Василий Головачёв
Хроники Реликта. Том I
А когда застыли пузыри расплавленной породы и с неба стал падать черный пепел, со стороны далекого хребта приплыла крестообразная паутина, наткнулась на серого призрака и остановилась поодаль. Так они висели над серебристым пятнышком, вплавленным в дно небольшого кратера, то опускаясь ниже, то поднимаясь, потом откуда-то примчался еще один призрак, и оба странных шара пошли вверх, набрали скорость и исчезли.
Ужас тайны
Проводив десантолет, Грант продолжал заниматься телезондами, добиваясь, чтобы они передали четкое и ясное изображение поверхности планеты с разных высот.
Молчанов, принявший гипнодуш и стимуляционное облучение, чувствовал себя достаточно сносно и, выбравшись из медцентра, пришел в командный зал. Одиночество страшило его.
– Как я понял, – сказал он, понаблюдав за действиями командира корабля, – вы мой потомок? Не прямой, но все же потомок? Сколько же времени прошло на Земле с момента старта нашего звездолета?
– Сто три года, – сказал Грант машинально и спохватился. Но Молчанов только кивнул головой, принимая ответ как должное и ровным голосом произнес:
– А в корабле мы прожили всего полтора года. Всего полтора…
Он встал и подошел к креслу командира, который наблюдал, как вариатор вырезает в общем объеме изображения окон связи с телезондами. Сейчас в окне как раз проплывал черный массив Города.
– Город, – сказал Молчанов тихо. – Horror kriptos – ужас тайны! Он унес у нас семь жизней, больше половины экипажа… Проклятая планета! Возвращайте своих людей, командир, пока не поздно – возвращайте. Иначе и их придется списать в пропавшие без вести.
Грант только покачал головой:
– Вам надо отдохнуть, Эвальд. Кстати, сколько вы пробыли на планете?
– Двадцать суток.
– Двадцать?! Я думал, гораздо больше… И вы не пытались за это время найти объяснение агрессивности к вам… к нам, к людям, чужой жизни? Что заставляет нападать на нас паутин? Или… этих… как вы их называете? Гравистрелков?
Молчанов улыбнулся странной безжизненной улыбкой.
– Мы пытались. Зачем бы мы садились на планету, если не были бы исследователями? А паутины… Не знаю. Иной раз их поведение напоминало поведение любопытного зверя. Иногда они настойчиво стремились оттеснить наши вездеходы в сторону океана… Но чаще всего нападали. А кресты, то есть гравистрелки, нападали всегда, стоило им только увидеть наши аппараты. Если это машины или эффекторы иных мыслящих существ, то разум планеты принципиально отличается от человеческого.
– Вы говорите как специалист.
– А я не только археонавт, а еще и ксенобиолог экспедиции. Сто лет назад звездолетчики обязаны были иметь несколько профессий.
– Сейчас универсализм необходим для космолетчиков еще больше. – Грант оторвался на какое-то время от работы, задумчиво посмотрел на Молчанова и попросил его помощи. Не потому, что помощь действительно требовалась, а потому, что в работе человек приобретает уверенность. Молчанову уверенность была очень нужна.
Следующие несколько часов они работали с аппаратурой кибернетического комплекса. Запустили на разные высоты два телезонда, связь с которыми держалась очень неустойчиво, несмотря на все ухищрения координатора. Объяснить перебои связи одной только ионизацией воздуха все-таки было нельзя, что-то еще нарушало связь, какой-то неизвестный людям фактор.
Грант дважды разговаривал с Россом и с каждым разговором все больше мрачнел. Потом связь оборвалась и уже больше не возобновлялась.
Внизу под трансгалом наступила ночь. Истекли третьи сутки их пребывания в районе спутника квазизвезды. Третьи сутки непокоя… В дивном мерцании ночной стороны планеты было что-то зловещее. Потрясающее равнодушие, с которым она охраняла свои тайны, уничтожая и отбрасывая все постороннее, было равнодушием машины, механического сторожа, запрограммированного стрелять в любую движущуюся цель вблизи охраняемого объекта, и Грант впервые задумался над причинами странной враждебности планеты к людям, существам не агрессивным, способным отличить добро от зла, понять собеседника без угроз и применения силы. Правда, успокоить его эти размышления не могли.
