Варвара Еналь
Та, кто задает вопросы
Глава вторая. Матвей
1
Будильник включился ровно в четыре часа ночи. Тихое потрескивание, после – поскрипывание и, наконец, еле уловимое гудение. Матвей не любил громких звуков, не любил современных мелодий и вообще предпочитал тишину. Но в четыре часа утра без будильника не встать никак, поэтому приходилось терпеть неприятные звуки, врывающиеся в сон.
Поднялся, уставился на ночничок, воткнутый в розетку. Слабый свет выхватывал из темноты угол письменного стола, резную ножку стула и потертый полосатый коврик. Второй ночник, у самой двери, освещал тапочки и угол шкафа-купе.
Итак, пятница. Четыре утра.
Пора вставать.
Время приношения наступает в последнюю пятницу месяца, ровно в четыре. Бойся пропустить время приношения.
Эти правила вызубрены и соблюдаются неукоснительно. Когда-то их соблюдал дед и дожил почти до девяноста восьми лет. Вернее, прадед, – Матвею он приходился именно прадедом.
Ноги машинально нащупали резиновые шлепки, руки привычно нажали на кнопку будильника. Спуститься вниз, на кухню. Свет не зажигать, иначе ничего не выйдет. Никакого света, все на ощупь. Только бледные лучи уличного фонаря кидают на серую плитку пола скупые световые квадраты, только холодильник, когда его открываешь, приветливо горит желтым. Немного молока. Подогреть. Столько же крови.
Кровь – самая мерзкая часть задачи. От вида этой густой, темной жидкости к горлу подкатывает тошнота, и Матвей с трудом подавляет рвотный позыв. Это еще не самое страшное, говорит он сам себе. Это ерунда. Налить кровь в теплое молоко, после открыть угловой кухонный шкафчик, дотянуться до самой высокой полки. Отодвинуть пустую пластиковую банку из-под давно выпитого «Несквика», затем – упаковку спичек, которая лежит тут с незапамятных времен и которой никто не пользуется. Нащупать жестяную коробочку. Старую жестяную коробочку. Старую, как мир, жестяную коробочку, на которой давно стерся рисунок, и непонятно, когда ее сделали и для чего. Открыть крышку и задержать дыхание. Ни в коем случае не вдыхать, иначе можно грохнуться в обморок от резкого, противного запаха. Один раз Матвея вырубило почти на целый день.
На одних и тех же ошибках учатся только дураки, Матвей не повторит второй раз ту же ошибку. Он не будет таким, как его родители.
Одну щепотку – в молоко с кровью. Готово.
Молоко гасит резкий запах, почти приглушает вонь, и чувствуются только кисловатые нотки крови.
Теперь вниз, в подвал.
Хорошо, что вход в подвал находится не в самом доме, а снаружи, около гаража. На улице почти тепло, воздух влажный и пахнет нарциссами и тюльпанами. У соседки вся клумба засажена этим цветами. Весна, и значит, время цветов.
Матвей двигался бесшумно, его ноги в резиновых шлепках делали совсем маленькие шаги. Вот она, дверь в подвал. В замке – старенький ключ с круглой головкой. Повернуть ключ, открыть дверь, шагнуть внутрь.
Самое сложное – войти внутрь подвала. Отец говорил, что этому старому кирпичному дому больше пятидесяти лет, а фундамент и подвал и того старше. Когда-то тут стоял совершенно другой дом, в котором жили предки Матвея. От того дома остался только кирпичный подвал со старой скрипучей дверью. А в подвале – паутина, темень и одно-единственное окошко, в которое едва попадает свет уличного фонаря.
Ни в коем случае нельзя зажигать другие источники света – так учил прадед.
Подойти к окну, поставить блюдечко и позвать. И все. Можно уходить.
За все время, когда Матвей совершал обряд, существо приходило лишь два раза. Первый – сразу после смерти родителей, когда Матвей участвовал в обряде вместе с прадедом. Тогда он так трясся от страха, что едва не наделал в штаны. И неудивительно, ведь ему было всего девять лет. В этом возрасте он остался сиротой. Абсолютно круглым сиротой, без отца и без матери. Без бабушек и без дедушек. И только старый-престарый прадед, коричневый, сухой и глазастый, взялся за его воспитание. Опекунство оформили на какую-то дальнюю родственницу, пани Святославу Новицкую, но до этой осени жил Матвей с прадедом, которого называл просто «дед».
