Василий Брусянин
Дворянин Венчиков

Николай Романович оказался большим любителем лошадей и всё время подбивал компанию пойти к конюшням, где выстаивались выхоленные кони Степана Ивановича. Я обратился к старичку с каким-то вопросом относительно лошадей и, к моему изумлению, услышал такую тираду:

– Были, батюшка мой, и у меня лошади… были… да что поделаешь!..

Мне показалось, что на его глаза навернулись слёзы, и я спросил:

– Что же, погибли?..

– Нет… А так… Точно вихрь какой налетел на моё благосостояние и всё поразметал – и лошадей, и усадьбу… и всё… Теперь вот приходится на старости лет у сестры жить…

Во время обмена этими короткими фразами со старичком мы подходили к обширному молотильному сараю, недавно побеленные кирпичные стены которого, отражая лучи яркого солнышка, заставили нас всех прищуриться.

– Эка, ведь, какой сараище-то сбрякал! – не удержался и, разведя руками, воскликнул Венчиков.

Степан Иванович самодовольно усмехнулся и, вынув из кармана пиджачка связку громадных ключей, отпер замок на широкой двери сарая.

Мы внимательно осмотрели молотилку, проводы и «топчак». Венчиков всё время тыкал тростью в колёса приводов, ощупывал ремни и говорил:

– Нечего сказать, обосновался, Степан Иваныч, колёса да машины завёл, а у нас тут простая рига стояла, и хлеб-то мы молотили цепами… да… цепами… Бывало, прикажешь с вечера старосте быть завтра поутру стольким-то холопам на молотьбе. Глянь – утром работа кипит.

Венчиков повёл насмешливым взглядом вокруг себя и, искоса взглянув в лицо Степана Ивановича, добавил:

– Вы вот всё с машинами возитесь, а мы – людей своих имели… своих собственных холопов… Н-да-с!..

– И мы людей имеем, Сергей Константинович, и мы имеем, – певучим голосом ответил ему Степан Иванович, и ироническая улыбка скользнула по его губам, – человек сорок имеем в услужении – и все у нас в повиновении, – добавил он.

Разговор на этом и прервался. Мы обошли молотильный сарай и в узкую дверь в другом конце его снова вышли на двор. Впереди всех шли Марья Романовна и Николай Романович, за ними следовали Лука Демьянович и любезный хозяин, а Венчиков отстал и, когда я с ним поравнялся, начал:

– Богатый купчишка-то. Денег – куры не клюют, опять же и сараи какие сбухал, а вот дом мой совсем испакостил… Видели, какая обстановка-то? Всё это грубо, неуклюже и неизящно…

После короткой паузы Венчиков развёл руками и, переменив тон, добавил:

– Вы знаете… Я, ведь, вам уже говорил, что раньше это моя была усадьба-то… А! Разве у меня такая была обстановка в доме и такой порядок?.. Мужик он, так мужик и есть. Сколько, верно, не наряжай его в немецкий пиджак, а всё из-под полы будет виднеться посконная рубаха… Денег у него много – единственная добродетель…

Он пристально посмотрел мне в глаза и, поощрённый моим вниманием, продолжал:

– Я бы на его месте, чёрт возьми, такую бы обстановку завёл да и кралечку-то прихватил бы, не чета его Серафиме Васильевне… Повара себе выписал бы из Москвы… А они что – жрут капусту с картошкой на постном масле и блаженствуют, а вместо вина-то пьют квас… Что это за жизнь?..

Боясь, как бы не прервалась интересная речь Венчикова, я старался всё время ему поддакивать и слушать его с большим вниманием.