В первом часу ночи по времени корабля чистый зуммер галактического ТФ-приема заставил Гранта в изумлении подскочить к пульту. Молчанов, дремавший в соседнем кресле, поднял голову.
– Дежурное сообщение с индексом третьей степени срочности, – доложил координатор. – Запрос Технического совета Земли и почтовые сообщения.
– Почта… – хрипло сказал Грант. – Пришла почта.
В панели дешифратора открылась щель, и высунувшийся языком манипулятор подал пять цветных зерен – видеокассеты для личных инфоров и два прозрачных карандаша – сообщения для командира. Координатор уже материализовал бестелесный голос Земли в кристаллы писем.
Грант медленно ссыпал в ладонь зерна: изумрудное – для Реута, фиолетовые – для Росса, ярко-желтые – для Умбаа, молочно-белое – для Вихрова и голубое – от Тины. Для него. Так же медленно Грант ссыпал письма в приемник своего информа, спрятал его в карман и взял прозрачные кристаллы официальных сообщений.
Председатель Технического совета Земли Столетов запрашивал подробный отчет об открытии квазизвезды в пылевом облаке и просил сообщить свои соображения о целесообразности посылки в этот район Галактики специальной экспедиции.
Второе сообщение было от руководства Управления аварийно-спасательной службы сектора Солнечной системы. В нем еще раз напоминалось о необходимости соблюдения параграфов Устава коммуникаций при открытии населенной планеты и об осторожности при выборе средств для спасения экипажа «Могиканина».
– Конфликты нежелательны, – повторил Грант, но смысл фразы не сразу дошел до его сознания. – Нежелательны…
Письма… В кармане лежали письма для товарищей. Письма для Умбаа, Вихрова, Реута и Росса. И письмо от Тины… как упрек в том, что он в безопасности, под защитой трансгалактического корабля, а они там… в аду… Если они ЕЩЕ там.
Связи с Россом все не было, и он дал команду послать еще два телезонда в направлении Города.
Под утро Грант, безотрывно всматривающийся в черноту экранов, напоминающих ему пустые глазницы черепа, заметил в расположении Города вспыхнувшую чистым зеленым светом звезду. Через некоторое время там еще зажглась звездочка и еще, будто огоньки гелиосварки. Молчанов, уснувший в кресле в неудобной позе, встрепенулся, услышав восклицание командира, и стал тереть глаза.
Но Грант только приказал выпустить еще два зонда – последние. Большего он сделать не мог. Со стороны он казался сосредоточенным и спокойным, холодным, как свет Луны. Но письма в кармане жгли его душу, и если бы кто-нибудь знал, как натянуты до предела его нервы, как мучительно ищет мозг пропавшую надежду. Ищет – и не находит. А найти надо, обязательно надо. Потому что рядом в кресле сидит человек, потерявший на планете всех своих товарищей. Потому что каждый прошедший миг может оказаться последним для Росса и для Реута, Умбаа и Вихрова. Потому что планета хранит в себе какую-то проклятую тайну, убивающую все живое, а люди ничего не могут ей противопоставить. Ничего, кроме своей решимости и бесстрашия.
Утром связь восстановилась на несколько минут, и Грант увидел трагедию гибели Росса.
Какое-то время он стоял неподвижно, окаменев от горя; потом вдруг стремительно повернулся к пульту, нащупывая эмкан.
– Старт!
– Нет! – бросился к нему Молчанов, схватил за руку. – Не надо! Их не вернешь!..
– Прочь! – зарычал Грант. – Там Умбаа, Виталий!.. Мы найдем их!
Молчанов отпустил его и, переведя дыхание, оперся о пульт костяшками пальцев.
– Что ж, – сказал он сдавленным голосом. – Действуйте! Я не боюсь смерти, я слишком часто встречался с ней один на один. Но с нами Тихонов, он не может сказать ни да, ни нет, и вы отвечаете за его жизнь. И этот мальчик, что возвращается один, он тоже надеется на вас, на ваше правильное решение… Но все равно действуйте, если иначе нельзя…
Грант уронил голову на руки и затих.
Корабль едва заметно вздрогнул – автоматы приняли изуродованный десантолет, вскрыли и деловито принялись за ремонт. Но никто не вышел из него. Реут лежал ничком поперек рубки в расстегнутом скафандре, и лицо его представляло маску страдания и отчаяния.
