Василий Сергеевич Завадский
Не родня
Всё началось с баночки фаршированных оливок. Да, именно с них, ибо я не в настроении винить себя, а высшие силы, если они существуют, просто не могли допустить подобное. Всё случившееся не может быть происками судьбы-злодейки, карой господней или магнитными бурями. Сегодня я решительно настроен винить баночку чёртовых оливок. А как иначе объяснить мою догорающую дачу, уже обугленный труп соседа, сломанные рёбра и сожжённые до мяса ладони моей супруги? И всё это в четыре тридцать утра, первого января.
– Как думаешь, поверят? – спросила Таня, моя жена, не отводя взгляда от полыхающего дома.
– Кто? – ответил я вопросом на вопрос, аналогично уставившись на горящий фронтон нашей дачи.
– Они.
– Они? Инопланетяне? – отшутился я, параллельно пытаясь нащупать в карманах пачку сигарет.
– Пожарные, – бросила Таня. – Что мы им скажем? Это же пиздец!
– Ну… – я запнулся, подкуривая одновременно две сигареты, раскурил, пыхтя, как самовар и вставил одну в уголок потрескавшихся губ супруги. – Скажешь им, что я разжигал печь бензином.
Таня грустно улыбнулась. Весёлого в данной ситуации было мало. Вообще не было! Но самоирония, как защитный механизм, работала отменно.
– Ты ещё в настроении шутить? – переведя взгляд с охваченного огнём дома на меня, спросила жена. Тень улыбки в тот же миг слетела с усталого лица.
Я промолчал, сделал глубокую затяжку, тяжело выдохнул. Взгляд упрямо цеплялся за огромные всполохи пламени, озаряющие чёрное небо. Зрелище было неописуемое. У нас был лучший фейерверк на всю округу! Свист и треск лопающегося шифера, сопровождающийся характерными громкими хлопками, был слышен за версту и дал бы фору любому праздничному салюту. Столп тяжёлого, чёрного дыма, не тая в воздухе, упрямо стремился ввысь. Скоро должна была начаться самая зрелищная часть утреннего огненного шоу: обрушение крыши. Огонь беспощадно глодал стропила. Прогнулась несущая балка. Где-то вдалеке выли сирены. Пожарные машины, плутающие среди узких и зачастую тупиковых улочек частного сектора, тщетно искали дорогу к пожару.
Таня слепо смотрела в глазницы окон, наблюдая, как беспощадная стихия дожирает остатки интерьера. Из прострации её вырвал оглушительный грохот, сопровождающийся еле слышным звоном стекла и треском древесины. Крыша рухнула, бросив в небо ослепительный столп искр.
Из-за поворота показались несколько пар автомобильных фар, рассекающих лучами яркого света задымлённую улицу. Два пожарных расчёта, «скорая».
– Полный набор, только ментов не хватает, – бросил я, помогая жене подняться со штабеля обрезной доски.
Группа пожарных разматывала рукава, ещё двое напяливали на себя композитные баллоны.
– Есть в доме люди? – послышался отдалённый громкий возглас.
Таня вопрошающе посмотрела на меня.
– Ну, он ведь не конкретизировал, живые или нет? – сухо ответил я, глядя в большие испуганные глаза супруги, в которых теперь читался укор.
Набрав полные лёгкие воздуха, насколько это было возможно, я выкрикнул отрицательный ответ и, взяв жену под руку, помог ей сделать несколько неуверенных шагов. Сломанные рёбра давали о себе знать. Навстречу нам бежала парочка бойких санитаров.
– Инопланетяне или бензин? – спросила Таня, тяжело постанывая с каждым неуверенным шагом, с тревогой глядя на приближающихся работников скорой помощи.
Я посмотрел на свою жену. Каких-то пять – шесть часов назад одетую в восхитительное, в меру короткое бархатное платье, с изысканным чокером на тонкой шее, умеренным макияжем, высокой причёской и алым маникюром на длинных пальцах, а теперь облачённую в пропахшие дымом лохмотья, с растрёпанными волосами, обугленными ресницами, сорванными ногтями и белеющим мясом на обожжённых ладонях. Она походила на ужасного вида манекен с застывшей гримасой боли на некогда красивом измазанном сажей лице.
