Валерий Вайнин
В мире этом… Стихи
Мантра
Ни в нужде,
ни в беде,
в необъятном Нигде
никто
и ничто,
ни броня,
ни фигня
не удержит меня,
когда я спешу на помощь.
Заметка для детей
Подмочить кружева пелёнок
и родителей ввергнуть в транс —
никогда ни один ребенок
не упустит волшебный шанс,
чтобы после, под мамин ропот,
свою соску сосать, пыхтя.
И с опорой на данный опыт
отправляется в путь дитя.
Не ликуют при встречах трубы,
не поёт о любви кларнет —
мир болезненно тычет в зубы,
только соски при этом нет.
Пожелтевшие фотопленки
побуждают дитя чудить:
«Хорошо бы назад, в пеленки,
где не грех под себя ходить.»
И лишь тем, кого манят выси,
суждено всё в уме сложить:
«Ни подгузников нет, ни сиси.
Нужно как-нибудь с этим жить.»
Декадент
Когда и́скра в душе догорает
и развенчан последний кумир,
сочинитель с мансарды взирает
ироническим взглядом на мир.
Дышит сырость в оконную щёлку,
бедолага немыт и оброс:
он затеял с маркизой размолвку,
утомлённый картинностью поз.
В звёздный час своего поколенья
он воспел обаянье греха,
но усилились признаки тленья
под игривым злословьем стиха.
Озарения были мгновенны,
вновь освистана пьеса толпой.
На запястье пульсируют вены
в ожидании бритвы тупой.
Но поэт полагает упрямо,
находясь у финальной черты,
будто пошлость – бескрылая дама,
проводящая день у плиты.
Поправляет он галстук невольно,
что, пожалуй, забавней всего…
Боже мой, отчего же так больно
мне сквозь время смотреть на него?
В комнате
Она вошла и села на диван
в изящной позе, вялая от лени.
А он застыл, как глиняный болван,
обозревая дивные колени,
и угрожал ей мысленно в бреду:
«Сейчас, ей-богу… трахну и уйду.»
Она прикрыла нехотя зевок
как бы в ответ на детскую угрозу,
в диван вдавила шелковый свой бок,
чуть изменив заученную позу,
и развела от скуки ноги врозь.
Ее усмешка жгла его насквозь.
И, ощутив волнительную прыть,
он произнес решительно и пылко:
«Пожалуй, надо форточку открыть:
тут в номерах ужасная парилка.»
Но даже пальцем он не шевельнул —
лишь краем глаза в зеркало взглянул.
В ее тираде, высказанной вдруг,
звучала плохо спрятанная злоба:
«Быть может, вы присядете, мой друг?
Смешно смотреть, как вы стоите оба.»
И обмахнула в гневе сей же миг
подолом платья ангельский свой лик.
Он стал поспешно стягивать штаны
и от кальсон избавился мгновенно:
здесь рассужденья были не нужны.
Но, как всегда, ждала его измена:
на фоне пыльных бархатных гардин
он без штанов стоял уже один.
Боже мой!
Фильм этот полон кровавых затей
(видно, его психопаты снимали):
монстры кошмарные ловят детей.
Господи, сделай, чтоб их не поймали!
Пошлые кадры бессовестно лгут:
дети не вовремя вдруг захромали,
но из последних силенок бегут.
Господи, сделай, чтоб их не поймали!
Этот зубастый тупой исполин
крошек едва ли оставит в покое.
Врежь ему, Господи! Сукин ты сын,
как ты вообще допускаешь такое!
Дети бегут меж рекламных щитов
прямо из ада в рассветные дали.
Господи, я в тебя верить готов —
только устрой, чтобы их не поймали!
Там и здесь
Там друг другу добра желают
и дельцы презирают ложь,
и собаки почти не лают,
потому что ты там живешь.
Ну а здесь производят драмы,
на подмостках людей губя,
и ругаются матом дамы,
потому что здесь нет тебя.
Кошелек там находят бедный,
а грабитель ломает нож,
и дурак не такой уж вредный,
потому что ты там живешь.
Здесь Гераклом слывет уродец,
о победах своих трубя,
а поэты плюют в колодец,
потому что здесь нет тебя.
Там года не летят напрасно
и в сердцах не гнездится дрожь.
Может быть, я сужу пристрастно,
потому что ты там живешь.
