Василий Ардаматский
«Сатурн» почти не виден
– Где?
– В спецшколе…
– Они, – тихо сказал Старков Маркову.
Он приказал офицеру доставить пойманного в Наркомат госбезопасности и кивнул Маркову.
– Поехали домой.
Шагая по лесу, Старков улыбался и посматривал на Маркова.
– Ну, как у нас с нервами?
– По крайней мере знаю, где они находятся, – отшутился Марков.
Старков остановился.
– Знаете, о чем я думаю? Ваша группа будет действовать там в благоприятнейших условиях. Да, да, Михаил Степанович, в благоприятнейших. Вспомните того первого, которого привез Петросян. Немец, не то что этот уголовник. Насколько у него спеси хватило? Ровно на сутки. А потом как он лебезил, как покорно ползал на брюхе, как поносил всю свою епархию! Ведь его же уверили, что война с Россией – веселая прогулка. И академики Канариса тоже развращены успехами. После легких добыч в Европе у них должна быть очень опасная для господина Канариса самоуверенность и наглость. Вы только подумайте, они вот на этого типа, на тридцатипятника, возлагали задачу подорвать наш тыл! Наглецы! А тут Катя… – Старков посмеялся. – Одна Катя, и сюжету конец.
Они вышли к машине и остановились, любуясь зеленым коридором шоссе, по краям которого крутым водопадом рушился солнечный свет.
– И между тем – война… – тихо оказал Старков и вздохнул. – Садитесь, Степаныч. Надо ехать, война не ждет…
Машина развернулась и помчалась к Москве.
Глава 2
Самолет, на борту которого находился Бабакин, взлетел с Центрального аэродрома и, не делая традиционного круга, взял курс точно на запад. Бабакин был втиснут в кабину стрелка-радиста, вдвоем они не могли даже присесть, стояли, чуть подогнув колени, дыша в лицо друг другу. Стоило Бабакину чуть шевельнуться, он бился головой о пулеметную турель. Стрелок нервно оглядывал небо и потом со злостью смотрел на Бабакина: случись надобность, он не сможет вести огонь из-за этого бородатого.
Самолет летел низко, словно привязанный правым крылом к железной дороге. Чуть повернувшись вправо, Бабакин все время видел одно и то же – прямое двустрочие железнодорожного полотна и на нем эшелоны, эшелоны из кирпичиков вагонов. И было такое впечатление, будто эшелоны не движутся, а просто расставлены по всей дороге с небольшими промежутками. А вверху было блекло-голубое знойное небо. Впереди висело предзакатное громадное солнце. По отполированной руками стрелке пулеметной турели скользил нестерпимо яркий солнечный блик.
Стрелок резко дернулся, закрутил головой. Самолет в это время как-то боком взмыл от земли, у Бабакина перехватило дыхание, и вдруг он близко-близко увидел внизу жуткую картину разгромленного эшелона: несколько вагонов были опрокинуты и горели, паровоз лежал на боку, и вокруг него, точно молочная лужа, растекался пар. В стороне от поезда бежали люди. Бабакин понял: это случилось только что. Он глянул на стрелка, а тот в это время, до белизны закусив губу, бешеными глазами смотрел вверх. Бабакин тоже посмотрел туда: в голубом небе три самолета с черными крестами на крыльях один за другим пикировали к земле. Он ясно увидел, как из-под брюха первого самолета отделились и точно растаяли в воздухе черные сигары. Взрывов бомб он не видел и не слышал. Эшелон был уже где-то позади…
