сможет успешно отбиваться и при таком неравенстве сил. Здесь, конечно, не Торка с ее ущельями и перевалами, но то, что мы предполагаем по картам, противник знает наверняка. Своя земля, как-никак. Еще одна опасность – вторая армия гаунау. Должна же она подойти, в конце концов.
– Пока ее нет, – напомнил Реддинг.
Охота на егерей принесла свои плоды, чем предводитель «фульгатов» не преминул воспользоваться. Когда за каждым холмом или рощей не караулят настырные «бурые», проще добираться до расположения противника, но тот противник, что обретался в непосредственной близости, пока не впечатлял.
– Гаунау в состоянии войны, господа, а Хайнрих – человек решительный и энергичный. – Хейл редко разделял общее настроение, будь то уныние или порыв. – Теперь жди неприятных сюрпризов.
– Сейчас нас ждет сюрприз приятный. – Айхенвальд потянул носом, и тут же из-за дома появился один из пяти бергеров, взявшихся приглядывать за трактирщиком и его домочадцами. Чтобы, чего доброго, не попытались спасти отечество при помощи крысиного яда.
– Такое мясо надо есть горячим. – Главное Хейл сказал, теперь пускай займутся обедом. – Считается, что пищеварение мешает работе мозга, но я так не думаю. Мы продолжим наш разговор чуть позже, за вином. Благодаря предусмотрительности полковника Смайса оно у нас еще есть.
– У нас есть даже два бочонка тюрегвизе, – напомнил Реддинг, – хотя я предпочел бы Уилера.
– Вы встретитесь с ним на перевале, – предположил Фажетти, вытаскивая нож. – Тюрегвизе пойдет к медвежатине, а сегодня мы едим всего лишь свинину.
– В здешних краях считают, что свиньи когда-то были медведями.
– Некоторые – без сомнения.
– Я давно подозревал, что Колиньярам пора менять герб.
– Фажетти, вы как скажете…
Чужой непринужденный разговор почти не мешал, как раньше не мешало бормотание ментора. Слышать, не слушая, он тоже научился в Лаик, вернее, понял, что умеет и это. Дома до смерти отца было слишком весело, чтобы пропускать мимо ушей хоть что-то, а вот в Лаик «учили» тому, что почему-то называлось изящной словесностью и еще более почему-то – историей…
– За наши будущие успехи, господа.
– И за неуспехи наших «хозяев»!
– Нет, господа, за то, чтобы успех Хайнриха сравнялся с успехами Фридриха!
Хороший тост, то есть не тост, толчок, которого Лионелю так не хватало с самого Альте-Вюнцель, когда Неистовый перестал служить Талигу и умчался огорчать тестя. Стол под деревом, жареное мясо, жующие черно-белые соратники никуда не делись, но Лионель слышал не застольный разговор, а доклад о понесенном поражении. Втором кряду. Он был мрачен и зол, он с трудом сдерживал рычанье, глядя на расфуфыренного придурка, которому за какими-то кошками отдал не худшую из дочерей, а зять сыпал множеством подробностей, маскировавших промахи и откровенную глупость. Горные бараны в Торке и те умнее…
– Горные бараны в Торке и те умнее тебя! – рыкнул Хайнрих-Савиньяк. Фридрих с готовностью принял вызов и принялся расписывать леность, нерасторопность и разгильдяйство гаунасских генералов, только и думающих, что о своих личных делишках да о выпивке. Этих генералов Хайнрих знал с детства, так что верить зятю и не подумал, о чем и сообщил. Зять оскорбился и встал в позу. Хайнрих позу обрисовал не только красочно, но и язвительно. Заодно высказал сожаление, что Кримхильде связана с таким бесталанным неудачником.
