bannerbannerbanner
Два сфинкса

Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер
Два сфинкса

Полная версия

Глава IV

Неделю спустя, Леербах и профессор были уже на месте развалин Мемфиса и вечером расположились бивуаком у подножия большой пирамиды. Они приехали как будто для археологических занятий. С ними была палатка, араб, служивший проводником, и двое слуг.

И вот, после ужина они ушли в свою палатку, а арабы разлеглись у костра и заснули.

В это время Бэр и Ричард делали свои последние приготовления. Каждый из них захватил по связке крепких веревок, несколько факелов, и вооружился киркой и молотком. Взяли они с собой и копию с плана подземных галерей, которые, если план верен, должны были иметь весьма значительное протяжение, ввиду чего не была забыта и провизия.

В таком боевом вооружении они отправились в путь. Ночь стояла теплая, но когда они подошли к подножию сфинкса, взошла луна и при ее свете гигантский силуэт символического чудовища как гора вырисовывался на темной лазури неба.

Между лапами сфинкса, в то время совершенно очищенными от песка, видна была высокая каменная плита, принесенная фараоном Тутанхамоном IV в дар великому божеству Копри, которое явилось ему во сне, когда тот был еще принцем, и просило его расчистить песок, засыпавший его изображение.

Ричард и профессор тщательно осмотрели плиту. По плану здесь должен был находиться вход. Но как они ни разглядывали и ни ощупывали камень, сколько ни стучали молотками, пытаясь найти пустоту – все их старания были напрасны: плита была так плотно вогнана в камень, что, казалось, составляла одно целое с остальной массой.

После целого часа бесплодных поисков профессор бросил свой молоток и сел на песок.

– Слушайте–ка, барон! Вся эта история с подземельями одна только шутка, а мы с вами жертвы древней мистификации, – сказал он с досадой, вытирая свой вспотевший лоб.

Подождите! – ответил Рамери, который стоял, прислонившись к плите и, казалось, что–то глубокомысленно обдумывал. – Может быть, мы не так беремся за дело, как нужно. В указании, приложенном к плану, сказано, что надо последовательно стукнуть в различные буквы надписи, чтобы дать знать внутрь…

– О прибытии Рамери! – перебил его, смеясь, профессор и прибавил, вытирая глаза: – Вы забыли, мой дорогой друг, что этому указанию две тысячи лет и что мало вероятно, чтобы там ждали еще прихода Рамери, хотя бы и ставшего бароном Леербахом.

– Я не настолько тщеславен, чтобы надеяться на это, но может быть, последовательные удары в известном порядке приведут в действие скрытую пружину. Во всяком случае, раз мы уже здесь, нужно все испробовать. Дайте–ка мне молоток и прочтите еще раз заметку.

– Попытаемся! – ответил Бэр.

Он снова прочел заметку и помог Ричарду найти указанные знаки.

И в ночной тишине мерно зазвучали глухие удары молотка.

– Господи Иисусе! Мне показалось, что я слышал что–то похожее на звон колокола! – вскричал внезапно профессор, подпрыгивая от удивления.

Ричард ничего не ответил. Он тоже слышал отдаленный звон и его сердце усиленно забилось. А минуту спустя он вздрогнул и отскочил: плита сдвинулась с места и образовала узкий проход такой величины, что в него мог войти только один человек. С понятным любопытством вошли в него Бэр и Ричард и очутились в темном коридоре, по стенам которого не было ни живописи, ни надписей.

– Начало сделано; но как будем мы продолжать наш путь? Относительно второй двери в указании не говорится ни слова. Согласно плана галерея должна идти по прямой линии, а потом уклониться влево, – задумчиво заметил профессор, опуская фонарь на землю.

В эту минуту послышался легкий скрип. В глубине коридора открылась дверь, а на пороге ее появилась высокая мужская фигура в белом и с клафтом на голове. Неизвестный поднял факел, дрожащее пламя которого смутно осветило его бронзовое лицо.

– Кто вы, чужеземцы? Кого вы ищете здесь? – спросил он на языке, который профессор признал за древнеегипетский.

