Velikaya Lives
Огонь и Я
Эта защитная сила Великого Огня пришла в мир, чтобы сбалансировать отношение людей и всех живущих на планете существ, как друг к другу, так и к планете Земля, и их телесные формы, которые в силу своего нежелания развиваться, совершенствоваться, эволюционировать…, осознанно нарушают Вселенский закон, – самоуничтожаются.
Осознав все и став осмысленным, человек растет интеллектуально, задумывается о экологии природы, экологии своего тела, экологии своей Души. Он оборачиваясь назад, ужасается тому, как жил, осознает глубину своего нравственного и духовного падения, и осознав, стремительно начинает менять эту реальность. Впредь, он с благодарностью относиться к Земле на которой живет, перестает безмерно потреблять ее ресурсы, начинает возделывать ее, тем самым усиливая свой посыл любви для всей Вселенной и наслаждаясь каждым мигом, каждым мгновением жизни на прекрасной земле, которую сам для себя же преображает.
У прозревшего человека преобладает огромное желание творить добродетель, как по отношению себя, так и в отношении к другим, тем самым проявляя потоки любви в высоком свете совершенства.
Забота о своем теле, у прозревшего, проявляются желанием соблюдать тело во внутренней и внешней красоте, которая приобретается при правильно выстроенном питании и физическом труде.
Душа человеческая наполняется источником новых знаний, проявляющихся в чистом эфире.
Основным источником питания для него являются живые дары природы и продукты пчеловодства: мед, перга, пыльца, прополис…, которые несут огромную помощь для тела человека, лечат организм, очищают, защищают, помогают эволюционировать, потому, что, в этих продуктах пчелами заложена великая энергия жизнедеятельности, труда, правильного понимания устройства мира и своего пространства.
Преображаясь, человек учится сублимировать солнечную энергию, и ему ее хватает для питания организма.
Каждому человеку необходимо свое место на природе, свой кусочек земли. Соприкасаясь с землей, человек облагородит ее насаждая деревьями, цветами, плодами…, тем самым для себя извлечет пользу, нальется мышцами, окрепнет.
В таком взаимном союзе земли с человеком, планета Земля похожа на Рай.
Так же, человек обязательно должен следить за внутренним очищением организма, проводить в нем генеральную уборку, избавлять свое тело от лишних жителей, бактерий, паразитов.
Когда люди по всей планете наблюдают в небе якобы бой Неопознанных Объектов, и видят поражение одного из них, то, они становятся очевидцами того, как огни Эгрегора Капсул Справедливости погрузили в свою очищающую огненную оболочку другой Эгрегор некой определенной структуры, и начали его форматировать.
Таким образом, в поле Эгрегора Капсул Справедливости погружены все Эгрегорные субстанции порожденные коллективным мышлением, они проходят очищение Огнем. Таким образом, все пагубные программы обедняющие человеческую Душу: Ложь, лицемерие, жадность, пьянство, разврат, зависть…, обналичиваются и распадаются.
Находясь в огненной изоляции, Планета Земля также сама защищает себя, избавляя свое тело от негативных явлений, всевозможных сущностей, деградирующих личностей, всех низменных энергий существующих на ней. Так же, Земля воспротивилась потребительству человеком своих недр, и воровства ее границ. Все, что поделено странами посредством обмана, она возвращает себе.
Так же, как и температура тела человека поднимается при выгорании установленных в него чужеродных программ, температура Земли на время прохождения карантина значительно повышена и это влечет за собой природные катаклизмы. Так же будут повсеместно наблюдаться красные туманы, скрывающие эгрегоры проходящие этап очищения.
И дрожит разгневанная на человека Земля, всколыхивает воды своей силищей, разверзается небо огнем очищающим, потоки лавы покрывают землю выжигая нежить, и вопят и лезут гады из всех потаенных щелей, из всех своих вырытых нор.
– «Как же в этой ситуации спасти Мир?» – Спросит человек, и я могу ответить так: – Чтобы спасти Мир, человек сначала должен спасти себя, очистив от всех низменных качеств свою Душу, и чем скорее и осознаннее человек к этому понятию придет, тем быстрее успокоится природа.
