Василий Панфилов
Госэкзамен
Сегодня у нас по простецки, даже нарочито немного. Слуги подготовили дрова, мясо и продукты, а остальное сами! Плохо ли, хорошо ли… сами! Без лишних глаз и ушей, когда у костра возятся те кому это нравится – как это обычно и бывает в мужской компании.
Одним – нравится кормить друзей, разрумяниваясь от жара костра и комплиментов поварскому искусству. Другим – травить байки и самим же хохотать, не успев закончить рассказ. Третьим…
– Далеко там аккордеон? – повернулся я к брату.
– Как знал, – довольно отозвался тот и утопал в темноту. Через несколько минут Санька появился вновь, таща на хребтине аккордеон, гитару и виолончель, а за ним, как за гаммельнским крысоловом, начали подтягиваться все, кто хоть сколько-нибудь мнит себя музыкантом.
– Ну-с… господа-товарищи? – поинтересовался я, подмигнув одним глазом сперва Иванову-Первому, а затем одному из его антагонистов, – Сыграем?
Несколько минут мы настраивались и переговаривались, пытаясь подобрать те самые песни, которые нравятся решительно всем и…
… это оказалось непросто. Одни хотели исполнения революционных песен и настаивали на "Марсельезе" и "Варшавянке", другим хотелось романсов. Самое же интересное, что эта вкусовщина достаточно слабо связана с предпочтениями политическими! Сугубо дело сиюминутного настроения.
С небольшим перевесом победили "романтики", и…
– Призрачно все в этом мире бушующем[38],
Есть только миг, за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим,
Именно он называется жизнь!
… оркестр наш играет не слишком-то слаженно, но весело всем! Музыканты время от времени меняются, и уже кто-нибудь другой берёт в руку гитару, аккордеон или флейту, пытаясь подстроиться под остальных.
Получается обычно так себе, потому как принципы классического образования предполагают занятия музыкой, но таланты есть не у каждого. Ну и сыгранность, разумеется!
Впрочем, никого это не смущает, и танцы сменяются хоровым пением, а потом кто-нибудь берётся исполнять романс или "каторжные" песни. Спели наконец "Варшавянку", но…
… подпевали не все! Оба Ивановых молчали, но так… не слишком демонстративно. Иванов-Второй, к слову, вполне себе социалист на свой извращённый лад, и не самый плохой человек, но идеологические разногласия бывают и на уровне песен!
Запутанная история, которую я не помню, да откровенно говоря, и не хочу ни помнить, ни знать. Одна из тех, для понимания которых нужно знать всю историю, предысторию и предысторию предыстории, чтобы пожать недоумённо плечами и отмолчаться на вопрос "Ну теперь ты понимаешь!?"
Не понимаю… Но это нормально для всевозможных политических движений. Очень многое здесь на чувстве момента и некоей общности, в том числе основанной на любимых и нелюбимых песнях.
Потом…
– Егор! – позвал меня раскрасневшийся Мишка в круг танцоров.
– Шломо! – замахал руками потный, но абсолютно счастливый дядя Фима.
– Ежи! – … это уже Феликс.
– … станцуем? Нашенское! – произнесли они почти одновременно.
Я потерялся было, а потом ка-ак разобрало! Захохотав гиеной, сказал несколько слов Саньке, заржавшему не хуже меня, прервал недолго музыку и пошептался с музыкантами.
– Да ну…
– Егор Кузьмич, это… – не найдя подходящих слов, немолодой уже человек, переглянулся с другими самодеятельными музыкантами, прыснул мальчишеским совершенно смешком, да и кивнул решительно.
– Сыграем, – весело сказал он.
– Ох и сыграем… – с предвкушением протянул дядя Гиляй.
– Нашенское! – объявил Санька дурашливо, и оркестр заиграл русскую плясовую, я вышел на площадку, поклонился с лицом настолько серьёзным, что подвох прямо-таки подразумевался, и дал жару… https://www.youtube.com/watch?v=qb0fbq55sRM
… а минуту спустя музыка зазвучала с явственным оттенком Молдаванки! Той, что была до Одесского восстания… https://www.youtube.com/watch?v=ltlmffH995E
Потом музыканты заиграли причудливое попурри[39], в котором смешали мотивы славянские и иудейские, а я танцевал, не думая ни о чём.
