Василий Ардаматский
«Сатурн» почти не виден
«Да, бесцельно и даже вредно думать о том, что меня ждет худшее», – решил Рудин и стал тихо декламировать свое любимое стихотворение, жившее в его сердце со школьных лет и с ходом времени вмещавшее в себя все больше, чувств и мыслей:
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?…
Играют волны, ветер свищет,
И мачта гнется и скрипит…
Увы, – он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
«Как будто в бурях есть покой!» – повторил Рудин про себя последние строчки и обнаружил, что это его любимое стихотворение уже вместило в себя и то, что сейчас с ним происходило.
«Как будто в бурях есть покой! – еще раз повторил он. – Почему „как будто“? Ведь есть же особый, высший покой, ощущаемый человеком, оказавшимся в центре бури, которой он не боится. И конечно же Лермонтов эти слова „как будто“ написал как бы не от себя, а от какого-то другого, боящегося бурь человека. И слова эти надо понимать так, что говорит их боязливый человек, не понимающий счастья борьбы».
Потом Рудин стал думать об Андросове. Что он сейчас делает, какими мыслями занят? Изучив словесный его портрет, Рудин так отчетливо представлял себе лицо и всю фигуру Андросова, что ему иногда казалось, будто однажды и даже не раз он уже видел его.
Громыхнула дверная задвижка, в сарайчик хлынул блеклый свет.
– Скорей выходи!
Два полицая вывели его на улицу. У ворот школы стоял грузовик, его шофер, тучный немец с усами на багровой физиономии, стоя на подножке машины, стирал грязь с переднего стекла.
По-прежнему лил холодный дождь. День уже клонился к сумеркам.
Рудина подвели к грузовику и велели залезть в кузов. Вслед за ним в кузов забрались и два полицая. Они приказали ему сесть на пол кузова лицом к задней его стенке, а сами уселись на скамейку, стоявшую у шоферской кабины. Вышедший из школы лейтенант передал полицаям конверт и, не взглянув на Рудина, ушел.
Шофер со злостью захлопнул дверцу кабины, машина рванулась с места и помчалась по селу, вздымая фонтаны грязи.
Рудин подумал, что сейчас его вывезут за околицу и там расстреляют. Но нет, машина, не снижая скорости, мчалась все дальше и дальше.
В сгустившихся сумерках впереди показался большой город, тот самый, куда так стремился Рудин. Машина резко затормозила. Шофер вылез на подножку и, заглянув в кузов, начал по-немецки кричать полицаям, что дальше он их не повезет, что отсюда до лагеря ближе всего, что, наконец, он водит не пассажирский автобус, а военную машину и у него есть свои дела. Черт его попутал, когда он послушался того костлявого лейтенанта.
Рудин видел, что полицаи его не понимают, и сказал им: шофер требует вылезать, так как отсюда до лагеря ближе всего.
Полицаи встревожились. Они, оказывается, не знали, где лагерь. Рудин сказал это шоферу. Тот начал ругаться еще пуще. Он, немец, знает, а они, русские свиньи, не знают собственного хлева! Рудин и это перевел полицаям. Те ответили шоферу бранью по-русски. Завязалась горячая перепалка. Рудин уже не успевал переводить, только слушал, еле сдерживая смех.
– Вон ваш лагерь! – устав ругаться, уже спокойнее сказал шофер, показывая в сторону видневшейся вдали железнодорожной насыпи, на которой стоял длинный товарный состав. Шофер обратился к Рудину: – Переведи им, что нужно только перейти железную дорогу, и тут же – лагерь, который им нужен.
Полицаи слезли с грузовика и приказали слезть Рудину. Машина умчалась, обдав их грязью.
– Иди! – вяло сказал Рудину один из полицаев.
Они шли прямо по раскисшему, чавкающему под ногами лугу. Полицаи матерно ругали шофера.
– Будто это нам надо, а не им, – с руганью сказал один из них.
– Что это за лагерь? – не оборачиваясь, спросил у них Рудин.
– Там узнаешь, – ответил один.
– Санаторий, – прибавил другой, и они рассмеялись.
До насыпи они добрались, когда заметно стемнело, но еще нужно было обойти длинный товарный состав. По ту сторону насыпи происходило что-то непонятное. Там то вспыхивал, то гас яркий свет. Слышались выкрики команд, лай собак и качающийся глухой гул.