Тарелочка звонко стукнула о камень – подвал в доме был выложен маленькими прямоугольными плиточками, до того истертыми и щербатыми, что сразу было понятно – этим плиточкам лет сто, не меньше.
Матвей выпрямился, сощурился, посмотрел в окно на высокий фонарь, горевший около кованых ворот дома. Вздохнул и собрался уходить, как вдруг от двери – от распахнутой двери, за которой виднелось весеннее звездное небо, – послышались шаги. Тихие, мягкие, еле уловимые. Их никто не услышал бы, но Матвей давно привык улавливать самые тихие звуки. Он умел слышать то, что не слышали другие.
Как будто мягкие лапочки кота ступали по камню и небольшие коготочки стучали – ток-ток-ток.
Существо пришло не из глубины подвала, как раньше. Оно явилось со стороны улицы, наверное, от глухого подвального угла. И при звездном слабом свете Матвей в первый раз его увидел. Конечно, темнота скрывала мелкие детали, но выгнутая мохнатая спина, высоко поднятый хвост и желтые миндалевидные глаза были хорошо различимы. Особенно глаза, желто-оранжевые, с вертикальным зрачком, такие пристальные и злые.
– Я… Я ухожу… – еле выдавил из себя Матвей.
– Уходи. – Голос существа был мягкий, кошачий и еле слышный, как трепетание паутины или шажки тараканов. – Уходи. Тебе надо найти потомка Новицких. Последнего потомка Новицких. Это и будет тот родственник, который достанет Желанную. Делай то, что тебе говорят, мальчик.
Здоровенный котяра вдруг зашипел, раскрыв пасть, и кинулся на Матвея, точно огромный пушистый шар.
Матвей, хорошо наученный дедом, был готов к такой выходке. Он увернулся, отскочил вправо – там была подходящая ниша, – а после ринулся к двери, к свободному проходу. Выскочил на улицу и с силой захлопнул дверь. Повернул ключ, прислушался.
Вокруг царила полная и совершенная тишина. Такая весенняя, нежная тишина, в которой слышно, как шелестят лепестки на только что распустившейся вишне, как мягко потрескивает крыльями ночной мотылек, недавно проснувшийся к жизни. Как ворочается в своей ямке крот, как медленно и торжественно двигаются по небу небольшие облака.
Все это казалось бы сном, если бы не резкий запах крови.
Матвей всегда очень тонко чувствовал запахи, мог различать самые слабые, самые незаметные ноты. А сейчас запах крови перебивал все остальное. Потому что это была его собственная кровь. Длинные царапины на руке еще не болели, но совсем скоро они начнут ныть и саднить. Никакие обезболивающие не помогают против царапин Скарбника.
Если поцарапает кот-скарбник, это будет болеть долго.
2
Свет в кухне включился с мягким щелчком, заливая просторное помещение. Блеснул циферблат черно-белых часов, довольно улыбнулся блестящий нержавеющий чайник. Разноцветные лоскуты ковриков на светло-серой плитке, мягкие сидушки на стульях с резными спинками придавали помещению особый уют.
Коврики и сидушки когда-то подбирала мама, и на всех имелось изображение кота. Коты здесь были везде – на смешных картинках, на кружках и даже на тарелках и ложках. Символом достатка их дома был кот-скарбник – тот, кто охранял и умножал богатство.
Дед всегда говорил: «Не забывай, кому ты обязан своим существованием. Деньги тебе пригоняет семейный Скарбник».
Деньги в семье Матвея были всегда. Большой дом в три этажа, гараж с двумя машинами, три продуктовых магазина, небольшая автомойка у въезда в город – все это принадлежало его семье, а теперь лишь Матвею, потому что от большого семейства Левандовских остался только он, восемнадцатилетний парень.