Но в своем волнении Бэр не нашед ни слова в ответ и только машинально бормотал:

– Аменхотеп… Рамери…

Однако, несмотря на лаконизм такого ответа, страж входа, казалось, удовлетворился им и сделал знак рукой следовать за собой. Затем он нажал скрытую пружину – и входное отверстие, через которое проникал снаружи бледный лунный свет, бесшумно закрылось, не оставив ни малейшего следа.

Леербах и профессор тревожно переглянулись. Они очутились в плену. Но как бы ни было рискованно их предприятие – отступать было уже поздно и они молча последовали за своим проводником. Вторая дверь закрылась так же, как и первая.

Теперь они шли по длинной галерее, такой же обнаженной и узкой, как и первая.

– Не находится ли здесь какое–нибудь тайное общество, масонская ложа или что–нибудь в этом роде, – подумал профессор. – Конечно, очень странно, что имена «Рамери и Аменхотеп» сохранили еще настолько свое значение, что благодаря им нас приняли, но ведь бывают такие странные случаи!

Если бы только можно было объясниться с этим субъектом на каком–нибудь языке; говорить по–древнеегипетски вовсе не интересно, особенно же, когда так взволнован.

Тем не менее, профессор осведомился, куда их ведут? Но тщетно повторял он свой вопрос на английском, немецком и даже арабском языках: таинственный проводник упорно хранил молчание.

– Очевидно, ему приказано не отвечать и притворяться ничего не понимающим, – проворчал Бэр.

Ричард до такой степени был поражен, что машинально шел за проводником и не был в состоянии даже размышлять.

Коридор круто повернул и они очутились в небольшой круглой комнате, довольно низкой, с толстой колонной посредине. Повсюду виднелись рисунки, сделанные яркими красками; но света было слишком мало, а волнение исследователей слишком сильно, чтобы они могли все внимательно осмотреть. Несколькими отрывистыми словами и выразительным жестом проводник приказал им сложить на землю все вещи, которые были с ними. Скрепя сердце, Бэр и Леербах должны были расстаться со своими веревками, молотками, факелами и прочим снаряжением; мешок с провизией остался снаружи у входа.

Когда все было сложено у стены, проводник зашел за колонну, но Ричард и Бэр даже не заметили, как он открыл дверь. Затем они стали спускаться по узкой лестнице.

Спустившись, по счету Бэра более чем на тридцать ступеней, они остановились перед золоченой решеткой. Когда проводник открыл ее, Бэр и его спутник увидели перед собой подземный канал, покрытый сводом. У подножия лестницы стояла выкрашенная в белое лодка. Высоко поднятая корма ее изображала сфинкса. На ней горел огонь распространявший яркий светг подобно электрическому, далеко освещавший стены, покрытые живописью, и гладкую поверхность канала.

Все трое вошли в лодку. Проводник взялся за короткие весла, и они поплыли. Туннель был длинен, и сколько они ни подвигались вперед, он по–прежнему уходил все дальше и дальше, теряясь из виду. Вдруг лодка остановилась у лестницы, выходившей словно из стены. Незнакомец причалил к ней, ловко взбежал наверх и нажал пружину, скрытую в рисунках стены. Открылся проход, в который видна была довольно большая, ярко освещенная комната. В комнате стояли ложе, покрытое шкурой пантеры, большой, раскрашенный, деревянный сундук, полки, заставленные различными ящичками и свитками, несколько стульев очень древней формы и два каменных стола. На одном из них стояли две амфоры и два кубка; другой – стоявший посредине комнаты, был загроможден манускриптами и какими–то причудливой формы инструментами. За одним из столов, склонясь над развернутым свитком, сидел мужчина в белой одежде. На голове у него был надет такой же клафт, как и у их проводника.

Трудно было определить его лета. Бронзовое лицо его было величаво спокойно. Когда проводник стал что–то говорить ему, он пытливо взглянул на Ричарда и его спутника, которые все еще сидели в лодке. Барон был бледен, как смерть. Его волнение было так сильно, что минутами у него темнело в глазах и захватывало дыхание. Бэр тоже был очень взволнован, но любопытство ученого заставляло его почти забывать все опасности этого странного приключения.