Теперь внизу был лес, над которым они летели так низко, что Бабакин видел качающиеся верхушки деревьев. Его начало подташнивать. Чтобы отвлечься, он стал думать о деле, которое ждало его там, впереди. Еще раз мысленно он повторял версию своей выдуманной судьбы. Но на этот раз привычное повторение легенды происходило по-иному: почему-то сознание все время рядом с выдуманным ставило то, что было в его реальной жизни. И так это выдуманное не сходилось с настоящим, что Бабакин вдруг со страхом подумал, что уверенно жить с этой выдуманной биографией он не сможет и сорвется… Подносчик на лесозаводе. Сослан на Колыму. Работал сторожем в леспромхозе. Унаследовал дом с садом и огородом. А теперь будет заниматься частной торговлей в оккупированном немцами городе. Сплошная муть. А на самом деле его жизнь – простая, ясная: завод, комсомол, армия, учеба… По неисповедимому движению памяти вдруг перед его мысленным взором возникало давнее-давнее – ночевка на жигулевских скалах, высоко над Волгой. Это было в туристском походе в студенческие времена. Давно это было, а припомнилось так ясно, будто было это вчера. В каменной пещере бушует костер. Они сидят поодаль на обомшелых валунах, и кто-то заводит разговор о том, что, может быть, у этой самой пещеры вот так же сидели у костра, поджидая купеческие корабли, лихие волжские разбойнички. Генька Сугробов сказал с печальной миной: «Все погубила цивилизация. Даже разбойничков». А Таня Зиборова рассмеялась и сказала: «Да поглядите вы на себя, разве из вас получились бы разбойники? Да у вас храбрости хватает только на то, чтобы, не готовясь, идти сдавать диамат…»
И тогда он, Бабакин, обиделся и сказал: «Храбрость человека – это не его нос, который всем сразу виден». Кто-то неожиданно заговорил о Чапаеве. Что вот-де простецкий мужичок, многого не понимал, культурно говорить не мог, а стал легендарным героем народа. «Опять же героем его сделала война, – гнул свою линию Генька Сугробов. – И Павку Корчагина тоже. Она породила всех известных нам по литературе героев, включая сюда и артиллериста Тушина из „Войны и мира“. А вон Чехов о войне не писал, так у него все герои – хлюпики, мелкота разная». Возражая Геньке, он, Бабакин, назвал своего любимого героя – Рахметова. Разве он не мужественный человек? «Не война, так какая-нибудь борьба! – не сдавался Генька. – А ты назови мне хоть одну героическую личность, которая выявилась, так сказать, на ровном месте жизни…» И он ничего ответить Геньке не смог…
Самолет снова взмыл вверх, и воспоминания точно сдуло воздушным вихрем. Бабакин на мгновение увидел большой город, над которым в нескольких местах закручивались в небо столбы черного дыма.
Самолет резко накренился, и тут же его сильно затрясло: он уже катился по корявому зеленому полю.
К остановившемуся самолету подъехала облезлая «эмка», из которой вылез рослый парень в брезентовом плаще и высоких болотных сапогах.
– Вы Пантелеев? – спросил он Бабакина.
– Ну… да, – чуть запнувшись, ответил Бабакин.
– Я за вами. Садитесь.
Парень сел за руль, Бабакин – рядом, и «эмка» помчалась к городу.
– Как дела? – спросил Бабакин.
– Плохо. Ночью уходим в лес. Мы уже думали, вы не успеете…
Странно выглядел город. Тихий солнечный день, а на улицах ни единой живой души, будто это не настоящий город, а оставшиеся после спектакля декорации.
– Все ушли? – спросил Бабакин.
– Если бы! – парень сердито ударил кулаком по баранке. – Всех разве вывезешь за такой короткий срок? Немало таких, кто остался из-за барахла… А есть такие, кто надеется, что жить можно и при оккупантах. Есть, конечно, и просто сволочи.
Минуя центр города, машина свернула в тихую улочку и, поднимая клубы пыли, промчалась по ней к самой окраине города. Там она круто завернула в глухой переулок и вскоре въехала во двор дома, на стене которого Бабакин успел прочитать вывеску: «Автотракторосбыт».
Бабакин с парнем вошли в дом.
– Сюда, – парень показал на дверь с табличкой «Управляющий конторой».
В тесном кабинете возле стола сидели пятеро мужчин в штатской одежде. На полу лежали туго набитые вещевые мешки. В углу возле двери стояли винтовки.