Они обошли состав и стали переходить через железнодорожное полотно. Перед ними выросла фигура часового.
– Стой, кто идет? – испуганно крикнул по-немецки солдат.
– Опять двадцать пять! – произнес один из полицаев и, показывая на Рудина, начал кричать солдату, точно тот был глухой: – Вот его… в лагерь… партизан… в лагерь.
Солдат выпученными глазами смотрел то на Рудина, то на полицаев. Видимо, он понял только одно слово – «партизан» и теперь не знал, что ему делать.
– Вызови кого-нибудь из начальства, – спокойно сказал ему Рудин по-немецки.
– Сейчас. А ты посмотри за ними, – также по-немецки сказал солдат Рудину и, отбежав на несколько шагов, засвистел в свисток. К нему подбежал другой солдат, они о чем-то переговорили, и тот, другой, побежал с насыпи вниз. Солдат вернулся и сказал:
– Сейчас придет офицер, – сказал он Рудину, явно не понимая, кто из этих троих партизан.
Рудин видел перед собой громадную равнину, обнесенную высоким забором из колючей проволоки. Там строилась бесконечная серая колонна. То и дело прожекторы со сторожевых вышек обдавали эти шевелящиеся колонны ярким светом и тотчас гасли. Лаяли собаки. Что-то неразборчивое орал высокий голос, усиленный радиодинамиком. Но вот колонна качнулась и двинулась вдоль забора. Прожекторы уже не гасли, и их лучи двигались вслед за колонной. Теперь Рудин ясно понял, что это колонна пленных и что ее ведут к поезду.
Он не ошибся. Когда колонна через ворота вышла из лагеря, ее развернули вдоль поезда и вскоре остановили. Послышались слова команды, и колонна стала разделяться на куски. Потом пленные направились к поезду, каждая группа – к своему вагону.
В это время на насыпь взбежал запыхавшийся немец с нашивками капрала.
– Что тут такое? – спросил он у часового.
– Привели в лагерь какого-то партизана, – ответил часовой и показал на полицаев.
Капрал быстро подошел к ним.
Полицаи подтолкнули Рудина в спину.
– Объясни ему.
Рудин сказал капралу, что он пленный партизан и что его направили в этот лагерь.
– Что за чепуху вы говорите? – тяжело дыша, воскликнул капрал. – Не могли вас сюда направить. Этот лагерь ликвидирован. Где документы?
Рудин спросил у полицаев, есть ли у них какие-нибудь документы.
Один из них выхватил из-за пазухи конверт и отдал капралу. Тот достал из кармана фонарик и, подсвечивая им, прочитал вынутую из конверта бумагу.
– Чертовщина какая-то, – проворчал он, пряча бумагу в карман. – Стойте здесь, я сейчас узнаю.
Капрал побежал вдоль поезда.
Пленные уже залезли в вагоны. Рудин видел, как в стоявший рядом крайний вагон пленные подсаживали своих ослабевших или больных товарищей. Кто-то стонал громко, протяжно, и тихий бас ласково приговаривал:
– Потерпи, потерпи, сейчас…
Стон затих.
Прожектор с угловой вышки водил своим лучом вдоль поезда. В полосе света дождь казался золотым. Посадка заканчивалась. В некоторых вагонах с грохотом закрывали двери.
– Сколько наших похватали! – не то с восхищением, не то огорченно сказал один из полицаев.
К ним подошли два офицера в длинных черных клеенчатых плащах. Мокрые от дождя, их плащи казались сделанными из железа. Пришедший с ними капрал показал на Рудина.
– Партизан – вот этот.
Офицеры удивленно посмотрели на Рудина и переглянулись. Один из них взял у капрала бумажку.
– Посвети!
Офицер прочитал бумажку и тихо сказал что-то другому офицеру; тот кивнул головой. По их приказу капрал привел долговязого солдата.
– Этот крайний вагон ваш? – спросил у него офицер.
– Да.
– Сколько у вас?
– Сто четырнадцать человек.
– Будет сто пятнадцать, для более удобного счета. Посадишь к себе вот этого. – Офицер показал на Рудина.
Солдат уже шагнул к Рудину, но офицер остановил его.
– Подожди, вот документы на него. Сдашь их по месту прибытия и объяснишь, что этого человека взяли в поезд по моему приказанию.