– А попросите-ка вы у него денег взаймы – не даст, ни за что не даст, – продолжал он. – Сегодня утром приехал к нему и первым делом прошу взаймы двести рублей месяца на два или на три… Понимаете: месяца на три! Что это значит?.. Так нет же, – не дал, упёрся как упрямый осёл, и ни за что ты его не убедишь. Тем более, что и дело-то верное. Надо, видите ли, мне побывать в городе, немного стряхнуть эту деревенскую-то плесень, да и кстати дело есть – хочу заложить имение, а он, глупый, того не понимает, что, как только заложу, деньги получу и ему возвращу… Понимаете?.. Ну, да, думаю я, что его к вечеру-то уломаю… Нет, ведь, какая, понимаете ли, скотина?.. Разве в наше время так соседи жили? Помню я – мальчишкой ещё был – отец мой, чуть что денег надо, поедет к кому-нибудь из соседей и сейчас же достанет… Мы, дворяне, жили по другим правилам: деньги понадобятся – иди к соседу и занимай; люди понадобятся – опять же иди к соседу и непременно достанешь холопов на какую-нибудь срочную работу. Помню я, – лет семь мне тогда было, – не хватило у нас в дворне девок… Понимаете: девок не хватило!.. Сейчас это отец мой послание к соседу, вот к отцу покойного Александра Александровича Хвостова, и что же вы думаете? На другой день встаём, а около людской избы их штук шесть или семь и всё, знаете ли, кровь с молоком, красивые да здоровеннейшие…

Сергей Константинович цинично рассмеялся и чмокнул губами.

– Людей давали взаймы, не то что деньги, – минуту спустя, продолжал он. – А почему был такой порядок?.. Потому что мы умели жить по настоящему. Они, купчишки-то, деньги в банк возят, а мы их по лучшим магазинам Москвы и Петербурга разбрасывали… А почему так? А только потому, что они живут для банка да для сумы своей поганой, а мы жили для тела и души. Понимаете: для тела и души, и ни перед чем не останавливались… Захочет душа вина – пей! Захочет как-нибудь заморских консервов – ешь!.. Захочется и ещё чего-нибудь такого остального – готово и остальное…

Говоря, Венчиков размахивал руками и улыбался нехорошей улыбочкой. Я слушал его и, недоумевая, задавался вопросом: «Ужели это не сновидение? Ужели в Бугульминском уезде, Самарской губернии, ещё жив Сергей Константинович Венчиков, представитель прошлого?» Раньше я слышал нечто из жизни прошлого, о другом читал, а теперь слышу живую речь человека, который уверяет меня, что когда-то он жил всей этой минувшей жизнью. Я осмотрел бритое лицо Венчикова с седыми усами, осмотрел его коротко остриженные волосы на жирном затылке, осмотрел и его фуражку с красным околышем и невольно спросил:

– Сергей Константинович, скользко вам лет?..

– А вы почему это меня спрашиваете? – в свою очередь спросил он и, повернув ко мне лицо, уставился на меня внимательным взором.

Я не ответил.

– Вы, что же это, сомневаетесь в правоте моих слов? Вы думаете, что я вру и говорю всё это со слов других?.. Мне – шестьдесят три года-с… Да-с, шестьдесят три года, а остальное, пожалуйста, сами соображайте… Мне, милостивый государь, было четырнадцать или пятнадцать лет, когда я начал настоящую-то жизнь… Да-с, мы жили иначе, и вам, господа, не понять нашей жизни, не понять-с!..

– Вы что это там?.. Ха-ха-ха!.. Руками-то размахиваете? – улыбаясь во всю ширь своего лица, говорил Степан Иванович, приостановившись и поджидая нас около угла высокого бревенчатого здания, от стен которого пахло сосновой смолой.

– А вот я рассказываю заезжему человеку о том, как здесь жили наши отцы, да какой жизнью пробавлялись мы, их достойные потомки, – громко отвечал Венчиков.

– Ах, вы всё об этом?.. Что же, пожили да и померли и нам место предоставили, – негромко заметил Степан Иванович.

Мы догнали остальных гостей Степана Ивановича и осмотрели каретники с экипажами. Здесь никто из гостей ничему не удивлялся, ничто не возбуждало и спора. Когда же мы приступили к осмотру конюшен, спор завязался с прежней интенсивностью. Спорили, главным образом, Николай Романович и Чумаков, которые оказались оба большими любителями лошадей. Венчиков непосредственного участия в споре не принимал, сосредоточив своё внимание на караковом жеребце, который высунул свою красивую голову в дверь поверх деревянной задвижки и, фыркая, зорко осматривал любопытствующих. Николай Романович погладил рукою красивую морду лошади, а Чумаков посмотрел жеребцу в зубы и потом долго вполголоса говорил что-то со Степаном Ивановичем.

Марья Романовна, видимо, не особенно интересовалась конями. Заслонив себя зонтиком от солнышка, она, медленно шагая, направилась дальше к узкой калитке в решётчатой изгороди сада. Я последовал за нею.