Обновленное человечество живет новыми знаниям, Заветами рассказанными самой планетой Земля, и страж над исполнением этих Заветов отныне осуществляться огнем, мгновенно реагирующим на снижение энерго частот.
Следуя этим вновь принятыми для себя законам, живите люди в любви и благосостоянии, думая в первую очередь не о себе, а о целостности и гармоничности окружающего мира. Раскрывайте в себе свой стержень Духа, генетический код которого в вас превалирует, просыпайтесь и наполняйтесь объемом таких качеств, как щедрость, милосердие, доброта, сострадание, любовь, благородство, трудолюбие, и у каждого человека будет только столько благ, сколько света он взращивает в своем сердце.
Людей, которые осознанно отказываются совершенствоваться, или, в силу неспособности биологической формы к принятию высоких энергий, привыкших существовать только на энергиях грубого плана, – очень много. Добровольный отказ пройти трансмутацию, перестроиться к принятию и последующему излучению энергий сподвигающих человечество развитию, приводит их тела к развоплощению, их физические оболочки не выдержав потока высоких энергетических волн, исчезнут с плана земли, песком рассыпаясь у ног БогоТворцов.
Так сама природа меняет свои замыслы, обновляя сама себя.
Шары похожие на молнии. Смерть Дракона
Газообразные, похожие на шаровые молнии – огненные сгустки, не спеша поплыли по небу. На своем воздушном пути, они словно надувные мячики, играя, подпрыгивали в пространстве то в разнобой, а то, размножаясь множеством горящих точек и выстраиваясь в длинную цепь, моментально замыкались кругом, словно двигались по небу хороводом.
Но вот, шары остановились, замерли, почуяв вблизи энергию, способную их подпитать. Неподвижными фонарями они застыли на темном покрывале ночи. Мгновение спустя, определив источник излучения, огни ожили, хаотично задвигались и быстро устремились к источнику негативной энергии. Зависнув у небольшого холма, они вслушивались в пространство, улавливая, словно сигнал к действию – импульсы энергий. Их окрас из светло желтого, золотистого оттенка, становился цветом раскаленной лавы. Шары сильно пульсировали, реагируя на темные нити негативных энергий витающих над холмом длинными черными тенями.
Шары быстро закрутились и от сумасшедшей скорости, электрические разряды начали исходить от них, микро молниями обстреливая холм.
Удлиненными огненными шипицами молнии шли вглубь возвышенности, словно острыми раскаленными иглами насквозь прокалывая ее. В местах проколов, земля выпускала странный дым, излучающий неприятный запах пропавшей рыбы.
Поднялся, завыл сильный шквалистый ветер. Запах гари пошел от земли начинающей тлеть. Звериное логово излучающее низкие частоты энергий – горело.
Дикий трубный рев раздался из глубины недр, глухим эхом покатившемся над землей. Почва над холмом взорвалась изнутри, под натиском широкой спины огромного, чудовищных размеров дракона, который выскочив из образовавшейся расщелины разверзшейся земли, быстро побежал в сторону, спасаясь от нападения, и быстро перебирая крупными перепончатыми лапами с железными наконечниками когтей на них.
Сбивая гигантским пупырчатым хвостом – огонь, охвативший его, дракон, с силой бил им о землю, бороздил ее шипицами хвоста и земля содрогалась под этими ударами так, что давала далеко тянущиеся трещины и осыпалась сильнейшими обвалами.
Огни сбитые с туловища животного, падая на землю, поджигали пожухлую траву, и она горела так, будто бежала огненной дорожкой за мелькающими стопами пылающих ног Дракона.
Из раскрытой зубастой пасти мечущегося в агонии существа, вместе с пеной, слюной и огнем, вырвался хрип. Дракон дымился и будто горел изнутри. Внутренний огонь светился сквозь каждую раскаленную чешуйку, покрывающую его и от этого, дракон казался прозрачным, алым, как раскаленная стеклянная статуэтка, только что вынутая из печи. Его обожженная кожа вздувалась, лопалась и истекала огненной жижей.