– Пантелеев? – спросил мужчина с крупной седой головой. Это был секретарь обкома партии Лещук.
– Так точно, – ответил Бабакин. Он по фотографии знал, кто этот седой человек.
– У вас должна быть… – начал седой, но Бабакин уже протягивал ему клочок бумаги с условной запиской от подполковника Маркова.
Секретарь обкома прочитал записку, тщательно ее разорвал, ссыпал клочки в пепельницу и поджег спичкой.
– Ну вот, – сказал он, когда бумажки сгорели, – я – товарищ Алексей. А это – члены нашего теперь подпольного обкома. С ним вы уже знакомы? – товарищ Алексей показал на парня, который встречал Бабакина на аэродроме. – Товарищ Завгородний. Теперь – товарищ Павел. Он, как и вы, остается в городе. Договоритесь с ним о связи.
– До появления нашей группы мне приказано бездействовать, – сказал Бабакин.
– Я это знаю. Но на всякий случай о технике связи вы должны договориться… – Товарищ Алексей тяжело вздохнул. – Обстановка такова: передовые подразделения противника достигли поселка кожевенного завода на западной окраине города. Там они пока и сидят. Наверно, не верят, что мы оставили город без боя. Наиболее важные объекты взорваны. С темнотой все мы кроме товарища Завгороднего уйдем в лес. Когда думаете вступить во владение домом? – спросил товарищ Алексей, и в глазах его мелькнула искорка смеха.
– Сегодня же.
– Ну и живите на счастье. Все документы по наследованию вами дома, как условлено, в городском архиве. Комар носа не подточит…
– Спасибо.
– Как Москва? – помолчав, спросил товарищ Алексей.
Бабакин молчал, не зная, как коротко ответить на этот вопрос. Он вспомнил Москву, какой увидел ее последний раз несколько часов назад, когда мчался в машине на аэродром. Пронизанная солнцем, по-летнему пестрая, она показалась ему опасно не военной. Возле памятника Пушкину толпились девочки с яркими цветами. А на углу возле тележки, торгующей газированной водой, толстяк в белом чесучовом пиджаке, сдвинув на затылок соломенную шляпу, со смаком пил воду, и стакан в его руке излучал ярко-красный свет… Почему-то вспомнилось вот это, и Бабакин не очень уверенно произнес:
– Москва спокойна.
– Не слишком? – спросил товарищ Алексей, строго глядя в глаза Бабакину.
– Спокойна, если со стороны смотреть, – немного смутившись, пояснил Бабакин. – А вообще-то и в Москве все на войну повернуто. Москвичи валом идут в ополчение. Товарищ Алексей оценивающе оглядел Бабакина и сказал:
– Тут, глядите, поосторожней. Фрицы у вас будут рядом, а в Минске они уже показали себя.
– Волков бояться – в лес не ходить, – улыбнулся Бабакин.
– Ну, ну… – товарищ Алексей еще раз оценивающе посмотрел на Бабакина, потом – на часы. – Давайте-ка, товарищи, собираться.
С первой, еще неплотной темнотой они ушли. Бабакин и Завгородний в окно видели, как они пересекли улицу и один за другим исчезли в проломе забора.
– Кто бы мог подумать, что приведется такое… – вздохнул Завгородний. – Ну, ладно. Помоги мне сжигать мосты.
Два бидона бензина они разлили внутри дома. Остальные вынесли во двор и там облили стены всех построек. Один бидон Завгородний опорожнил в «эмку», на сиденья. Потом намочил бензином тряпку и вынул из кармана спички:
– Ну, давай. До свидания.
Бабакин вышел на улицу и направился к центру города. Он не дошел еще и до первого перекрестка, как за его спиной с ревом и треском к небу взметнулось сине-желтое пламя.
Глава 3
Разведывательный центр «Сатурн», нацеленный на Москву, был создан абвером уже перед самым нападением на Советский Союз.
