Василий Боярков
Центр жестокости и порока
Находясь в состоянии крайней агрессии, разъярённый каратель, бесспорно, убил бы беспомощного жиртеста, о чём впоследствии он горько бы пожалел. Но! Сейчас ему было всё полностью «фиолетово» (без разницы), и яростный мститель заранее готовился к любым неприятностям (пускай и нешуточным, и крайне плачевным). Он не знал, что, на его беду (хотя, скорее, на счастье?), в тот же самом подъезде, на той же лестничной клетке, изволил селиться представитель росгвардии, или просто омоновец. Именно к нему и устремилась роковая красотка: сама в умопомрачительный инцидент она лезть не рискнула, а решила предоставить его погасить кому-то другому. По стечению обстоятельств маститый сосед оказался дома, а не в какой-то дальней командировке. Узнав, что всамделишно приключилось, он с чувством откликнулся –проявил участие к призывам о помощи, поступавшим от перепуганной женщины. Как был, в трусах и тельняшке, профессиональный рукопашный боец бросился в соседнюю, смежную с ним, квартиру.
Оказавшись в центре явно не поединка, а жуткого избиения, военнослужащий мигом оценил ту драматичную ситуацию – и ринулся пресекать. Специфика службы участковых уполномоченных и представителей отряда мобильного особого назначения значительно отличается. Поэтому умелый спецназовец, применив всего-навсего пару приёмов, легко одолел полицейского и лишил его разительных качеств, сковав по рукам и ногам липкой лентой, любезно предоставленной основной зачинщицей всего случившегося конфликта.
***
Впоследствии ей пришлось вызвать «скорую помощь», априори полицию, что привело к обнародованию её двойной жизни; а значит, она лишилась всяческих шансов, чтобы по взаимному договору (так сказать «безболезненно») завладеть общей жилищной площадью. Затем пошли затяжные разбирательства как уголовные, так и гражданские. В результате у действующего сотрудника внутренних органов появилась реальная перспектива оказаться в «местах не столь отдаленных, значительно приближенных к тюремному заключению». Он, конечно, рьяно сопротивлялся, и даже переманил их общего сына. Попав под жёсткий прессинг военного полковника-отчима, тот с радостью согласился пойти на сделку с отцом; они провернули отчаянный план…
Однажды папа пригласил двенадцатилетнего мальчика посетить кинозал, что завелось у них практически на каждые выходные. Просмотр кинофильма происходил как обычно и закончился без значимых происшествий; но, правда, вот после… общаться продолжили чисто наедине. Именно тогда-то и состоялась их тайное соглашение, где-то справедливое, а в чём-то злокозненное. Малолетний ребёнок, выглядевший соответственно возрасту, являлся полной копией красавца родителя, но имел и некоторые черты, особенности натуры, доставшиеся от двойственной матери (что особенно выражалось в лисиной хитрости, лукавом проворстве). Итак, выходя из зала, где Алёша (так звали юного отпрыска) сидел с удручённым видом, близкие люди направились к дорогой иностранной машине, продолжавшей находиться в полноправном ведении отвергнутого супруга. Удобно разместились в просторном салоне и перешли к обсуждению волновавшей обоих серьёзной проблемы.
– Что случилось? – поинтересовался чуткий отец, видя недовольное состояние сына. – Ты какой-то сегодня вроде как невесёлый – кино не понравилось?
– Эти, «блин», «задолбали»! – воскликнул Лёша, находясь в эмоциональном порыве и не удосужившись назвать мать и отчима как-нибудь по-иному. – Никакого житья не дают! Этот – ну, совсем как в казарме! – орёт на меня и заставляет мыть унитазы. Папа, забери меня жить к себе: у них я просто измучился.
– Но переделать право ответственного воспитания окажется сложновато, – заговорщицким тоном заметил Аронов-старший, – и окончательный результат зависит исключительно от тебя – сможешь ли ты пойти против родимой матери, сумеешь ли пройти весь трудный путь до конца или же нет?