Дракон взвыл от невыносимой телесной боли, и его вопль раскатистым эхом раскатился по простору. Он злобно сверкнул слезными, кровавыми зрачками глаз, окидывая отчаянным злым взором свои владения. В последний раз осматривая их, размашисто взмахнул мощными перепончатыми крыльями, поднявшими его огромную тушу в небо как пушинку, и, полетел.
Горящие плазменные шары, преследуя дракона, дружной стайкой огней, устремились за ним следом, продолжая атаковать его электрическими разрядами огненных, лазерных стрел.
Взмах, взмах, еще раз последний ослабевающий взмах крыльев, и, в считанное мгновение, исчезая красным пыльным облаком, побежденный Дракон, рассыпался пеплом по ветру.
…Огни стали ярче, крупнее. От множества полученной негативной энергии, их стало значительно больше, и они, похожие на движущиеся шаровые молнии, суровыми стражниками закона подобного огню, не спеша поплыли по небу, встречая утреннюю зарю нового дня.
Сон Велуши
Велуша крепко спала, раскинув в стороны руки по своей, похожей на цветочный луг – постели, а маленький пучок привезенной из экспедиции травы, стоял фито композицией в небольшой фарфоровой вазочке на прикроватной тумбочке, как памятный сухоцвет дарованный Алтаем. Он излучал очень тонкий, нежный, еле слышимый в пространстве эфирный аромат, вызывающий через вдыхание, психогенную галлюцинацию в сознании Велуши.
Будто далекими отзвуками до спящего сознания женщины, донесся грохот снежных обвалов, раскаты грома, гул и усиливающееся эхо гор. Эти звуки природы наполняли ее сон временем, проведенным в экспедиции, и видела она во сне то невидимое, и слышала то неслышимое, что возможно прочувствовать лишь внутренним зрением, основанным на работе подсознания человека, которое посылает ему сигналы в физический мир через сон. Полет мысли Велуши и сила ее энергий были безграничны.
Образ единственного возлюбленного мужчины, как наяву, возник перед ней. По телу Велуши побежали огненные проблески, светом наполняющие сердце. Внутри себя она услышала голос Бабыргана.
– Велуша, Велуша…
– А, – откликнулась она. Ее тонкая эфирная субстанция Души искрящейся дымкой поднялась над телом, прошла сквозь одеяло, встала и, не зная куда двинуться, застыла у кровати белым облаком.
Прислушиваясь к ощущениям, Велуша обхватила голову руками, пытаясь привести мысли в порядок.
– Великий Бабырган зовет меня, я слышу его в глубине сердца – это зов гор, – сонно прошептали женские губы.
Тихо двигаясь по коридору прихожей, опираясь о стены, она ощутила под своими ладонями шероховатые срезы скал. Горы, повсюду вкруг нее были горы.
На ощупь, с трудом дойдя до рабочего кабинета, она подошла к письменному столу, шаря по нему руками, нащупала тумблер светильника и надавила кнопку. На стол, заваленный географическими картами, макетами и схемами, полился мягкий, приглушенный свет. Велуша положила руку на карту и громко прокричала.
– Огромная сила притяжения гор подхватила меня безграничным потоком фантазий, и, покорившись великому зову, я отправляюсь в путешествие, навеянное Вселенной.
Круговорот огненных вибраций пошел от карты, заполняя энергетическими волнами пространство комнаты. Все задрожало, словно множество мелких подземных толчков в одночасье сотрясали землю. Сильные пламенные потоки, набирающие свечение, образовали посреди комнаты искрящийся вихреобразный портал, закрутивший в воронку окрыленную Душу Велуши, и она, взмахнув руками, словно птица, вылетела из комнаты через окно, и полетела над простором гор. В этом полете, она действительно ощутила за своей спиной расправленные крылья и преодолев огромное расстояние, словно знала заранее конечную точку своего пути, сложив их, стрелой пикируя вниз, приземлилась в ущелье Синюхи.
Велуша тихо прокралась в закиданную валежником пещеру, нашла там тайник Гора и извлекла из него старинный фолиант рукописного текста.
