Валерий Столыпин
Между прочим
За любовь!
Кто-нибудь из вас знаком с непостижимым, просто-таки хроническим невезением в любви?
Или Вика что-то совсем не то за это трепетное чувство принимала?
Тогда какая она – настоящая любрвь, без границ и преград, когда сердце вдребезги, эмоции через край, когда сразу всё вместе: романтика, влечение, одержимость, страсть; когда всё можно и ничего не стыдно, когда искренность и безграничное доверие не требуют оценок, тем более доказательств, когда ты и он – неразрывное целое?
Сколько раз Вика влюблялась, всерьёз, по-настоящему – столько же после неизлечимо болела затяжной меланхолией: истекала досуха слезьми, с остервенением до крови вгрызалась в ногти, надолго замыкалась в себе, выискивая изъяны и несовершенства. Ведь если раз за разом что-то идёт не так, значит, есть на то причина, причём не где-нибудь, именно в себе.
Так было в девятом классе, когда Ромка Калянов после всего, что между ними было, после самых настоящих поцелуев, жарких объятий, откровенных прикосновений, клятв и признаний в любви, переметнулся к лучшей подруге – Анечке Шилкиной, ничего не объяснив, не попросив прощения.
Самые выразительные эпитеты не смогли бы в полной мере объяснить, какие душевные муки испытывала наивная влюблённая девчонка, как крушило, корёжило, превращая в эмульсию её непорочное нежное сознание.
Первая любовь, тем паче трагическая – испытание, сравнимое разве что с крушением поезда, когда совершенное, прекрасное, нежное безжалостно калечит именно то, что ещё недавно было надёжной опорой.
Вика выжила, более того – сохранила дружбу с Аней, которой с Ромкой не повезло ещё больше: неопытные любовники увлеклись, зашли слишком далеко для их юного возраста, поддались чувственным соблазнам, которые напрочь стирают ограничения и запреты.
Беременность случилась в десятом классе, накануне выпускных экзаменов.
Анечку было невыносимо жалко. Ромка испуганно лепетал, – я чё, я ничё. Причём здесь я!
Судьбу так и не родившегося существа цинично решили родители.
Вика для подружки была главной утешительницей. Возможно, она помогла Ане переболеть в относительно лёгкой форме.
Анечка успешно усвоила жестокий урок: целомудренная невинность осталась в прошлом, скромность изъята из обращения за ненадобностью. Она стала осторожнее, но смелее и хладнокровней.
Любовь её больше не интересовала, зато понравился вкус изысканного блюда, которое мужчины и женщины готовят совместно.
Девушка, шутя и играя, заводила романы, крутила ухажёрами, как хотела, и расставалась с лёгкостью необыкновенной, когда головокружение от наслаждения начинало вызывать унылые эмоции и недостаток витаминов счастья.
Вика выглядела куда привлекательнее подруги (так говорили взрослые), её отличало внутреннее очарование, которое не так просто рассмотреть, когда по причине возбуждения оценивается в первую очередь темперамент и формы. На фоне аппетитных выпуклостей и взрывной чувственности Анюты (потому, что умела преподносить бонусы на блюдечке), достоинств Вики не замечали.
В глазах у Анечки резвились и озорничали стимулирующие влечение бесенята, что вызывало прилив впечатлительности у каждого второго подростка, а вызревшие преждевременно округлости будили воображение всех без исключения бывалых дамских угодников.
Девочка влюблялась без оглядки, а Вика… Вика завидовала и мечтала, хотя рядом с подругой ей тоже порой перепадали искорки близости.
Анечкой восхищались, её благосклонности добивались, а Вике доставались крохи двусмысленного внимания неудачников, отвергнутых подругой, только и всего. Как правило, совратители не церемонились, сразу лезли целоваться и под юбку.
На этом пикантном моменте состояние влюблённости срывалось в пике. Вика вырывалась и убегала, оставляя кавалеров в недоумении: вроде как сама напрашивалась.
Ей бы выйти из тени, отбрасываемой легкомысленной прелестницей-подругой, предъявить неповторимую индивидуальность, контрастирующие с примитивной доступностью добродетели, присущие лишь непорочным душам, но нет – один на один с флиртующими юнцами она робела, смущалась под гнётом привычного уже чувства тревоги, которое появилось после расставания с Ромкой, потому довольствовалась малым.
Удивительно, но, ни один из поклонников в компании с Анечкой даже намёком не обозначал серьёзные романтические притязания, а девочки хотелось именно любви, а не того, на что мальчишки облизывались.
