Вальтер Скотт
Певерил Пик
Глава VII
Фенг. На помощь! На помощь!
Хозяйка. Люди добрые, дайте сюда пару помочей!
«Генрих IV», ч. II[10]{86}
Люди Певерила так привыкли к команде «Седлать коней!», что все всадники мгновенно выстроились в боевой порядок и с достоинством, приличествующим опасности, отправились провожать графиню Дерби по пустынной холмистой части Дербишира, которая граничит с соседним графством Чешир. Кавалькада продвигалась вперед со всевозможными предосторожностями – привычка, приобретенная во время гражданских войн. Один надежный, вооруженный до зубов всадник ехал в двухстах ярдах впереди; за ним следовали двое других с карабинами на изготовку. Примерно в сотне ярдов от авангарда двигались главные силы – три ряда крепких, испытанных всадников во главе с сэром Джефри, они охраняли графиню Дерби, ехавшую на лошади леди Певерил (ее собственная была измучена скачкой из Лондона в замок Мартиндейл) в сопровождении верного конюшего и служанки. Арьергард составляли Уитекер и Ланс Утрем – облеченные особым доверием слуги, которым было поручено прикрывать отступление. Как говорится в испанской пословице, они ехали, «закинув бороду за плечо», то есть время от времени оглядывались по сторонам, чтобы сразу же обнаружить преследователей. Однако, несмотря на опытность в военном деле, Певерил и его соратники были не слишком искушены в дипломатических тонкостях. Рыцарь без всякой к тому надобности подробно посвятил Уитекера в цель их похода, а тот, в свою очередь, был равным образом откровенен со своим товарищем, лесничим Лансом.
– Чудно мне что-то, мистер Уитекер, – проговорил последний, узнав, в чем дело. – Вы человек ученый, так растолкуйте же мне: почему мы лет двадцать только и делали, что мечтали о возвращении короля, молились за короля, сражались за короля и умирали за короля, а теперь, чуть только он воротился, тут же напяливаем на себя доспехи, чтобы помешать исполнению его приказа?
– Эх ты, дурень, – отвечал Уитекер, – видать, ты вовсе не понял, в чем тут суть. Ведь мы же все время, с самого начала, сражались за короля против его воли, потому что, помнится, все прокламации и прочие бумаги этих злодеев всегда были писаны от имени короля и парламента.
– Да неужто? – удивился Ланс. – Ну, коль они снова взялись за старое и начинают от имени короля рассылать предписания на арест его вернейших подданных, то дай бог здоровья нашему доблестному рыцарю, который готов сразу же сбить с них спесь. А если Бриджнорт вздумает за нами погнаться, я буду рад ему всыпать.
– А за что? Он, правда, мерзкий круглоголовый и пуританин, но сосед он хороший. Что он тебе сделал? – спросил Уитекер.
– Да ничего, только незаконно охотился в поместье, – отвечал лесничий.
– Еще чего придумаешь? Шутник ты, Ланс. Бриджнорт не охотится ни с собаками, ни с соколами; такие подвиги не по нем.
– Да, как же! Вы еще не знаете, за какой он дичью гоняется, этот самый Бриджнорт, со своей постной рожей, от которой испуг берет младенцев и киснет молоко у кормилиц.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что он бегает за девицами? Да ведь он чуть не помешался с горя после смерти жены. Ты же знаешь, что наша госпожа для того и взяла к себе девочку, чтобы Бриджнорт не задушил ее, когда вспомнит про ее мать и разум у него вдруг помутится. По правде говоря, есть много бедных кавалерских детей, которые больше заслуживают забот миледи – не в обиду ей будь сказано… Но продолжай, что за историю имел ты в виду?
– Дело вот в чем, – промолвил Ланс. – Вы, мистер Уитекер, быть может, заметили, что некая мисс Дебора оказывала некоторую благосклонность некоему молодому человеку в некотором доме.
– Уж не тебе ли, Ланс Утрем? Ты самый большой хвастун…
– Хвастун? – удивился Ланс. – Да ведь только вчера вечером она при всех вешалась мне на шею.