В эту минуту профессор напряженно прислушивался к разговору двух незнакомцев. Несомненно они говорили по–древнеегипетски, а профессор считал себя знатоком этого языка, и ни на минуту не сомневался, что мог бы сказать приветственную речь самому Рамсесу II. Теперь же, к глубокому своему унижению, он должен был сознаться, что он почти ничего не понимает. Из всего разговора он уловил только имена Аменхотеп и Рамери и понял, что именно имя мага и дало им доступ сюда.

– Послушайте, Леербах! – сказал профессор, наклоняясь к своему спутнику. – Я думаю – да простит мне Господь! – что вас здесь ждут, т. е. не вас, а Рамери. Очевидно, у них здесь нет ни часов, ни календаря, и они забыли, что со времени гонения на христиан прошло достаточно много времени.

Ричард не успел ему ответить, как человек, сидевший за столом, встал и сделал им знак приблизиться. Наши исследователи нерешительно поднялись по лестнице и вошли в комнату; в это время их проводник спустился в лодку, и дверь закрылась. Незнакомец окинул их внимательным, недружелюбным взглядом. Затем, отворив скрытую в стене дверь, он сделал им знак следовать за собой.

Все трое очутились в длинной и слабо освещенной галерее. По обеим сторонам ее тянулись ниши, в глубине которых смутно виднелись высокие, темные статуи.

Ричарду вспомнилось, что он читал в одной книге об оккультизме описание испытаний, какие древние гиерофанты заставляли выдерживать жаждущих посвящения. Но возможно ли, чтобы это потайное место могло сохраниться до наших дней?

Суеверный страх прокрался в сердце глубоко взволнованного Ричарда, который старался рассмотреть все окружающее его, но волнение ежеминутно заставляло его терять нить мысли. В таком–то нравственном состоянии он почти не замечал, как переступил порог бронзовой двери и очутился в сводчатой комнате, вдвое больше той, в которой они застали их теперешнего проводника. Яркий, но мягкий свет наполнял эту комнату, и нельзя было определить его источник.

 

Обстановка была почти такая же, как и в первой комнате. Как и там, посредине комнаты стоял каменный стол, за которым сидел мужчина в белой одежде.

– Аменхотеп! – сказал проводник.

Затем, указывая на обоих посетителей, он прибавил несколько слов, из которых Бэр догадался, что он говорил о Рамери и их неожиданном прибытии.

Ричард окаменел от удивления. Даже он понял что назвали Аменхотепа, имя которого до сих пор служило им пропуском и защитой. И сколько он на него ни смотрел, его ум отказывался признать в нем египетского мудреца, который, по словам рукописи и Альмерис, был его другом и покровителем со времен Амасиса и черты лица которого казались ему как–то странно знакомыми.

Человек, названный Аменхотепом, быстро встал и с загадочной улыбкой на устах удивленно взглянул на стоявших перед ним Ричарда и Бэра. На вид это был мужчина лет сорока с небольшим, с правильными чертами лица и острым, пронизывающим взглядом.

– Рамери! Это и ты, и не ты. Что это за чудак сопровождает тебя в таком же смешном, как ты, костюме? – спросил после минутного молчания египтянин, протягивая обе руки молодому человеку.

От волнения Ричард не мог говорить, да и понял он лишь дружеский жест, а не слова Аменхотепа. Но Бэр понял кое–что, и, выступив вперед, начал объяснять на ужасном языке, который считал за чистейший египетский, историю их прибытия сюда.

Аменхотеп, не сводивший глаз с Ричарда, рассеянно слушал галиматью Бэра. Вдруг он вздрогнул и, схватив руку Ричарда, вскричал на этот раз на латинском языке:

– Рамери! Ты успел перевоплотиться и явился ко мне, согласно нашему условию! Как я забыл время, работая здесь!