Здесь в потёках гнилого света
бронзовеет парад планет
и дожди размывают лето,
потому что тебя здесь нет.
Надпись на могильной плите
Не слишком хорош этот мир на земле —
исчадье меча и огня.
И в поисках рая блуждая во мгле,
я умер. Живи без меня.
Чтоб искорку веры в душе обрести,
не знал я покоя ни дня.
Утратив друзей на бугристом пути,
я умер. Живи без меня.
Сломалось перо на глумливом стихе,
и выпала кружка, звеня:
забытый родными, в слезах и в грехе,
я умер. Живи без меня.
Пока еще теплились угли в золе,
лелеял я в сердце мечту:
пускай нехорош этот мир на земле,
в нем можно творить красоту.
И вот среди нищих в грязи и в крови,
сутулую спину клоня,
сраженный виденьем увядшей любви,
я умер. Живи без меня.
Подруге
1
От улыбки твоей кисло-сладкой
в панцирь прячась, я делаюсь тверд.
Хоть меня ты считаешь загадкой,
для тебя я, скорее, кроссворд.
Ты секрет во мне ищешь, страдаешь,
величая меня «дорогим».
Но, когда ты меня разгадаешь,
я немедленно стану другим.
Ныне жрицы кроссвордов не редки.
Жаль, однако, их светлых голов:
даже если заполнены клетки,
смысла нет в сочетании слов.
Я тебе в назидание задан,
чтоб в тупик тебя ставить подчас,
ибо те, кто тобою разгадан,
исчезают, как призраки, с глаз.
2
Иногда мне от музыки больно,
больно так, что нет силы терпеть.
Ты осталась бы мною довольна,
если б я вдруг решился запеть.
Розовея от знойного вздоха,
как сержанта в кружке генеральш,
ты б меня поощрила: «Неплохо.
Несмотря на безбожную фальшь.»
И сейчас же отпрянув невольно
в предвкушенье, что я зарычу,
ты была бы чертовски довольна.
Та́к что, как бы мне ни было больно,
лучше я в этот миг промолчу.
Стихи с рефреном
1. Можешь опоздать
Я не слишком с тобой любезен,
одурманенный миром пошлым.
Климат ада порой полезен
тем, кто хочет расстаться с прошлым.
Я тебе перестану сниться.
И возможно, тоска принудит
тебя в пекло за мной спуститься.
Но меня там уже не будет.
Хмуро брошу я взгляд прощальный
на смердящие в душах раны
и отправлюсь на остров дальний,
где под солнцем растут бананы.
Легкий вздох моего привета
от кошмаров тебя разбудит,
ты рванешься к потокам света…
Но меня там уже не будет.
Что сказать? Загорел я сильно
и при этом дышал свободно.
Но, увы, если жизнь стерильна,
то в итоге она бесплодна.
И при звездах, в ночной прохладе,
Бог тебя и меня рассудит:
ты откроешь мои тетради,
но меня там уже не будет.
2. Приглашение
Приходи, старина, позабавиться
в этот мир, где кривляние ценится.
Ты придешь – ничего не прибавится,
а уйдешь – ничего не изменится.
Первобытной гримасой воинственной
наше время людей исковеркало,
и поэтому, друг мой единственный,
не пеняй на облезлое зеркало.
В мире этом ты можешь прославиться,
но душа затоскует, как пленница.
Ты придешь – ничего не прибавится,
а уйдешь – ничего не изменится.
Может быть, очарованный сказками,
устремишься ты делать открытия,
полагая, что мрачными красками
я с досады рисую события.
Мне такая позиция нравится,
если в горле шампанское пенится:
возражу – ничего не прибавится,
промолчу – ничего не изменится.
Милосердие стало химерою,
и вершат правосудье каратели.
И проснувшись, я пламенно верую,
что все катится к чертовой матери.
Остается одно: позабавиться.
Скоро мир наш, как шлюха, разденется.
Ты придешь – ничего не прибавится,
а уйдешь – ничего не изменится.
Перед тем, как родиться, старательно
взвесить должен ты это решение
и, конечно, обдумать внимательно
принимать ли мое приглашение.
3. Предостережение
Для дебила или для младенца
из огрызков связана интрига.
Как побочный отпрыск вырожденца,
мелет вздор упитанная книга.
Ей не страшен критик распаленный,
и она не повод для атаки.
Но спасайся, юноша влюбленный,
берегись бездарного писаки!