Чем было вызвано создание этого специального центра? Ответить на этот вопрос нелегко: все связанное с абвером – германской военной разведкой – происходило в глубокой тайне. Шеф абвера Канарис не любил оставлять следов. Известно его изречение, что разведчик, заботящийся о своем архиве, – самоубийца. Все же кое-что можно понять, проследив события того времени, нашедшие отражение в документах или в мемуарах, на которые невероятно плодовитыми оказались недобитые гитлеровцы, в том числе и работники абвера.
Когда уже шла переброска дивизий к советским границам, состоялся разговор Гитлера с Канарисом «о русской проблеме». Этот разговор фигурирует в мемуарах, в переписке и даже в некоторых служебных документах. Упоминался он, в частности, и на Нюрнбергском процессе.
Что касается мемуаров, то изложение в них этого разговора находится в прямой зависимости от того, кем они написаны, с какой целью и где изданы. Так, в одном выпущенном в Мюнхене мемуарном сочинении автор его, упомянув об этом разговоре Гитлера с Канарисом, приходит к категорическому выводу, что, если бы Канарис не был изменником, этот разговор мог сделать совсем иным исход всей Русской кампании. Тут что ни слово, то дремучая глупость или злоумышленная ложь. Исход войны не зависит от разговоров. Уж что-что, а поговорить Гитлер умел… Наконец, если поверить этому запоздалому адвокату Гитлера, Канариса следует считать чуть ли не защитником интересов Советского Союза. Между тем Канарис был одним из наиболее опасных наших врагов. Он смертельно ненавидел нашу страну, фанатически желал ее разгрома, а поняв раньше других, что Советский Союз оказался Гитлеру не по зубам, он сделал все, что мог, для того, чтобы внушить нашим западным союзникам мысль не торопиться с реальной помощью СССР, а то и вообще отказаться от союзничества, вступив в войну на стороне Германии…
В Лондоне в свое время вышли мемуары, в которых не менее категорично утверждалось, что в вышеупомянутом разговоре Гитлера с Канарисом умный адмирал-де не мог в течение нескольких часов убедить Гитлера в том, что Россия – опасный противник. И снова ложь. Известно, что пущенное Гитлером в оборот выражение «Россия – колосс на глиняных ногах» принадлежит Канарису.
Ерунда! Никакого конфликта между Гитлером и Канарисом в ту пору и быть не могло. И тот и другой к Русской кампании приступали в ореоле славы покорителей Европы. Все казалось им легкодостижимым. И оба они были убеждены, что Россия – это колосс на глиняных ногах.
– Ударьте железной палкой по этим ногам сзади, а я сделаю все остальное…
Эта фраза Гитлера приводится в нескольких описаниях разговора, как и фраза Канариса о том, что в нужный момент самые опытные его люди окажутся за спиной Кремля.
Гитлер порекомендовал Канарису в России работать смело, уверенно и начисто отбросить разборчивость в методах.
– Если, действуя в Чехословакии, Норвегии и Польше, – сказал Гитлер, – нам еще приходилось помнить о традиционных симпатиях к этим странам лидеров англосаксов, то в России все допустимо, лишь бы свалить большевистский режим. И тогда те же западные лидеры своими руками наденут на нас ангельскую одежду.
Канарис с этим целиком согласился.
– Действуйте, адмирал! Бейте их наотмашь! Всаживайте им кинжал в спину! – быстро распаляясь, уже почти кричал Гитлер. – Все, что вы сделаете, заранее одобрено мной! Я вам полностью доверяю, и вашей груди не хватит для знаков доблести, которыми я вас увенчаю!
Канарис без слов благодарно склонил свою уже сильно поседевшую голову и только после пристойной моменту паузы заметил, что единственной трудностью, которую он видит в России, являются непостижимые размеры этой страны.
– Это не Норвегия, – сказал он, – которую можно между завтраком и обедом пересечь на дамском велосипеде.
В ответ он услышал небезопасное для него заявление Гитлера:
– Вы недооцениваете нашу нацию. Я хочу напомнить вам, что не кто иной, как русские, в войнах прошлого достигали не только Берлина, но и Парижа. И делали они это, когда не было ни танков, ни авиации, ни автомашин.