– Слава Богу! Наконец–то я слышу человеческий язык! Теперь нам можно будет объясниться, – перебил Бэр, радостно потирая руки. – Позвольте мне прибавить, уважаемый Аменхотеп, что прошло около двух тысяч лет с тех пор, как вы адресовали покойному Рамери любезное приглашение навестить вас здесь.

– Да, – прибавил Ричард. – По странной случайности в наши руки попал план, спрятанный в цоколе сфинкса. Мы явились сюда – я и мой друг – исследовать развалины и находим здесь живых людей, для которых, по–видимому, и времени не существует. Я забыл мое прошлое и знаю из него только беспорядочные отрывки. Но скажи мне, возможно ли, чтобы ты был Аменхотеп? Если да, то каким же чудом ты все еще живешь, молодой и полный сил? Каким образом века шли, а ты и не заметил их? Почему время не уничтожает или, по крайней мере, не старит тебя?

Загадочная улыбка скользнула по губам Аменхотепа.

– Кто считает время – тот считает остающиеся часы своей жизни! Это лентяй, который вечно ждет от будущего чего–то лучшего, чем то, что у него уже есть, а потому не ценит настоящего и вечно недоволен прошлым. Непостоянство человеческой мысли, несбыточные надежды, неудовлетворенные желания и создаваемые самим человеком напрасные мучения – вот те вампиры, которые гложут и пожирают его телесную оболочку. Тот же, кто устранит из своей жизни эти стимулы разрушения и взамен будет черпать из пространства вещества, способные поддерживать и возобновлять материю, из которой образовано его тело, может надолго сохранить плотский покров своей души. У нас еще хватит времени поговорить об этих важных материях! А теперь, добро пожаловать в мое убежище! Моя дружба, Рамери, принадлежит тебе, какое бы имя ни носила человеческая форма, в которую ты облечен. Я люблю твое «я», которое вечно! Оно глядит на меня твоими глазами и я всюду узнаю его. Что же касается друга, которого ты привел с собой, то надеюсь, он сделается и моим.

Аменхотеп обнял Ричарда, пожал руку Бэру и предложил им сесть. Незнакомец, приведший неожиданных посетителей, скромно удалился.

Аменхотеп стал расспрашивать, каким образом в их руки попала тайна входа в пирамиду, но его гости, видимо, были рассеяны и озабочены.

И действительно, Ричард был как бы подавлен всем случившимся и голова его отказывалась работать, а Бэр умирал от голода. К нему, благодаря его жизнерадостной и беззаботной натуре, вернулся весь его апломб, и он даже на свое необыкновенное приключение смотрел с хорошей стороны; со спокойствием вернулся и аппетит.

Аменхотеп точно прочел мысль археолога, встал и сказал:

– Не желаете ли вы подкрепиться, мой уважаемый друг? Оба вы, по–видимому, сильно истощены!

И он любезно проводил своих гостей в другую комнату, соединенную с его помещением длинным и узким коридором.

В этой комнате, освещенной тем же странным светом, был стол, а на нем две корзины с пирожными и фруктами, блюдо вареных овощей, мед и две амфоры: одна – с молоком, другая, с длинным горлышком, закупоренная золотой пробкой. Тут же стояло несколько кубков.

Бэр сел за стол и разочарованно вглянул на эти яства.

– Все это, благородный Аменхотеп, прекрасно, но мало существенно для такого проголодавшегося человека, как я. Кусок хорошего жареного мяса был бы более кстати, – заметил он, почесывая за ухом.

Аменхотеп улыбнулся.

– Такие грубые блюда не подходят к царящей здесь атмосфере. Тем не менее, в будущем я постараюсь лучше удовлетворять ваши вкусы. Теперь же удовольствуйтесь тем, что здесь есть, – весело ответил он.

Бэр со вздохом принялся за еду и в четверть часа уничтожил все, что стояло на столе, так как Ричард ни до чего не дотронулся, выпив только молока и кубок вина.

– Теперь ложитесь спать! Здесь в вашем распоряжении две постели. Об остальном мы поговорим после, – сказал Аменхотеп, уходя.

Не заставляя себя просить, Ричард и Бэр улеглись на пурпурных подушках. Они буквально падали от усталости и почти тотчас же заснули.