– Жаль, что она не петля и не задушила тебя за твою дерзость и похвальбу, – заметил управляющий.
– Нет, вы сперва послушайте. На другое утро, то есть нынче утром, я собрался в парк подстрелить оленя, рассудив, что после вчерашней пирушки не мешало бы иметь на кухне кусок оленины. Проходя под окнами детской, я поглядел наверх, чтобы узнать, чем занята госпожа гувернантка. Только она меня заметила, как сразу же кинулась надевать шаль и капор. Тотчас вслед за этим отворилась дверь кладовой, и я увидел, как она вышла в сад, перелезла через пролом и спустилась в парк, и тут я подумал: «Ну, мисс Дебора, если вам так не терпится плясать под мою дудку, то уж я заставлю вас за мной побегать!» И тогда я повернул к Айви-Тод-Дингду, где густой кустарник и болото, и пошел кружить по дну ущелья Хэксли, а сам все время думаю, что она идет за мной, да смеюсь про себя, что завел ее в такую даль.
– За это тебя следовало бы утопить в луже, как глупого щенка; но только я не пойму, что общего между Бриджнортом и этой сказкой о Джеке с фонарем.
– В том-то и дело, что из-за него, то есть из-за Бриджнорта, она за мной вовсе и не шла. Я плелся еле-еле, потом остановился, потихоньку повернул назад, никак не мог взять в толк, куда она девалась, и, наконец, решил, что вел себя в этом деле как настоящий осел.
– Не согласен, – перебил его Уитекер. – Ни один осел никогда не поступил бы так, как ты… Ну да ладно, продолжай.
– Я повернул обратно к замку и зашагал так быстро, как будто у меня пошла кровь из носу; и вдруг у зарослей терновника, не дальше, чем на выстрел из лука от подземного хода, увидел, как мисс Дебора беседует с неприятелем.
– С каким неприятелем? – спросил дворецкий.
– С каким? С каким же еще, кроме как с Бриджнортом? Они прятались в чаще. Ну, постойте, думаю я, мне не впервой вспугнуть оленя, и если я не смогу вспугнуть вас, то, значит, мои стрелы годятся лишь на то, чтобы замешивать пудинг. И вот я обошел вокруг зарослей, чтобы застать их врасплох, и пусть мне никогда не натягивать тетивы, если я не видел, как он давал ей золото и жал руку!
– А больше между ними ничего не было? – спросил дворецкий.
– Честно говоря, ничего, но и этого было довольно, чтобы я сразу протрезвился, – отвечал Ланс. – Я-то думал, что самая хорошенькая девушка в замке пляшет под мою дудку, а тут вдруг выходит, что она обвела меня вокруг пальца и торгуется по углам со старым богачом-пуританином!
– Уж поверь мне, Ланс, что тут все не так, как тебе мнится, – сказал Уитекер. – Бриджнорту не до любовных приключений, а у тебя только они одни на уме. Впрочем, нашему рыцарю не мешало бы узнать, что сосед тайно встретился с Деборой и дал ей золотой – ведь еще ни один пуританин не давал никому золота, кроме как в награду за всякие черные дела или для того, чтобы подбить на них кого-нибудь.
– Нет уж, не такой я подлец, чтобы доносить на девушку хозяину. Она вправе делать что ей вздумается, как сказала та старуха, которая целовалась со своей коровой; только я не очень-то одобряю ее выбор, вот и все. Ему наверняка под пятьдесят, а постная рожа под нахлобученной шляпой да мешок тощих, сухих костей, завернутый в черный плащ, по мне, не очень-то соблазнительны.
– Еще раз говорю тебе, что ты ошибаешься, – возразил Уитекер. – Между ними нет и не может быть никаких любовных шашней, а скорее всего, тут какие-то козни, и, может быть, даже и против самой благородной графини Дерби. Говорю тебе, что хозяин должен об этом знать, и я сей же час все ему расскажу.
С этими словами дворецкий, несмотря на старания Ланса защитить Дебору, подъехал к главным силам маленького отряда и сообщил рыцарю и графине Дерби о рассказе лесничего, а также о своих подозрениях насчет того, что майор Бриджнорт хочет завести в замке Мартиндейл шпионов – то ли намереваясь исполнить свою угрозу и отомстить графине Дерби, виновнице смерти его шурина, то ли с другой, неизвестной, но зловещей целью.