– Да пофиг, – не стеснялся взволнованный сын в иносказательных выражениях, – лишь бы только подальше от Этих.
– Тогда сделаем так…
На следующий день смышлёный ребёнок, вместо школьных занятий, с утра направился в ближний полицейский участок; он попросил и помощи и защиты, умоляя оградить от «зловредной мамочки» и «садистского изверга», бессовестно унижающих его честь и достоинство. В правоохранительных органах к поступившему известию отнеслись с огромным вниманием, вызвали нерадивых, если не злобных опекунов-воспитателей, привлекли их к административной ответственности и благополучно оформили передачу сына другому родителю.
Дальше потянулись нервные, тревожные времена, когда бывшие супруги делили не только имущество, но ещё и ребенка. В конечном итоге более состоятельные отчим и мать сумели создать предпосылки, позволившие несовершеннолетнему отпрыску (сыну собственной матери!) отчётливо себе уяснить, что мизерный достаток рядового майора много ниже штабного полковника. Долго не думая, он, беззастенчивый, совершил очередное предательство, где «обманутым идиотом» выставил родного отца. Алёша мгновенно переметнулся обратно, завоевав себе в новой семье немалые преимущества. Павла вторым отвратительным поступком он лишил всякого смысла жизни.
Время шло, и подошло к логичному завершению судебное разбирательство, где полицейскому должны озвучивать приговор, вынесенный за причинением телесных повреждений злодею-любовнику.
Накануне последнего слушания его вызвал к себе Погосов (он испытывал к участковому некоторую симпатию) и участливым тоном спросил:
– Ты, Паша, как, в тюрьму-то не очень хочешь?
– Не желалось бы… Хотя-а, если честно, мне сейчас всё равно, да и Вам, думаю, тоже. Почему? Работник из меня теперь, скорее всего, никудышный, а тащить на себе излишнюю обузу совсем ни к чему. Тем более что и раньше-то со мной случались одни неприятности да проблемы, а сейчас ещё и уголовное дело…
– Всё, что ты наговорил, конечно же, правильно, – продолжал радушный полковник, выказывая искреннее участие; он дружелюбно поглядывал на проблемного, но преданного, грамотного в профессиональном плане, сотрудника, – не стоит всех считать бессердечными. Не такой уж я «полный скотина», а значит, отлично помню, сколько нам вместе пришлось пережить, плечом к плечу продвигаясь к достижению общей цели, направленной на борьбу с московской преступностью. Сейчас, в критической ситуации, я тоже не хочу остаться хоть как-нибудь в стороне и должен принять в твоей злосчастной судьбе личное, жизненно действенное, участие. Но! Изначально ты должен меня внимательно выслушать и прямо тут же, у меня в кабинете, ответить на важное предложение.
Заботливый офицер замолчал, дожидаясь, что скажет ему подчинённый. Тот не заставил долговременно ждать, а следом спросил:
– Что от меня потребуется?
– Ты можешь мне не поверить, – разговаривал сердечный руководитель голосом твёрдым, но сохранявшим волнительные оттенки, – мне стоило большого труда убедить бравого, – он неприкрыто ёрничал, – военного офицера, чтобы он отозвал выдвинутое им позорное обвинение и чтобы появилась немалая вероятность рассчитывать на условный срок заключения. Как, надеюсь, ты понимаешь, он требует кое-чего взамен…
Доброжелательный полковник прервался, проверяя, не потерял ли подчинённый сотрудник способность к логическим размышлениям. И во второй раз его ожидания не остались обманутыми, и Павел зада́лся резонным вопросом:
– Чтобы я добровольно выписался с нашей, общей с женой, квартиры и куда-нибудь съехал?