– Как думаешь, они поверят в короткое замыкание?
***
– Просто держи этот чёртов табурет и избавь меня от сентиментальных излияний, – буркнул я, пытаясь зацепить краешек гирлянды за карниз.
– Но они ведь наша родня! Моя сестра, твоя свояченица, мои… наши племянники…
– Вот именно! Ключевое слово – «твои», – прервал я жену. – Твоя сестра, твои племянники. Вот поэтому наша страна никогда не будет жить хорошо. До тех пор пока у нас этот долбаный «совок» в голове! Кум, брат, сват! Я сыт по горло слащавыми монологами о том, что Новый год – это семейный праздник, с меня хватит бредней о воссоединении родственников, семей, и сказок о Рождественских чудесах, случившихся с нищими либо дураками.
Таня молчала, придерживая двумя руками шаткий табурет. А меня это молчание будто подстёгивало, словно погонщик резвую тройку. Иными словами, меня понесло:
– Оглянись, родная. Ты в каких реалиях живёшь? Праздник праздником, я не спорю, но по сути своей – всего–то смена календаря. И прошу заметить, что это не мне второго числа на работу, а ты тут устраиваешь для своей родни «благотворительный вечер», который, как мы оба знаем, перерастёт в «благотворительную неделю», а того и глядишь – в месяц.
Таня молчала. Я взглянул вниз, неуверенно балансируя на табурете, и только сейчас заметил, что она тихонько плачет. Я заткнулся. Закрепил, как мог, непослушный конец гирлянды прищепкой от ламбрекена и слез с табурета.
– Ну и по какой причине ты разводишь в доме сырость? – съязвил я, словно не понимая причины слёз супруги.
– Ты злой, Андрей. Они ведь и твоя родня. Я вижусь с сестрой раз в столетие, а когда мы вместе встречали Новый год я уже и не вспомню. Ещё девчонками, наверное. А на прошлый Новый год она с детьми…
– Да, на прошлый Новый год она с детьми лежала с «короной», на прошлый Новый год они мне нравились больше. Представь моё разочарование, когда ты сказала, что они не собираются умирать.
Советская ёлочная игрушка просвистела у меня над ухом и с глухим хлопком разбилась о книжный шкаф.
– Прости, это шутка! Тут я, правда, перегнул. Извини.
Стеклянная шишка пролетела мимо плеча. За ней последовал отвратительного вида стеклянный лимон. Подумать только, как подобным уродством люди украшали свои дома ещё каких-то тридцать лет назад? Хотя, чему удивляться? Мы и по сей день украшаем.
Не достигнув цели, шишка вдребезги разлетелась на десятки осколков. Эстафету принял стеклянный Наф-Наф, за ним полетела лубяная избушка и парочка бирюзовых шаров.
Поняв, что она лишь прибавляет себе работы в уборке, Таня взяла себя в руки. Глаза блестели, губы дрожали.
– Козёл Вы, Андрей Анатольевич, – попыталась твёрдо произнести моя супруга, но голос предательски дрогнул. – У них ведь больше никого нет.
Я глубоко вздохнул, бережно взял супругу за плечи и как можно спокойнее произнёс:
– Танечка, в развитых странах, подчёркиваю, в развитых, разрешён брак между троюродными братом и сестрой…
– Ты кретин?
– Сама посуди, пока ты занята поисками того единственного, он, возможно…
– Кретин, – утвердила Таня, вытирая потёкшую тушь тыльной стороной ладони. Она вышла из комнаты, скрипнула дверь в уборную. Вернувшись с совком в одной руке и веником в другой, продолжила:– У тебя ведь тоже никого нет.– Никого? – удивился я. – До этой секунды я считал, что у меня есть ты.
– Вот именно. У тебя есть я, у Веры – никого. Никого, кроме её мальчишек.