Чепуха под красочным нарядом
здесь и там отлично продается
и легко пропитывает ядом
тех, кто к ней случайно прикоснется.
Став романом, хиленькая байка
гулко брешет с важностью собаки.
Мать семейства и домохозяйка,
берегись бездарного писаки!
Автор сыплет царские щедроты
на героя – плута и каналью,
в чьей башке застряли анекдоты
пополам с бандитскою моралью.
Не идет сюжет без преступленья,
колорита нету без клоаки.
Педагог, дающий наставленья,
берегись бездарного писаки!
Конкурентов слизывая с ложки
и пиная робкого соседа,
прытко лезут с глянцевой обложки
воплощенья рыночного бреда.
Нет им ни заслона, ни финала,
не страшны магические знаки.
О создатель телесериала,
берегись бездарного писаки!
4. Так будет лучше
Налево – мне, когда тебе – направо:
гораздо ярче смотримся мы врозь.
Твои глаза прищурены лукаво,
как будто видишь ты меня насквозь.
Мне безразлична холодность маркизы
и об утратах поздно сожалеть.
Сотри с лица улыбку Моны Лизы:
я не смогу ее запечатлеть.
Есть время клятв и время отречений.
Пора считаться с тетушкой Судьбой:
она сулит немало огорчений
в обмен на льготу быть самим собой.
Ты исчерпала горькие сюрпризы,
следы предательств путая хитро.
Сотри с лица улыбку Моны Лизы
и прояви природное нутро.
Иной раз память ранит нас невольно,
дыханьем нежным вея у щеки.
Но, если мне порой бывает больно,
то это боль отрезанной руки.
Остались в прошлом ссоры и капризы.
Мой сон теперь никто не украдет.
Сотри с лица улыбку Моны Лизы:
тебе вообще улыбка не идет.
5. Акварельное настроение
Осень отступала на рассвете,
иней покрывал ее следы.
Звезды, будто первые снежинки,
таяли на зеркале воды.
Дуб своею лапою корявой
сосенку поглаживал тайком.
Грустное доверчивое утро
нос мой облизало ветерком.
Видно, это утро заблудилось
где-то между летом и зимой.
Мне, конечно, тут же захотелось
взять да привести его домой.
Трудно ли укрыться от метелей?
Станет ли свирепствовать мороз?
Грустное доверчивое утро
словно задавало мне вопрос.
Солнышко сквозь облако продело
тонкую сверкающую нить.
Чудо как явление природы
должен ведь хоть кто-то сохранить.
Листья вперемешку с воробьями
с клена разлетались по кустам.
Грустное доверчивое утро
робко шло за мною по пятам,
тихую жасминовую песню
мило напевая по пути,
вдруг остановилось у порога,
прежде чем отважилось войти.
В комнатах, мгновенно просветлевших,
ожили оттаявшие сны.
Грустное доверчивое утро
в доме приютил я до весны.
6. Возвращение
Озаренные светом заката,
по макушку в поту и в пыли,
возвращались с погрома ребята
и жида по земле волокли.
Всю их свору прикончили, вроде.
Только этого взяли себе,
чтобы вздернуть его при народе
на центральном фонарном столбе.
В чьей груди бьётся сердце солдата,
тот всегда с этой нечистью крут.
Возвращались с погрома ребята,
обсуждая полезный свой труд.
О победах они не трубили,
не искали чинов и наград:
коммунистами все они были
(лишь один – социал-демократ).
Кто-то жил широко и богато,
кто-то грабил соседей тайком —
возвращались с погрома ребята
и пинали жида каблуком,
возвращались в семью и к подружкам,
торопились на праздничный пир,
и в пути помогали старушкам
донести до подъезда кефир.
Изъясняясь при помощи мата,
утомленные славным трудом,
возвращались с погрома ребята
и асфальт подметали жидом,
ощущали тепло соучастья,
друг за друга стояли горой,
и улыбка спокойного счастья
освящала их лица порой.
7. Смех и грех
Средь безумцев и глупцов
люди ищут мудрецов.
Просто смех.
Но попробуй их глупца
обменять на мудреца —
тяжкий грех.
Иногда ученый муж
вдруг несет такую чушь —
просто смех.
Но взывать к его уму,
объясняя что к чему, —
тяжкий грех.
Популярный графоман
издает восьмой роман.
Просто смех.