Рассказ Уитекера привел сэра Джефри в страшную ярость. Разделяя предубеждения своей партии, он был уверен, что противная сторона хочет восполнить недостаток силы хитростью и интригами, и сразу решил, что сосед его, чье благоразумие всегда внушало ему почтение, а порою даже страх, зачем-то вступил в тайную сделку с одним из его домочадцев. Если это злой умысел против его благородной гостьи, значит, тут кроется гнусная измена; если же прав Ланс, то все равно преступная связь с женщиной, приближенной леди Певерил, уже сама по себе – верх наглости и неприличия со стороны такого человека, как Бриджнорт, – и естественно, что сэр Джефри воспылал против него гневом.
Едва Уитекер успел вернуться на свое место в арьергарде, как он уже опять поскакал во весь опор к главным силам отряда с неприятным известием, что за ними гонится не меньше десятка всадников.
– Скачите в ущелье Хартли, и там с Божьей помощью мы перехватим этих мошенников, – сказал рыцарь. – Прощайте, графиня Дерби! Для разговоров нет времени. Поезжайте вперед с Уитекером и еще одним надежным человеком, а я уж постараюсь, чтобы никто не наступал вам на пятки.
– Я останусь с вами и встречу их лицом к лицу, – отвечала графиня. – Ведь вам давно известно, что меня не пугает зрелище боя.
– Вы должны ехать вперед, сударыня, – повторил рыцарь, – ради молодого графа и других родственников моего благородного друга. Это дело недостойно вашего внимания; схватка с этими негодяями – просто детская игра.
Графиня с большой неохотой согласилась бежать от преследователей. В это время отряд очутился на дне крутого каменистого ущелья Хартли, где дорога, или, вернее, тропинка, до сих пор проходившая по довольно открытой местности, вдруг суживалась, стесненная густыми зарослями кустарника с одной стороны и обрывистым берегом горной речки с другой.
Графиня Дерби дружески простилась с сэром Джефри и, попросив передать поклон своему будущему пажу и его матери, вместе со своим провожатым галопом поскакала по ущелью и вскоре скрылась из виду. Тотчас вслед за этим преследователи поравнялись с Певерилом, который разместил свой отряд таким образом, чтобы с трех сторон совершенно отрезать им дорогу.
Как и ожидал сэр Джефри, неприятельский отряд возглавлял майор Бриджнорт. Рядом с ним ехал человек в черной одежде с серебряной бляхой в виде борзой собаки на рукаве; позади следовало человек десять жителей деревни Мартиндейл-Моултрэсси; двое или трое из них были констеблями, а прочих сэр Джефри знал как сторонников свергнутого правительства.
Когда всадники приблизились, сэр Джефри велел им остановиться, но они продолжали скакать вперед, и тогда рыцарь приказал своим людям взять на изготовку пистолеты и карабины. Заняв эту позицию, он громовым голосом повторил:
– Стой, или мы будем стрелять!
Неприятели остановились, и майор Бриджнорт выехал вперед, как бы желая вступить в переговоры.
– Что это значит, сосед? – промолвил сэр Джефри, притворяясь, будто только сейчас узнал Бриджнорта. – Куда вы скачете в такую рань? Разве вы не боитесь загнать своего коня или притупить шпоры?
– Сэр Джефри, – отвечал майор, – мне не до шуток. Я исполняю приказ короля.
– Уверены ли вы, что это не приказ старого Нола? Ведь прежде вы предпочитали его приказы, – с улыбкой промолвил рыцарь, вызвав громкий хохот своего отряда.
– Покажите ему предписание, – обратился Бриджнорт к упомянутому выше человеку в черном, который был королевским курьером. Затем, взяв у этого должностного лица бумагу, он подал ее сэру Джефри. – Надеюсь, вы хоть этому документу окажете уважение.