– А ну! – дядя Гиляй, отложив мандолину, вышел в круг и подбоченился, важно подкручивая ус, – Посторонись, молодёжь… зашибу!
Гиляровский плясал с гиканьем и уханьем, но удивительно легко для человека грузного. Смотреть, как шестипудовая туша прыгает, подстригая ногами в воздухе, вертится волчком и выделывает самые сложные коленца, было необычно даже для меня…
"– А ведь он впервые пляшет после смерти жены…" – прорезалось подсознание, но я задвинул его куда подальше… Вот не хватало сейчас ещё сочувствие показать!
– Нашенская! – с каким-то вызовом сказал дядя Фима, стоявший до того чуть поодаль, и…
… удивительно, на какой разный манер могут танцевать люди на одну и ту же мелодию.
Потом мы снова пили, пели, плясали… и наконец-то полностью стали теми, прежними ещё мужчинами-победителями, для которых война только что закончилась Победой. Просто – победители, а не председатели парламента, мэры городов и шерифы округов… Братство.
Спать легли ближе к трём пополуночи, и что интересно…
… пьяных не было.
– Привыкай! – перекрикиваю шум моторов, надевая лётный комбинезон, – Воевать тебе предстоит всё больше по картам, а это, брат, совсем другое!
На губах Железного Феликса появляется еле заметная улыбка, но воспитанный шляхтич не спорит, считая очевидно, что я впал в менторский раж и озвучиваю очевидные для него вещи.
Аэропланы тем временем один за другим выруливают на лётное поле, и взлетают, начиная описывать широкие круги над усадьбой Корнейчукова, к вящему восторгу кафров.
– Другое! – повторяю ещё раз, – И не улыбайся ты так, чортушко!
– Прости, – Дзержинский уже откровенно скалит зубы.
– Да, другое! – стараюсь отрешиться от раздражения, – Это только кажется, что ты всё-то уже знаешь и умеешь, а на самом деле чорта с два! Вот скажи – честно только… Не думал ни разу, что если тебе тогдашнему, да сегодняшние знания, то-то было бы здорово?! А? Как бы врага громил, зная заранее… Пусть даже не ходы, а хотя бы более глубокое понимание момента. Стратегия, тактика, логистика, политический момент… нет?
Феликс хмыкает этак неопределённо и кивает… не вдруг. Но хорошо хоть задумывается!
– То-то и оно, – я наконец справляюсь со всеми застёжками, но не лезу пока в кабину аэроплана, желая договорить, – Генералы всегда готовятся к прошедшей войне[40], и ты не исключение!
– Да и я, – отвечаю на незаданный вопрос, – Мы можем только предугадывать, анализировать, просчитывать стратегию на основе имеющихся у нас знаний. Проблема в том, что даже самые лучшие военачальники основой стратегии делают не имеющиеся знания, а имеющийся личный опыт! Сознательно или подсознательно, не важно.
– Мишка говорит, – вставляю для пущей убедительности авторитет брата, – что даже штабного офицера отучить думать шаблонно крайне сложно. Чу-уточку самую если человек может творчески мыслить, своё что-то придумывать, так уже – ценность! Только вот не все эту ценность понимают, н-да… даже среди штабных.
– Есть у офицера какой-то положительный опыт, так везде его пихать и будет! – продолжаю я, и Феликс, усмехнувшись чему-то своему, кивает согласно, – Не всегда собственный даже – бывает иногда, что лекция особенно яркая была, или преподаватель харизматичный, и всё… В голову влезает военная наука времён Цезаря, и хоть ты тресни! На её основе и строит генерал свои планы. А если современная военная наука не укладывается в прокрустово ложе завоевательных походов Рима, то тем хуже для науки! Подпиливают, подклеивают… но пхают свои представления о должном, а потом – кровью аукается архаичность эта старинная!