Этот опус прочитать
и публично растоптать —
тяжкий грех.
Сколько вертится земля,
шут играет короля.
Просто смех.
Но, хоть жизнь порой крута,
королю играть шута —
тяжкий грех.
В бестолковой суете
верить розовой мечте —
просто смех.
Но в грязи, в беде, в бою
растоптать мечту свою —
тяжкий грех.
Мир теней
Когда я способен упасть на колени
и каюсь в гордыне, покорный судьбе,
меня обступают знакомые тени
и требуют властно вниманья к себе.
Наполнив пространство волненьем бесшумным,
упрек обращают в разящий кинжал.
Ну что мне ответить отважным и умным,
которым я с детства, как мог, подражал?
Теням не расскажешь слезливого вздора
о том, как устал я рассеивать мрак:
они персонажи иного фольклора,
где счастлив не станет ленивый дурак.
Конечно же, в споре я с ними любезен,
дрожащие руки держу за спиной.
Не в том закавыка, что спор бесполезен,
а в том, что им тошно водиться со мной.
Глаза их сверкают, нахмурены брови.
Похоже, от них я позорно сбегу.
Ведь я, непутевый, из плоти и крови,
высокую драму играть не могу.
Чего же вам нужно, суровые тени?
Мои оправданья не так уж важны:
не в том закавыка, что пал на колени,
а в том, что при этом запачкал штаны.
Я с вами равняться не в силах, поверьте.
Мне удаль такая едва ль по плечу.
Поэтому даже от холода смерти
я в мир ваш прекрасный уйти не хочу.
Добро в мире вашем всегда торжествует
(над этим, взрослея, шутил я не раз).
И все же отрадно, что он существует,
и я опираюсь в паденьях на вас.
Этюд об июльском дожде
Дразня фигурой гибкой,
прохладным вечерком
она брела с улыбкой
по лужам босиком,
и не могли мужчины
взять в толк, чёрт побери,
как можно без причины
светиться изнутри.
Брела она без смысла,
счастливая притом,
и вслед взирали кисло
красотки под зонтом.
Завистливо и чётко
с нечаянной тоской
звучало «идиотка»
сквозь гомон городской.
Увядшие румянцы
почуяли скандал,
однако, дождик в танце
её сопровождал,
нападкам ставя блоки
и дурь держа в плену,
чтоб уберечь от склоки
озябшую весну.
Досадная заминка
В.Ш.
Почтеннейшая публика,
пожалуйста, потише.
Мы просим извинения
за маленький курьёз:
наш клоун незадачливый,
объявленный в афише,
под звуки громкой музыки
скопытился всерьёз.
Чувствительная публика,
не плачь по жалкой тени:
стяжает лавры фокусник
на празднике твоём.
А этот шут гороховый
скончался на арене,
чтобы внести в комедию
трагический приём.
Он позой неестественной
привлёк к себе вниманье.
Но, господа хорошие,
винить его грешно:
ах, мог ли он рассчитывать
на ваше пониманье
в момент, когда решительно
всем стало не смешно?
Ему теперь ужимками
не властвовать над залом,
не прятать свои колкости
в улыбочках кривых,
ведь, скажем прямо, клоунов
в запасниках навалом,
забавных, обаятельных,
а главное – живых.
Сиятельная публика,
ты не осиротела,
билеты сохраняются,
спеши занять места.
Программа продолжается:
сначала – вынос тела,
а дальше – по сценарию,
без этого шута.
Маленькая фея
По цветам порхая среди мошек
на исходе солнечного дня,
незнакомка в платьице в горошек
с беспокойством смотрит на меня.
Ветер пьян от запаха шалфея,
небеса пронзительно чисты.
Не тревожься, маленькая фея,
я не рву из прихоти цветы.
Собирай нектар неутомимо —
я тактично буду, как слепой,
в стороне прогуливаться мимо
многократно хоженной тропой
и к тебе не мыслю подольститься.
Но, когда вдруг станет горячо,
не могла б ты тихо опуститься
на моё поникшее плечо?
А пока средь бабочек и мошек
чудеса твори без суеты
и, мелькая платьицем в горошек,
опыляй июльские цветы.
Письмо
Не защищенный почтовым конвертом
и среди мусора ангельский чист,
в облаке пыли, подхваченный ветром,
мчался тетрадный исписанный лист.