Нравились ей многие. Кое-кого Вика даже рассматривала в качестве желанного спутника жизни, но вспышек, подобных первой влюблённости – ослепительной, яркой, заставляющей парить над собой, ощущать беспредельное блаженство, эйфорию, не испытывала.
И вдруг это случилось. Как было не раз, Анечку пригласили на загородный пикник. Вика и ещё одна подружка – Лиза Вересова, были назначены к ней в свиту.
Подружки приоделись, даже салон красоты посетили: у любой девчонки на такой случай есть неприкосновенные запасики в копилке. Выглядели прелестницы бесподобно, особенно Вика. Родители были заранее предупреждены, мол, будет девичник с ночёвкой у подруги.
Парни тоже расстарались. Стол ломился от напитков и закусок.
Первый же танец разбил молодёжь на пары, но все мальчишки хотели кружить Анечку. Увы, она была одна, потому присвоила себе право выбора.
Первая неловкость после крепких коктейлей быстро рассосалась. Второй раз кряду Вику кружил Антон, высокий сероглазый брюнет атлетического сложения. Его близость, глубина глаз, мягкая сила и удивительный, родной до жути запах, от которого обносило голову, а в ногах возникала слабость.
Вика закрывала глаза, когда Антон требовательно, даже немного грубо прижимал её к груди. Музыку девочка не слышала, где-то внутри звучала своя мелодия, – нежный запах тубероз навевает сладость грёз…
– Ах, какой он замечательный, какой нежный, – мгновенно сочинила любовь Вика, плывущая на волне неведомого наслаждения.
За несколько минут девочка прожила целую жизнь, начиная от первого поцелуя, заканчивая медовым месяцем и рождением прелестной малышки.
Настроение слегка подпортил небольшой инцидент: Антон поцапался с Игорем за право пригласить Анюту. Друзья потрясли друг друга, помахали до первой крови кулаками, но кончилось миром: выпили на брудершафт и помирились. Один танец Антон всё же выиграл.
Вике ужасно не понравилось, что её любимый, она уже всё решила, слишком откровенно обнимал подругу, даже поцеловал её в губы. Но ведь она ещё не призналась. Антон ничего пока не знает, значит, как бы имеет право. Однако губки надула.
Вечеринка продолжилась в накатанном русле. Пары больше не менялись партнёрами и ролями.
Часа в два все поодиночке разошлись по комнатам, но спустя несколько минут началась возня: скрип половиц, хлопки дверями, шёпотки, даже узнаваемые интимные стоны.
Вика с вожделением и страхом ждала Антона. Девочка была уверена – он почувствовал, не мог не понять, что сегодня ему можно всё, даже больше.
И он пришёл.
Вика узнала возлюбленного по пряному запаху, по дыханию, по удивительному магнетизму, от которого даже пушинки на щеках вставали дыбом, хотя было до жути темно.
Юноша разделся, нырнул под одеяло, облапил, не проронив ни единого слова, раздвинул ноги, оказавшись сверху и тут же очень больно внутри.
Мелькнула мысль немедленно сбросить Антона, но надежда на лучшее, любопытство и нечто неожиданное – внезапно вспыхнувшее желание непреодолимой силы, потребность подчиниться, властное требование пройти этот неизбежный путь до конца.
Он просто действовал: уверенно, энергично, не отвлекаясь на ласки и нежности.
Некоторые действия показались чересчур агрессивными, грубыми, болезненными, неприятными. Антон истекал едким потом, порывисто дышал, наваливался всей тяжестью мускулистого тела, звучно шлёпая напряжёнными бёдрами о её зад, затем дёрнулся несколько раз и застыл.
Девушка и это приняла за любовь. Как же иначе!
Закончив вторжение, юный любовник отвалился, отвернулся и захрапел.
Вика боялась пошевелиться, не могла понять, как отнестись к неожиданному финалу близости: как к акту посвящения в настоящую любовь или к необходимости придать странному, унизительному ритуалу статус осквернения.
Что-то в исполнении и наполнении интимного таинства было не так. Не так как она себе это представляла, не так как описано в литературе, не так как должны себя вести влюблённые.
Ночь подходила к завершению. Первые проблески зари рисовали на стене и потолке цветные россыпи.
Антон зашевелился, сонный притянул девушку к себе, смял грудь, вновь принялся хозяйничать между ног…
Парализованная неожиданной агрессией Вика, всё же ждала продолжения. Теперь она принадлежала ему, была как бы его женой.