Фридрих нарывался умышленно, собираясь под скандал сорваться в Эйнрехт, но тут его зацепило крепко. Принц взбесился вполне искренне. Хайнрих послал родственничка в Закат, и злющий дрикс вылетел сперва из дворца, а потом и из Липпе. Он добился, чего хотел, – отъезд в Дриксен после столь теплого разговора был само собой разумеющимся, но трясло принца долго. Как и короля, с трудом вернувшегося к тому, от чего его отвлек нагрянувший зять. Подготовка к неожиданной дополнительной кампании в собственном тылу требовала спокойствия и собранности, и Хайнрих заставил себя плюнуть на скачущего в Эйнрехт напыщенного болвана и собраться.
Его величество взялся за дело сразу же, как получил известия о вторжении. Не обольщаясь способностями Фридриха и зная о слабости войск на востоке, король не ждал быстрых побед. Основные силы были заняты – дрались с бергерами. Требовалось время, чтобы собрать армию и на Савиньяка. Гонцы, отправленные с приказом «в бой не лезть», опоздали по милости взявшегося исправлять ор-гаролисскую незадачу петуха. Известия о поражении у Альте-Вюнцель пришли, когда Хайнрих ждал подхода войск с севера страны. Неудачу усугубляло и то, что фрошерам досталась изрядная часть запасов, сделанных для снабжения войск на границе.
Лионель-Хайнрих едва не скрипнул зубами, сочиняя письмо соседу и союзнику. Мол, племянничек ваш оказался не так хорош, как он сам о себе думает, и наделал дел, с которыми мне придется разбираться самому. Посему никаких подкреплений я против ноймаров посылать не буду. Я теперь даже против бергеров подкреплений не выставлю. Пока не разберусь с этим нахалом-южанином и не обеспечу безопасность собственных земель, все резервы пойдут на восток, а когда разберусь, тогда и посмотрим. Сейчас же вынужден ограничиться письменным выражением неизменной дружбы и верности, и то по причине занятости последним.
Ну а в отношении его высочества принца Фридриха – могу вам, брат наш Готфрид, только посочувствовать. И лучше не доверяйте ему командования даже мусорщиками… Да, именно мусорщиками и еще толстыми прачками! Маршал Талига с удивлением посмотрел на откромсанный его же ножом кусок свинины. Кусок воистину был достоин Хайнриха… Бывает же. Лионель поискал глазами хозяина. Гаунау стоял неподалеку, скрестив руки на объемистом животе, и смотрел на гостей. Без страха и без подобострастия.
– Любезный, – окликнул Савиньяк на дриксен, – я видел в главной зале портрет вашего короля. Я хочу его купить.
Бергерский походит на гаунау больше, но зачем дразнить людей сверх необходимого? С трактирщика хватит и временного отлучения от погребов и кухни.
– Господин, – сельская жизнь и пиво располагают к румянцу, – я могу… Могу уступить моего государя, только… если это не для колдовства… и если мой государь не будет унижен.
– Никоим образом не будет, – заверил верного подданного Лионель и улыбнулся.
Местные жители смотрели на талигойца с легкой оторопью. Вариты вопреки церковным канонам полагали Леворукого черноглазым, что было вполне объяснимо. Зеленых глаз по эту сторону Торки слишком много, чтоб их бояться. Видели б сии добрые эсператисты святого Адриана, как его рисовали при жизни!
– Сэц-Алан, принесите портрет его высочества Фридриха и велите подать еще вина.
Глава 4
Талиг. Хербсте. Печальный Язык. Придда. Восточная Гаунау. Гроге
400 год К.С. 22-й день Весенних Волн – 1-й день Весенних Молний
1
Под утро патрульные в плавнях спугнули собратьев Кроунера с дриксенского берега. За ними погнались, но без толку; что «гуси» заметили и заметили ли, осталось неясным. Кроунера никто не спугивал, но похвастаться особыми успехами малыш не смог. Дриксы были настороже, близко не подпустили, но, похоже, часть обозов убралась на восток. Пушки, впрочем, палили по-прежнему.