Может, летел он в далекие страны,
где многоликая властвует ночь,
мрачным посланием Фаты-Морганы
к другу-волшебнику с просьбой помочь?
Или в задорном спортивном азарте
вырвался он из мальчишеских рук,
чтобы в окошко к соседке по парте
пылким признаньем обрушиться вдруг?
Ветру послушный и полный отваги,
тайну свою унося навсегда,
мелко исписанный листик бумаги
птицей стремился не знамо куда.
Возможность
В душе у Вас болезненную скупость
Господь с кокетством ветряным смешал,
но Вам чертовски трудно сделать глупость,
которой я еще не совершал.
Однако я в ученье ненасытен
и потому в падениях смеюсь.
Похоже, Вам я тем и любопытен,
что быть нелепым вовсе не боюсь.
Поскольку Вы для слабых были карой,
а я обрел воинственность в словах,
могли б мы стать величественной парой,
когда бы мир стоял на головах.
Дождь в городе
Дождь по городу шёл не спеша
на тигриных пружинистых лапах,
и, плащами сердито шурша,
люди мокли в косынках и в шляпах.
Беспризорный строительный хлам
попирали они сапогами,
в отражённое пламя реклам
погружаясь сырыми ногами.
Простиралась над кровлями мгла.
Дождь не ведал соблазнов витринных,
лишь озябшая шлюха брела,
трепеща в его лапах тигриных.
Отбиваться ей было невмочь
после рейда в убогие бары.
Но пронзил вдруг промозглую ночь
чистый звук утомлённой гитары.
На асфальте погасли огни,
звук растаял вдали без ответа.
Дождь и город остались одни
дожидаться в засаде рассвета,
чтоб на тех, кто ослаблен внутри,
навалиться, как злобные духи.
Что за дело им, чёрт побери,
до голодной потасканной шлюхи?
Со своей тенью
Зовёт лучезарный день
в Эдем на краю земли.
Ступай со мной, моя тень,
довольно дрожать в пыли.
Меняясь в теченье дня,
отвергни повадку змей:
не вейся вокруг меня
и сзади ползти не смей.
Гони, моя тень, свой страх
растаять в полдневный зной,
покинь придорожный прах
и встань наравне со мной.
Не прячь под полой ножа
и зла не лелей в груди,
но, руку мою держа,
бок о бок со мной иди.
Кураж до поры тая,
не тщись мною стать во сне:
ты, тёмная суть моя,
должна подчиняться мне.
На кратком привале ляг,
как сброшенное пальто.
Пусть я без тебя дохляк,
но ты без меня ничто.
Смотри, моя тень: в дали
утёсы дробит прибой.
Вон там, на краю земли,
расстанемся мы с тобой.
Ты, тёмная суть моя,
отринешь мой тленный прах.
Свободными ты и я
пребудем в иных мирах.
SOS
Ссорясь, круша и ноя,
мы в толчее живём,
словно в ковчеге Ноя
без парусов плывём.
Всякий успел привыкнуть
к битвам в дерьме по грудь.
Некому даже крикнуть:
«Сделайте что-нибудь!»
Как тараканы в тесте,
чтобы набить живот,
вертимся мы на месте
среди бескрайних вод.
Только ползучим гадам
мор не грозит ничуть.
Веет в ковчеге смрадом.
Сделайте что-нибудь!
Здесь подлый суд недолог,
принцип один: владей.
Трахают люди тёлок,
а жеребцы – людей.
И, как в ночном кошмаре,
если вокруг взглянуть:
Господи, что за хари…
Сделайте что-нибудь!
Кровью чужой помечен
тот, кто не смыт волной.
Был, как баран, беспечен
наш прародитель Ной.
Не голубо́к, а грифы
нам указуют путь:
мчится ковчег на рифы.
Сделайте что-нибудь!
Сделайте что-нибудь!
Примитивное
Наперекор злодеям,
в Стране Мечты
сражаться за идею
готов ли ты?
Среди тревог возросших
и суеты
вступаться за хороших
готов ли ты?
Без выгод, без расчёта —
для красоты —
отстаивать хоть что-то
готов ли ты?
Когда в могилу ляжешь
среди цветов,
тогда лишь ты докажешь,
что не готов.
Только вперед
Небожители, словно денди,
разодетые в пух и прах,
на Олимпе вкушают бренди,
ощущая системный крах.