Юноша заурчал как довольный кот, открыл глаза, – Вика… как ты тут оказалась, я же с Анюткой договаривался? Извини, подруга! Напился, ничего не помню. Боже, да ты это – того… девочка что ли? Во, угораздило! Дура, ты-то куда смотрела.
– Ты же со мной весь вечер танцевал. Я думала, ты меня любишь.
– Я тебе обещал чего? Нет, твою маму! Какого чёрта! Заруби себе на носу – ничего не было, тебе показалось. Во, дурында! Детский сад, ей богу. Одевайся, такси вызову. Запомни – ничего не было. Думала она! Каким местом! Ещё скажи что… чё, правда… в тебя!!! Ладно, разрулим. Во, дела!
Вика испуганно комкала одеяло, – я не понимаю… как это ничего не было, почему?
– Потому, что тебе восемнадцати нет. Потому, что ты дура глупая. Потому, что я не тебя, а Аньку хотел. Потому, что… нафиг я с тобой связался! Какая к бесу любовь!
Душевная рана со временем затянулась, с неосторожным поведением в постели повезло. А любовь… даже слово это вызывало у Вики отторжение, порой даже приступы рыданий, чаще – меланхолию и приступы тошноты.
Временами всё же Вика решалась выйти в свет, предпринимала робкие попытки флиртовать, снова влюблялась до потери пульса, опять нарывалась на подлость и коварство.
Циничная стервозность, желание отомстить всем на свете мужикам так к ней и не прилипло. Те, кто ей нравились, и впредь вызывали у Вики желание прислониться, отдаться в хорошие руки, правда, надежды на счастливое будущее таяли, вера в счастье почти иссякла.
Анюта за это время дважды выходила замуж, оба раза с прибытком. Первый супруг оставил ей трёхкомнатную квартиру со всем содержимым, второй – машину, дачу… и шрам во всю щёку. Она по-прежнему была энергична, жизнерадостна и любвеобильна.
Вика ей больше не завидовала, записав себя навечно гражданкой острова невезения.
Мужчины в её непритязательной жизни случались, но какие-то тусклые, пресные. У каждого из них были тайны: жёны, дети, алименты, вторые и третьи любовницы. Некоторым просто негде было жить.
Однажды Вика встретила человека, точнее, сама разыскала в интернете, со всех сторон положительного. Презентабельный, ухоженный вид, крепкое телосложение; аккуратист, чистюля, грамотный, обеспеченный, нежный.
У Эдика проникновенный с приятной хрипотцой голос, привлекательные, мужественные черты лица, сильные, очень умелые руки. К тому же он любовник отменный. Конечно, у Вики особого опыта в данном вопросе нет. Обычно интимные инциденты случались невыразительно: в неподходящих местах, в дикой спешке, иногда мешал страх оказаться посмешищем, или вообще ничего не получалось.
Один раз, это вообще кошмар, Вика расплатилась за ночь унылой любви всей до копейки суммой накоплений на отпуск и шкатулочкой с золотыми цацками.
Эдик, другой возлюбленный, то самое… о чём не принято говорить вслух, умел делать так, что не только душа, но и бренное тело улетали в рай. Надолго.
Через неделю любимый переехал к ней жить. Вика вновь была счастлива.
Через месяц узнала, что у него есть дочь, что пока она живёт у мамы, но пора бы… если можно.
– Ты работаешь, я тоже. Кто будет заниматься ребёнком?
– Мама поможет.
Девочка оказалась хорошенькой, причём умница. С ней было легко, интересно. Вот только Эдик через день стал задерживаться на службе. Потом его якобы оштрафовали за чью-то оплошность. Пришлось жить втроём на её зарплату.
Спустя месяц Вика случайно обнаружила в кармане у гражданского мужа резиновые артефакты, а в телефоне (опять любопытство подвело) длинный список женских имён и роман в сообщениях, точнее много маленьких отдельных повестей.
В один из дней Эдик пропал. На телефонные звонки не отвечал. Через месяц явился, попросил денег… в долг. Про дочь даже не вспомнил.
Если бы не маленькая Ирочка, Вика вовсе разуверилась бы в любви. Только она и спасает от великой депрессии: от хронических болячек, затяжных дождей, тягостных воспоминаний, всплесков эмоциональных расстройств и негативных мыслей.
Только она.
Да, забыл рассказать, что было дальше. Даже не знаю, интересно ли это, потому, что не вписывается в чётко отлаженную сюжетную канву.