Грант вдруг вскочил, вынул из кармана инфор и хватил им об пол. Блестящий диск разлетелся цветными брызгами, и это отрезвило командира. Он оглянулся на открытый вход в зал – где-то в недрах корабля ждал его раненый Реут – и заставил себя сделать шаг, другой…
Часть вторая. Спасательный Рейд. Сташевский
Тартар
Сырое дыхание низкой облачной пелены разогнало даже крикливых четырехкрылых птиц, единственных крупных хищников на континенте. Казалось, само небо – серое, беспросветное, монотонное – упало на мокрый лес, и он съежился и притих.
Внизу под Греховым на склоне холма шевельнулись ветки кустов, и на лесную поляну вышли двое: невысокий, грузноватый мужчина с совершенно седой головой и маленькая женщина с печальными глазами. Конечно, отсюда, с высоты, Грехов не мог видеть выражения ее глаз, просто знал, что они всегда печальны. На эту странную, молчаливую пару он обратил внимание в первый же день своего пребывания в санатории. Издали принял их за отца и дочь, на самом деле они оказались мужем и женой. Его звали Грант, Ярослав Грант, ее – Тина. От врачей Грехову стало известно, что он звездолетчик, попал в какой-то переплет, получил психическую травму и вряд ли теперь сможет вернуться к своей работе, несмотря на все волшебство медицины.
Однажды Грехов случайно встретил их в лесу, и его поразило то выражение боли и нежности, с которым Грант обращал к жене лицо. Вообще, видел их он довольно часто, вот как сейчас, например: территория заповедника, где располагался санаторий, была небольшой. Дважды прилетал к ним молодой человек лет двадцати, чем-то похожий на Гранта; поначалу Грехов принял его за сына, но и тут ошибся… Тогда женщина покидала их ненадолго, словно не желая присутствовать при разговоре, но, и оставаясь одни, по мнению Грехова, мужчины молчали. Можно было подумать, что юноша лишь затем и прилетал, чтобы побыть рядом с седым – молча, сурово, без тени улыбки. В поведении их оставалась какая-то недоговоренность, заставляющая задумываться об удивительной непостижимости человеческих отношений. Но Грехов, как и они, искал уединения, уповая на его целительные свойства, никак не находил его и в конце концов понял, что великолепные чарианские врачи могут вылечить тело, но не в состоянии исцелить душу. Это под силу разве что времени, постепенно разрушающему скорлупу тоски и горечи…
Мужчина посмотрел вверх, заметил его пинасс, взмахнул рукой. Грехов тоже помахал в ответ. Женщина оглянулась, потянула Гранта за рукав, и они исчезли за деревьями. Но память долго хранила этот робкий жест.
Грехов зябко передернул плечами и усилил обогрев костюма, хотя холодно ему не было – чисто психологический эффект. Дождь начался сразу, частый и мелкий, и он закрыл фонарь кабины, пристроился возле пульта управления и задремал.
Разбудил его писк вызова, и, еще не открыв глаза, он коснулся кольца приемника на запястье.
– Габриэль, к вам посетитель. Ваши координаты?
– Западный сектор леса Грусти, – сказал он в микрофон. – Даю пеленг. А кому я понадобился?
Но дежурный уже отключился, и Грехову оставалось только гадать, что за посетитель потревожил его отдых. Может быть, ему наконец разрешат покинуть санаторий? Ведь чувствует он себя превосходно, если не считать постоянной хандры при мысли о работе, о ребятах… о Полине. После катастрофы на Самнии, спутнике Чары, когда он пролежал мертвым три часа в радиоактивном склепе – бывшем спасательном модуле, врачи на Чаре около года боролись за его жизнь, а Полина… она даже не знала, что он на Чаре. Впрочем, она вообще не знала, что Грехов остался в живых. Да почти никто в отряде не знал, потому что чариане по какой-то причине не сочли нужным сообщить о нем на Землю. Наверное, сомневались в том, что он выживет, но он выжил и чувствует себя прекрасно. Если не считать… Да, о Полине он думал постоянно. И боялся послать ей сообщение. Сам не зная почему, но боялся. Грехов все ждал, что она узнает сама. Может быть, кто-то все же сообщил ей? Диего Вирт, например… или Сташевский. Они-то знают, что он здесь. Но если это Полина…
Грехов даже привстал с сиденья, всматриваясь в серую пелену дождя. Потом рассердился на себя и сел. После своей временной смерти… каково звучит, а?! – после смерти!.. Что ж, он мог сказать так с полным правом. После смерти он стал более впечатлительным, возбудимым, и, откровенно говоря, ему это открытие не нравилось.