– Ладно… – слегка утратив запал, хлопаю его по плечу и одеваю шлем, – Вижу, сейчас ты задумался о моих словах, но то ли не переварил ещё, то ли подсознательно не согласен. Может, в воздухе понятней будет. Полезли!
Дзержинский по стремяночке весьма ловко забрался на место пилота, а я в кои-то веки уселся сзади, пассажиром. Неуютно, слов нет!
Раскрутив винт, механик отскочил и помахал рукой. Отмашка в ответ, и Феликс начал выруливать от ангара на лётное поле.
Сижу как на иголках, всё-то хочется поправить, подсказать… С каким трудом удерживаюсь, словами и не передать! Я ж впервые пассажиром-то, всё время за штурвалом сидел.
В учебных аэропланах система управления дублированная, и я, даже когда сидел сзади, всегда мог перехватить управление, а то и вовсе – заблокировать курсанту саму возможность сделать какую-то глупость! А здесь…
"– Ладно… – нервно отозвалось подсознание, – живы будем, не помрём!" – и подкинуло ви́денье парашюта! И это мы ещё не взлетели…
Короткий разбег, взлёт, аэроплан Дзержинского присоединился к основной группе, и мы полетели до условленной точки. Долетев до приметной красноватой скалы, торчащей на плоской равнине гнилым зубом, разделились на три двойки и полетели разными маршрутами.
– Как слышно? Приём! – осведомляюсь у Феликса через переговорную трубу, постучав предварительно по мембране-звоночку. Так себе… эрзац-решение, но всё лучше, чем орать изо всех сил, надрывая голос, или расстёгивать ремни и привставать, хлопая пилота по плечу и перегибаясь через переборку ради привлечения внимания.
– Слышно хорошо, – не сразу отозвался тот из трубки искажённым голосом, – Приём…
Поглядывая то и дело вниз, сверяюсь с картой и провожу на бумаге линию маршрута, делая рядышком особые пометки. Точность карты, мягко говоря, вызывает сомнения, но для Африки это нормально. Здесь полным-полно территорий, куда не ступала нога не то что белого, но и чёрного человека! Может быть и "не вообще", но уж точно – веками!
Матабелеленд сплошная "терра инкогнита", и если за всю писаную историю здесь прошло с полсотни белых, я буду удивлён. Путешественников, геологов, военных и прочих, кто озаботился хоть какими-то географическими изысками, уровня хотя бы "два лаптя правее солнышка" и "У Кривого ручья направо, дальше спросить Н'Коси", дай Бог, человек десять из них!
Ситуацию несколько выправляет то, что с некоторых пор Коля является гордым обладателем аэроплана и проводит регулярные облёты местности. Другое дело, что забот у владельца плантации по самое горлышко и ещё чуть, да и пилот из него аховый. Освоил взлёт-посадку, простейшие ремонтные работы, и всё на этом. На штурманское дело, даже на самые азы, не хватило ни времени, ни (что важнее) желания.
Так что поправки в "карте от Коли" имеются, но соответствующего уровня. К примеру…
… у него не хватило опыта понять, что ориентиры сезонного уровня, вроде сухих рек, наполняемых водой в период дождей, вносить на карту необходимо, но с соответствующими правками рядом. И уж точно – не стоит делать этот ориентир центральным!
Управление преимущественно на автопилоте, Феликс точно также делает пометки на карте. Иногда он снижается, или даёт крен вправо-влево, желая рассмотреть поближе какой-нибудь ориентир. Логику его действия я не всегда могу понять, и боюсь, штурман из него аховый…
Конечно, генералу не обязательно заниматься воздушной разведкой, и скорее даже – противопоказано. Но! Всегда остаются те моменты, когда военачальнику нужно самому оценить ситуацию с воздуха, и здесь нужно не просто уметь летать и пялиться вниз, но и видеть!
С высоты многое искажается но…
… молчу.
Пролетев по маршруту до условленного места, коим служила очередная красноватая скала причудливой формы, приземлились. Наземная команда из полудюжины лопающихся от гордости матабеле в старой униформе ЮАС и одного бастера-главнюка, помогла закатить "Фениксы" под навес и провести техобслуживание.