Положив на кожаный переплет свою ладонь, она в полутьме пальцами прощупывала вытесненные буквы названия книги и, перебирая тоненькими пальчиками, стала бегло пролистывать страницы, буквы на которых светились неоновым морозным огнем. От понимания смысла информации, хранящейся в книге, ее глаза расширились, а рукопись, находясь раскрытой в ее руках, будто начала оживать. Прямо из книги в нутро пещеры, полился зычный, раскатистый, холодящий все нутро – женский смех. Из книги вырвался снежный столб закручиваемый вихревым потоком, завыл, заплакал и понесся наружу.
Снежинки порхали на книжных листах, и в этой замяти кружились густые снежные облака, с которых летели крупные, похожие на пух – белые хлопья. Одновременно вспышками вырывались со страниц разряды молний и освещали темное пространство пещеры.
В просветах на странице книги виднелось лицо разгневанной Вьюги. Она взмахом рук гоняла снежные облака, выхватывала их из неба и сталкивала друг с другом.
Велуша перелистнула страницу. Из верхнего угла, давно пожелтевшего от времени листа, к центру разворота книги полетела снежная точка, быстро нарастающая в размере. По мере приближения точка приобрела женское очертание лица, которое высунулось наружу.
Хрусталики граненых глаз Вьюги, стеклышками блеснули в полутьме.
На миг замерев, Вьюга внимательно посмотрела в глаза Велуши, по зрительному энергетическому каналу, проникая вглубь души. Ее что – то раздражало, и она попыталась высунуть из книги руки, схватиться ими за книжный разворот и захлопнуться обложками фолианта, но ее пальцы всего лишь проскользили ногтями по листам, оставляя след царапин. Вьюга, злобно расхохотавшись, снова отдалилась, а затем вновь полетела вперед, при этом, вся она из книги вырваться не могла и своими ногами, словно утопала в ее глубинах.
Вьюга угрожающе выставила перед собой руки, и из широких рукавов ее плаща вырвались ледяные стрелы – пики. Остроконечными углами вылетая из книги и ударяясь в каменистую стену, они рассыпались на мелкие осколки и сыпались к Велушиным ногам кубиками льда. От неожиданности Велуша закричала и испуганно захлопнула книжный переплет. Видение исчезло.
Выбежав из ущелья, будто за ней кто-то гонится, крепко прижимая фолиант к груди, Велуша, стоя на краю обрыва, широко расправила крылья и воспарила.
Искрящейся невесомой дымкой Душа Велуши влетела в окно своей спальни и, положив фолиант под подушку, наклонившись к Велушиному уху, прошептала:
– Я для тебя, кое что раздобыла, такую тайну разнюхала, такое узнала, о чём пока ещё никто ничего не ведает, а мне не терпится – страсть как хочется всё тебе рассказать… Только ты, пожалуйста, никому не говори, что эту историю узнала от меня, пусть это будет нашим с тобой секретом, а если уж кто сильно будет дознаваться, откуда, мол, ты это знаешь, просто ответь: «Сорока настрекотала!»
Договорились?
Тогда смотри, земля полнится слухом, есть гора на Алтае, названием, – Белуха…
Тонкая субстанция Велушиной Души вошла обратно в свое тело, и Велуше стал сниться навеянный ее «Я», побывавшем в астральных проекциях, необыкновенно красочный сказочный сон – Белогор.
Когда будет найдена надпись Д. М.
И древняя пещера светильником осветится,
Закон, Король и Принц Павлин пройдут испытание,
Павлинья Королева и Филин под одной накидкой.
Великий Пророк – Мишель Де Нотр Дам
Белогор
Эти сказы давно мной увидены
В снах глубоких ночами зимними,
И теперь поведать мне хочется сны,
Которые стали вещими.
Дело было там, где хребет из гор искривился своим позвоночником, под снегами тяжёлыми, мёртвыми изогнулся своими костищами, будто каторжник, с ног валящийся, словно сил не хватало, не мог держать больше грузных тех вековых оков. Он, бывало, вздохнёт обессилено, из последних сил поднатужится, распрямит свои плечи, расправится, от усталости избавляясь, – так, чтобы кости в спинище хрустнули, позвонки, хрящи, жилки, суставчики, передёрнувшись, шевельнулись все.