– Ровно столько, сколько оказали бы вы месяц тому назад, – отвечал рыцарь, разрывая предписание в клочки. – На что это вы так уставились? Вы воображаете, что вам дано исключительное право устраивать мятежи, а что мы, в свою очередь, не можем показать пример неповиновения?
– С дороги, сэр Джефри Певерил! – воскликнул Бриджнорт. – Иначе вы заставите меня пустить в ход средства, коих я хотел бы избежать. В этом деле я отмщаю за кровь одного из святых мучеников и буду продолжать погоню, пока Небо не лишит меня сил.
– Берегитесь, – отвечал сэр Джефри, – это моя земля, и последние двадцать лет мне достаточно докучали святые, как вы изволите себя величать. Говорю вам, мистер Бриджнорт, что я не позволю безнаказанно покушаться на безопасность моего дома, преследовать моих друзей на моей земле или, как вы уже пытались, подкупать моих слуг. Я вас уважаю за добрые дела, которых не забуду и не стану отрицать, и вам трудно будет заставить меня поднять на вас саблю или навести пистолет, но если вы осмелитесь сделать хоть одно враждебное движение или продвинуться хоть на шаг, я тотчас же пресеку эту попытку. Что же до этих мерзавцев, которые явились в мои владения досаждать благородной даме, то если вы не прикажете им отступить, я отправлю кой-кого из них к дьяволу раньше, чем наступит его срок.
– Посторонитесь, если жизнь вам дорога, – сказал майор Бриджнорт, положив правую руку на чехол своего пистолета.
Сэр Джефри тотчас поравнялся с ним, схватил его за шиворот и, пришпорив Черного Гастингса, в то же время натянул поводья так, что конь сделал прыжок и всею своей тяжестью обрушился на лошадь противника. Будь на месте Бриджнорта расторопный воин, он мог бы всадить неприятелю пулю в лоб. Но Бриджнорт, хоть и служил некоторое время в армии парламента, отличался скорее гражданской, нежели воинской, доблестью и уступал своему противнику не только в силе и искусстве верховой езды, но главным образом в решимости и отваге, которые заставили сэра Джефри не раздумывая ринуться в бой. Поэтому немудрено, что в схватке, столь малосообразной с их старинным знакомством и близким соседством, Бриджнорт был сброшен со своего коня. Сэр Джефри тотчас же спешился, и его отряд кинулся на всадников Бриджнорта, которые ринулись на помощь своему начальнику. Засверкали сабли, защелкали курки пистолетов, но сэр Джефри громовым голосом приказал обоим отрядам остановиться и опустить оружие.
Курьер воспользовался предлогом и тут же нашел повод не упорствовать долее в исполнении своего опасного долга.
– Предписание уничтожено, – объявил он. – Виновники будут отвечать перед Тайным советом, я же, со своей стороны, не могу следовать дальше без этой бумаги.
– Славно сказано! Сразу видно миролюбивого человека! – воскликнул сэр Джефри. – Его надо угостить в замке, да и кляча его совсем выбилась из сил. Вставайте, сосед Бриджнорт, надеюсь, вы не ушиблись в этой дурацкой потасовке? Я бы ни за что не поднял на вас руку, если б вы не схватились за пистолет.
С этими словами он помог майору подняться. Курьер тем временем отъехал в сторону вместе с констеблем и его помощником, которые втайне подозревали, что, хоть Певерил и нарушил закон, судьи будут снисходительны к его проступку, и потому ради собственной пользы и безопасности им лучше не вступать с ним в пререкания. Однако прочие спутники Бриджнорта, его друзья и единомышленники, несмотря на ослабление своих рядов, не трогались с места и, судя по их виду, твердо решили во что бы то ни стало поддерживать своего начальника.