Ох, как громко это звучит… Но к сожалению, дальше "принеси-подай…" они не освоили ничего, а уже – каста! Чувство собственной важности переполняет их настолько, что ещё чуть, и взлетят, как воздушные шарики.
Это черта, свойственная многим африканским народам – стоит им возвыситься хоть немного над соплеменниками, как они решительно перестают учить новое, воспринимая свои знания как что-то жреческое, тайное, окутанное мистическими ритуалами. Даже прокручивание кривой рукоятки стартёра сопровождается у них массой ненужных ритуальных сложностей.
Почтительно удалившись подальше, дабы не мешать нам, матабеле устроились на часах, то бишь позируя в героических позах на интересном фоне, в страстной надежде на фотографирование. С лёгкой руки Коли, для нгуни оно стало одним из важных признаков социальной значимости.
Бастер, смешливый молодой полукровка с совершенно европейским воспитанием, только усмехнулся при взгляде на подчинённых. Устроившись в паре десятков метров от нас, в тени каких-то колючих деревьев, он беззаботно жевал травинку, поглядывая иногда в нашу сторону.
Мы же сели на брёвнышках под треугольным полотняным навесом. На спиртовке, трудами бастера, уже вскипает огромный медный чайник. Бляйшман зашуршал разворачиваемым шоколадом, и Владимир Алексеевич требовательно протянул руку за своей долей.
Несколько минут сидели почти молча, иногда только подавая реплики, да отвечая междометиями, отхлёбывая чай, да шурша шоколадом и бисквитом. Потом с плоского камня, служившего нам столом, смахнули крошки, и я расстелил карты с пометками, мельком проглядев их и оставшись недовольным.
– Господа военачальники… – привлёк я внимание, – извольте не обижаться.
– О-о… – протянул дядя Гиляй с тоскливым видом гимназиста, который сломал себе мозг, делая уроки, и тут выяснилось вдруг, что не то и не так!
– Всех касается, – я неумолим, – но раз уж летел с Феликсом, с тебя и начну…
Развернув его карту, кладу рядом со своей, и шляхтич досадливо закусил губу, видя разницу сильно не в свою пользу. Но я неумолим…
Разношу его деликатно, выбирая выражения…
… заранее заготовленные и отрепетированные, вплоть до пауз, жестов, интонаций и возможных ответов.
Дзержинский краснеет, бледнеет, кусает губу, но я с настойчивостью бульдога пережёвываю каждую его ошибку. Мне и самому решительно неловко, отчего поляку становится вдвойне горше.
Шляхетский гонор, помноженный на чуткость человека совестливого, не даст ему забыть ни сам разнос, ни тем более – то мучительное ощущение, с которым я устраиваю ему выговор. Человек он порядочный и умный, и не может не видеть моих красных ушей, запинок и общего впечатления того, что я с превеликим удовольствием обошёлся бы без подобных сцен!
– … пан Щенсны, как вы можете объяснить отсутствие на вашей карте столь крупных ориентиров, как скальный гребень, хотя и невысокий, но решительным образом непроходимый для транспорта?
Мне и в самом деле стыдно! Отчасти – потому, что я не любитель подобных сцен. Отчасти – потому что многие ошибки его прямо-таки смехотворны и напрашиваются в учебники – как эталон того как делать не надо.
… а отчасти – потому, что спровоцировал эту ситуацию – я! Все эти детские ошибки, снисходительные улыбки профессионала, не нуждающегося в объяснениях… я!
С Владимиром Алексеевичем общаемся мы почти каждый день, так что бывшего опекуна я знаю так хорошо, насколько это вообще возможно. Приходилось пару раз выслушивать даже откровения интимного характера по пьяной лавочке… Вот уж без чего я решительно бы обошёлся!
Человек он тщеславный и самолюбивый, но в Российской Империи его звёздной болезни не давала разыграться суровая российская действительность, в коей дядя Гиляй был хотя и не пешкой, но уж точно не ферзём! Церковь, власти… да и супруга, Царствие ей Небесное, удерживала мужа на земле.