И, хотя Гитлер сказал это, криво улыбаясь одной правой стороной лица, Канарис счел за лучшее промолчать, преданно смотря фюреру в глаза…
И, наконец, всплыл еще один, для нас наиболее любопытный эпизод этого разговора. Канарис повел речь о трудностях с подбором агентов для работы в России. Все дело в языковой проблеме. О, эти неполноценные славянские языки! Ни один европеец не может научиться говорить по-русски без акцента… Гитлер не дал Канарису договорить, рывком встал и, пристукнув ладонью по столу, чеканя слова, произнес:
– Воспитанные мною немцы могут всё!
Канарис молчал. Он видел, что продолжать нормальный разговор с Гитлером уже нельзя, так как у него начиналось то состояние, которое сам Канарис через пару лет метко назовет «помешательством на самом себе».
– Вы, Канарис, оказывается, кое-что явно не понимаете, – все более наэлектризовываясь, говорил Гитлер. – У норвежцев был король, который являлся для них дублером Бога. У поляков были фанаберия, амбиция, национальный фанатизм и католичество. А мы одним щелчком развеяли все это в прах. А что у русских? Им и не снилась такая вера в государство, в вождя, которая одухотворяет всю новую историю великой Германии. В моих устах «я» – это и есть Германия! Ее настоящее и будущее! Провидение и немцы избрали меня своим вождем! Я обязан видеть дальше всех! Разве мне генералы не говорили, что с Польшей так гладко, как с чехами, не получится? Говорили! Польши не стало в несколько дней! Разве те же генералы не говорили мне, что во Франции мы завязнем? Говорили! На Францию мы потратили пару недель! Я знаю, что теперь малодушных теоретиков пугает план «Барбаросса». Они болтают о стратегии, подсчитывают русские дивизии. А мой расчет ясен и прост. Россия – миф двадцатого века! И этот миф развеет мой солдат, одухотворённый религиозной верой в меня и мою партию! Вы понимаете, Канарис, логику моих действий?
– Да, мой фюрер, – почтительно отозвался Канарис.
– Молниеносный удар и молниеносная победа, какой еще не видала история! – изрек Гитлер, рассекая рукой воздух.
Несколько секунд Гитлер, распрямив плечи и откинув назад голову, исступленными глазами смотрел прямо перед собой, и губы его нервно подрагивали. Потом плечи его сникли, и весь он точно погас и стал меньше.
– Я верю в вас, Канарис, – устало произнес он и сел в кресло.
– Спасибо, мой фюрер, – сказал Канарис и, пятясь, вышел из кабинета…
В последний месяц перед началом войны против Советского Союза в гитлеровском генеральном штабе почти ежедневно проводились так называемые контрольные советы, на которых проверялась готовность войск по отдельным деталям плана «Барбаросса». Обычно председательствовал на этих совещаниях начальник штаба Гальдер, а присутствовал цвет генералитета, командующие армиями и специальными ее службами.
Канарис присутствовал далеко не на всех заседаниях совета. Получив очередное приглашение, он поручал кому-нибудь из своих генералов позвонить от его имени Гальдеру и узнать, обязательно ли присутствие начальника абвера. Чаще всего следовал ответ: «Если у адмирала найдется время, я рад буду его видеть». Это означало: можно не являться. Канарис вообще не любил бывать среди генералитета. Слишком много он знал об иных генералах такого, что не мог не раздражаться, видя их лицемерное подхалимство перед Гитлером. В свою очередь, эти генералы знали, что Канарису известно о них многое, и присутствие шефа военной разведки им тоже не доставляло удовольствия.
На этот раз сам Гальдер позвонил Канарису, когда тот еще находился дома, и попросил обязательно присутствовать на сегодняшнем совете.
– Что случилось? – с оттенком иронии спросил Канарис.
– Это не по телефону, – сухо ответил Гальдер. – Я вас жду.