Между тем Бриджнорт вовсе не намеревался продолжать спор. Он довольно грубо оттолкнул сэра Джефри, но не обнажил свою шпагу. Напротив, он с мрачным и угрюмым видом вскочил в седло и, дав знак своим спутникам, двинулся в обратный путь. Сэр Джефри несколько минут смотрел ему вслед, а потом сказал:
– Не будь он пресвитерианином, он был бы честным человеком. Но в них нет добродушия, они никогда вам не простят, ежели вы сбросили их на землю; они злопамятны, а это мне противно не меньше, чем черный плащ и женевская ермолка, из-под которой торчит пара длинных ушей, словно две трубы по бокам соломенной крыши. Вдобавок они еще хитры как черти, и потому, Ланс Утрем, возьми с собой двоих всадников и поезжай за ними вслед, чтобы им не вздумалось обойти нас с фланга и снова погнаться за графиней.
– Я скорей позволю им затравить собаками ручную белую лань миледи, – отвечал Ланс совершенно в духе своего ремесла. Исполняя приказ хозяина, он отправился вслед за майором Бриджнортом, держась в некотором отдалении от последнего и наблюдая за его передвижениями с высоких холмов, господствующих над местностью. Вскоре обнаружилось, что майор не замышляет никаких маневров, а держит путь прямо к дому. Убедившись в этом, сэр Джефри отпустил большую часть своего отряда и, оставив при себе лишь слуг, поспешил вдогонку за графиней.
Остается лишь добавить, что он исполнил свое намерение и проводил графиню Дерби до Вейл-Ройяла, не встретив больше никаких препятствий. Владелец этого поместья охотно взялся довезти благородную даму до Ливерпуля, откуда она благополучно отплыла на корабле в наследственные владения своего сына, где, без сомнения, могла жить в безопасности, пока не прекратится дело по обвинению ее в том, что, казнив Кристиана, она нарушила королевский закон об амнистии.
Довольно долгое время добиться этого никак не удавалось. Кларендон{87}, стоявший тогда во главе правительства Карла, почитал ее опрометчивый поступок (хоть и внушенный чувствами, которые человеческое сердце может до некоторой степени извинить) предумышленным нарушением восстановленного в Англии мира и спокойствия, ибо он возбудил сомнения и страхи людей, которые должны были опасаться последствий того, что в наше время называется реакцией. Но, с другой стороны, важные заслуги знаменитого рода Дерби, достоинства самой графини, память о ее доблестном супруге, а также весьма своеобразные обстоятельства, выводившие этот случай за пределы обычного судопроизводства, – все это говорило в ее пользу. Кончилось тем, что в наказание за смерть Кристиана был определен большой штраф, исчислявшийся, как мы полагаем, несколькими тысячами фунтов, – сумма, которую с большим трудом взыскали с разоренных поместий молодого графа Дерби.
Глава VIII
Мой край родной, прости!
Байрон[11]{88}
После отъезда сэра Джефри и графини Дерби из замка Мартиндейл леди Певерил провела несколько часов в сильной тревоге, особенно когда она узнала, что майор Бриджнорт, за передвижениями коего она велела тайно наблюдать, с вооруженным отрядом всадников отправился на запад вслед за рыцарем.
Наконец Уитекер, вернувшийся с поклоном от сэра Джефри и рассказом о его схватке с майором Бриджнортом, уверил ее в безопасности мужа и графини.
Леди Певерил с содроганием подумала, как близко было возобновление междоусобий; благодаря Бога за спасение мужа, она невольно беспокоилась о последствиях его ссоры с майором Бриджнортом. Теперь их семейство лишилось старинного друга, доказавшего им свое расположение в несчастье, когда дружба подвергается самому тяжелому испытанию, и ей пришло в голову, что, раздраженный всем происшедшим, Бриджнорт может превратиться в докучливого и даже опасного врага. До сих пор он не особенно злоупотреблял своими правами кредитора, но теперь, вздумай он выказать суровость, сэра Джефри могли ожидать значительные неприятности, ибо закон был на стороне майора, – это леди Певерил, как рачительная хозяйка, знавшая дела своего мужа гораздо лучше его самого, слишком хорошо понимала. Правда, она утешала себя мыслью, что все еще имеет на Бриджнорта большое влияние благодаря его любви к дочери и твердой убежденности, что только ее заботы могут сохранить здоровье маленькой Алисы. Но все надежды на примирение, которые это обстоятельство внушало леди Певерил, были разбиты происшествием, случившимся на другой день поутру.