Здесь, в Дурбане, первое время якорем служила болезнь Нади, но как только она уверенно пошла на поправку, рецидивы звёздной болезни стали приключаться с Владимиром Алексеевичем всё чаще. В принципе, ничего страшного, далеко его "болезнь" не заходит, и наткнувшись на колючую действительность, эго бывшего опекуна сдувается до приемлемых размеров.
Вот только одно дело – эго обычного, хотя и именитого репортёра, и совсем другое – городского головы в преддверии войны! В таком разе невнимание к мелочам и ощущение непогрешимости могут аукнуться слишком многим.
… ну а приглядевшись, я понял, что звёздная болезнь охватила многих из нас.
Мишке хватило всего одного памятного разговора, а ради прочих пришлось разрабатывать психологические этюды по маканию мордой в грязь.
Несложно, на самом-то деле… Стыдно поступать так с друзьями, но именно что сделать – не сложно.
Сперва – подать важную информацию максимально докучливым, неуместным и занудным образом. Но не усердствуя в этом, а выводя всё так, будто это собеседник не желает тебя слушать, и главное – чтобы собеседник сам был в этом уверен!
Например – начать разговор, когда человек пришёл с делового ужина, нафаршированный едой, алкоголем и важной информацией так, что в его голову не впихнётся вообще ничего. Или напротив – пребывая в настроении легкомысленном и игривом. Предвкушающем.
А тут я… жужжу. И слова подбираю так, чтобы внешне – всё правильно, а в голове они ну ничуточку не укладывались!
Жестоко по отношению к друзьям? Да! Вот только если Мишке хватило разговора, то с остальными – зась! Время, время и ещё раз время… которого нет ни у меня, ни у них, да ещё – без гарантий.
Потому и решил преподать жестокий, но действенный урок, акцентируя их внимание на важной теме – до болезненности.
– … пан Щенсны может объяснить… – маканье продолжается, но без формальной издёвки. Я не просто тыкаю его носом, а заставляю вспоминать – как и о чём он думал, совершая ту или иную ошибку. А переход на формально-отстранённую беседу – как бонус к гадотности беседы. Навсегда запомнят!
Бляйшман с Гиляровским, заранее обвиснув мордами и характерами, вникают. Крякают изредка, сочувствуя молодому шляхтичу, сопят… но помалкивают.
Основательно растоптав самолюбие Дзержинского, переключился на дядю Фиму…
– И шо ви можите мине сказать за такую глупость? – осведомляюсь у него, – Я понимаю за хуцпу, как часть национального характера, но это…
Выразительно трясу картой.
– … если бы я не знал тибе, то подумал бы не за умного человека, а за мишигина[41]!
Закончив разнос, помолчал немного, слушая обиженное сопенье.
– Поняли хоть? – осведомляюсь так кротко, как это вообще возможно… что на самом деле – провокация! Я характер бывшего опекуна знаю и от и до, и подобная ласковая кротость, да в нужный момент, раззадоривает его пуще прямого вызова.
– Поняли, поняли, – бухтит дядя Гиляй, но так, что мне…
… приходится объяснять ещё раз. Но уже, разумеется, не отдельные ошибки, а своё виденье ситуации.
– Это, – тычу рукой в сторону аэропланов, – сильнейшие наши козыри, и если мы не хотим ввязываться в длительное противостояние, нам нужно разыграть их – правильно! А для этого нужно знать все сильные и слабые стороны авиации. Все!
– Староват я, в пилоты идти, – диссидентствует дядя Гиляй, всё ещё дующийся на меня.
– Пилоты… – вздыхаю еле заметно (и хорошо отрепетировано!) так, чтоб ежу было ясно – от мата я удержался с большим трудом!
– Да не пилоты, а военачальники! – тон моего голоса с ноткой безнадёжности, – А как вы можете отдавать приказания, если сами толком не понимаете, что можно потребовать от пилота, а что нет? Как вы будете читать результаты аэрофотосъёмки, если вы просто не умеете видеть?
– Надеяться на специалистов… – сам же отвечаю на вопрос и склоняю голову набок, – Так?