Канарис догадывался, зачем он понадобился. Робеющие перед надвигающимися событиями генералы хотят, чтобы абвер положил им на стол данные, как и где без боев и без риска доехать до Москвы. Их явно не удовлетворяет его меморандум Гитлеру от 1 марта 1941 года. У Канариса были неофициальные сведения, что некоторые генералы, в частности только что назначенный одним из заместителей начальника штаба Паулюс, сомневается в достоверности данных меморандума о русских пограничных укреплениях и о возможностях советского железнодорожного транспорта. Не удовлетворены они и разделом меморандума о командном составе Красной армии. Во Франции-де абверу были известны абсолютно все командиры полков, а в России он не смог установить даже всех командующих армиями.
Словом, Канарис понимал, что у генералов есть достаточно претензий к данным военной разведки русского плацдарма, но, еще не выходя из дому, адмирал уже знал, как он всех их поставит на место…
Совет прямо с этого и начался – с критических замечаний по главному меморандуму абвера. И первым заскрипел как раз Паулюс. Он хотел абсолютно точно знать пропускную способность русских железных дорог на всех направлениях и отдельных участках, а также количество подвижного состава и в особенности паровозов.
– Вашему предшественнику на посту квартирмейстера эти данные в свое время были представлены, – как всегда, ровным и будто усталым голосом ответил Канарис. – Принимая пост, мой генерал, надо знакомиться не только с креслом предшественника…
Так, один из игры выбит. Кто следующий?
Неудача Паулюса разозлила генералов. Претензии посыпались одна за другой. Один хотел «достоверно, а не приблизительно» знать, кто стоит против него по ту сторону Буга. Обычно тихий и, как думал Канарис, побаивающийся его генерал Клюге вдруг с желчью набросился на меморандум, назвал его любительским сочинением и требовал перепроверки всех данных по интересовавшему его направлению Брест – Москва. Представитель воздушных сил, сославшись на заинтересованность в этом самого Геринга, хотел иметь уточненные данные о всех базах горючего советской авиации. В заключение он под общий смех обратил внимание Канариса на то, что в той части меморандума, где даются характеристики советских военных самолетов, имеется феноменальное открытие: один из советских бомбардировщиков наделен скоростью, вдвое большей, чем у истребителя «мессершмитт». «За таким самолетом гоняться бесполезно, – иронически сказал авиационный генерал и после паузы добавил: – Ибо такого самолета нет в природе».
Канарис выслушал все это, как всегда, со спокойным и даже сонным видом, изредка делая пометки в блокноте. Наконец Гальдер предоставил ему слово.
Заглянув в блокнот, он заговорил тихо и внятно:
– С самолетом – явная опечатка, и я извиняюсь, что из-за этой глупой опечатки, понятной каждому фельдфебелю, представитель наших славных воздушных сил отнял время у столь важного собрания. – Канарис перевел взгляд своих черных маслянистых глаз на авиационного генерала. – Я недоумеваю только по поводу того, почему вы, заметив опечатку, не исправили ее, а ждали этого совещания. Неужели вас так волнует чисто эстрадный успех? – Канарис положил блокнот в карман и продолжал: – По-человечески я понимаю многие высказанные здесь претензии. Конечно же всем вам хочется знать о противнике как можно больше, но есть, однако, объективно существующий предел возможностей разведки и соответственно должен быть предел требовательности к нам. Пример в этом отношении показывает фюрер. На меморандуме, о котором здесь шла речь, он написал, конечно, приятную для меня, почему я ее и помню дословно, резолюцию. В ней всего три слова: «Великолепная, обнадеживающая картина…»
Гальдер понял, чем грозит создавшаяся ситуация, и сказал примирительно, что никто здесь меморандум не дезавуирует и речь идет только о каких-то отдельных деталях.