В девятом часу утра рядом с его аппаратом опустился наконец чей-то оранжевый галион. Громоздкая фигура выбралась из него, и Грехов вздохнул одновременно радостно и огорченно – сердце ждало другого посетителя. Это был Сташевский, начальник второго отдела Управления аварийно-спасательной службы, его друг и непосредственный руководитель.
– Здравствуй, отшельник, – проворчал он, забираясь в кабину. – Что не весел? Не рад? Не здоров?
– И рад, и здоров. – Грехов с удовольствием рассматривал коричневое от загара лицо друга. – Настроение паршивое. Чариане не выпускают из санатория, понавешали на меня кучу датчиков…
Грехов умолк и привычно оглядел небосвод и стену леса на склонах холма. Что-то изменилось там, ничего угрожающего, конечно, но обостренное чувство опасности не раз спасало ему если не жизнь, то целость шкуры, и пренебрегать интуицией он не имел права. И не хотел пренебрегать.
– Желтый туман, – пояснил Сташевский, наблюдая за ним.
– Ну, естественно, – с облегчением сказал он, – желтый туман. А ты здорово разбираешься в особенностях чарианской атмосферы.
Сташевский засмеялся.
– Просто я узнал это от диспетчера медцентра. К тому же по всей территории заповедника лечебные туманы выпускаются регулярно два раза в сутки. Пора бы знать.
– Ты и это узнал от диспетчера?
– Нет. – Сташевский помрачнел. – Когда-то я тоже отдыхал здесь… после болезни. Дело прошлое… Так ты здоров, говоришь?
– Вполне.
– Ну и отлично! Сегодня с тебя снимут ненавистные датчики, и ты свободен. Честно говоря, я не верил в твое… в общем, ты понял. Они волшебники – чариане, особенно старший врач! Не хмурься, эта женщина спасла тебе не только жизнь, но и здоровье. К тому же, говорят, она отдавала тебе времени даже больше, чем следовало.
– Возможно, – нехотя согласился Грехов. – Как это свежо и оригинально – любовь землянина и инопланетянки… Хотя какие чариане инопланетяне – первопоселенцы.
Сарказм в его голосе заставил Сташевского нахмуриться, но Грехов положил руку ему на плечо и, отвернувшись, пробормотал:
– Ты же знаешь, Святослав, ты все отлично знаешь…
– Что я знаю? – хмуро ответил Сташевский вопросом на вопрос. – Ничего я не знаю. Полина извелась вся, прозрачная стала… Ведь ты ей не сообщал, что желаешь видеть, а она ждала… Поехали.
– Не сообщал, – с трудом сказал Грехов. – Таких сообщений не ждут, летят сразу, если знают куда… А если она знает и не… Куда поехали?
– К кораблю.
– Так сразу?
– А тебе что, парадной формы не хватает? Э-э, дружище, видимо, не совсем ты еще здоров: растерялся, побледнел… Может, останешься еще на пару недель?
– Ладно смеяться. – Грехов включил двигатель, и они взмыли в воздух. – Куда лететь-то? Надо же предупредить в медцентре, датчики снять.
– Это минутное дело, а на корабле тебя осмотрят медики УАСС как живой экспонат. Не возражаешь?
Грехов не возражал.
– Но я еще не все сказал, – прищурился Сташевский. – Я тоже думаю, как и чарианка твоя, что ты здоров. Поэтому скажу сразу – вылетаем мы в район туманности Черная Роза, звезда Тина, планета Тартар. По каналам управления объявлена тревога: планета смертельно опасна для человека, необходимо наше вмешательство. Код тревоги – жизнь людей! И учти – там будет очень несладко!
«А где бывает сладко? – подумал Грехов. – Там, куда посылают нас, всегда горько и трудно. И опасно. К чему он это все говорит? Сомневается в ответе? Ждет, что откажусь? Глупо».
– Я выбрал тебя, – продолжал Сташевский, – потому что… в общем, потому что знаю. Правда, посмотрев на тебя, нас могут неправильно понять. В научном центре же не знают, что тебе уже двадцать девять, а не пятнадцать лет, на которые ты выглядишь.