Владимир Алексеевич отмалчивается угрюмо, но эта угрюмость с нотками задумчивости.
– А они есть, эти специалисты? – не отстаю я, – А ещё время, господа хорошие… Пока специалист найдётся, пока расшифрует… понимаете?
– Понимаю, – мрачно отозвался дядя Гиляй, и встав внезапно, стиснул меня в железных (и несколько пропотелых) объятиях, – Ох, Егорка… Спасибо! Всё, всё… прости!
… дальнейший разбор полётов проходил уже нормально, без психологического давления и прочих домашних заготовок. Но теперь уже – с полным осознанием и самоотдачей!
* * *
Дым от пожаров тонкими струйками поднимается к самому небу. Выглядит это так, будто подожгли тысячи ароматических палочек в языческой кумирне, и всё, что происходит сейчас, является своеобразным жертвоприношением неведомому, но несомненно жестокому божеству.
Даже на высоте в сотню, а то и две сотни метров, воздух едкий, с явственным привкусом гари и пепла, разъедающий лёгкие и заставляющий страдальчески перхать. Растительность сейчас, во время сезона дождей, сырая, и в нормальных условиях гореть тут нечему, но у облавной охоты свои правила, и матабеле приготовились загодя.
У каждого нгуни, участвующего в загонной охоте, припасены высушенные пучки травы, скрученные особым образом и дымящие совершенно нещадно. Выстроившись частой цепью, чернокожие размахивают своими дымарями, орут во всю глотку и колотят кто во что горазд. Шум стоит совершенно невероятный, и кажется мне, что некоторые животные погибают просто от разрыва сердца!
Порой тлеющий пучок травы, пущенный меткой рукой, летит в колючий кустарник. Обычно безрезультатно, но иногда разгорается дымный потрескивающий огонь, нехотя крадущийся низом по сырой растительности, чтобы через несколько минут потухнуть окончательно. Дымных очагов такого рода – тысячи-тысяч, и сверху кажется будто горит вся Африка.
Животные сходят с ума от ужаса, и повинуясь инстинктам, спешат покинуть горящий буш. В случаях, когда здравый смысл берёт верх над инстинктами, в дело вступают зулусы, подгоняя хищников и копытных меткими бросками дротиков.
В подходящих местах вырыты огромные ловчие ямы, соединённые с замысловатой изгородью, плетённой из колючего кустарника и ветвей. Изгороди выстроены умело, со знанием дела, образуя настоящий лабиринт, с длинными коридорами и даже тоннелями, с обратной стороны которых стоят опытные охотники и бьют дичь копьями прямо через колючую преграду.
Животных так много, что местами получается настоящая давка, в которой слабые особи падают… и больше не встают. Тысячи копыт втаптывают их в африканскую почву – так, что даже самой голодной и неприхотливой гиене не сыскать себе поживы.
Мелкие антилопы и одиночные особи гибнут, гибнут, гибнут… Но живая река течёт дальше. Сейчас не до вражды, и порой можно увидеть самые причудливые сцены, невозможные в обычное время.
Вот леопард, извернувшийся и каким-то чудом спасшийся из-под копыт, и пытающийся сейчас удержаться на буйволиных спинах. Смертельная эквилибристика длится едва ли не полминуты, после чего хищник, взметнувшись в воздух, в невероятном прыжке преодолевает заграждение!
К нему тотчас же бросается один из воинов нгуни, укрывшись за большим щитом из коровьей шкуры и вооружённый лишь узловатой дубинкой. Короткая, полная драматизма схватка, и леопард падает с проломленной головой, а друзья воина-победителя издают восторженные вопли.
Здесь и сейчас – не просто охота, не массовый забой скота. Это воинский праздник, это жертвоприношение Духам земли, которая ещё недавно была – чужой!
Обильно поливая землю кровью, матабеле кормят духов, богов и божков, тем самым как бы нанимая их на службу. Льётся кровь не только животных, но и людей. Не один и не два воина матабеле уйдут сегодня к предкам, и по мнению нгуни – это хорошая смерть! Достойная.