Вика нашла его на улице, практически на помойке. Семён выглядел, мягко говоря, экстравагантно: мятая, толстым слоем покрытая жидкой грязью вполне фасонная одежда, разбитые очки, окровавленный нос, резкий запах перегара.
Персонаж поднимался с превеликим трудом, пробегал два-три шага, гулко до замирания сердца падал лицом на асфальт. Если бы не предзимье (на градуснике то плюс, то минус), не промозглая морозная стылость, не грусть-кручина, разве обратила бы Вика внимание на это убожество. Никогда, ни за что. Всё зло в жизни от них – от мужиков: предателей, развратников.
Его было жаль до озноба, до колик, до всякого рода неясных вещей. Она ощущала почти клиническое одиночество, он вовсе был потерянный, ничей.
Что заставило пожалеть это ничтожество, Вика не способна была вспомнить. Шевельнулось что-то невнятное внутри, задрожало непонятной силы сочувствием, несмотря на брезгливость и промелькнувшее едва уловимо ехидное злорадство, – так тебе и надо!
Подняла, обтёрла, – живёшь-то где, бедолага?
– У-у-у, – мычал подопечный, тыча кривым пальцем в пустоту, – вот!
– Что делать-то с тобой? Дочь у меня дома, испугается чучела такого. Ладно, в коридоре поспишь.
Как она его волокла, как тащила… не приведи господи испытание такое кому другому.
Добрались. Раздела, постелила половичок, выстирала, сушила утюгом, чтобы с утра наладить в как можно более дальнее плавание, чтобы не видеть и не слышать, чтобы забыть навсегда.
Утром Вика была удивлена несказанно. Незнакомец с помойки ждал в кухне с горячим завтраком.
– Я тут слегка похозяйничал. Прости. Ты кто, как я тут оказался?
– А ты? Нажрался как свин, валялся в грязи…
– Не бранись. Горе у меня. Годовщина как жена преставилась, царство ей небесное. Удивительной доброты и кротости была женщина. Жить не хотелось.
– Отогрелся, ожил… теперь захотелось… жить?
– Я бы… не обижайся… у тебя остался. Благодарен. В ножки кланяюсь. Не смотри, что на бомжа похож. Винюсь.
– Говоришь много. Завтракай и иди.
– Не смею противиться, перечить, спасительница. Меня Евгений зовут. Евгений Витальевич Зарубин. Я тут номерок телефона записал. Хотелось бы ваши заветные циферки узнать.
– Ага! Плавали – знаем. Мне дитё кормить надобно, а не альфонса из подворотни.
Ничто в груди Вики не ёкнуло, не послало знак, что именно это шанс.
Кто бы знал.
На следующий день началось. Звонки по телефону, курьеры с букетиками разноцветных хризантем, письма без обратного адреса на конверте с доморощенными стихами.
Мелочи, а приятно.
– Виктория Леонидовна, спасительница моя. Пропадают два билета в Современник на Три сестры по Чехову. Спасайте.
– Ирочку не с кем оставить.
– Беру на себя. С вас согласие и только.
Шаг за шагом Евгений Витальевич входил в её жизнь. Без пошлых намёков, без попыток обладать. Втроём гуляли в парке, вместе выезжали на выходные в пригород, посещали выставки.
Виктория Леонидовна боялась спугнуть хрупкое равновесие, в котором пребывала последнее время. Женщина ждала что вот-вот, уступить всё равно придётся – не дети, и всё хорошее закончится. Так было всегда, так будет. Над тревожной кнопкой уже была занесена рука.
Судьба.
Время шло, ничего драматического не происходило.
Случилось и то, чего ждала и боялась. Не сказать, что фейерверк эмоций, но здорово, просто замечательно.
Вскоре съехались. Редкую ночь проводили порознь. Он непременно встречал Вику с работы с полными сумками, – чур, готовлю я. И не спорь.
А потом, когда от аппетитных запахов голова шла кругом, Женя накрывал стол, наливал по бокалу вина, – за любовь, Вика, за нашу с тобой любовь!
Это было так приятно, что тебя ждут, заботятся, что в доме уютно пахнет мужчиной и ребёнком, что счастье не фонтанирует понапрасну, а тихо плещется в устойчивых берегах.
Оказывается, нет нужды, чтобы сердце вдребезги и эмоции через край.
Без наивной романтики и безудержной страсти тоже неплохо. И всё стало можно, и ничего не стыдно, а искренность и доверие – малость, которой хочется поделиться. Просто так.