О Скарбнике в семье не любили говорить вслух. До определенного времени – до самой смерти родителей – Матвей и не знал, что есть такая традиция – ночами задабривать кровожадную тварь. Ну, любит мать котов и все, что с ними связано, – везде в доме коты, даже солонка выполнена в виде маленькой симпатичной кошечки. И только когда машина родителей разбилась на шоссе, а старый коричневый дед, придя вечером домой к Матвею, сообщил, что будет теперь жить с ним, древняя легенда стала явной и осязаемой.
– Твоя мать погибла, потому что не желала соблюдать традицию, – сурово сказал дед однажды вечером. – Но мы это быстро исправим. Ты уже не маленький мальчик, и пора тебе стать тем, кто ты есть по праву рождения.
– А кто я по праву рождения? – не понял заплаканный Матвей.
– Скоро узнаешь.
И в последнюю пятницу месяца дед разбудил Матвея ночью и заставил спуститься в подвал с мисочкой молока и крови.
Скарбник появлялся редко, крайне редко – только если надо было выполнить какое-то задание. Чаще всего он оставлял надписи на запотевшем окне кухни, и ничего страшного в них не было, ими занимался дед, а от Матвея лишь требовалось раз в месяц ночью наливать молоко и кровь и относить в подвал. К такому занятию скоро привыкаешь и уже не трясешься, как припадочный, и миска перестает дрожать в руках.
Что делать с надписями на окнах, дед всегда знал. Матвей в это не старался вникать.
Конечно, свои побочки от того, что ночами кормишь нечисть, безусловно, будут. Ночи перестали казаться уютными и мягкими. Снились кошмары, темнота пугала до жути своей непредсказуемостью и нелогичностью. Вроде бы Матвей и понимал, что в шкафу-купе не может сидеть лохматый домовой, но все равно засыпал лишь при свете двух ночников. И в коридоре тоже должны были гореть ночники, только тогда сны становились спокойными. Более-менее спокойными.
Дед пропал внезапно.
Он и раньше мог не прийти ночевать, сказав, что имеются дела на хуторе. Но в этот раз, когда спустя три ночи старик не появился на пороге и не крикнул своим низким, хриплым голосом: «Матвей, что делаешь?», в душе зашевелилось беспокойство.
А утром, спустившись на кухню и включив чайник, Матвей оглянулся и увидел надпись на кухонном окне. На запотевшем стекле кто-то словно вывел указательным пальцем два предложения:
Стефан умер.
Достань Желанную книгу.
Эти простые слова заставили сердце колотиться до боли в ребрах. Матвей словно онемел. Тут же понял, что в кухне еле уловимо пахнет подвалом, старыми кирпичами и паутиной, а на полу уже чудились следы больших кошачьих лап.
Была поздняя осень, конец ноября, и последняя пятница уже миновала, но от этого не становилось спокойнее. Вот пока в доме жил дед, можно было не сомневаться, что Скарбник не покинет подвала.
– А если Страшный кот придет к нам сюда? – спрашивал Матвей у деда, когда был моложе.
– Я тот, кто заклинает Страшного кота. Я не позволю ему прийти. А после моей смерти ты станешь тем, кто заклинает Скарбника. И ты не позволишь ему прийти, – уверенно говорил дед, сверкая темными блестящими глазами. И улыбался, показывая ряд целых белых зубов.
– Сколько тебе лет, дед?
– Много. Очень много. Я родился здесь, когда на месте особняка твоего отца стоял другой, старый дом. Я родился в этом старом доме, – важно сообщал дед и хитро подмигивал.
Теперь деда не стало, и повеления Скарбника следовало выполнять Матвею. Про Желанную книгу он кое-что слыхал, но совсем немного. Дед не любил об этом говорить, лишь пару раз обмолвился, что давным-давно из-за одной старой книги началась вражда между влиятельными семействами этого города.
– Это древние семьи. Их предки, как и наши, покоятся на старом польском кладбище в глубине леса за церковью, – пояснял он. – Все хотели обладать книгой, но досталась она нам. Никто об этом не знает и знать не должен. Смотри не болтай.
Впрочем, Матвей никогда и не болтал. О таких вещах не говорят. О таких вещах даже думать временами страшно.