И идёт тогда зыбь, пробегает рябь, дрожь проходит от холки до копчика. Сразу дым пеленой поднимается… Трубку курит Горыня невидимый, не в затяг совсем – так, пошалиться, выпуская дым створожившийся, что клубами летит, извивается из кольца в кольцо, ходит вкруг горы белым облаком, да барашками кучерявыми прыгает дымок по откосам скал, летит кубарем да за валом вал.
Ну а коль великан затянувшийся невзначай дыхнёт не в ту дыхалку, перхота нападёт – гулко бухает, в кашле том громовом, оглушительном – кха-кха-кха! – нутряк выворачивает, да никак не может отхаркаться.
Сыплет с гор тогда снег лавиною, весь булыжником перемешанный, ходит всё ходуном, содрогается, так гудит-свистит, будто стонет плеть вдоль спины, ни пред кем не согнутою.
Там у самых подножий великих гор белоснежною тьмою схоронены тайны, кои давно уж раскрыть пора, да никто ещё не посмел пока, даже рта открыть не отважился.
Вот и я говорю их с оглядкою, страхом – тем, что тенями ветвистыми в сумраке ночи на тебя ползут и на кожу дрожью кидаются, мурашами большими по ней бегут. И от ужаса темя колется, волоски на затылке шевелятся, дыбарем поднимаются… Жуть такая, что встанешь как вкопанный, хочешь заорать, а кричать невмочь: тяжелеет язык, наливается, будто то не плоть, а свинец во рту; кое-как прохрипишь – хрип тот глотку жмёт, как клешнёй её перехватывает.
Вам признаюсь: мне трепетно, боязно тайны той вековой отворить затвор, вдруг меня да увидит, услышит он – сторожила тех необъятных гор.
В бытие своем спрятан крепко он, точно волк, от стаи отбившийся, жизнь ведёт человека-отшельника старый-старый шаман Белогор.
Он живёт на такой высоте большой, куда даже след зверя дикого – и того никогда добрести не мог. Застывал зверь у этих высоких скал, ледяной колотушкой с них скатывался. Что уж зверь, если птице – и той не дана сила крыл к высоте той подняться.
Белогор в снегу ход-лазеечку протоптал к горе. Лабиринтом она извивается да к его норе. Занавесил он шкурой медвежьею узкий вход в своё обиталище, и висит мордой вниз мохнатою, зыркает пустыми глазницами, выпустив клыки угрожающе.
Обжился шаман там, да уютно так: из бревна сосны сколотил лежак, щели мхом забил, корой тонкою да поверху накрыл суконкою. Смастерил себе печку-каменку, пылко-рьяную, жгучую, жаркую. Как растопит её – горячо печёт, огонь в топке ревёт, извивается, докрасна камень раскалит, тот аж светится, изнутри горит. Стоит пекло, жар – хоть в тайгу беги иль скидай портки – голяком ходи.
Стены каменны поувешаны всякой снедью шаманской да утварью: там и выползни на крючьях висят, костяки, клыки да пучки из трав…
Он пещерою, будто гортанью, скрыт, будто бы кадык в полости сидит.
И настоль Белогор изучил гор нутро, что вслепую проходит все впадины, все ходы подземные ведает. Этим он порой и забавится: руку вытянет, ею поведёт, позажмурит глаза да вслепую идет. Явно зверь в темноте – движется на слух, ходит нос ходуном, обостряется нюх. Тайники обходить он большой мастак: ни на миг даже не остановится, не запутается ни на шаг.
За века так с горами сроднился весь, что не только он сторожит хребет, а и сам хребет за шаманом след заметает, вильнув своим копчиком.
Дорожит тем шаманом великий край, дорожит им, как стражем всех гор, Алтай.
Белогора лицо – цвет земли в лютый зной – точно в засуху пообветрилось, будто пылью дорожной припудрилось, испещрилось всё мелкой трещиной да морщинками, яко тропами, пролегло вкруг глаз диким множеством – хоть года по ним, хоть века считай.