– Старо, Святослав. Ты можешь сказать толком, что нам предстоит?
Сташевский пожал плечами.
– Обычный спасательный рейд… ну, не совсем обычный, конечно. Потерпи, на базе все узнаешь. Давай-ка побыстрей…
Дождь перестал, стало заметно светлее, и над лесом, над сплошным морем желтого тумана блеснул в дымке шпиль лечебного центра.
В районе тэты Лиры, на промежуточной станции, корабль принял на борт группу спасателей, возглавлял которую, к великой радости Грехова, Диего Вирт. Они проговорили все три часа подготовки и полета спейсера к Тартару, поэтому, когда Сташевский зашел в каюту и осведомился, знаком ли Грехов с информантом по Тине и ее единственной планете, тот только виновато опустил голову.
– Та-ак, – протянул Сташевский, взглянул на часы и ледяным тоном напомнил ему точное значение слова «дисциплина». Уходя, он забрал с собой подмигивающего Диего, а Грехов пристроил кристалл информанта в свой инфор и стал торопливо «перелистывать» записи, надеясь за полчаса до финиша разобраться в материалах хотя бы в общих чертах.
Тартар был открыт случайно в сто семьдесят четвертом году, то есть год назад, печально известной экспедицией к ядру Галактики, ее головным кораблем «Спир» с командиром Ярославом Грантом… Грехов перестал воспринимать текст, прослушал несколько фраз, не поняв их смысла, и тут только вспомнил, откуда ему знакомо имя командира – Грант. Чарианский санаторий… мокрый от дождя лес… две фигуры, неторопливо бредущие по густой траве. Седой мужчина и хрупкая женщина… Вот кто, оказывается, открыл Тартар – Ярослав Грант! Судьба мимоходом свела их и развела, а сейчас Грехову предстоит спасательный рейд на открытой Грантом планете. Опасной планете…
Какое-то время он сидел, бездумно включая и выключая инфор, потом вздохнул и стал слушать дальше. Из скороговорки читающего автомата он понял, что экипаж корабля почти весь погиб (вот она, травма Гранта), спасая людей со звездолета «Могиканин», неведомо как оказавшегося на планете. Они спасли двоих, но погибли сами… «Что ж, я понимаю тебя, Грант, это тяжело. Но ты обвинил себя в их гибели, и в этом я с тобой не согласен. Ты был командиром, а когда в тебе заговорил просто человек, ты забыл, что командир, что боль свою он обязан прятать в себе. Впрочем, не знаю, выдержал бы я…»
Грехов вдруг понял, что не слушает запись, и разозлился. Торопливо прокрутив запись назад, пустил ее снова.
– …Атмосфера: водород – семьдесят три процента, гелий – пятнадцать, азот, неон, аргон… (наверное, уже данные по планете). Породы материка… (это потом). Океаны… (это потом). Так, вот оно, главное… Образования предположительно искусственного типа, названные Городами. Активная жизнь в насыщенной радиацией атмосфере. Гипотеза универсалиста Сергиенко: негуманоидная цивилизация. Гипотеза универсалиста Гилковского: сообщество гнотобионтов – организмов или колоний организмов, живущих в полностью известных и контролируемых условиях…
Дальше прослушать запись Грехову не удалось. Корабль вышел на силовую подушку стартодрома исследовательской Станции, и по отсекам разнесся певучий сигнал отбоя готовности. Пока деловитые гномики – роботы технической службы – проверяли корпус корабля и двигатели на остаточную деформационную неустойчивость, он рассматривал планету в перископ, без электронной оптики. С высоты Станции она казалась пушистым палевым эллипсоидом с крыльями жемчужного сияния – там, где невидимое сейчас светило пронзало атмосферу. Станция как раз проходила над ночной стороной Тартара. «Мрачноватое название для планеты», – подумал Грехов мимолетно.
– Экипажу на выход, – произнес динамик звонким голосом, и он поспешил из каюты.