Сказал, что я клеевая
– Люська, будь человеком – расскажи, как он. Было у вас чё? Из-под носа ведь увела.
– Ага, чтобы ты потом в твитере или стограме про меня чего-нибудь похабное начирикала. Чай пили… с баранками, на небо смотрели.
– Так я и поверила. Я тебе всё-всё про себя, а ты мне ничего. Такая, значит, дружба!
– Да ладно. Конечно же, было.
– Колись! Только, чур, не врать.
– Ну-у… пришёл. Розы, пятнадцать штук приволок. Белые, с кулак величиной. Шампанское. С виду настоящее. Не удалось отведать.
– Свежесть небось от букета, на всю комнату? Признайся – визжала от восторга, на шею кидалась? Такого красавчика зааоканила!
– Глупости. Я цену себе знаю. Какой аромат… так – ничего особенного. Рот до ушей, глаза в кучку. Уставился в центр вселенной, словно паралитик и молчит.
– Не томи, Люсь, куда уставился-то?
– На футболку.
– Грудь понравилась?
– Откуда мне знать. Наверно футболка с надписью. Прикололась слегонца, ты же меня знаешь.
– Типа, отдамся в хорошие руки? Понимаю. А ты? Ужин при свечах накрыла, три аккорда на гитаре… а напоследок я скажу-у-у… как ты умеешь. Даже я иногда рыдаю. Плакал наверняка, в ногах валялся, клялся в вечной любви. Люська… ты просто супер!
– Готовила я. Утку по пекински, салат “Любовница”, королевскую ватрушку размером со сковородку.
– С ватрушкой ты здорово придумала. Тонкий намёк на толстые обстоятельства. Инь-ян… сунь фал в чай вынь-су-хим. А он… со спины такой подкрался… руку в запретную зону, дрожит весь от возбуждения, изнемогает. Ещё бы. Ты девчонка аппетитная. Поцелуй в шею, ушко языком теребит. Ты вся потекла. Стонешь вполголоса, цену набиваешь. Завидую. Каков, шельмец! И ведь не скажешь, что хват. Что дальше-то было? Танцевали впритирку… или того… сразу в постель?
– Музыку слушали. Цоя. Когда твоя девушка больна.
– Клюнул? Меня бы кто так вылечил!
– Шампанское минут двадцать открывал. Облил с ног до головы.
– Как романтично! Разделись, конечно, и под душ. Он тебя пеной, интимный массаж. Безумно люблю под душем. Офигеть! Дай руку, слышишь, как сердце стучит! Давно у меня такого не было. Стихи ему читала?
– Как бы да, пока он пол отмывал…
– Какой нафиг пол, когда эмоции бурлят, когда любви хочется! Свои стихи-то или те, дай вспомню: голова предательски горяча, ты лежишь в рубашке с его плеча, он в своей дали допивает чай, красный «Marlboro» мнёт в руке. Наливает виски и трёт виски, защищаясь рифмами от тоски, разбивая вдребезги ветряки в неуютном своём мирке. За окном туман, впереди рассвет, из душевных ран льётся маков цвет, вытекает жизнь, исходя на нет, но не им будет сорван куш. Ядовитым дымом струится ночь, в кружке горький чай, а в стакане скотч… забыла, что там дальше. А, неважно. Романтика на грани. Даже я поплыла… представляю, что с тобой творилось. А он… из тебя клещами тянуть надо?
– Он… утку целиком схомячил, в салате ковырялся. Нахваливал. Потом кофе попросил.
– Силушку богатырскую наедал. Понимаю. Ну-у! Это всё прелюдия, присказка, так сказать. Сказку давай. Сама сказала – было. Что именно, как?
– Выпил. Три чашки. Взял за руку, в глаза смотрел. Долго-долго.
– Дальше, дальше, что? Наверняка до утра куролесили? Кровать-то целая? Предохранялась, тест сделала?
– Сказал, что ещё придёт. Хозяйка, мол, я хорошая. Как мамка готовлю, даже лучше. В щёку чмокнул. И ушёл.
– Да ладно! И всё?
– Нет. Ватрушку попросил с собой завернуть. Сказал, что я клёвая.
В миниатюре использованы стихи Алексея Порошина https://stihi.ru/avtor/alien2000
Это была она – Ева
– Ты меня любишь, Ева, – прошёптал, едва отдышавшись, Антон, лаская с особенным, ненасытным наслаждением вздымающиеся холмики грудей самой желанной женщины-сказки.