Сложен крепко он, ни отнять ни взять, сказать «сажень в плечах» – ничего не сказать. След босой ноги, что ни говори, если мерить рукой, на ладони три. Нет, соврала, четыре или даже пять, ну а ростом – два-три человека взять.
Что уж там скрывать-приукрашивать: хоть и жира в нём ну ни капельки, в стороны мослаки торчат, весь поджарый, ядрёный да жилистый, время всё же сумело, своё взяло – кожа дряблая вся, пообвисшая, бородавкой поганой побитая. Такой древний, что не познать, сколь ему – может, триста, а то и четыреста, а скорее всего, ну ни дать ни взять, все пять сотен есть долгих зим и лет.
Обрамилось лицо длинной паклею, култышами большими свалявшейся, до того, что порою и не разберёшь, то ли волос седой, то ли изморозь обвилась, заплелась, перепуталась да косицами тонкими, длинными, поползла с чела змейкой белёсою вдоль костлявых скул и в бородушку, а с бородушки на два жгутика раздвоилась.
Глаза юркие ястребиные тёмным угольком зорко зреют вдаль. Глянут глубоко – на аршины вниз луч из глаза бьёт, нет ему границ, прошибает так – недра все видны в глубине земли, все припасы её и гробницы…
Если в небо поднимет зрачки в кой раз, милями летит, будто сам вспарил телом, в облака и до самых звёзд, даже выше них, в сотни лет назад, тысячи вперед…
А случись повстречать двуногого, что судьбу пытать в горы подался, – зыркнет вострогом глаз в человека того, луч колючий летит, будто молния, прямо зрит в нутро, до углей прожжет.
Хоть младой, хоть старик – слихорадится, от испуга что пёс ощетинится, сущность оного видит Белогор полностью насквозь. Взглядом мысли того пошевелит все – от малой до великой извилины, чисто всей пятернёю костлявою по кумекалке лазает-шарится, пальцем скрюченным мозги трогает. Бедный сразу забудет, как звать его, а коль пьяный, мгновенно протрезвится, глаза выпучит, онемеет весь, столбняком стоит будто вкопанный. В страхе этом мгновенно скукожится, ноги складнем в коленях сгибаются, будто острой косищей подкошенный. К земле низко башкою клонится под незримою страшною силищей, что за холку схватила и книзу гнет мозговницу звериною хваткою, ровно вошь к ногтю прижимая её.
Человечишка весь подрагивает – так в грудине бьётся ретивое, что потницею покрывается, понимая: пришла падучая, потроха все наружу вынула.
Вот однажды в кой веки схворнул шаман, тяжело ходил, кое-как дышал, стал хиреть с каждым днём, изнемог совсем, извела его хиль – смотреть не на что: весь кряхтит, скрипит, что замшелый пень, еле ноги таскает, шаркая.
А злой недуг похлеще, чем батог, бьёт, ломота ему все суставы гнёт, кости вертит, как будто чудовище подрывает шаману здоровьище.
– Что ли, дух с тела рвётся? Подняться сил нет, – Белогор обречённо вздыхает, и в бреду ему чудится, будто бы он заживо замерзает.
Пробирает мороз аж до самых костей, не найти Белогору спасенья… Или нет, изворотливый ум разве даст околеть? И шаман, не вставая с постели, в печь наотмашь кидает поленья.
– Ох… – лишь стонет шаман, – стынет сердце в груди, хоть персты склади, даром пропади.
Донемогся так, что и свет не зрит, сам врачует себя – голодом морит… Сушит брюхо своё, на измор берёт, а поправа к нему так и не идёт.
Уж с десяток дней иль чуть более лёжкой он лежал в своем лежбище, шкурой козьею замусоленной плотно-плотно в ознобе укутавшись. Слушал с улицы ветра пронзительный вой, что как бешеный носится этой зимой, в стены пялился да кряхтел, стонал, в бороде рукою блоху гонял… А она то в башку, то в штаны шнырнёт, да так больно его за бока грызёт, не даёт поболеть, тихо полежать… Шаман чешется, порываясь встать.