– Ты уже сама себе противоречишь. Вот видишь, у неё есть сыновья. У неё своя семья, у нас своя! – постепенно переходя на повышенные тона, парировал я.
– Семья – это громко сказано, – пробормотала Таня, пытаясь вымести осколки из ворса ковра.
– Не понял, – начал я с упрёком. – Что ты имеешь в виду?
Оставив уборку, Таня по-актёрски повернулась, набрала полную грудь воздуха и с непроницаемым выражением лица начала:
– А знаешь что? Теперь твоя очередь выслушивать гневные тирады.
Что-то изменилось в моей жене. Что-то пугающе-отталкивающее было в выражении её лица. Невозмутимая каменная маска, с лукаво приподнятыми уголками губ, сменила привычный облик супруги. Наверное, именно с таким лицом дядя предлагает девочке жвачку.
– Я устала от твоего эгоизма. Раз в год…Раз в год, Андрей, ты можешь побыть нормальным человеком? Семья? Если для тебя семья определяется двумя разнополыми людьми и связующим их штампом в паспорте, то да. У нас семья.
– Ну, необязательно разнополыми…
– Заткнись! Пожалуйста, просто помолчи немного.
– Помнится, ты не горела желанием обременять нас спиногрызами. И, поправь меня, если я ошибаюсь, это было наше общее решение, – продолжал парировать я.
– Да не в детях дело, Андрей. Пойми, они ведь родня.
– Да не родня они мне! – не выдержал я. Теперь была моя очередь «включать истеричку». Нервы у меня были железными, но ведь и металл ржавеет.
– Не родня? – ехидно спросила меня жена. – Серьёзно, «не родня»? Забыл, как закончились отношения твоей покойной сестры с «не роднёй»?
Внутри меня что-то сломалось. Меня будто ударили обухом по голове. В ушах теперь звенело, картинка в глазах помутнела. Готов поспорить, что в то мгновение я побелел и был похож на уродливого снеговика, которого соседские детишки слепили во дворе нашей панельки. Бледного снеговика с ничего не выражающим лицом и пустыми, смотрящими в никуда угольными глазами. В моём случае – карими.
– Прости, – осеклась Таня. – Прости, Андрюша, я…
Я не слышал свою супругу. Не торопясь надел пальто, проверил бумажник в нагрудном кармане, принялся шнуровать ботинки. Нужно было развеяться. Сигареты заканчивались, да и к столу того-сего нужно было докупить.
– Ты куда? – в Танином голосе читалась неприкрытая тревога.
– В магазин.
– Сейчас? Побудь со мной.
– Я уже побыл с тобой.
Я развернулся, щёлкнул выключателем, дёрнул за ручку двери. Что-то хрупкое и такое родное обняло меня за плечи, сковав по рукам.
– Прости, Андрюша. Я не хотела.
Я начал остывать, и осознание, что любое сказанное поперёк слово продолжит наращивать снежный ком скандала, вернулось. Я бережно освободился от пут супруги, поцеловал её в лоб и, переступив за порог, пообещал вернуться в течение часа.
Таня осталась стоять в дверях, буравя взглядом мою спину.
– Захвати фаршированных оливок, – бросила она, когда я спускался по лестнице.
Я сделал вид, что не услышал, поднял воротник и принялся выуживать перчатки из глубоких карманов.
– Пожалуйста, – услышал я тоненькое эхо, когда миновал уже несколько этажей. Закрылась дверь в нашу квартиру. Всё тем же эхом щёлкнул дверной замок.
***
Неприветливый двор встретил меня до тошноты родным пейзажем: парочка бездомных кошек, свернувшись плотным двуглавым шерстяным клубком, укрылась от ветра у домофонной двери. Ворчливая пожилая соседка из квартиры напротив, с мусорным пакетом в обветренных руках, просеменила мимо меня, неуверенно кивнув в знак приветствия. Я ответил тем же. Забавно, что за столько лет, живя в одном доме, да при том количестве скандалов ею устроенных, я до сих пор не знал её имени. В глубине двора уродливый, почти растаявший снеговик ухмылялся мне выложенной из сухой рябины кривой улыбкой.