Сцены такого рода я сегодня наблюдаю десятками, а сколько сегодня будет отснято киноплёнки и сделано фотографий! Документы жестокой уходящей эпохи…
Поднявшись повыше, наблюдаю разрыв в цепи загонщиков, и покачав крылами, привлекаю к себе внимание нескольких пилотов. Вираж… и я со снижением пошёл на штурмовку стада буйволов, прорвавших колючую изгородь!
Коста, сидящий позади с пулемётом, щедро полоснул одной длинной очередью, и могучие быки, бегущие в передних рядах, полетели через головы, будто налетев на спрятанную в траве стальную проволоку. Тотчас же образовался затор, и я, заложив вираж, зашёл с другой стороны. В этот раз грек стрелял редко, экономя патроны, и очевидно, пытаясь просчитывать ситуацию тактически.
"– Надо было ставить синхронизатор!" – выплыла в голове мысль, полная кровавого азарта, и я задвинул я её назад. Не время… Синхронизаторы давно испытаны и лежат на складах. Имеются подготовленные инструктора, механики и прочие, так что как только придёт час, они поступят в войска в считанные часы! А пока…
… мы просто отрабатывает штурмовку пехотной колонны!
Отрабатываем не тонкости, а сам принцип, и так – чтобы в головы коммандантов и фехт-генералов эти самые принципы легли намертво. Наглядно. Не сотни объяснений, пусть даже сто раз верных и подтверждённых расчётами, а вот этой бойней, которую они творят сейчас сами, своими руками.
Всё, я снова наверх…
… но рёв испуганного скота слышится даже здесь, в небесах. Рёв скота, топот десятков тысяч копыт, от которых содрогается земля…
… и запах. Я пропитался запахом бойни, от которой выворачивает нутро.
Кажется, уж я-то должен быть привычен к такому! Ан нет… скотину жальче.
К британцам жалости не было, как собственно и вражды. Так… глухая досада на ненужную лично мне войну. Да, потом эта война обернулась прибытками, Русскими Кантонами и… случись мне вернуться назад, я не стал бы поступать иначе!
А животных – жаль… Всё-то кажется, что я не додумал что-то, поленился выделить ресурсы для мозга, а решил по-простому – декалитрами скотской крови простимулировать…
Залетев повыше, обозрел ситуацию с высоты. В воздухе сейчас примерно половина аэропланов, даже скорее чуть поменьше. Экипажи сдвоенные, да и началась охота с раннего утра, так что удивительно даже, как мало летательных аппаратов на дозаправке или на неизбежном мелком ремонте.
Несколько часов полёта – уже не самое простое испытание, а уж летать на самых малых скоростях, до рези в глазах вглядываясь вниз и не забывая о взаимодействии с другими пилотами – задачка, непосильная большинству европейских пилотов.
Я нисколько не умаляю их лётные качества, но специфика полётов именно в Африке такова, что здесь не всегда возможно сориентироваться по карте или скажем – снизившись возле железнодорожной станции и прочитав на лету название. Так что азы штурманского дела и привычка цепляться глазами за рельеф местности въедается достаточно быстро.
Да и расстояния… Для большинства европейцев, не считая редких покамест почтовых курьеров да любителей устанавливать рекорды дальности, перелёт на пару сотен вёрст в диковинку.
Военные пилоты обычно сопровождают пехоту на марше во время маневров, садясь то и дело возле штабного автомобиля и принимая документы, дабы сбросить их в нескольких верстах в руки командиру полка. Ещё, пожалуй, тренируются стрелять из пулемёта и сбрасывать флешетты, и вовсе уж редко армейцы отрабатывают что-то иное, не столь тривиальное.
Пилоты гражданские в большинстве своём состоятельные дворяне и буржуа, занимающиеся лихачеством в меру сил и фантазии, да катающие дам на пикниках. Ещё, пожалуй, немногочисленные "извозчики", купившие аэроплан на последние деньги, а то и в кредит, и занимающееся ярмарочными увеселениями публики попроще.