Упомянутая нами выше гувернантка Дебора, по обыкновению, повела детей на утреннюю прогулку в парк вместе с Рейчел, девушкой, которая иногда помогала ей присматривать за ними, но против обыкновения, в урочный час она не вернулась. Когда подошло время завтрака, Элзмир с весьма чопорным видом явилась доложить хозяйке, что Дебора не сочла нужным воротиться из парка, хотя уже пора завтракать.
– Значит, она сейчас придет, – спокойно отвечала леди Певерил.
Элзмир иронически ухмыльнулась, а затем, продолжая свою чинную речь, сообщила, что Дебора отослала Рейчел домой с маленьким мистером Джулианом, сама же изволила объявить, что отправляется с мисс Бриджнорт в рощу Моултрэсси (эта роща ныне отделяла земли майора от владений сэра Джефри).
– Уж не сошла ли она с ума? Как она смеет своевольничать и не возвращаться домой вовремя? – сердито спросила леди Певерил.
– Быть может, сошла с ума, а быть может, наоборот, набралась ума кой у кого, да только сдается мне, что вашей милости не худо бы за этим присмотреть, – с таинственным видом проговорила Элзмир.
– За чем присмотреть? – с досадой сказала леди Певерил. – Ты нынче говоришь что-то уж очень загадочно. Если ты узнала о ней что-нибудь дурное, то прошу тебя сказать это мне.
– Дурное? – вскричала Элзмир. – Я не унижусь до того, чтобы говорить дурное про других слуг или служанок; я только прошу вашу милость открыть глаза и посмотреть, что творится вокруг вас, вот и все.
– Ты просишь меня открыть глаза, Элзмир, но кажется, ты хочешь заставить меня смотреть сквозь твои очки, – отвечала леди Певерил. – Я тебе приказываю – а ты знаешь: я люблю, чтоб меня слушались, – приказываю сказать мне все, что ты знаешь или подозреваешь насчет Деборы Деббич.
– Сквозь мои очки! – вскричала возмущенная Эбигейл{89}. – Прошу прощения, ваша милость, но только я никогда не ношу очков, не считая тех, что достались мне от моей бедной матушки, да и те надеваю, только когда требуется затейливо вышить чепчик вашей милости. Никто еще не видывал, чтоб хоть одна женщина старше шестнадцати лет вышивала без очков. А что до подозрений, то я ничего не подозреваю, потому как ваша милость не велели мне указывать Деборе Деббич, и, стало быть, мне от того ни холодно, ни жарко. Только, – тут она сжала губы и принялась цедить слова так, что до леди Певерил не доносилось почти ни звука, а у слов, прежде чем они срывались с уст Элзмир, обрубались оба конца, – только вот что я вам скажу, миледи: если барышня Дебора будет так часто ходить по утрам в рощу Моултрэсси, то немудрено, если она в один прекрасный день не найдет дороги назад.
– Еще раз спрашиваю тебя, Элзмир, что все это значит? Ты всегда была разумной женщиной, так скажи мне прямо – в чем дело?
– Я хочу только сказать, миледи, – продолжала Эбигейл, – что с тех пор, как Бриджнорт воротился из Честерфилда и посетил ваш замок, Дебора изволила каждое утро водить детей в рощу Моултрэсси, и как-то уж так выходило, что она частенько встречала майора (как его величают), когда он там прогуливался – ведь нынче он может прогуливаться как все прочие, и ручаюсь вам, что от этих встреч Дебора не осталась в убытке, потому как она купила себе новый капор, что вполне сгодился бы и вашей милости, но вот было ли у ней на уме что-нибудь, кроме золотой монеты, которую он ей дал, о том, разумеется, судить только вам, миледи.
Леди Певерил тотчас истолковала поведение гувернантки в более выгодную сторону и невольно рассмеялась, видя, что Бриджнорта с его строгими правилами, важностью и замкнутостью подозревают в любовных интригах, и сразу же заключила, что Дебора решила обратить себе на пользу отцовские чувства майора, устраивая ему свидания с дочерью в течение короткого времени между его первой встречей с маленькой Алисой и последними происшествиями. Однако, спустя час после завтрака, она немного удивилась, узнав, что Дебора с девочкой еще не вернулись, а в замок приехал верхом единственный слуга майора Бриджнорта в дорожном костюме и, передав письма, адресованные ей и экономке Элзмир, ускакал, не дожидаясь ответа.