Проснулись оба свежими и сильными.

Вот так сон! Если бы три дня тому назад кто–нибудь сказал мне, что я буду так прекрасно спать в недрах великой пирамиды, на ложе, может быть современном Хеопсу, я плюнул бы тому в глаза, – заметил профессор, блаженно потягиваясь.

– Да, смело можно сказать, что наше приключение исключительное! Мы единственные люди, которые могут похвалиться, что говорили с человеком, прожившим около трех тысяч лет, – со смехом ответил Ричард.

Но вдруг он заволновался.

– Замечаете вы, профессор, что наше платье унесено, а вместо него положены полотняные туники?

– Черт возьми! А ведь это правда! И если мы не хотим щеголять в таком же костюме, в каком Адам прогуливался в раю, то нам придется вернуться к моде времен Амасиса, – весело ответил профессор, соскакивая с кровати.

С комичной важностью он надел плетеные сандалии и длинную полотняную тунику с короткими рукавами.

– Немного воздушно, но зато удобно и легко. Так как здесь нет дам, то я не нахожу неприличным этот костюм, – заметил Бэр, с самодовольным видом осматривая себя.

Одевавшийся с сосредоточенным видом Ричард поднял голову – и упал от смеха на стул. Действительно, толстая фигура профессора в этом необычном и примитивном костюме была донельзя комична.

Бэр сам весело смеялся. Затем, взглянув на своего друга, он вскричал:

– Какой у вас прекрасный вид, Леербах! Туника необыкновенно идет вам. Никогда еще не замечал я, как теперь, насколько ваше лицо подходит к египетскому типу. Вас прямо можно принять за фигуру, сошедшую с барельефа!

Наконец они были готовы и стояли в нерешительности, не зная, что делать. Уйти из комнаты они не смели. Кроме того, они не имели ни малейшего понятия о времени, так как лежавшие на столе часы остановились, и они не могли найти ключа, чтобы завести их. Потеряли ли они его или его унесли у них – это так и осталось тайной.

Приход Аменхотепа вывел их из затруднения. Они побеседовали, а затем два карлика подали завтрак, уже более существенный, чем накануне, так как в него входила великолепно приготовленная рыба.

Бэр был на седьмом небе и один уничтожил все блюдо, так как Ричард, хотя и совсем оправился, тем не менее не чувствовал голода и удовольствовался хлебом и молоком.

После завтрака деятельный и веселый профессор попросил Аменхотепа дать ему что–нибудь поучительное, чем он мог бы впоследствии воспользоваться для своей книги о жизни древних египтян и что осветило бы места, оставшиеся темными для археологов. В то же время, он в кратких словах изложил состояние современных знаний и цель, к которой он стремится.

– Мне кажется, что самое полезное, что я могу вам предложить, это изучение египетского языка, так как ваша вчерашняя речь была так ужасна, что я ничего не понял, – с тонкой улыбкой заметил Аменхотеп. – Поверьте мне и начните с этого. Я уже просил моего друга Менефта показать вам все, что осталось от наших древних святилищ посвящения и, в то же время, побеседовать с вами. Пользуйтесь же этим случаем! А теперь идем! Я отведу вас к нему. Подожди здесь, Рамери! Мне нужно поговорить с тобой.

Он скоро вернулся и увел своего гостя в комнату, где накануне работал. Посадив Леербаха за стол, он положил ему на голову руку и сказал:

– Смотри на меня! Прежде чем приступить к серьезному разговору, тебе необходимо вернуть воспоминание о прошлом и восстановить связь между астральным разумом и материальным мозгом твоего нового тела.

Ричарду показалось, что яркая молния блеснула из темных глаз мага и огненной струей пронизала его голову, причинив ему такую невыносимую боль, что он вскрикнул и упал без чувств.