– Будет исполнено, – солдат спрятал бумажку за отворот пилотки и крикнул Рудину: – Ну!
Офицеры ушли. Сопровождаемый долговязым солдатом, Рудин подошел к вагону и, ухватившись рукой за боковину двери, легко впрыгнул в вагон. И тотчас перед самым его лицом с грохотом задвинулась дверь. Непроницаемая темнота. Шорох тихих голосов, приглушенные стоны. В эту же секунду Рудин принял решение. Он должен бежать – больше никакого выхода у него нет. Только бы не заперли вагонную дверь. Но если ее запрут, он взломает зарешеченное колючкой окошко. Сев на пол, Рудин напряженно прислушивался к звукам за дверью.
Когда вагон наполнился рокотом колес, Рудин, ухватившись за край двери, попробовал чуть-чуть ее сдвинуть. Не тут-то было. Упершись в пол широко расставленными ногами, он со всей силой нажал на край двери. Безрезультатно.
Глава 10
Отряд Ольховикова после боя у села Никольского прибывал на новую зимнюю базу. Будницкий уже поджидал его на лесной поляне и сразу повел Ольховикова к Маркову.
Согнувшись пополам, громадный Ольховиков вошел через низкую дверь в землянку и, опасливо глянув вверх, выпрямился.
– Прибыл по вашему приказанию. Операция проведена точно по плану. Потерь нет.
– Как Рудин?
Ольховиков приподнял свои борцовские плечи.
– Что я могу о нем знать? Ушел, и все.
– Когда вы его видели в последний раз?
– Когда шел бой.
– Он вам ничего не говорил?
Ольховиков снова поднял могучие плечи.
– Не до разговора было. Когда бой стал свертываться, я его оставил в кустах.
– Так… – Марков хотел спросить еще что-то, но передумал. – Спасибо, идите отдыхайте, – сказал он.
Спустя несколько минут Галя Громова передала в Москву шифрованную радиограмму:
«Операция по первичному выведению Рудина на цель прошла нормально. Все дальнейшее неизвестно. Рудин чувствовал себя уверенно. Будем ждать. Привет. Марков».
Доложив, что радиограмма передана, Галя продолжала стоять перед Марковым.
– Я все понял. Спасибо, – недовольно сказал Марков.
– Сколько же времени мы ничего не будем о нем знать? – тихо спросила Галя.
– Сколько понадобится, – сухо сказал Марков и с притворным интересом посмотрел на радистку. – А вы что, хотите что-нибудь предложить?
Галя молча повернулась и ушла в свою каморку. В землянке было тихо. С тревожным шорохом за дощатой обшивкой обсыпалась подсохшая земля.
Из-за полога радиорубки доносилось попискивание рации. Очевидно, Галя, как она выражалась, «прохаживалась по эфиру». Но сейчас она не просто так прохаживалась. Настроив приемник на волны, на которых немцы обычно работали открытой радиотелефонной связью, она слушала их переговоры, надеясь перехватить что-нибудь имевшее отношение к Рудину.
«Пфенниг, Пфенниг, я – Марка, я – Марка, – монотонно повторял какой-то немецкий радист. – Дайте генерацию, дайте генерацию, я вас не слышу… – Помолчит с минуту и снова: – Пфенниг, Пфенниг, я – Марка, я – Марка…»
Потом Галя услышала, как какой-то немец острил по поводу холода: «Не знаю, как ты, а у меня мозги замерзли, и я думаю только о стакане спирта». Низкий красивый голос медленно диктовал какие-то непонятные цифры вперемежку с именами: «Десять. Макс. Двадцать четыре. Точка. Феликс, тире. Одиннадцать. Анхен. Тире. Семнадцать. Точка. Сюда не входит сегодняшняя сводка. Повторяю еще раз. Десять. Макс…»
Нет, нет, о Рудине Галя ничего не услышала. А в полночь она приняла радиограмму от товарища Алексея, которая еще больше встревожила всех обитателей землянки:
«Имеем информацию о ликвидации лагеря военнопленных возле нашего города, откуда возили пленных в интересующее вас место. Причины неизвестны. Работавший в лагере советский врач, с которым мы имеем связь, утверждает, будто пленных увезли в другое место, где есть зимнее помещение. Вывоз осуществлен этой ночью. Привет. Алексей».