В этом не было бы ничего странного, если бы речь шла о ком-нибудь другом, а не о майоре Бриджнорте: он всегда поступал так спокойно и уравновешенно и действовать необдуманно или по первому побуждению было настолько не в его характере, что малейшая поспешность с его стороны вызывала удивление и любопытство.
Леди Певерил торопливо вскрыла письмо и прочла следующее:
«Достопочтенной и высокочтимой леди Певерил
в собственные руки.
Милостивая государыня!
С вашего позволения, я пишу более для того, чтобы оправдаться перед вами, нежели для того, чтобы обвинить вас или других, ибо понимаю, что вследствие природных наших слабостей нам приличнее признаваться в своем собственном несовершенстве, чем упрекать в нем ближних. Я также не намерен говорить о прошлом, особенно о том, что касается вашей милости, ибо знаю, что, если я был вам полезен в то время, когда наш Израиль можно было назвать торжествующим, вы воздали мне сторицею, возвратив в мои объятия дитя, вызволенное, так сказать, из-под черного крыла смерти. Посему я от всего сердца прощаю вашей милости недружелюбные и насильственные меры, принятые вами против меня при нашей последней встрече (поелику женщина, бывшая причиною спора, принадлежит к вашей родне), и умоляю вас подобным же образом простить меня за то, что я переманиваю из числа вашей прислуги молодую особу по имени Дебора Деббич, чьи понятия о воспитании, внушенные вашей милостью, кажутся мне необходимыми для сохранения здоровья моей возлюбленной дочери. Я намеревался прежде, с вашего милостивого соизволения, оставить Алису в замке Мартиндейл под вашим благосклонным надзором до тех пор, покуда она не научится отличать добро от зла в такой степени, что возникнет надобность наставить ее на путь истинной веры. Ибо я не сообщу ничего нового, если скажу (вовсе не желая при этом упрекать, а скорее испытывая сожаление), что вы, особа столь превосходных нравственных качеств, дарованных вам от природы, до сих пор не узрели истинного света, озаряющего наш путь, а, напротив, привыкли блуждать во мраке среди могил. В бессонные ночные часы я молился о том, чтобы вы отвергли учение, уводящее с верного пути; но, к прискорбию своему, должен сказать, что поелику наш светильник вот-вот уберут, земля наша, по всей вероятности, погрузится во тьму еще более глубокую, чем прежде; и возвращение короля, которого я вместе со многими другими ожидал как проявления божественной благодати, по-видимому, оказывается не чем иным, как торжеством князя тьмы, каковой приступает к возрождению базара суеты житейской{90} с помощью епископов, настоятелей и иже с ними, изгоняя мирных проповедников слова Божия, подвизавшихся во спасение множества изголодавшихся душ. Итак, узнав достоверно, что велено сызнова поставить над нами этих брехливых псов, последователей Лода и Уильямса, изгнанных прежним парламентом{91}, и что следует ожидать Акта о единообразии{92} или, скорее, о безобразии церковной службы, я решился бежать от этой грядущей кары божией в поисках уголка, где мне можно будет жить в мире и пользоваться свободой совести. Ибо кто захочет оставаться в святилище после того, как разрушили ограду его алтаря, а в нем водворились филины и бесы пустыни?{93} Я упрекаю себя в том, что простосердечно и слишком легко согласился отправиться на торжество, где мое стремление к согласию и желание выказать уважение вашей милости сделались для меня западнею. Но я верю, что нынешнее мое намерение покинуть родину и дом моих отцов, а также место, где погребены детища моей любви, послужит для меня искуплением. Я также должен помнить, что чести моей (в светском смысле этого слова) был нанесен здесь урон, а мои полезные начинания были пресечены супругом вашим, сэром Джефри Певерилом, и что я не имел возможности получить от него удовлетворение, – все равно как если бы родной брат поднял руку на мое доброе имя и на мою жизнь. Все сие – тяжкое испытание для потомков Адамовых, и посему, желая избежать новых распрей, а возможно даже и кровопролития, я предпочитаю на время покинуть эту страну. Дела, которые мне нужно решить с сэром Джефри, я поручаю почтенному и добронравному мистеру Иоакиму, по прозвищу Победоносный, стряпчему из Честера, который уладит их, не притесняя сэра Джефри, по всей справедливости и в законном порядке, ибо если у меня, как я надеюсь, достанет сил не поддаться искушению превратить смертоубийственное оружие в орудие своей мести, то я, уж во всяком случае, не прибегну для этого к презренному маммоне. Искренне желая, чтобы Всевышний не оставил вас Своими щедротами, а наипаче не отказал бы вам в истинном познании путей своих, остаюсь, сударыня, ваш преданный слуга
Ралф Бриджнорт.Писано в Моултрэсси-Холле, 1660 года, июля десятого дня».