Аполлон – прохиндей для скифов,
и плюёт на Гермеса гот,
и в досаде герои мифов
отвлеклись от мирских невзгод.
Потускнел их музейный глянец,
и ползёт шепоток давно:
«Не надейтесь на старых пьяниц,
Возрождения не дано.»
Олимпийцы, питаясь плотно,
могут только детей строгать.
Надо ль им посвящать полотна
и поэмы о них слагать?
Им, увы, не к лицу румянец —
их корёжит похмельный стресс.
Отрекитесь от старых пьяниц
и восславьте в душе прогресс.
Уверенно.
Без оглядки.
Сыграй!
От пули, в петле, на кресте,
терпя униженье и боль,
увы, умирают не те,
кто выбрал постыдную роль.
Брезгливо поправ суету,
в извечной «гульбе и пальбе»
сыграй мне, актер, доброту,
а я подыграю тебе.
Хоть мир наш не слишком хорош,
в нем можно любить и дружить,
сбежав от елейных святош,
которые учат нас жить.
Наплюй же на ад и на рай
и, чтя назначенье свое,
удачу, актер, мне сыграй,
но так, чтоб я верил в нее.
Таланты нас вряд ли спасут:
при них только горше вина.
Не прав инквизиторский суд
повсюду во все времена.
Бесстрашно взойдя на костер
и глядя с достоинством вниз,
сыграй мне надежду, актер,
и выйди с поклоном на «бис».
Ваше горе
С болью в потухшем взоре,
горбясь под сводом тьмы,
дайте мне Ваше горе
хоть на денёк взаймы.
И, за кредит в ответе,
я его увезу,
чтоб изучить при свете
и уронить слезу.
В тонкой хрустальной чаше
при огоньке свечи
горькое горе Ваше
я сохраню в ночи.
Сильно ли мы повздорим,
если под утро вдруг
хрупкую чашу с горем
я упущу из рук
и отряхну с метёлки,
как доберман, скуля,
Вам на подол осколки
чистого хрусталя?
Поэту 2004
Коль желчь в мозги попёрла
и хлещет через край,
не рви сутяжно горло —
ложись и умирай.
Долгов и обещаний
сорви с себя хомут.
Не надо завещаний:
наследники поймут.
Лежи во тьме без дела,
угрюмый и худой,
температурой тела
равняясь со средой.
Отринь свои томленья
в суровейшем из мест
и предавайся тленью,
а если надоест…
Пожалуйста, воскресни
и к солнцу поспеши,
расплёскивая песни
окрепнувшей души.
Смотри взасос и в оба,
расправь цыплячью грудь
и здесь, на крышке гроба,
спляши хоть что-нибудь.
Пускай ты был занудой —
пока способен петь,
могилой, как простудой,
дано переболеть.
На вокзале
Посетив до отбытья вокзальный буфет,
в бестолковой его суете
чёрно-белым штрихом я рисую рассвет
на измятом бумажном листе.
Затемнённого леса вдали полоса,
склон горы, от тумана седой,
и свинцовою глыбой висят небеса
над болезненно-серой водой.
Не художник я вовсе. Но всякий поймёт,
рассмотрев чёрно-белость листа:
через миг уже солнышко силу возьмёт
и плеснёт на природу цвета́.
Под лазурью небес заискрится вода,
скинув одурь, внушённую тьмой…
За пределы рисунка бегут поезда,
и один из них, кажется, мой.
Хорошие
Отвергая подачки на блюде,
презирая картинные позы,
повсеместно хорошие люди
вызывают горючие слёзы.
К личной выгоде глухи и слепы,
помогая в беде и в хворобе,
все они до смешного нелепы,
как подсолнух, цветущий в сугробе.
Злой пропойца, зверея от жажды,
им вменяет грехов половину
и рыдает, спасённый однажды,
перед тем как ударить их в спину.
Лишь священник, в душе просветлённый,
воздаёт им молитвою робкой,
чтоб заплакал поэт умилённый
над своей чечевичной похлёбкой.
Время тихо трясёт покрывало,
шелестя на могилах заросших:
умных много и честных немало,
но всегда не хватает хороших.
Не блистая в пикантных интригах,
принимая чужие заботы,
в интервью, в кинофильмах и в книгах
эти люди скучны до зевоты.
Потому-то (возможно, впервые),
чтоб сюжет получился горячий
и они воплотились живые,
нужен кто-нибудь дерзкий и зрячий.