Отсморкался шаман, сплюнув на пол слюну, погонял язык, облизнув десну, потянулся, кой-как из постели встал, сунув ноги в пимы, взад-вперёд пошагал. Поразмялся в суставах, все кости потёр, постучал об уступок пятки, руки в стороны – и туда-сюда на спине посводил лопатки. Опосля почесался, зуд пытаясь унять, да проворней, живее блоху стал шпынять. Шустро руки мелькнули, исчезнув за ухом, быстро в этой погоне скользнули на брюхо, по подмышкам, по шее – и он её хвать! Наконец-то сумел он блошину поймать!
– А-а-а-ах, попалась? – блоху он фалангой прижал. – Ну и кто здесь хозяин? – хитро щурясь, сказал.
Пальцами блоху покатал слегка и на печь понёс – пошмалить ей бока.
Слабо чмокнуло тельце багровое – и исчезло в огне насекомое.
Белогор вздохнул, вроде как ожил, заурчали кишки, голодать нету сил. Дотянулся к сушонке, чтоб гриб с неё снять, стал мусолить его, шляпку дёснами мять. В печь дровишек подкинул, взял пустой котелок, снег пошёл зачерпнуть, чтоб запарить чаёк, да пока снег варился, а он его ждал, из ноздрищи в ноздрю ноготь пальца гонял. Потом швыркал отвар из целительных трав да чубук теребил, меж зубами зажав. Вечер тянется долго, шаман всё бодрит. «Вот ещё день в копилку», – сам себе говорит.
Так провёл он всю ночь, утро, следующий день, а ему… как сказать… ну не то чтобы лень, просто как-то ослаб, где-то смысл потерял, сам с собой говорил, сам себе мозговал… В одну точку смотрел, теребив рукава, ощутил, как от мыслей болит голова. «Ух, устал от тяжёлых навязчивых дум, а зима ошалела – какой колотун…»
Серое жилище шамана наполнял трепещущий свет отбрасываемого от печи огня, но, несмотря на жаркое пламя, пещера начала промерзать, покрывая стены изморозью. Серебристый иней полз по стене и блестел подобно сильно искрящейся алмазной крошке.
Белогор смотрел на стену, на растущие по ней морозные узоры, понимая, что что-то надо предпринимать: небывало холодная зима выдалась в этот раз, и если так будет продолжаться, то можно и совсем околеть.
Большим, почти во всю фалангу, лопатообразным ногтем Белогор провёл по узким обескровленным губам, которые ввалились в полость рта, плотно очертив наполовину обеззубевшие дёсны, и, широко разинув ртище, похожий на звериную пасть, скользнул туда пальцем.
Какое-то время он усердно ковырялся в прогнившем корешке зуба, пока не добыл оттуда частицу сушёного гриба, которую у него никак не получалось извлечь. Белогор поднёс палец к лицу, рассмотрел крошку и другим пальцем, будто щелчком, сбил её с ногтя. Кусочек гриба полетел к другой стороне пещеры и прилип на стену, незаметно вписавшись среди крупинок поблёскивающей руды. Ещё долго Белогор сидел на краю своей лежанки, смотрел на огонь и думал, думал, думал…
Ветер за стенами протяжно завывал будто пес.
– Бр-р-р, собачий холод, – поёжился шаман. – Дуборыга стоит, что не высунешь нос, нестерпимо кусается нынче мороз. И лютует зима, совсем озверела, надо срочно узнать, в чём же может быть дело.
Белогор решительно рывком поднялся с постели; доски под ним, распрямившись, облегчённо скрипнули.
Лицо шамана было напряжено и серьёзно.
Он быстро натаскал снега в котёл, растопил его, обмылся, надел лучшие одежды, приготовив себя к колдовскому обряду – камланию.
После нескольких минут напряжённого молчания, в котором он мысленно настроился на обряд, шаман взял в руки уже долгое время скучающе висящий на стене бубен и, сосредоточившись, с размаха ударил в него колотушкой. Тонкая лошадиная кожа, натянутая на большом круглом ободе, прогнулась, взвыла от удара, застонала, заплакала, наполняя пещеру вибрирующим гулом, эхо которого приглушённым раскатом ползло вглубь каменистых стен. Казалось, что сквозь всю гору просочились и эхом понеслись отзвуки этого плача.