Где достать Желанную, было совершенно непонятно. Но Скарбник сам подсказал. Он явился в следующем месяце, ночью, как обычно, когда Матвей принес ему неизменное блюдце с молоком, кровью и священными травами. Это был второй раз, когда существо предстало перед ним воочию – мохнатой фигурой в темноте подвала.
– Желанная книга на хуторе, в доме Стефана, – промурлыкал кот. – Твой прадед Стефан был ведьмаком, он ушел от тебя, чтобы не передавать своего дара. Кровный потомок, который первым войдет в его дом, станет его преемником. Станет ведьмаком. Ты хочешь быть ведьмаком, мальчик?
Матвей тогда вздрогнул и уставился на Скарбника. Вытаращился, точно заговорил плюшевый мишка, который сидел на полке с игрушками.
– Не хочу, – тихо выдавил из себя.
– Найди еще одного потомка Стефана. Кровного потомка. И достань Желанную.
Но найти потомка деда оказалось не так-то просто. Матвей искал, искал и искал и пришел к неутешительному выводу, что лишь его отдаленная родственница Святослава Новицкая является троюродной племянницей деда Стефана. Ей уже было около шестидесяти лет, и Матвей понятия не имел, как заставить ее войти в дом умершего прадеда.
И вот теперь Скарбник заявил, что есть еще один потомок, кто-то, кто родился по линии Святославы. Ее сын Любомир погиб еще тогда, когда война между семьями, сделав новый виток, привела к очередной катастрофе в их маленьком городке. Но Любомир был очень молод. Неужели он успел кого-то оставить после себя?
Конечно, пани Святослава, эта важная пани с голубыми глазами и высоко вздернутым подбородком, ничего не скажет. Посоветует лучше учить уроки и мыть руки перед едой, – она всегда говорила эту чушь, изредка навещая Матвея.
Но тогда как найти этого потомка?
Что сказал бы дед?
Он сказал бы: «Ищи в библиотеке церкви».
Значит, туда и надо отправиться.
Глава третья. Мирослава
1
Мое полное имя и фамилия – Назаренко Мирослава Андреевна.
Отчество, конечно, не настоящее, это по дедушке со стороны матери. Но то, что мой родной отец звался Любомиром, я знала, мать как-то проговорилась. Теперь вот знала, что бабушку зовут Святослава. Красивое имя и неожиданное для девочки. Вернее, теперь уже для бабушки, ведь мать Любомира не могла быть молодой.
Где искать информацию, я понятия не имела. Думала зайти в ЗАГС, спросить, они там точно должны знать. Или в паспортный стол? Посмотрим.
Утро началось с того, что Богдан написал в «Вайбер». Его банальное «Привет, как дела? Проснулась? Накрасилась?» немного улучшило настроение.
Снежанка еще ворочалась в постели, а весеннее солнышко вовсю заливало нашу комнату, ложась на пол и на коврик яркими теплыми квадратами. Умыться, включить музыку в наушниках. Сделать макияж.
Утром, пока я сидела перед зеркалом, на меня всегда нападало вдохновение. Я тщательно выводила чернущие стрелки на глазах, подкрашивала брови и обводила темным карандашом губы.
Конечно, учителям такой имидж не нравился. Наш новый классный Григорий (мы его так называли даже в глаза, очень уж он был молодым), как только видел меня, сразу начинал причитать, что я порчу красивую внешность мрачным макияжем. Особо меня не гоняли, ведь я же была гордостью школы. Все олимпиады по химии – на мне, по польскому и английскому – тоже на мне. Но для почетной фотографии в вестибюле школы меня попросили не краситься, на что я твердо сказала, что в таком виде меня никто не узнает. Подумают, что это фото какой-то незнакомой девочки.
Мать собиралась на работу. Она работала в местном магазинчике. Получала неплохо, кстати, нас со Снежаной хорошо кормили и одевали. И каждый год вывозили на море. В то утро я вдруг подумала, что, возможно, благодаря деньгам пани Святославы.
Допив кофе, мать подскочила, убрала в карман телефон и наконец увидела мое лицо. Возможно, если бы я в этот момент стояла к ней спиной, набирая воду в чайник, утро прошло бы совершенно по-другому. Но, увидев мой макияж и сережку в носу – камешек так славно поблескивал этим ярким солнечным утром, – мать не выдержала.
