Василий Водовозов
Старчество
– «Ну, уж вы вечно с вашей физикой!» – заметила Наденька.
– «Гегель был знаменитый германский философ и не писал никакой физики», – отвечал насмешливо Феденька. – «Вот уж теперь философия! Час от часу не легче… А сами прежде говорили, что занимаетесь физикой!» – «Философия важная наука», – начал Феденька и стал доказывать, как глубок и многозначителен Гегель. Он тут кстати распространился и о том, что женщине предоставлена высокая цель в жизни, что она не понимает своего назначения, когда думает только о нарядах да о хозяйстве. «Благодарю вас покорно, – сказала Наденька. – По-вашему, женщина должна корпеть над книгой… Куда как весело! Читать философию… Ха! ха! воображать физику… чудесно! чудесно! Еще нет ли там какой-нибудь науки!» – «Женщина еще лучше мужчины могла бы проводить идеи в общество».
– Идеи? – отвечала Наденька. – Ну, уж с идеями-то не примут ни в каком порядочном обществе. Вон, Катя Строева вечно с идеями: то пришпилит какой-нибудь необыкновенный бант, то пойдет гулять и забудет взять перчатки: так над нею все и смеются!
Этот маленький спор не нарушил нисколько дружелюбных отношений между противниками: глазки Наденьки так мило играли, что нельзя было не простить ей некоторого равнодушия к идеям. В разговор скоро вмешалась и ее маменька, которая, услышав спор, пришла посмотреть, не поссорились ли молодые люди. «Да! да! – сказала она. – Надя права. Наша молодежь уж ни в чем не знает умеренности. Вот и мой племянник… ходит такой бледный, изнуренный, потерял аппетит, а все от науки! Хотят все хватать с неба звезды, а лучше подумали бы о том, как устроить жизнь: поберечь себя, да прикопить на черный день копейку».
Стихи, написанные в альбом, Наденька прочла с умилением; но по складам и таким бесчувственно-холодным тоном, как будто дело шло о счете магазинщицы. Впрочем, мы ошиблись: счет магазинщицы, вероятно, был бы прочтен с изъявлением сильного чувства. Все-таки она сказала Феденьке: «Вы поэт! Вас надо увенчать лаврами!» – и это несколько успокоило его самолюбие. Он возвратился уже поздно домой и, засыпая, думал: «День все-таки не пропал даром!»
Такова вся деятельность некоторых из юношей: признаки ли в ней старчества или молодых еще неустановившихся сил – мы решать не беремся. Параллель, проведенная нами между старцами-хлопотунами и этими юношами, не совсем верна; но есть сходство в том, что и там и тут видна совершенная бесплодность труда, и там и тут есть желание наполнить чем-нибудь жизнь, которая уплывает, подобно воде, собираемой в решето; и там и тут, несмотря на внешний вид движения, господствует явная неподвижность, которую можно бы сравнить с грезами лихорадочного сна, когда человек, лежа на постели, воображает, что ходит, бегает, летает!
Мы могли бы привести еще бесконечное множество примеров на все виды старчества, но уже довольно и этих. «Довольно, говорит читатель, довольно! Видим, что вы не любите старцев; но скажите, что сами вы за птица? Нельзя ли из той же самой сатиры Кантемира применить к вам рассказанного о раке? Мать стыдила молодого рака, что ходит криво. «Поди, матушка, сама прямо, – отвечал он, – тогда я поучусь у тебя».
Добрый читатель! И вы, и молодой рак совершенно справедливы в своем требовании. Но дело общее не может быть частным; прежде чем наставлять других, всем бы нам нужно спросить: ходим ли всегда прямо?