Ещё, ещё, ещё раз Белогор занёс деревянную колотушку… а потом стал тихонько, постукивая, перебирать по светящейся прожилками мембране сухими костяшками огрубевших, потрескавшихся пальцев, извлекая звук, чем-то схожий с отдалённым цокотом копыт.
Маленькие железные колечки, попарно подвешенные в ободе бубна, задевая друг друга, мелодично задребезжали колокольчиками.
Шаман, вздрогнув, передёрнулся всем телом, как будто через его нутро молнией прошёл сильнейший электрический разряд, который сводил судорогой мышцы, и, как-то угловато задвигавшись, судорожно дёргаясь, затанцевал, сливаясь хаотичными движениями с льющейся песней бубна. Во время танца шаман умудрялся постучать в стонущую мембрану бубна и локтем, и головой, и заострившейся костлявой коленкой.
Чок-чок-чок… – быструю дробь начали отбивать металлические накаблучники, прикреплённые к подошве унт Белогора. Каменистая, за века до глянца отшлифованная поверхность пола чеканным звяканьем откликалась им в унисон.
Потом, загнусавив в тон музыке, выдувая воздух через ноздри и часто прерывая этот поток двумя пальцами, Белогор чувственно прикрыл глаза сморщенными, будто сушёными, веками, кожа которых до того обвисла, что сходила за шоры.
Цокот копыт, приближаясь, усиливался, и шаман, ускоряя ритм движений, мелко подпрыгивая и семеня ногами, потряхивал своей белой головой, растрёпанные волосы которой напоминали распущенную конскую гриву, создавая этим иллюзию скачущего маститого жеребца, время от времени встающего на дыбы.
В какое-то мгновение, издав гортанный хрип, подобный лошадиному храпу, он замер в самом изощрённом движении, будто застывшая керамическая статуэтка. После всего происходящего в пещере повисла давящая напряжённая тишина.
Белогор, навострив уши и как-то по-звериному раздувая широкие ноздри, прислушался. Ших-ших-ших… – раздалось шарканье за его спиной. Он молниеносно обернулся на послышавшийся шорох.
Леденящий воздух потянулся из всех щелей, образовав сгусток бледной, еле заметной тени, сползающей с потолка. Тень мелькнула вдоль стены и присоединилась к отблескам пляшущего в печи огня, тонкими сероватыми струйками переплетаясь с взметнувшимися языками пламени.
Белогор, пристально наблюдая за тенью, ждал. Ждал, когда духи предков, которых он вызывал своим песнопением, выйдут с ним на контакт.
Огонь очень страшно завыл, зашипел так, будто в него плеснули воды, и бесновато заревел, выталкивая из себя свистящие вспышки раскаленных огарков.
Тень не спешила. Извиваясь, она разогрелась на жарких терракотовых углях и, поднятая сгустившимися клубами сажи, мягким, искрящимся чёрным дымом скользнула на стену, приобретая огромный контур человеческих очертаний. Вместо глаз из тёмной головы сильно блеснули и посмотрели на Белогора просветившиеся сквозь дымку два шающих осколка змеевика, прожилки которого мигнули в стене.
Тень протянула дрожащую руку, положив на плечи Белогора длинные цепкие пальцы, крепко стиснув их.
– Зачем ты позвал меня? – склонившись к лицу Белогора, угрожающе шикая, спросила тень. Змеевик её глазниц блеснул пунцовым цветом огня.
– Знать хочу, расскажи, что за сила так вертит меня?
Извивающаяся тень, осыпая с себя крупные хлопья сажи, вытягиваясь, приобрела вид удлинённого тела, плывущего к Белогору. Кольцами, по-змеиному, тень обвилась вокруг него, опутав по рукам и ногам, и своим чёрным туманным силуэтом головы заглянула Белогору прямо в глаза, пронзительным гипнотическим взглядом читая его потаённые мысли.
Тень, выкидывая к лицу Белогора свой длинный раздвоившийся язык, несколько раз шикнула, и сиплый, глуховатый звук протяжно полился прямо в шаманское ухо:
– А зачем, Белогор, тебе вечно жить, от зари до зари блох без толку давить?