Канарис, не повышая голоса и не торопясь, верный своей будто бы сонной манере, сказал:
– Я не вижу никакой разницы в том, сказать ли, что меморандум негоден полностью, или сказать то же самое о каждой его странице в отдельности. Дальше. Я почему-то не вижу у вас в руках дополнительных к сводке тетрадей: синюю, зеленую и черную, в которых мы дали уточненные и новые данные по многим разделам… – Канарис прекрасно знал, где эти тетради: они лежали в сейфе у Гитлера, и он их попросту не захотел читать, сказав, что меморандум его полностью устраивает…
Совещание сразу закрылось, и Канарис еще раз убедился, что сегодня единственной задачей совета было дать бой абверу. Ни с кем не прощаясь, он покинул зал и уехал к себе. Он был взбешен: болваны! Но он не мальчик, которого легко поставить в угол…
Канарис приказал секретарю переключить телефон на себя и в течение часа никого к нему не пускать. Близкие к адмиралу люди дали ему дружеское прозвище Кикер, что означает – подсматривающий. Когда он вот так, как сейчас, уединялся в своем кабинете, секретарь всем посторонним говорил, что адмирала нет, а приближенным с почтительной улыбкой доверительно шептал: «Он подсматривает за собой».
Сегодняшний совет заставил адмирала вернуться к раздумьям, которым последнее время он уделял немало времени. Его занимала и тревожила мысль о том, как будет выглядеть абвер и он, Канарис, когда начнется русский поход и если, не дай бог, он развернется совсем не так успешно, как рассчитывает фюрер. Гитлер беспощадно расправляется с теми, кого он выбирает в качестве виновников неудач. Во время большой войны ссориться с генералитетом Гитлер не решится. Он будет искать виновных в другом месте, и абвер может оказаться тем самым местом, тем более что будет весьма логичным обвинить в неудачах разведку, которая-де не обеспечила доблестную германскую армию исчерпывающей информацией и заставила ее драться вслепую…
Канарис поежился. Нет, нет, покорно ждать такой ситуации он не намерен. Прежде всего нужно продумать работу абвера с того момента, как начнется поход в Россию. Надо при любых обстоятельствах застраховать себя от неприятностей…
«Подсматривание за собой» затянулось. Адмирал «отсутствовал» более двух часов. И в результате родился приказ о создании на центральном направлении фронта специального разведывательного центра под названием «Сатурн».
Собрав узкий круг руководящих работников абвера, Канарис зачитал им приказ и объяснил, чем вызвано создание «Сатурна». Разумеется, он не говорил, что «Сатурн» для абвера и для него лично – нечто вроде громоотвода на случай грозы. Цель «Сатурна» он изложил так:
– Эта начинаемая фюрером кампания – самая важная, ибо она завершает выполнение гениального плана создания великой Германии – владычицы Европы и Азии… – начал Канарис свою речь без тени пафоса, не изменяя своему обычному стилю – обо всем говорить тихо и спокойно. – Победа на Восточном фронте должна быть решена молниеносным рывком армий от Бреста до Москвы. Но не забудем, что в России мы сталкиваемся с фактором колоссальных расстояний. Это требует от нас нового построения нашей работы. Именно для этого мы вслед за бронированным кулаком армии выставляем и наш кулак. Главная цель «Сатурна», естественно, – Москва. Мы нашпигуем большевистскую столицу разведывательной и диверсионной агентурой, поможем этим нашей доблестной армии, а в нужный час нанесем решающий удар в спину Кремлю… «Сатурн» – это не просто группа наших работников, приближенных к фронту. «Сатурн» – это весь наш абвер, только сконцентрированный на это время в наиболее выгодной для нас точке. В «Сатурне» в точности повторится вся наша структура. И если во главе «Сатурна» я ставлю лучших своих работников Зомбаха и Мюллера, это вовсе не означает, будто я хочу взвалить на них все дело по России. Отнюдь нет. Больше того, я им не завидую, – Канарис с улыбкой посмотрел на Зомбаха, потом на Мюллера, – да, друзья, не завидую, ибо в вас я буду видеть себя, а вы знаете, как безжалостно требователен я к себе и к своей работе. Ведь отныне и на ближайшее время слава нашего абвера будет создаваться там. Только там. – Канарис помолчал, как будто дожидаясь ответа, и продолжал: – Однако это совсем не значит, что весь «Сатурн» сможет скрыться за моей спиной. Мой выбор потому и пал на Зомбаха и Мюллера, что я знаю их как талантливых, умных, гибких и оперативных работников разведки и контрразведки. Их инициатива неистощима, мешки с новыми и смелыми их идеями все мы не раз тащили на своих спинах… – Канарис тихо рассмеялся и подмигнул Зомбаху. – Не обижайтесь, дорогой, я говорю это, любя вас и безгранично в вас веря. И прошу вас завтра же дать мне соображения о комплектовании аппарата «Сатурна». Не стесняйтесь, берите себе лучших…
Зомбах молча кивнул головой, лицо его не выражало ни радости, ни огорчения. Не зря про него говорили, что у него лицо из камня, а глаза из стекла.