Марков, не раздеваясь, лег на койку и попытался заставить себя уснуть. Но это был странный сон, когда он все время ощущал себя неспящим и в то же время видел какие-то смутные сны…
Его вывел из этого состояния неугомонный Будницкий, которому было сказано прийти, когда он освободится, и вот в третьем часу ночи он счел себя освободившимся.
Марков ему обрадовался: можно заняться делом и отвлечься от тревожного и бесплодного раздумья. Они расстелили перед собой подробную карту района.
– Придется вашим людям еще поработать для нашего хозяйства… – медленно сказал Марков; он еще не освободился от сонного оцепенения.
– А мы и не думали, что все уже сделано… – Будницкий по-хозяйски оглядел землянку. – Потолок будем укреплять.
– Погодите вы с потолком, – недовольно сказал Марков. – Тут новое дело. Нам надо в разных местах, но обязательно в лесу и в большом отдалении от базы отрыть три маленькие землянки. Чтобы сбивать противника с толку, если он займется пеленгацией, мы должны нашу рацию систематически перемещать.
– Ясно. Укажите места и размер землянок… – Старшина вытащил из-за голенища замусоленный блокнот.
Будницкий ушел.
– Что-нибудь новое есть? – крикнул Гале Марков.
Полог пошевелился и чуть приоткрылся.
– Ничего, товарищ подполковник.
…Поезд с пленными продолжал идти на запад. Рудин подсчитал, что от места отправки он удалился не меньше как на сорок-пятьдесят километров. Хорошо помня карту этой местности, он подсчитал, что скоро поезд должен проходить через большой лесной массив. Рудин встал. Разглядеть, что делается в вагоне, он не мог. За грохотом колес ничего не было слышно. Рудин сделал шаг в сторону от двери, наткнулся на чье-то тело. Он пригнулся и, ощупывая руками сидящих и лежащих людей, начал продвигаться к чуть светлевшему в темноте окну. Ему пришлось влезть на нары. Возле окна, прижавшись лицом к проволочной решетке, сидел бородатый человек в изодранной тельняшке. Рудин протиснулся к нему вплотную и немного отжал его от окна.
– Я решетку попробую, – шепнул ему Рудин.
Бородач ничего не сказал, но отодвинулся.
Рудин ощупал и осмотрел крепления решетки. Колючка была прибита гвоздями к деревянной раме. Не раздумывая, Рудин обвернул руку полой пиджака, ухватился за центральное сплетение проволоки и изо всей силы рванул на себя. Сорванная сразу с нескольких гвоздей решетка обвисла. Еще рывок, и вся решетка была в руках Рудина; он выбросил ее в окно.
– Я с тобой, – жарко, в самое ухо ему проговорил бородач в тельняшке.
– У тебя товарищи есть? – спросил Рудин. – Может, они тоже?… Я выберусь, и минут через пятнадцать вылезайте вы… Помоги…
С помощью бородача Рудин ногами вперед спустился из окна и стал на карниз вагона. Прижавшись к дрожащей стене вагона, ощущая упругие толчки воздуха, Рудин осмотрелся. Поезд шел в сумрачном коридоре леса. И вдруг Рудин рядом увидел небрежно повязанную проволокой щеколду вагонной двери. Держась одной рукой за окно, Рудин размотал проволоку и откинул щеколду. Подтянувшись на руках к окну, Рудин увидел бородача.
– Я дверь открыл.
– Спасибо… – Бородач исчез в темноте вагона, и тотчас Рудин увидел, что дверь стала отодвигаться.
Теперь надо самому прыгать как можно скорей: бегство большой группы пленных может быть замечено охраной поезда. Рудин уперся ногой в карниз вагона и сильно оттолкнулся. Воздушным вихрем его перевернуло в воздухе и отшвырнуло в сторону. Он врезался в густой кустарник и провалился в канаву.
Поезда уже не было слышно. Саднила правая сторона лица. Рудин попробовал это место рукой и нащупал глубокую царапину возле уха. «Ладно, неважно, – сказал он себе. – Самое главное – нужно немедленно уходить подальше от этого места».