Долго ли он находился в таком состоянии, он сам не мог сказать. Когда же к нему вернулось сознание, он чувствовал, что что–то странное происходит в его голове, смутно напоминая ему то впечатление, какое он уже испытал, когда призрак Валерии писал рассказ об их прошлом. Как и тогда, разные образы восставали в его памяти, но без того хаотического шума, как прежде. Как молнии вспыхивали воспоминания, группируясь в нечто гармоничное целое. Когда Ричард выпрямился, жизнь Рамери восстала перед ним во всей своей реальности, и подробности ее были так же ясны и хорошо ему знакомы, как и подробности его настоящего существования.

– Ну что, Рамери? Вспомнил ли ты свое прошлое? Вспомнил ли ты свой древний родной язык? – с улыбкой спросил Аменхотеп.

– Да, учитель! Ты совершил это чудо, – ответил Ричард, хватаясь за голову обеими руками и помимо своей воли говоря на языке древнего Египта.

– Тем лучше! Давай побеседуем! Для начала расскажи мне свою настоящую жизнь и обстоятельства, которые привели тебя сюда.

Ричард на минуту задумался, так как, с возвращением воспоминаний о прошлом, настоящее, казалось, побледнело. Затем он рассказал историю своей жизни, свою встречу с Альмерис и странные события, приведшие его в пирамиду.

– Альмерис – это та же Нуита и Валерия, – заметил внимательно слушавший Аменхотеп.

– Да, a Tea есть перевоплотившаяся Эриксо, – ответил Ричард.

Аменхотеп отрицательно покачал головой.

– Эриксо – здесь, близ меня. Это строптивая и непокорная душа. Роковая любовь к тебе увлекла ее, и я наказал ее по заслугам. Я люблю Эриксо, и это единственная моя слабость, победить которую у меня не хватает мужества. Так как Эриксо волновала меня и мешала мне работать, я усыпил ее, и она спит в нескольких шагах отсюда.

– Прости меня, учитель! Я не смею сомневаться в твоих словах, но позволь мне указать тебе на некоторые обстоятельства, – смущенно и нерешительно сказал Ричард. – Альмерис, так хорошо все знавшая, сказала мне, что Tea – никто иная, как Эриксо. Теперь же, когда ко мне вернулась память, я могу подтвердить тебе, что Tea – живой ее портрет.

Темный румянец вспыхнул на бронзовом лице мага, и брови грозно нахмурились.

– Пойдем и сейчас же убедимся! – сказал он отрывистым тоном.

По узкому коридору, которого Ричард еще не видал, они вошли в подземную залу, посредине которой он с изумлением увидел сфинкса, которого сам некогда изваял и который носил черты лица Рамери.

Аменхотеп прикрепил к стене факел и, поднявшись на цоколь, привел в действие пружину, скрытую в цветке лотоса.

Когда открылось отверстие тайника, оба они жадно наклонились над ним. Перед ними, покрытое серебристым газом, лежало тело женщины.

Аменхотеп сорвал покрывало – гневный крик вырвался у него. Эриксо казалась трупом, а между тем, несмотря на эту мертвенную бледность и на черные круги вокруг глаз, она была прекрасна. Нежная и прозрачная, как плащом окутанная длинными золотистыми волосами, она лежала, как воплощение мечты великого художника.

Глаза Аменхотепа пылали гневом. Он ощупал тело и сказал:

– Альмерис была права! Воспользовавшись ослаблением связи между астральным телом и материей, строптивая душа ее осмелилась настолько удалиться, что могла воплотиться в новое тело и тем самым порвать большую часть уз, приковывающих ее здесь. Еще немного усилий, и она окончательно освободилась бы. Но я не дам ей на это времени! Я заставлю эту предательницу вернуться в свою телесную оболочку, которая, к счастью, еще невредима, и научу ее слушаться своего господина!

 

Ричард молчал и не сводил глаз с Эриксо. Он сознавал одно, что даже в этой мертвенной неподвижности она в тысячу раз прекраснее и Tea, и Альмерис, и что опьянение чувств, которое эта женщина всегда вызывала в нем, снова начинает просыпаться.

– Учитель! – со страхом вскричал он. – Остановись! Дозволь мне уйти, прежде чем проснется Эриксо. Я человек слабый, а искушение тем сильнее, что она любит меня. Она может заставить меня забыть, что она твоя, и тем изменить благодарности, которой я обязан тебе за твое гостеприимство.