Идею создания «Сатурна» горячо поддержали начальники всех отделов абвера. О! Они прекрасно разгадали тайный смысл создания «Сатурна» и были искренне благодарны своему шефу; они понимали, что действие громоотвода распространится и на них. Они называли создание «Сатурна» блестящим ходом в стиле стратегии и тактики самого фюрера.
Но не таков был Пауль Зомбах, уже давно славящийся своим холодным аналитическим умом. Он совсем не торопился восторженно говорить о порученном ему новом детище абвера. Зомбах был одним из наиболее доверенных людей Канариса, искренне преклонялся перед его умом и талантом, и поэтому, если он и понимал, что за созданием «Сатурна» кроется хитрость, он рассуждал так: «Если Вильгельму это надо, я обязан это взять на себя…» Единственное, что его сейчас обижало, – это то, что Канарис не поговорил с ним об этом предварительно.
Поблагодарив за доверие, Зомбах заговорил языком далеко видящего практика, для которого любое новое дело сразу же представляется в реальном своем виде.
– Что касается наших профессиональных кадров, – сказал он, – то я еще сегодня представлю список необходимых мне сотрудников. Но меня тревожит проблема агентуры, которую мы должны будем засылать в советский тыл. Я и до этого, как вы знаете, занимался этим делом. Положение здесь у нас не из лучших. Агенты русской национальности, которыми мы располагаем в данный момент, представляют собой нечто вроде пассажиров Ноева ковчега, и вдобавок нет никакой возможности установить, какая пара чистая, а какая – нечистая. Агенты из среды старой русской эмиграции и из молодого ее поколения – это трусливый, развращенный Европой сброд. За деньги готовы на все, а умения – ноль. Кроме того, они не знают современной России. То, что мы получили от Маннергейма из контингента пленных Финско-русской войны, – товар более хороший, но его мало. Это означает, что главное, решающее поступление этих кадров следует связывать с началом кампании, когда у нас появятся пленные и коренные русские. Армия должна получить авторитетнейший приказ о работе на нас в этом направлении. Значение дела столь огромно, что я нахожу желательным вмешательство самого фюрера.
Канарис слушал Зомбаха, прикрыв глаза чуть вспухшими веками. Конечно же Зомбах правильно ухватился за главное и самое трудное. Но чем он мог здесь помочь ему? Гитлер, когда он попытался разъяснить ему эту проблему, или ничего не понял, или не захотел этим делом заниматься. Таким образом, вмешательство Гитлера, о котором мечтал Зомбах, исключалось. Приказ подпишет армейское начальство, напишут его с кучей оговорок, и неповоротливая военная машина будет выполнять его спустя рукава. Однако другого выхода нет…
Но полковник Зомбах говорил не только о кадрах. Он стал выкладывать свои критические соображения и по другим не менее важным вопросам. Канарис почувствовал, что выступление полковника может косвенно дискредитировать самую идею создания «Сатурна», и закрыл совещание, сказав Зомбаху, что все остальные вопросы будут им решены в оперативном порядке.