– Не просто куда-то, – нахмурился Геннадий Петрович, показывая, что ему неприятно, что он сейчас говорит, – а уволился из органов внутренних дел и покинул пределы Москвы. Только так они согласны пойти на маленькие уступки. По большому счёту я и сам не вижу другого выхода. Если тебя осудят, то автоматически произойдёт позорное увольнение, но там последует и непременный тюремный срок, да, полагаю, ты и сам прекрасно всё понимаешь.
– Хм, – ухмыльнулся Аронов, осознавая, что именно он проиграл предательски проведённую схватку, – и куда я должен уехать? Хотя – если быть до конца откровенным – теперь мне без разницы, и я в полной мере готов принять любые условия, тем более что мне не оставили равноценного выбора. С другой стороны, до пенсии мне осталось чуть более месяца, и возникает насущный вопрос: как они прикажут быть здесь? Или тоже хотят добить до последнего?
– Нет, озвученный случай им отлично известен, – не смог руководитель подразделения сдержать облегчённый выдох (он предполагал более жёсткий характер беседы), – и, как они утверждают, их интересует только жилищная площадь… Поэтому – прости меня Господи! – нечестивые людишки разрешают тебе спокойно выйти на пенсию, но и настаивают, чтобы рапорт на увольнение ты написал немедленно, добивая необходимый остаток отпуском и больничными. Вот такая, сложная, получается у нас диспозиция… ты как, согласен?
– Разумеется, – не стал Аронов подводить участливого начальника, которому, в случае его осуждения, пришлось бы несладко, – разве мне оставили альтернативную перспективу? Жить я, пожалуй, поеду к себе, в родную деревню. Сейчас там, говорят, расцвёл большой, красивый, очень богатый город. Его, кажется, именно так и называют… Рос-Дилер.
***
На том и порешили. Пару месяцев Павел улаживал незаконченные дела, оставшиеся в столице, а после, получив пенсионные «корочки» да пару лет «условного заключения», отправился на малую родину. Теперь там красовался новенький мегаполис, предназначенный для алчных людей, праздно существовавших в азартных играх, пьяной радости и плотских утехах. Правда, не только весёлая сторона жизни сопутствовала игорному центру – в нём царили глубокое разочарование, горькая печаль и потеря накопленных ценностей. Именно с негативными проявлениями и пришлось столкнуться бывшему полицейскому, неожиданно возвратившемуся в родные пенаты.
Родительский дом, где давно уж никто не жил (отца и мать немолодому мужчине пришлось схоронить несколько лет назад), располагался несколько в стороне: он находился за городской чертой на удалении восемнадцати километров. В лихие «девяностые», когда жизнь перестала быть привлекательной, а главное, безопасной, покойный отец решил обосноваться в глухом захолустье, чтобы развести небольшое фермерское хозяйство. Так он и сделал, а оформив в личную собственность участок земли, возвёл в центральной части двухэтажный бревенчатый особняк; по периметру он окружился высоким дощатым забором, который от времени значительно покосился и кое-где оголил придомовую усадьбу. Само жилое строение, возведённое двадцать пять лет назад, выглядело сносно – вот разве, не имея постоянных хозяев, оно нерадостно посерело, заросло ползущим плющом и представлялось мрачным, пугавшим, каким-то опустошенным. Раньше, когда здесь кипела жизнь и когда на полную мощность развивались племенное животноводство с сельским хозяйством, оно выглядело и эффектно, и представительно, и выделялось нескольким особенностями: во-первых, с фасадной части огромному холлу предшествовало парадное крыльцо с резными колоннами (они остались и сейчас, но выглядели уныло поблёклыми), подпиравшими балкон на втором этаже (где умерший родитель предпочитал отдыхать недолгими вечерами); во-вторых, на первом этаже, помимо всего прочего (вещевых кладовок, хозяйственных комнат, подвального входа), располагалось помещение кухни и отопительная пристройка, сначала грязно угольная, а позднее переделанная на чистое электричество; в-третьих, второй этаж отводился под личные спальни, семейные места отдыха, с бильярдом и комнатой, оборудованной под курение кальяна и употребление алкоголя (там же находился и современный санузел, содержавший даже маленькое джакузи). Сейчас былое великолепие предавалось полному запустению, сплошному унынию.