Он выполз из кустов и, поднявшись на ноги, сделал приседание. Ноги были целы, а вот левая рука тупо ныла в плече. Попробовал поднять ее вверх и чуть не вскрикнул от резкой боли. Сжав зубы, он правой рукой несколько раз дернул левую и через страшную боль почувствовал, как выбитый сустав стал на место. Боль стала гаснуть. Лес молчал, только все шумел и шумел дождь. Рудин перешел через железнодорожное полотно и стал углубляться в лес. Отойдя от дороги километра на три, он повернул направо и пошел параллельно дороге. Никакого реального плана действий сейчас у него не было. Им руководила только одна мысль: он должен как можно скорее снова оказаться вблизи заветного города. Он шел всю ночь и сделал первый привал, когда рассвет пробился в лес и можно было отыскать сухое местечко, чтобы присесть.
«Продолжать идти или до ночи спрятаться? – вот о чем думал Рудин, прислушиваясь к ровному шуму дождя. – Нет, сидеть нельзя. Еще осторожнее, но все равно идти. Во что бы то ни стало идти».
Рудин встал и зашагал дальше, напряженно следя за всем вокруг. Но лес был точно вымерший. За несколько часов пути Рудин не увидел ни одной птицы, и ничто не говорило о том, что здесь прошла война.
Во второй половине дня Рудин заметил, что лес редеет, и вскоре он кончился совсем. До самого горизонта простиралась равнина с очень редким кустарником. Выяснилось, что он приблизился к железной дороге. Или, может быть, дорога еще в лесу сделала поворот. Во всяком случае, первый звук жизни, который он услышал здесь, на окраине леса, был протяжный гудок паровоза, а затем он увидел вышедший из леса поезд. Значит, снова надо брать влево.
Около часа Рудин наблюдал за равниной, но ничего подозрительного не заметил. Пройдя километра два по окраине леса, он вышел на равнину. Идти здесь было труднее, чем по лесу. Размокшая от дождя земля липла к ногам, дождь хлестал в лицо так сильно, что приходилось идти, выставив вперед плечо. С наступлением темноты стало еще хуже. Он то и дело попадал в ямки с водой, спотыкался, напарывался на кусты.
Внезапно перед ним возник черный силуэт одинокой избы. Пахло дымом. На отдалении обойдя вокруг избы и не заметив там никаких признаков жизни, он, бесшумно ступая, приблизился к ней.
– Ты кого ищешь, божий человек? – услышал он тихий старческий голос из темноты.
Рудин сжал в руке тяжелую палку, с которой он шел.
– Попить не дадите?
– Почему не дать? Вода не золото, заходи.
В темноте возле избы что-то шевельнулось, и от стены отделился сгорбленный человек. Рудин подошел ближе и разглядел старика, на котором была коротенькая солдатская шинель и шапка с торчащими в стороны ушами.
– Держись за меня, тут склизко, – предупредил старик, направляясь к двери.
В избе Рудин остался у двери. Старик, чиркнув спичкой, зажег коптилку, сделанную из немецкой консервной банки, и оглянулся на Рудина.
– Чего стоишь? Проходи. Садись с дороги.
Рудин сел на лавку. Старик поднес ему ведро, в котором позвякивал ковшик:
– Пей на здоровье.
Рудин жадно выпил целый ковшик и зачерпнул еще. Старик взял его за руку.
– Погоди, а то, как конь, сядешь на задние ноги. Поесть не хочешь?
– Хочу.
– То-то же, а то пьет, пьет, будто чем объелся… – ворчал старик, доставая что-то из настенного шкафчика. Он положил на стол перед Рудиным кусок ржаной лепешки и поставил глиняную миску.
– Макай, там конопляное масло.
Пока Рудин возился с окаменевшей лепешкой, старик молча смотрел на него, делая беззубым ртом жевательные движения.
– Откуда же ты и куда путь держишь? – спросил он, садясь рядом с Рудиным. – Войну, что ли, догоняешь?
– Иду, дед, в город… по делам… – устало ответил Рудин. – Спасибо тебе за еду, а заплатить мне нечем.
– А с тебя плату разве кто спрашивал? – сердито сказал старик.
– Спасибо. Мне надо идти.
– Вроде же ты и не солдат. Что же это у тебя за дела, когда кругом война? Или ты, может, к новым господам в услужение поступил?
– Нет, дедушка.
– Стало быть, ты партизан? – вдруг быстро спросил старик.
– Нет, дедушка, – ответил Рудин. – А что?
– Да ничего… для интереса спросил.
– Слушай, дедушка, если отсюда идти прямо на город, могу я на немцев напороться?