Берк полагал, что дриксы решили как следует подготовиться и назавтра от них надо ждать решительных действий. Полковник был готов как к схваткам на берегу, так и к обороне форта. Не терявший ни минуты Рёдер бодро заявлял, что, хотя со стороны реки укрепления сильно пострадали, стены, обращенные в другую сторону, в хорошем состоянии, и атаки с тыла до поры до времени отражать можно. При этом оба полковника очень хотели знать, что творится на том берегу; генерал хотел этого еще больше.
День, третий день бесполезного валяния, проходил спокойно, и это откровенно бесило. Спрашивается, за какими кошками Бруно пригнал к переправе дополнительные силы, если они никак себя не проявляют?! Ну вчера – ладно. Пока прибыли, пока разместились, ознакомились с обстановкой, выпили со старожилами, наконец… Но сегодня-то можно и вперед, в атаку, ан нет. Двадцать пять тысяч человек второй день толкутся на том берегу без дела. Ерунда какая-то!
Генерал рявкнул на лекаря, потом честно проглотил какое-то зелье. Не снотворное, за снотворное он бы убил, и коновал это уразумел. После обеда нога вела себя особенно гадостно, то и дело требуя изменить положение. Каждое движение сопровождалось резкой болью, постепенно ослабевавшей, но не прекращавшейся, будто стихающий до тоненького нытья крик. Жермон скрипел зубами, иногда ругался и пытался думать о том, что сейчас с его корпусом.
Начавшаяся кампания нравилась Ариго все меньше, Бруно казался все умнее, а фок Варзов все старше. Когда окно стало темно-синим, Жермон сдался и послал за полковником Приддом, но тот где-то шлялся, и Ариго догадывался где. Генерал помянул Леворукого и в несколько этапов, словно осуществляя серьезный маневр, отвернулся к стене, велев себе уснуть. Не спалось, он словно бы застрял между сном, явью и воспоминаниями; это было отвратительно, но бодрствующая часть мозга не спешила вмешиваться. Жермон осознавал, что почти бредит, только объяснение найденного Кроунером следа пришло именно в бреду, и генерал гнал себя в бред, как Кроунера на дриксенский берег. Он искал Бруно, а Бруно пытался застичь Вольфганга на марше. Начав удивлять и обманывать, «гусиный» фельдмаршал не собирался останавливаться. Когда что-то выходит, от него не отказываются; у Бруно вышло. Первый обоз – и дриксы на талигойском берегу. Второй обоз – там же большие пушки, те самые большие новые пушки, которые не рушат стены форта…
Жермон никогда не видел Бруно живьем и до этой весны о нем почти не думал. Зачем, если есть Рудольф и фок Варзов? Ариго занимался насущным и ковырялся в прошлых обидах. Теперь прошлое отцепилось, и вовсе не потому, что лишенный наследства гвардеец все же вернул родовой титул. И не потому, что Ойген принялся искать заговоры, а сестра – писать письма, просто стало не до обид.
Жермон цеплялся за Торку, годами делая вид, что ему все равно, но начинающаяся война вымела старье начисто. Ариго вспоминал о прежних глупостях, лишь видя Валентина. Будет несправедливо, если Придду испоганят молодость из-за ерунды. Именно так, потому что все, кроме нашествия, которое нужно остановить, – ерунда. Ариго рос в убеждении, что ничего хуже начала Двадцатилетней войны быть не может, но сейчас оказалось не легче, хоть их и не застали врасплох. И предательства не было, по крайней мере здесь, у Хербсте, а все равно приходилось отступать, и объяснение этому оставалось одно: дриксы сильнее, а фок Варзов начал сдавать…
– Он спит! – Шепот лекаря походил на шипенье пролившейся в костер похлебки. Говори коновал громко, Ариго вряд ли бы очнулся, но его всегда будили не выстрелы, а шорохи.
– Не сплю, – подал голос Жермон. – Что случилось?
– Мой генерал, гонец от Ансела.