Павел не появлялся в родных пенатах с момента смерти родителей, и мысленно ужаснулся от представшего разгромного вида. Становилось очевидно, что не только неуправляемая природа и долгое время приложили к опустошению неблаговидную руку, но и безнравственный человек не оставил одинокое строение без пристального, точь-в-точь губительного, внимания. О вмешательстве нерадивых граждан судилось по разбитым стёклам, а местами и выбитым рамам, отсутствовавшим дверям и разбросанным по территории носимым вещам. «Вот, варвары поганые, хорошо поглумились! – вырвалось у бывшего участкового, всю трудовую бытность боровшегося с проявлением тлетворного вандализма, чертой характера, сопутствовавшей человеческой жадности. – Даже здесь меня ждёт полный крах и сокрушительное падение».
Но! Не одна неприятная разруха поджидала единственного наследника, пересекавшего порог забытого отчего дома: прямо в холе, на установленном там просторном диване, расположились два грязных, резко вонючих, бомжа. Их омерзительный запах ударил в нос вернувшемуся хозяину, когда он находился на удалении десятка метров от дома. Сейчас, вдосталь напившись крепких алкогольных напитков, они предавались спокойному, не в меру счастливому, сну. Выглядели они жутко, просто отталкивающе! Люди без возраста (один едва ли страшнее другого), незваные гости казались внешне похожими: у обоих наблюдались изрядно потрёпанные одежды, явно полюбившиеся странным хозяевам и не снимаемые им значительный промежуток времени (они могли спокойно поменять их на шмотки новые, во множестве разбросанные по домовой округе, но процедура с переодеванием почему-то категорически избегалась); оба заросли давно немытыми волосами, разнившимися лишь цветом (у одного чёрные с проседью, а у второго рыжие, начинавшие обильно седеть), и курчавыми бородами, обляпанными остатками отрыгнутой пищи (очевидно, у тех был сегодня праздник и они сумели выгодно поживиться?); и тот и другой обулись в потрёпанные ботинки военного образца с отсутствовавшими шнурками (что свидетельствовали о неоднократных посещениях полицейских участков, причём никак не в качестве обиженных потерпевших). Если касаться внешних различий, то рыжий выглядел немногим повыше, гораздо худее; под правым глазом у него красовался синюшный фингал. У второго раздулась обширная гематома под левым.
Не стоит говорить, что, едва улицезрев незваных, да ещё и до крайности непривлекательных, посетителей, душа отставного блюстителя наполнилась страшным негодованием (да что там?), попросту жутким гневом. Он не смог промолвить ни слова – до такой степени горло сковало спазмом неизгладимого бешенства. Проснуться неприглашённым «пришельцам» заблаговременно так и не посчастливилось: твёрдым, уверенным шагом Павел проследовал напрямую к мирно почивавшим отбросам и нещадно стал пинать и того и другого. Озверевший наследник бил их ногами, обутыми в дорогие ботинки, отличавшимися прочной конструкцией. Раздавая нещадных пендалей, хозяин то ли не желал запачкать руки, то ли, подчиняясь сохранившейся со времени службы осмотрительной привычке, предостерегался от какой-нибудь омерзительной, гадкой заразы. После того как был выпущен «первый пар», полились словесные излияния; они сопровождали мгновенный выплеск гнева, копившегося в душе отвергнутого и преданного мужа и отца (соответственно) всё последнее время. Он требовал непременного и скорого выхода.
– Ах вы, мерзкие твари, – кричал он на них, – «бомжары» проклятые, вы понимаете, вообще, к кому вы припёрлись?! Да я вас в два счёта уделаю, и не одна полиция не будет искать ваши и без того полусгнившие трупы! Кто вам дал право селиться в мой дом и загрязнять его тлетворной вонищей, гнусным присутствием?!