– Да как тебе сказать? – Старик явно соображал, говорить ему или нет, но все же решился. – Если пойдешь версты на две стороной от железки, то их вроде и не будет. Но они ведь что твои клопы – по всем стенам ползают. – Старик помолчал. – А партизан не боишься?
– Нет, дедушка, не боюсь.
– Тогда иди от железки стороной версты на четыре, так тебе будет еще спокойнее.
– Спасибо, дедушка! – Рудин встал. – Как звать-то тебя?
– Степан, а все вокруг зовут меня Ведьмаком. – Он тихо рассмеялся. – Это за то, что я на болоте живу.
– Спасибо, дядя Степан. До свидания.
– Бог тебе по пути.
Рудин пошел, как советовал старик, значительно левее. Под ногами по-прежнему чавкала раскисшая земля, но идти теперь было легче; это, наверно, потому, что после встречи со стариком на душе у него стало чуть светлее…
– Эй, ну-ка, стой! – приказал сиплый голос из темноты. – Руки, руки подыми, а то не ровен час…
Рудин остановился и поднял руки. От куста отделилась и приблизилась неясная в темноте человеческая фигура.
– Кто таков?
– Советский человек.
– Советскими все зовутся. Отвечай: кто, откуда и куда идешь?
– Это долго рассказывать. Если ты партизан, веди меня к командиру.
– Оружие есть?
– Нет.
– Тогда шагай вон туда и не оглядывайся.
Кусты становились все гуще, и вскоре начался лес. Неизвестно откуда возле Рудина появились еще два человека, а когда они углубились в лес километра на три, их остановил невидимый часовой. Один из сопровождавших Рудина сказал часовому пароль, и они пошли дальше. Вскоре его ввели в тесную землянку, в которой у опрокинутого ящика сидели и пили чай два бородатых человека неизвестного возраста. Их стол бедно освещала подвешенная к потолку керосиновая лампа с закопченным разбитым стеклом. Один из бородачей с недовольным лицом поставил на стол недопитую кружку чаю.
– Мне сказали, что ты просил вести тебя ко мне. Что тебе надо?
– Если вы командир отряда, я хотел бы говорить с вами с глазу на глаз.
– Ишь ты! – он подмигнул другому бородачу. – Это ты брось, от комиссара отряда я секретиться не буду. Говори, кто ты и что тебе надо.
– Пусть выйдет боец, – сказал Рудин, оглянувшись на стоявшего у входа партизана, который его привел.
– Ну, ладно. Петрок, выйди на минутку… Ну, я слушаю.
– Вы связаны с товарищем Алексеем? – спросил Рудин.
Бородачи смотрели на него невозмутимо.
– А что?
– Я просил бы передать ему радиограмму, которую я напишу.
Комиссар запустил руку в ящик, возле которого они сидели, вытащил лист бумаги и подал его Рудину.
– Пиши!
Рудин написал: «Сообщите Маркову, что со мной произошло осложнение, я был отправлен с эшелоном пленных. Бежал. В настоящее время нахожусь у… – Тут Рудин сделал пропуск. – Снова выхожу на прежнюю цель».
– Сами вставьте, у кого я нахожусь…
Бородачи вместе прочитали написанное Рудиным, переглянулись. Помолчали. Командир отряда встал.
– Хорошо. Сейчас передам, но до получения ответа ты останешься здесь.
– С удовольствием, – улыбнулся Рудин.
Командир вышел из землянки, комиссар предложил Рудину поесть.
– Не отказался бы. За двое суток я съел только кусок каменной лепешки, – сказал Рудин.
– У Ведьмака? – улыбнулся комиссар.
– У него.
– Не удивляйтесь. Когда вы были у него, там были и наши люди.
– Хорошая работа, – рассмеялся Рудин.
Вернулся командир отряда.
– Сейчас передадут.
Теперь из землянки вышел комиссар, но вскоре вернулся, неся кусок сала и каравай черного хлеба.
– Чем богаты, тем и рады.
Рудин еще не успел поесть, как радист принес ответ на радиограмму:
«Ваше сообщение передано Маркову. Оставайтесь в отряде до получения указаний от вашей базы, которые мы передадим вам немедленно по получении».
И еще одна радиограмма адресовалась командиру отряда Нагорному:
«Находящемуся у вас человеку окажите полное доверие и необходимую помощь. Алексей».