Прочитав это длинное и необыкновенное послание, в котором сосед ее, как она рассудила, обнаружил гораздо больше религиозного фанатизма, чем можно было от него ожидать, леди Певерил подняла глаза и увидела Элзмир, на чьей физиономии боролись досада и напускное презрение; до сих пор экономка крепилась, молча наблюдая за выражением лица своей госпожи, а теперь без обиняков обратилась к ней за подтверждением своих подозрений.
– Сдается мне, сударыня, – сказала она, – что этот безумный фанатик хочет жениться на Деборе. Толкуют, будто он собирается отсюда уехать. По правде говоря, давно пора; ведь не считая того, что вся округа поднимет его на смех, я не удивлюсь, если Ланс Утрем, лесничий, наставит ему рога; это как раз по его части.
– Я пока не вижу причин для злорадства, Элзмир, – отвечала леди Певерил. – В письме нет и слова о женитьбе; однако похоже на то, что майор Бриджнорт, собираясь оставить наши края, пригласил к себе на службу Дебору чтобы присматривать за его дочерью, и я очень рада за девочку.
– А я рада за себя, да и за весь дом тоже, – сказала Элзмир. – Ваша милость полагает, что он на ней не женится? Право, я никогда не думала, что он может оказаться таким болваном; но тогда она, верно, пошла по совсем дурному пути: она пишет, что заняла более высокое положение, а в нынешние времена этого навряд ли добьешься честной службой. Потом она пишет, чтоб я отослала ей ее вещи, как будто я ведаю гардеробом ее милости, и еще поручает мистера Джулиана моим летам и опытности, – подумать только, как будто это ее дело – поручать мне наше сокровище! Да и как она смеет говорить о моих летах… Ужо я отошлю к ней ее лохмотья, чтоб духом ее здесь не пахло!
– Сделайте это учтиво, – сказала леди Певерил, – и пусть Уитекер пошлет ей ее жалованье и, сверх того, еще золотой: она хоть и легкомысленна, но всегда была добра к детям.
– А кое-кто слишком добр к своим слугам, ваша милость, и может избаловать самую лучшую служанку.
– Прежде всего я избаловала тебя, Элзмир, – сказала леди Певерил. – Напиши Деборе, чтоб она поцеловала за меня маленькую Алису и передала майору Бриджнорту, что я желаю ему счастья в этой жизни и блаженства в будущей. – И, не вступая в дальнейшие пререкания, она отпустила экономку.
Когда Элзмир ушла, леди Певерил с чувством сострадания принялась размышлять над письмом майора Бриджнорта, человека, без сомнения, чрезвычайно достойного, но одинокого, подавленного бременем следовавших одна за другою семейных невзгод, а также мрачной и суровой, хотя и искренней набожности. Ее весьма тревожила также мысль о судьбе маленькой Алисы, которой, очевидно, предстояло теперь воспитываться под присмотром такого отца. И все же леди Певерил радовалась отъезду Бриджнорта, ибо, оставаясь в Моултрэсси-Холле, он непременно столкнулся бы с сэром Джефри, что могло бы вызвать последствия еще более пагубные, чем в последний раз.