Громогласные выкрики сопровождались не только одними болевыми воздействиями, но ещё и отборнейшей матерщиной. Несанкционированные хозяева, некогда узурпировавшие пустовавшую жилищную площадь, просто ошалели от невообразимой побудки: они вырывались из счастливого сна беспрестанно сыпавшимися чувствительными ударами да крепкими, когда-либо слышанными ими, словами. Через несколько минут синяк рыжего превратился в огромную гематому, а лицо чёрного сплошь покрылось синюшной мрачной окраской и, местами лопаясь, разбрызгивало по округе кровавую жидкость, зловонную, наполненную сгустившейся гнилью. Физиономия первого держалась по той простой причине, что второму (поскольку он оказался на краю дивана, дальнем от выхода) доставалось во много раз больше. Съездив пару раз тому, что оказался ближе, рассвирепевший наследник продвинулся дальше – а уже там дал полную волю мгновенно вырвавшемуся на свободу бешеному неистовству. Не понимая, что же в действительности случилось и откуда (а главное, за какие грехи?) на них обрушилось болезненное несчастье, ополоумевшие бомжи, соскальзывая с дивана и пытаясь ползти по гладкому полу, наперебой голосили:
– Что?! Что такое?! Мы никому ничего плохого не делали! Живём здесь, в пустующем доме, никому не мешаем и никого, поверьте, не трогаем! Объясните: в чём наша прямая вина? Мы немедленно всё поправим.
Однако не тут и было. Павел свирепел всё больше и больше, а вдыхая кровавый запах (хотя и пышущий смрадом, но всё-таки будоражащий разум), не считал себе нужным, что обязан остановиться; напротив, помутнённый рассудком, он продолжал беспощадно тиранить и презренных, и гнусных личностей, какие давно уже опустились на дно общественной жизни. Видимо, для себя он твёрдо решил, что обязан «забить поганых мерзавцев до смерти!» Одному (кому досталось намного меньше) где-то, где-то удалось пораскинуть высохшими мозгами, что из кромешного ада необходимо вырываться любыми путями, а впоследствии звать что есть мочи на помощь. Так он, впрочем, и сделал. Вот, правда, зловонный мужчина, излучавший «пренеприятнейший запах», совсем позабыл, что дом тот, загородный, расположен в глухом лесу и что на протяжении добрых двадцати километров не повстречаешь ни одного нормального человека.
Тем временем в дому происходило настоящее смертоубийство, и кровь у избиваемого бомжа текла уж не только из наружных кровоподтёков, но вдобавок изо рта, и из ушей, и прочих отверстий. Терзаемый человек хрипел, отхаркивался и всхлипывал, слабо соображая, что же всамделишно творится вокруг. Аронов пинал изрядно побитое туловище, на коем не виделось ни единого свободного места. Не оставалось сомнений, что если безжалостный мститель сейчас не уймётся, то дальше он будет тиранить окровавленный труп. Что-то такое, по-видимому, промелькнуло и в голове у бывшего полицейского, ещё совсем недавно призванного охранять закон и порядок; наверное, он посчитал, что один враг за жуткую провинность уже жестоко наказан. Отставной блюститель правопорядка устремился на улицу, чтобы окончательно довершить ужасное мщение и чтобы в точности так же проучить второго нахала, посмевшего нарушить родительскую память да святость построенного ими лесного жилища.