В широких светлых коридорах Станции народу было гораздо меньше, чем он ожидал. Иногда встречались научные сотрудники высших рангов – цвет науки Земли, в одинаковых светло-голубых с зелеными змейками костюмах. Грехов с особым любопытством провожал глазами специалистов физики пространств, так как сам несколько лет назад носил их эмблему: алый диск, перечеркнутый золотой стрелой. Но все лица были незнакомыми, и легкая грусть закралась в сердце: прошлое напоминало о себе горечью утрат…
Заглядевшись на группу техников, волокущих по коридору громоздкий ящик (нет грузовых автоматов, что ли?), Грехов ткнулся в спину остановившегося Вирта и быстро шагнул в сторону. Перед ними стоял начальник сектора УАСС Кротас и внимательно разглядывал их светлыми глазами. Рядом с ним, кривя худое нервное лицо, стоял незнакомый Грехову человек в сером однотонном костюме без всяких эмблем и значков. Он был седой, маленький, тонкий, от кривой полуулыбки по лицу бежали морщины, и никак нельзя было в точности определить его возраст.
– Грехов? Рад видеть вас… э-э… живым и здоровым.
– Извините, – пробормотал спасатель. – Спасибо, здравствуйте…
Седой наклонил голову, и Грехов прочел усмешку в его необычно черных глазах. Выручил Грехова Сташевский. Он подошел к ним откуда-то сбоку, несколько мгновений смотрел на седого с какой-то неопределенной миной на лице, потом протянул руку и отрывисто бросил:
– Наш проводник? Я – Сташевский, Святослав.
– Молчанов, Эвальд, – неожиданным рокочущим басом ответил седой, и стоявший рядом Кротас с непонятным облегчением вздохнул.
– Пойдемте. В шесть ноль-ноль заседание Технического совета. Надеюсь, вы не голодны?
– Нет, – коротко ответил Сташевский.
Их молчаливую группу провожали глазами – все знали, что прибыли спасатели, – а Грехов, машинально отвечая на приветствия, пытался вспомнить, где ему уже встречалась эта фамилия – Молчанов.
Они подошли к командному пункту Станции – полусферическому помещению с рядами пультов и туманными стенами выключенных виомов. В зале стоял легкий перекатывающийся говор трех десятков человек. Грехов, оглядевшись, заметил здесь Джаваира, руководителя второго сектора, Шелгунова – начальника отдела безопасности – и еще нескольких специалистов, которых он знал по работе. Почти все руководство управления…
– Сейчас начнем, – тихо сказал Кротас, словно почувствовав волнение Грехова.
– Что же здесь произошло? – так же тихо спросил тот.
– Отряд ученых и коммуникаторов ушел на поверхность Тартара и не вернулся… – ответил начальник сектора и не договорил.
В зал вошел высокий, огненно-рыжий мужчина с огромным носом. Грехов с любопытством принялся его разглядывать. Он ни разу не видел заместителя председателя Высшего координационного совета Земли в лицо, только слышал о нем, но ошибиться было просто невозможно. Левада коротко поздоровался со всеми и прошел к пультам.
Грехов притронулся пальцами к плечу Сташевского – какое-то инстинктивное движение, ей-богу, – и приготовился слушать.
Десантный модуль медленно отделился от ажурного тела Станции и серебристой каплей стал падать в бездну. Синий диск Тартара казался отверстием в черной толще, а модуль – воздушным шариком, поднимающимся из-под земли к небу.
Пока их маленький кораблик вели по энерголучу со Станции, Сташевский был спокоен: со стороны их никто не увидит и не запеленгует. Но в атмосфере они могли полагаться только на опыт и умение пилота, и Сташевский невольно посматривал на Диего Вирта, сидевшего у пульта с небрежной грацией профессионала.
В тесной рубке модуля расположились всего четыре человека: сам Сташевский, Диего Вирт, вполне оправдывающий свою фамилию Молчанов и Грехов, с интересом наблюдавший за ходом спуска. То, что их экспедиция – спасательный рейд, его волновало мало. То есть волновало, конечно, но за три года работы в УАСС он уже успел привыкнуть к постоянному риску и вечному ожиданию поединков с неизвестными или известными силами природы. Поэтому настоящая экспедиция была для него обычной формой работы. Его работы…
Грехов теперь знал, что со времени открытия Тартара прошло больше года, но по-настоящему изучить чужой мир за столь короткий срок люди не смогли: не многое увидишь с тысячекилометровых орбит, а автоматы, кроме измерений основных физических параметров планеты, ничего больше не умели. Для осмысления жизни Тартара нужны были длительные наблюдения, наблюдения прямые и без посредников. Правда, попытки эти пока в основном кончались спасательными операциями подобно этой. Разве что меньшего масштаба.