Что это я придумала? Зачем уродую себя новой дыркой в теле? (Мать так и сказала, «в теле».) Тогда уж можно и деревянные бусы на шею, и пальмовую юбочку на талию, как в племени тумба-юмба. И если в школе на меня еще раз пожалуются, то она отведет меня к психологу, чтобы помогли справиться с лишней агрессией, потому что только агрессивные люди избивают своих одноклассников и красят лицо в черный цвет.
И вообще она видеть меня не может, с этим моим чудовищным лицом.
– И есть не дам, пока не будешь выглядеть, как человек! Вынь этот камень из носа!
Я в долгу не осталась и тоже завелась, как музыкальная шкатулка. Заявила, что она не имеет права вмешиваться в мою жизнь, что она – склочная мать, которая только и умеет, что орать, и мне плевать, нравится ли ей мой внешний вид.
Прооравшись, мать хлопнула дверью, я же выругалась ей вслед и сердито зашипела, плеснув кипятком на палец, когда делала себе кофе.
Все шло своим чередом.
– Наорались? – пробормотала Снежанка, осторожно выходя на кухню. – Стены в доме тряслись, наверное. Я вчера эту твою сережку и не заметила, темно было и поздно.
– Тебе и не надо было замечать.
– Так ты для нее это сделала?
– Для себя.
– Конечно, оно и видно. Чем ты завтракаешь? Там еще остались хлопья?
– Я не завтракаю, мать не желает меня кормить. Пью кофе и ухожу. Куплю себе круассан по дороге.
2
Каждый класс в любой школе делится на группировки. Умные – к умным, наглые – к наглым, красивые – к красивым. Дураки, соответственно, к дуракам.
В этом нет ничего удивительного, и это старо как мир. В моем классе же все было не по-человечески. Конечно, Шпаковская Христя всегда собирала вокруг себя тусовку длинноногих, с розовыми и красными ногтями и тщательно выпрямленными утюжком волосами. Но к ним постоянно жаждала присоединиться Ира Поверчук (Поверчучка, как мы ее называли).
Создавая Иру, природа погорячилась и наградила ее слишком крупными формами. Большая грудь и заметная попа – это неплохо. Но нос-картошка и круглые щеки делали Иру немного смешной и похожей на крепкую сельскую девчонку, которая по вечерам доит коров. И к тому же Поверчучка совершенно не умела одеваться. Она могла припереться в мятой длинной футболке и обтягивающих легинсах, которые я бы даже в руки не взяла, или напялить узкую и короткую юбку, трещащую по всем швам на ее объемистой фигуре.
Но Ира жаждала общества Христи и ее красоток, потому тщательно красила ногти красным, губы – тоже красным и каждый день распускала волосы.
Ну, пусть себе делает, что хочет, мне до Ирки и Христи не было никакого дела, собственно. Но некоторые люди умеют попадаться под руку. Ирка заявилась в школу в каком-то дурацком коротком свитшоте и потрепанных джинсах с низкой посадкой, отчего отлично можно было наблюдать не только ее талию, но и кое-что пониже. Конечно, на улице весна и теплые деньки, но это не повод глупо выглядеть.
Христя сидела на парте с телефоном и, увидев Ирку, тут же ее сфоткала.
– Где ты взяла эти штаны? – хохотнула она. – У младшего брата? Так они не налезают на тебя, разве не видишь?
– Зачем ты меня сфоткала? – пробормотала покрасневшая Ирка и возмущенно уставилась на подругу.
– Выложу в наш общий чат. Пусть посмотрят на современный лук. Новое веяние моды. Надень штаны младшего брата и будешь в тренде, – довольно пропела Христя.
Я прошла мимо нее к своей парте, слегка пихнула локтем – незаметно так, – и телефон отлетел в сторону, к моим ногам. Христя заверещала. Я подняла ее девайс, посмотрела на футляр, на защитное стекло. Цел, все ок. Быстро удалила дурацкую фотку. Христя уже верещала, вцепившись ногтями в мое плечо.
– Отдай сейчас же, Мирка! Руки свои черные убери от моего телефона!