– Успокойся! – ответил Аменхотеп, кладя руку ему на плечо. – Эриксо опасна для тебя только тогда, когда близ тебя нет той, с кем тебя связывает чистая и неразрушимая любовь. Ее, эту другую, которую зовут Нуита, Валерия или Альмерис, я вызову из пространства, где блуждают тени, и дам ей жизненность. Ты будешь счастлив в ее объятиях, и образ Эриксо не будет иметь над тобой никакой власти. Итак, успокойся и доверься мне. Но прежде я хочу вернуть в это тело душу изменницы, которая думает, что может ускользнуть от меня.

Опустив голову, Ричард последовал за магом, который отпустил его, приказав ожидать у себя в комнате.

Ричард тотчас же заснул. Его разбудил голос Аменхотепа, который приказал ему следовать за собой, и оба направились в подземелье, где стоял сфинкс.

– Возьми тело и следуй за мной, – сказал Аменхотеп. – Сам я не могу нести его, так как оно уже окружено флюидом разложения.

Осторожно подняв стройное тело Эриксо, Ричард понес его за магом. Руки его дрожали, хотя ноша была очень легка, и если бы не ледяной холод членов, оставшихся гибкими, и не смертельная бледность, Эриксо можно было бы принять за спящую.

Они шли новой, незнакомой Ричарду дорогой, где галереи и коридоры перекрещивались, как в лабиринте, и вышли, наконец, в круглую комнату, освещенную пятью большими и высокими шандалами, в бронзовых чашах которых горел зеленый, как изумруд, огонь.

Посредине комнаты, на возвышении в несколько ступеней, стояло ложе, задрапированное черным. На материи, покрывавшей ступеньки, подушки и ложе, были вышиты какие–то неизвестные знаки и иероглифы. А вокруг стояло семь треножников, на которых приготовлены были уголья, сухие травы и куски смолистого дерева, осыпанные белым порошком.

– Положи ее на ложе и сними с нее одежды! – отрывисто приказал Аменхотеп.

Ричард молча повиновался. Казалось, он не имел уже больше своей воли. Одна тоскливая мысль: «Что он с ней будет делать?» – шевелилась в его наболевшем мозгу. Все существо его трепетало, когда он срывал последние покровы с тела молодой девушки.

В это время Аменхотеп снял с себя свою длинную, полотняную тунику, оставив один только полотняный пояс, опоясывавший его бедра.

– Стань там! – сказал маг, указывая Ричарду на один из масляных шандалов, к которому последний и прислонился.

Аменхотеп открыл большую шкатулку, стоявшую на ступеньках, и вынул оттуда жезл с семью углами, который заткнул за пояс, небольшой мешочек с красным порошком, который высыпал на все семь треножников, и, наконец, кубок и флакон.

Он наполнил кубок жидкостью из флакона; поднялся густой пар и послышалось клокотанье.

Осушив кубок, Аменхотеп вынул из–за пояса кусок мела и очертил им круг, заключив в него ложе, семь треножников и самого себя.

Ричард не сводил с него глаз и с ужасом следил за странной переменой, происходившей в наружности мага. Все тело его приняло красноватый оттенок, а под кожей его, казалось, текла уже не кровь, а огонь. Все в нем фосфоресцировало; пальцы источали лучи света; дыхание его стало похоже на огненные клубы. Тело его дрожало и трепетало, как в лихорадке, а каждое движение вызывало ряд пурпурных волн, исходивших из суставов и конечностей. Наконец, на всем, до чего он дотрагивался, оставались фосфоресцирующие пятна.

Схватив жезл о семи узлах, Аменхотеп потер его между ладонями. На конце жезла появилось пламя и в тот же момент вспыхнули все треножники, – каждый пламенем другого цвета. Все вместе они составляли семь цветов радуги.

Огненные языки, поднявшись, образовали род свода над неподвижным телом Эриксо, освещая его разноцветными лучами, ибо хотя они и соединялись, но не сливались воедино.