Тот, прихрамывая на левую ногу, повреждённую от первого знакомства с некорректным хозяином, и вереща во всю лужёную глотку «Спасите!», перебрался через рухнувший на землю заборный пролёт и теперь ковылял в сторону густой, разросшейся по кругу, лесопосадки. Там вполне можно спрятаться, а затем (если повезет?) окончательно затеряться. Вот разве Павлу казалось, что избежание заслуженного возмездия будет несправедливым и что непременно должны наказаться оба нарушителя спокойствия отчего дома. Он бросился вдогонку за удиравшим от него обезумевшим бедолагой. Нагнал порядком углубившимся в лесную посадку. Нескончаемой ненависти, какая кипела в нём в первый момент, когда имел неудовольствие улицезреть обоих вонючих мерзавцев, сейчас уже не было: она «подспала» от быстрого бега и свежего воздуха. Трусливый беглец, услышав сзади тяжёлый, всё более приближавшийся бег справедливо порассудил, что скрыться всё равно не сумеет, а потому сам, без чьей-либо посторонней помощи, как ковылял, так и рухнул на землю. Он перевернулся на спину, сделал жалобное лицо, наполнил глаза слезами, а едва лишь Павел приблизился, плаксиво взмолился:
– Не трогай меня, пожалуйста. Мы не знали, что дом принадлежит такому серьёзному человеку. Поверь, если бы похожее подозрение хотя бы слегка закралось к нам голову, то мы бы ни за что на свете сюда бы не сунулись, а нашли себе другое, более простое, пристанище.
Аронов не выглядел уже таким кровожадным, как, скажем, чуть ранее, но в запале, пока произносился оправдательный монолог, всё-таки пару раз съездил прочным ботинком по грязной физиономии да столько же по гнилому, излучавшему неприятный смрад, туловищу. Наконец, исчерпав хозяйскую мстительность да выплеснув весь накопленный негатив, он, так или иначе, но всё же остановился. Второму беззащитному человеку, а проще говоря «попавшему под раздачу» бомжу, Павел причинил телесных повреждений значительно меньше и сумел-таки не довести выброс злобных эмоций до тяжких последствий.
– Пойдём, – сказал он, надсадно дыша от душившего гнева, – заберёшь своего товарища и мотайте, «на хер», отсюда подальше, пока я не зашёлся сердцем и обоих вас не прикончил.
Отхаркиваясь багровой жидкостью и утирая обильные слёзы, перепачканные с потом, и грязью, и кровью, покоцанный бомж не возражая поднялся и послушно поплёлся за отставным офицером. Диковинное дело, когда бывший полицейский достиг пределов хозяйственного участка и обернулся назад, то обнаружил, что призванный спутник странным образом испарился, не оставив о себе никаких сопутствовавших напоминаний, даже тошнотворного, вонючего запаха.
– Хорош друг, – скорчил он язвительную гримасу, имея в виду взаимовыручку двух социально опущенных личностей, – ну что ж, придётся самому от него избавляться.
Рыжий так и продолжал лежать в том непривлекательном положении, в каком его оставил возмущённый хозяин (в форме эмбриона, скрючившего руки и ноги); он не подавал действительных признаков жизни. Единственное, то раздувавшийся, то уходивший внутрь носа кровяной пузырь свидетельствовал, что измочаленный бомж пока ещё жив. Недолго думая, неглупый юрист (отлично подкованный, а как следствие, мгновенно сообразивший, чем именно условно-осужденному выльется внезапная смерть человека, пускай и никчёмного, но всё-таки…) вызвал скорую помощь, чтобы не позволить «куску пахнущего дерьма» благополучно скончаться. Прибывшие медработники повели себя неадекватно, непредсказуемо вообще. Они неожиданно заявили, что транспортировкой опустившихся личностей (а тем более их спасением!) заниматься не будут, мол, пусть хозяин дома сам придумывает, куда бы «издыхающую мерзость» пристроить.
– Да вы что, совсем, что ли, «…вашу мать», охренели? – удивился отставной полицейский тем интересным правилам, какие здесь существуют; впрочем, спорить не стал, а перевёл разговорную тему в более продуктивное русло: – Я дам вам немного денег… сколько скажете. Только увезите его, не то, боюсь, греха бы какого не вышло.