Я медленно развернулась, и Христя тут же отступила.
– Что ты там сказала про мои руки? – Я положила злополучный девайс на парту, чтобы, не дай бог, не уронить еще раз, и сделала шаг к нашей школьной красавице. – Ну, повтори, повтори.
– Пошла ты вон, дура. Не смей трогать мой телефон.
Я сделала еще один маленький шаг к Христе, после резко заломила ей обе руки за спину. Нависла над этой дурехой и, глядя прямо в ее глупые голубые глаза, пообещала накостылять в следующий раз как следует, если скажет хоть что-то еще про мои руки.
– Ясно? И забирай свой телефон, эта блестящая штучка никому не нужна.
Я ж говорю, умные – к умным, красивые – к красивым, наглые – к наглым. А наглой в нашем классе была именно я. Христя меня за это терпеть не могла, но, самое удивительное, и Ирка – тоже. Она метнула на меня такой злой взгляд, будто я только что именно ее телефон уронила на пол.
– Чего ты всегда лезешь? – яростно прошипела она. – Какое тебе дело до чужих гаджетов?
«Вот и делай после этого добро людям», – подумала я и, отвернувшись, устроилась на последней парте. Я ведь была самой высокой девочкой в классе, потому сидела на камчатке.
Первым уроком у нас был польский.
Про нашего Григория Лушу я расскажу отдельно. Этот парень только в прошлом году окончил магистратуру и пришел работать к нам в школу. А поскольку с учителями в школах всегда напряженка, то ему дали сразу несколько классов, и наш в том числе. Сначала он только проводил уроки польского, и наши девчонки ни разу не пропустили ни одного занятия. Мало того, они все как одна рвались к доске и с удовольствием писали диктанты. Слушали его раскрыв рты, и вообще у меня создалось такое впечатление, что женская половина класса поглупела и влюбилась одновременно. А потом его назначили нашим классным руководителем.
Впрочем, не влюбиться в Григория Лушу было сложно. Мне и самой он нравился, несмотря на моего Богдана. Глаза у него были кошачьи, зеленые, слегка раскосые, а кожа – немного смуглая, матовая. Волосы коротко стрижены и слегка приподняты спереди. Конечно, он завел себе для солидности маленькую бородку, даже не бородку, а этакую небритость, но это только добавляло Григорию шарма.
Носил он клетчатые рубашки поверх футболок или прикольные свитшоты с капюшонами. И умел потрясающе шутить. Казалось, его ничем нельзя вывести из себя. Даже когда пацаны на последних партах принимались дружно рубиться в игры, он умел разрулить этакое безобразие. Парочка шуток, парочка смартфонов – на учительский стол, и всегда спокойный, веселый голос, как будто не хулиганов урезонивает, а разъясняет особенно сложное правило польского языка.
Мальчишки наши, конечно, немного ревновали к Григорию и могли подложить ему на стол липкого лизуна или насыпать шелухи от семечек, но такой ерундой нашего классного было не пронять. Он ловко смахивал в мусор все их сюрпризы и начинал урок, широко улыбаясь и обводя класс прищуренными зелеными глазами.
Вот к Луше я и обратилась за советом.
Польский у нас был последним уроком, и, когда прозвенел звонок, возвещающий конец учебы, я пересела на первую парту прямо перед учительским столом и спросила:
– Где можно найти информацию о родственниках, имеющих польские корни?
Если Святославу называют «пани» то вполне логично предположить, что ее предки были поляками.
– У тебя есть родственники – поляки? – удивился Григорий.
– Я думаю, что есть. Хотелось бы отыскать информацию о них.
Григорий убрал в свой рюкзак тетради и ручки, после глянул на меня, прищурился и уселся на стул.
– Знаешь старую церковь у леса? Которую построили лет четыреста назад.
– Кто же ее не знает?
– Там есть старая библиотека-фонд. Спроси у сотрудников, может, они подскажут.
– Что за библиотека-фонд? – не поняла я.
– Фонд со старыми церковными книгами, в которых велись записи о свадьбах и крестинах. Возможно, там ты найдешь то, что тебе нужно.
– Ладно, спасибо за совет.
Я вскочила и закинула рюкзак на плечо.