Тогда Аменхотеп мерно запел какую–то странную песню, которая то звучала могуче, то, замирая, переходила в легкий ропот. Жезл он вращал над головой, а другой рукой, казалось, указывал куда–то вдаль.

В эту минуту он был великолепен со своим фосфоресцирующим телом, с ослепительным пламенем, горевшим над его головой, и с выражением непоколебимой воли, светившимся в его взгляде.

Вдруг из–под ног Аменхотепа появился легкий дым. Земля дрожала, сильные порывы ветра со свистом потрясали стены комнаты. Охваченный внезапной слабостью, Ричард ухватился за бронзовый шандал. Свинцовая тяжесть разлилась по всему его телу. Он был точно парализован; но ясность ума ни на минуту не затуманилась, и он все видел и слышал с какой–то болезненной чуткостью.

Вдруг раздался сильный удар, и Ричарду показалось, что комната словно сорвалась со своего места, как дерево вырывается из земли, и завертелась с поразительной быстротой.

Комната, казалось, поднялась в воздух и со свистом пересекала пространство. Стены и потолок исчезли в сероватом сумраке, изборожденном молнией. Но тем отчетливее видны были тело Эриксо, лежащее на ложе под огненным сводом, и Аменхотеп, который похож был на статую из раскаленного железа. Не будучи в силах выносить ослепительного света, исходившего из этой картины, Ричард закрыл глаза.

Головокружительный полет через пространство все продолжался, но через некоторое время движение замедлилось, а затем совсем прекратилось. Тогда Ричард открыл глаза.

И тут он с удивлением взглянул на непонятное, представлявшееся ему зрелище. Одна из стен подземной комнаты исчезла и, как бы составляя ее продолжение, к ней присоединилась другая комната, роскошно меблированная в стиле Ватто. С потолка спускалась лампа под розовым абажуром, нежным светом озаряя мебель, обтянутую белой шелковой, затканной розанами материей, туалет, драпированный кружевами, с зеркалом в серебряной раме, с графской короной наверху, и кровать с вышитыми подушками, на которой лежала молодая девушка, видимо погруженная в тяжелый и беспокойный сон.

Сердце Ричарда перестало биться. Он тотчас же узнал эту комнату: то была спальня Tea, а там, за полуоткрытой дверью, находился ее рабочий кабинет. Сама Tea извивалась и стонала на своем шелковом ложе; а в нескольких шагах от нее стоял мрачный черный подиум, на котором лежало неподвижное тело Эриксо.

Ричард инстинктивно сознавал, что должно совершиться что–то ужасное, что Tea грозит смертельная опасность. Страх, жалость и любовь волновали его душу. Ему хотелось вскрикнуть, броситься к ней и спасти ее, но все усилия его были напрасны. Он не мог сделать ни одного движения; ни один звук не выходил из его сдавленного горла.

Состояние его не поддалось бы никакому описанию. Он думал, что задохнется в своем бессилии. Ричард видел, как Аменхотеп проник в комнату Tea, откинул одеяло, поднял молодую девушку и принес ее к ложу. Поддерживая Tea одной рукой, другой он сорвал с нее батистовую рубашку. Затем, вытащив из–за пояса нож, – лезвие которого словно сделано было из пламени, которое извивалось и метало искры, – он вонзил его в грудь Tea по самую рукоятку. Вытащив дымившийся нож, он погрузил его в неподвижное тело Эриксо.

Tea неподвижно лежала на руках мага. Из разверстой раны на груди ручьем текла какая–то странная, дымящаяся, похожая на кровь, красная жидкость. Аменхотеп поднял свою жертву так, чтобы этот живительный поток падал на тело Эриксо, которое скоро приняло нежный розовый оттенок, тогда как тело Tea стало походить на труп. Когда это истечение окончательно прекратилось, Аменхотеп приложил свой нож плашмя к ране, и кожа вновь стала совершенно целой. Уничтожив следы раны и на теле Эриксо, маг бросил на кровать тело Tea. В ту же минуту черное, но прозрачное покрывало разделило обе комнаты, как бы стена из темного стекла.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22 
Рейтинг@Mail.ru