Шесть суток назад, когда Грехов еще бродил по лесу Грусти на Чаре, группа ученых и коммуникаторов в количестве сорока шести человек ушла на ТФ-звездолете к одному из Городов, наиболее загадочных объектов Тартара. И вот уже шесть суток подряд из района посадки доносится резкий голос автомата: «Внимание! Выбрасываю…» – молчание, скрежет – и так без конца. Шесть суток подряд люди на Станции пытались с помощью зондов и телероботов разглядеть, что случилось с кораблем, безуспешно пробовали установить с ним связь. Издали колонна корабля казалась неповрежденной и стояла очень прочно. Однако так и не появились возле него передвижные лаборатории, с помощью которых предполагалось вести исследования. Корабль не открывал люков, превратившись в подобие тех скал, у которых он так неудачно финишировал. Единственным движением в том месте было мелькание паутин, стаями круживших вокруг земного корабля. Напрасно вслушивались в мутный океан атмосферы телезонды и чуткие приборы: в районе посадки царила странная тишина.
В других районах единственного материка Тартара все было по-другому: проносились над равнинами и отрогами гор любопытники – так почему-то обозвали исследователи летающие скалы; неторопливо плыли по своим загадочным делам паутины; в горах появлялось и долго не исчезало багровое свечение, время от времени в некоторых местах резко и непонятно менялся рельеф…
Да, с высоты все это очень походило на активную цивилизационную деятельность, построенную по своим, неизвестным людям, законам.
– Обидно, что мы натыкаемся на столь красноречивое равнодушие, – не заметив, что заговорил вслух, произнес Грехов.
– Что? – спросил Сташевский, покосившись в его сторону.
– Ничего, – пробормотал Грехов, чувствуя на себе изучающий взгляд Молчанова.
– Внимание! – передал по оперативному виому инженер связи Станции. – Дальность на пределе. Дальше пойдете своим ходом.
– Готов, – коротко бросил Диего Вирт, держа руку над регулятором управления. Шлем мыслеуправления он уже надел.
– Желаю успеха, – сухо сказал из виома Кротас. – Пока еще не поздно, задавайте вопросы.
– Поздно, – без улыбки ответил Сташевский.
– Старт! – энергично произнес далекий дежурный. – Выключаем поле.
Сташевский кивнул, и Диего включил собственное защитное поле корабля.
Тяжесть хлынула в тела людей, не тяжесть ускорения, а какая-то странная тяжесть, замедляющая движения и мысли. Диск планеты придвинулся, кренясь, налился фиолетовой полутьмой и закрыл панорамный виом с трех сторон. Мелькнули и пропали светлые пятна, чередуясь с черными провалами, стремительные струи пронеслись рядом, потом модуль вонзился во что-то серо-голубое, и люди словно ослепли.
Диего выбросил энергичное слово, навис над пультом, и виомы прозрели. Твердое, испятнанное белым летело на людей фиолетовое поле, закружилось каруселью. Мелькнул в стороне и пропал какой-то знакомый силуэт, и звонким ударом оборвалось вдруг движение. Наступили тишина и неподвижность.
– Дьявол! – сказал Сташевский почти восхищенно. – Я думал – конец!
– Вот именно… – пробурчал Молчанов, растирая виски.
– Мастер. – Грехов похлопал Диего по плечу. – Не промазали?
– Думаю, максимум – на полтора-два километра. – Диего снял шлем и погладил бритый череп.
В целях безопасности – относительной, конечно, – они «приземлились» за сто сорок километров от места посадки замолчавшего звездолета, по другую сторону Кинжального хребта.
– Посмотрите-ка.
Грехов проследил направление взгляда Вирта и прямо под лиловым яйцом тусклого светила заметил неподвижно парящую гигантскую паутину. Она была огромна – дальний край ее терялся в желтой дымке неба – и висела совершенно спокойно, словно была невесома. Узор ее с настоящей паутиной имел весьма отдаленное сходство, но, подумав, Грехов решил, что тот, кто назвал эту штуковину «паутиной», был недалек от истины. Интересно, каковы же тогда пауки?..
– Сторож, – с непонятным выражением сказал Молчанов.
