Василий Брусянин
Кладбищенские люди
VI
Этот странный человек пришёл на кладбище часов в пять вечера.
Высокий, в длиннополом пальто и широкой шляпе, он показался нам издали похожим на священника. Сходство это ещё больше добавлялось тем, что неизвестный носил длинные тёмные и слегка вьющиеся волосы как у папы или как у отца Ивана. И бородка была у него священническая – небольшая, но окладистая.
– Смотри, соборный ключарь пришёл! – крикнул Лёша.
Неизвестный, действительно, походил на ключаря, но мы скоро убедились в своей ошибке. Когда неизвестный распахнул пальто, мы увидели на нём тёмный пиджак, жилет с золотой цепью и брюки.
– Какой же это ключарь? Ха-ха! Прихожанин, – говорил Лёша.
– Прихожанин? – усмехнулся я. – На кладбище прихожане – мертвецы.
Это также сказал о. дьякон. Часто в речи отца Ивана не было смысла, но на меткие слова он был охоч.
Строя балаган у борта аллеи и мечтая об осеннем улове щеглов и чижей, мы заняты были своей работой, но всё же следили и за тем, что делал неизвестный.
Повернув в боковую аллею, он всё всматривался по сторонам, приостанавливался и опять шёл вперёд. Иногда наклонялся над могильными памятниками и крестами и читал надписи – и опять шёл вперёд и осматривался. Особенное внимание он останавливал на крестах.
– Могилу своей невесты ищет! – сострил Лёша и нехорошо усмехнулся.
– А, может быть, отца, матери или сестры, – сказал я, желая смягчить шутку друга.
Мне всегда жаль тех людей, которые появляются у нас на кладбище, ходят около могил и ищут крест или памятник на дорогом холмике. Что-то жалкое в живых людях, когда они ищут утешения среди мёртвых!..
А неизвестный, между тем, всё ходил по кладбищу и искал какую-то могилу. Судя по его движениям, можно было догадаться, что он запомнил участок кладбища, где погребён кто-то, ему близкий, но он не мог отыскать нужную могилку.
Молодой, красивый, здоровый, в каком-то нездешнем пальто и нездешней шляпе, он затронул моё любопытство, и я не мог оторвать от него глаз.
– Пойдём, Лёша, посмотрим, какую могилку он ищет, – предложил я.
– Вишь, нашёл!.. Чего ходить-то?.. Нашёл и шляпу снял, перекрестился…
– Вовсе не перекрестился… Очки на носу поправил…
– Очки… Разве не видишь, что перекрестился?..
Мы с Лёшей заспорили и пошли в сторону неизвестного.
– Все люди на могилках крестятся, а ты – очки, – оспаривал Лёша.
Неизвестный, действительно, сошёл с аллеи в сторону, снял шляпу и опустился на скамью… наверное, на скамью, а, может быть, и прямо на соседнюю могилу. Уставившись печальными слезящимися глазами в «дорогую» могилку, люди часто садятся на соседние «чужие» могилы как на скамью. Придут к своему близкому, а садятся на чужие могилы!.. Меня всегда сердила эта небрежность людская. Странные люди!..
Неизвестный сидел на скамье за старой оградой. Могилка была обложена дёрном, но без цветов. Старая, забытая могилка. И крест на ней стоял ветхий, покосившийся, и жестяная дощечка на кресте стёрлась, слиняла и заржавела, – и чуть заметно темнела на ней какая-то надпись.
Тихий ветерок ясного летнего дня пошевеливал тёмные пряди волос головы неизвестного, а он, задумавшись, сидел, скрестив на груди руки, и смотрел куда-то вниз на могилку… На носу его поблёскивало золотое пенсне с тёмным толстым шнуром, прицепленным к петлице пиджака.
Мы прошли недалеко от неизвестного, но он нас не заметил: так велика была его печаль о близком. Мы прошли за высокую новую ограду купца Лудейникова. В этой ограде густо разрослась бузина, и частая листва кустов скрыла нас от неизвестного. Мы смотрели на его красивое, задумчивое лицо, и безмолвные и подавленные какой-то новой грустью, боялись пошевельнуться… Вот неизвестный снял пенсне и отёр платком глаза… Мы с Лёшей глубоко вздохнули, храня молчание… Есть что-то глубоко-скорбное в скупых, сдержанных слезах, когда этих слёз хватает только на то, чтобы оросить ресницы.
– Пойдём тихонько… Пусть он плачет один, – сказал Лёша.
И мы пошли…
– Дети! Дети! – вдруг окрикнул нас неизвестный.
Мы остановились, глядя в его сторону.
– Дети! – повторил он и встал и, всмотревшись в нас близорукими глазами, добавил. – Господа, не могу ли я попросить вас зайти сюда?
Нерешительно, но мы пошли на его зов.
– Пожалуйста, господа, на минутку…
Он вышел из ограды и медленно двигался нам навстречу. Протянул руку, здороваясь, и негромко назвал себя.
– Вы, наверно, здешние, кладбищенские? – спросил он, одевая шляпу. – Я хотел бы обратить ваше внимание вот на эту могилку… Идёмте-ка.
Мы вошли за ним в ограду забытой, заросшей бурьяном могилы с ветхим крестом, стояли у входа и молчали как в гостях, когда не знаешь, как примет таинственный хозяин.
Неизвестный посмотрел на нас пугающим взглядом, поднял кверху руку и быстро заговорил:
– Здесь схоронен мой друг, поэт Иван Великорецкий… Он был поэт… Ему было только двадцать лет, когда он умер.
Неизвестный снова опустился на скамью, как будто память о друге давила его к земле. Вот он опять провёл рукой по лицу как будто с желанием убедиться – тут ли оно, его лицо. И продолжал:
– Ровно десять лет назад мы с ним путешествовали по Волге… Тогда студентами мы были… Он простудился на пароходе, заболел тифом… Нас обоих осадили с парохода в ваш город. В больнице на моих руках он умер…
Он провёл рукой по лицу и продолжал прерывающимся голосом и тяжело дыша:
– И вот, я схоронил его здесь, на чужом кладбище чужого города. Мы никогда с ним не были в вашем городе. А вот судьба привела, – и он умер здесь, на чужбине… У него никогда не было родных, он был один… И в своих стихах он пел об одиночестве…
– После смерти мы, его друзья, собрали все стихотворения и издали в отдельной книжечке и назвали эту книжечку «Искры сердца». Я пришлю вам её, дети…
И он опять смолк и опустил лицо…
На кладбищенской церкви ударили в большой колокол. Разлились над полем смерти печальные звуки старинного колокола, а неизвестный тихим голосом сказал:
