Василий Авсеенко
Поэзия журнальных мотивов
Затрачен даром капитал,
Продали хлопоты большие.
Если бы суд вырезал только две-три странички, капитал пропал бы небольшой, хлопоты также вышли бы умеренные, и поэт «свободного слова» вероятно совершенно бы успокоился. Что ж, у всякого своя точка зрения, и г. Некрасов имеет полное право смотреть на уничтожение книги со стороны «затраченного даром капитала». Только напрасно он полагает что эту точку зрения с ним «разделит вся Россия».
Тема показалась г. Некрасову настолько благодарною что он возвратился к ней в длинном стихотворении Суд, названном им «современною повестью». В этой вялой повести, написанной стихами опереток Александринского театра, рассказывается как к писателю явился в полночь полицейский чиновник, требуя его на суд за предосудительные места в его книге. Конечно, это только поэтическая вольность, потому что требование к гласному суду передается авторам более простым порядком, без таинственных звонков в полночь и без полицейских офицеров со «звуком шпор». Но дело не в этом. Суд присуждает автора к месячному тюремному заключению, во время которого злосчастного узника донимают блохи, клопы, запах тютюна и разговоры какого-то либерального гвардейского офицера. Г. Некрасов следующим образом заканчивает свою повесть:
Блоха – бессонница – тютюн —
Усатый офицер болтун —
Тютюн – бессонница – блоха —
Все это мелочь, чепуха!
Но веришь ли, читатель мой!
Так иногда с блохами бой
Был тошен; смрадом тютюна
Так жизнь была отравлена,
Так больно клоп меня кусал
И так жестоко донимал
Что день, то новый либерал —
Что я закаялся писать…
Итак, попади осужденный автор на такую гауптвахту где нет блох и клопов, где сторожа вместо тютюна курят папиросы братьев Петровых, и где к заключенным не являются для либеральных бесед гвардейские офицеры, герой «современной повести», надо думать, был бы совершенно доволен, а г. Некрасов совершенно спокоен.
Относясь сам таким внешним образом к духовным интересам общества и литературы, г. Некрасов требует от Русского народа весьма немалого. В поэме его: Кому на Руси жить хорошо, мы находим следующие пожелания, на этот раз даже не заимствованные из газетных фельетонов, потому что и фельетоны в наше время стали смотреть на жизнь гораздо трезвее:
Эх, эх! придет ли времечко,
Когда (приди желанное!..)
Дадут понять крестьянину
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
Ой, люди, люди русские!
Крестьяне православные!
Слыхали ли когда-нибудь
Вы эти имена?
То имена великие,
Носили их, прославили
Заступники народные!
Вот вам бы их портретики
Повесить в ваших горенках,
Их книги прочитать…
К сожалению, при совершенном падении журналистики, круг журнальных и газетных тем весьма ограничен, и г. Некрасов видимо испытывает затруднение в приискании сюжетов для своей поэтической деятельности. Из толстых журналов совсем исчезла публицистика, приток новых идей прекратился, старые опошлились и замкнулись в либеральную формалистику. При таком положении дел г. Некрасов нашел весьма удобным эксплуатировать старый исторический факт, именно 14-е декабря 1825 года, вероятно рассчитывая что интерес события возместит бедность поэтического творчества и искупит прозаичность стиха, уже не «сурового и неуклюжего», а водянистого и вялого. Половина вышедшего недавно пятого тома стихотворений г. Некрасова посвящена 14-му декабря. Тут мы находим поэму Дедушка, в котором рассказывается как внук декабриста все расспрашивал папеньку где его дед, и как сам дедушка наконец вернулся домой, но на все вопросы любопытного внука отвечает: «Вырастешь, Саша, узнаешь…» Рассказ пересыпан самым прозаическим благомыслием, в роде:
Зрелище бедствий народных
Невыносимо, мой друг,
Счастье умов благородных
Видеть довольство вокруг…
Или:
Солнце не вечно сияет,
Счастье не вечно везет;
Каждой стране наступает
Рано иль поздно черед,
Где не покорность тупая —
Дружная сила нужна;
Грянет беда роковая —
Скажется мигом страна.
Единодушье и разум
Всюду дадут торжество —
Да не придут они разом,
Вдруг не создать ничего, – и т. д.
Эта азбучная мораль, не лишенная некоторого политического и претензионного оттенка, лучше всего свидетельствует до какой степени истощилось содержание петербургское прогрессивной литературы: г. Некрасов, так горячо восстававший некогда против морали прописей, кончает тем что сам обращается к ней, не находя более пищи в некогда вдохновлявшей его журналистике.
Две поэмы, под общим названием Русские женщины, эксплуатируют тот же исторический факт. Содержание обеих поэм совершенно одинаково: в одной княгиня Т-ая, в другой княгиня В-ая, растут в богатом родительском доме, выходят замуж, мужья их попадают в катастрофу 14-го декабря и ссылаются в Сибирь. Жены решаются ехать вслед за ними чтобы разделить их изгнание, превозмогают все трудности пути, все препятствия поставляемые им людьми и природою, и наконец соединяются с мужьями в сибирских рудниках. Такова историческая канва обеих поэм; неблагодарною ее конечно нельзя назвать, и попадись она в руки поэта дарование которого не выдохлось до такой степени как дарование г. Некрасова, наша поэзия могла бы обогатиться произведением высокого художественного интереса. К сожалению, сюжет оказался не по силам г. Некрасову, и все что в его поэмах не относится прямо к историческому факту поражает плоскостью и сухостью. Это произошло, конечно, от того что самого сюжета г. Некрасов почти не коснулся, почувствовав только тенденциозную его сторону. Внутреннее содержание факта не открылось г. Некрасову, не прошло через горнило поэтического творчества; он удовольствовался тем что разрубил внешнюю фабулу рассказа на рифмованные строки – остальное должна сделать тенденция. Направление удовлетворено – чего же больше?