А у африканеров и жителей колоний, независимо от национальной принадлежности и гражданства, отношение к аэропланам пусть и не без романтических ноток, но вполне утилитарное. Рекорды дальности, полёты в сложных метеорологических условиях и тому подобные вещи как-то сами набегают, без какого-либо желания впечатлить публику.
Читаю иногда европейские газеты, с заметками о графе N, установившем очередной рекорд дальности, или совершившем полёт средь гор, и смешок сам собой пробивается. Там – рекорд, а у нас – обыденность, потому как поместье у иного африканера с четверть Бельгии, а за хозяйством присмотр нужо́н!
Благо, по какому-то выверту британской политики, в Капской колонии аэропланов и десятка не наберётся в частных руках, военных же и вовсе нет. Всё собственно британское производство под контролем военного ведомства, равно как и централизованные закупки в третьих странах.
Даже если и захочет житель колонии приобрести аэроплан на собственные средства не в Британии, купить его напрямую не так-то просто. Франция, равно как и Германия с Австрией, аэропланы враждебной стороне продавать запретили, а через посредников получается мало того, что дорого, так ещё и идиотизм собственной бюрократии вставляет палки в колёса.
Как несложно догадаться, я нисколько не расстроен тем фактом, что британцы, да и не только они, не понимают пока возможностей авиации. Это козырь, фактически даже Джокер…
"– Как хорошо владеть послезнанием…" – мяукнуло подсознание.
… осталось только правильно разыграть партию. С одной стороны – противник должен пребывать в заблуждении и бродить в темноте своего невежества до самого последнего момента. С другой – надо вдолбить понимание авиации в своих.
… и как мне, чёрт возьми, соблюсти этот баланс?!
– Ладно… – говорю неведомо для кого, облизывая тут же заветрившиеся губы. А в голове всё бьётся набатом, что так – неправильно! Всё неправильно…
Дурость какая-то. С духами, жертвоприношением и воинским ристалищем. А мы – из пулемётов…
"– Судьба возьмёт своё…" – вылезло из подсознания, и я глухо заматерился, в бессильной ярости выплёвывая ветру ругательства на полутора десятке языков.
– Возьмёт… – снова говорю вслух неведомо для кого. Решившись, стучу по мембране, и вытащив пробку из переговорной трубки, запрашиваю Косту.
– Как слышно? Приём…
– Слышно нормально, – не сразу отзывается грек, голос которого искажён трубой почти до полной неузнаваемости, – Приём.
– Передаю командование Чижу и снижаюсь, – деловито сообщаю ему, – Приём!
– Командование Чижу и снижаемся, – повторят Коста.
Несколькими условленными виражами привлекаю к себе внимания находящихся в воздухе пилотов, после чего Коста флажками семафорит о передаче командования.
"– Бред, ну бред же…" – отзывается альтер-эго, и я будто чувствую свою-чужую зубную боль.
С вырвиглазного "Феникса" Саньки отсемафорили о принятии командования, а я решительно пошёл на посадку. Сделав несколько кругов, сел на ровную площадку неподалёку от изгороди и решительно выпрыгнул из кабинки аэроплана.
– Поссать? – светски осведомился Коста, прыгая на землю и разминаясь.
– Ну… – прислушиваюсь к позывам организма, – и это тоже.
Сливать излишки жидкости под любопытными взглядами кафров то ещё испытание. Нгуни по своему, на свой африканский манер, народ очень благородный, но десятки глаз, заинтересованно пялящихся в спину, ощущались едва ли не физически.
Постояв затем возле изгороди и перекатываясь с носка на пятку, я решительно расстегнул куртку и скинул на руки смутно знакомому воину, просиявшему от оказанной чести.
"– Чести… – фыркнуло подсознание, – давно ли корочку плесневелую за счастье считал, Большой Белый Вождь?"
Хмыкнув смущённо, прошёлся вдоль ограждения, выстроенного так, чтобы опираться на рельеф местности и имеющуюся растительность. Переплетение колючих ветвей густое, и вместе с листвой они вполне надёжно закрывают нас от взглядов животных, лишь местами оставлено нечто вроде бойниц, через которые охотники бьют зверей тяжёлыми копьями.