Он готов был на решительный шаг, но не знал, как начать диалог: тяготила двойная жизнь и статус Евы, потрясающе страстной, непостижимо привлекательной, пусть и непредсказуемо дерзкой женщины как любовницы. Мечта быть только с ней будоражила воображение.
Антона тяготила случайность интимных встреч, инициатором которых выступала исключительно Ева. Она имела творческую профессию, связанную с графическими иллюстрациями, обожала рисовать, на что усердно тратила практически всё время.
Уговаривать женщину встретиться, когда её фантазии находились в творческом поиске, было занятием безнадёжным. На телефонные звонки Ева не отвечала, случайные встречи жёстко завершала за несколько минут, – у меня вдохновение, Антошечка. Не сегодня, не сейчас. Соскучусь – позову.
Любимая разрешала довезти на машине до дома, звучно чмокала в губы и стремительно скрывалась за дверью. Инициативные попытки пресекала суровым взглядом. Настаивать бесполезно, чревато размолвкой.
Антон нуждался в свиданиях с Евой, болел ей, потому не перечил.
К Марине, с которой прожил одиннадцать лет, испытывал лишь чувство благодарности за то, что родила дочку и сына, что старался тщательно скрывать: не забывал нашёптывать приятные нежности, да и интимной практики не избегал. В постели они неплохо ладили.
Быть одновременно мужем и любовником, изображать страсть, когда мысленно сливаешься с другой женщиной, ох как непросто
– Зачем тебе это… любовь-морковь и прочие несуразности? Интересуешься рейтингом мужской неотразимости? Я не конкурентка твоей Марине. Тебя нет, понимаешь, нет в моей жизни. Вот это всё, – женщина рывком вскочила с постели, зажгла верхний свет, – всего лишь лекарство. Физиология, не более того. Одевайся и проваливай.
– Что-то не так? Мне казалось…
– Сам процесс мне нравится, не отрицаю. Чтобы не задеть нежное мужское эго, скажу честно – как солист ты на высоте. Но это ничего не значит. Если хочешь, могу доказать, что сила страсти – коллективное творчество. Лягу как бревно, буду ковырять в носу и смотреть в потолок. Могу поспорить – у тебя ничего не получится.
– Зачем ты так? Я спросил про любовь, только и всего. Для меня это важно.
– Я не нуждаюсь, слышишь, в увлечениях, в чувствах: не азартна. У меня всё это было. Было! Финал не понравился. Что… что ты ещё хочешь услышать?
– Всё… что захочешь рассказать сама.
– Что хотела и могла – ты уже знаешь. Всё прочее – слишком интимно, чтобы открыться первому встречному. Не тяни время – уходи.
– Можешь объяснить – почему бесишься?
– Ага, шлангом прикидываешься, святую простоту изображаешь! Любовь и интимная гимнастика – не одно и то же. Я не эротоманка, но и не жертва романтического целомудрия. Да, сироп из оргазмов на взбитых сливках любовного экстаза приемлю в качестве единственного способа выплеснуть эмоциональное напряжение. Лекарство, но не наркотик. Искусство – вот моё единственное увлечение. Разве не предупреждала, чтобы не рассчитывал ни на что серьёзное?
– Это было давно… в другой жизни. Мы почти год вместе. Неужели я тебе не дорог? Пришло время поговорить серьёзно.
– Ты ещё здесь, герой-любовник? Мы никогда не были и не будем вместе. Считай, что я тебя использовала. Как инструмент удовлетворения физиологической потребности, не более того. Прощай. Да, Жилин, будь ласков, сотри с моей территории отпечатки присутствия: всё, что не заберёшь – завтра окажется на помойке. Коли ты загрузил в мозг программу, цель которой выбор между мной и семьёй, значит, всерьёз рассматриваешь варианты. Повторюсь – тебя в моей жизни нет. Я для тебя фантом. Выкинь из головы блажь, возвращайся в семью и живи счастливо. Я уже любила. Но не тебя, Жилин, не тебя. До сих пор не могу отойти от мучительной ломки. Довольно с меня трогательных лирических диалогов, цена которым в базарный день три копейки. Не устраивает формат дискотеки – вали с пляжа. Нечего нюни распускать.
– Давай обсудим. Ты никогда не была настолько воинственной. Я хочу жить с тобой. Вместе просыпаться, вместе решать общие проблемы, слышать твоё дыхание.
– Лишнее. Мне не нужен компаньон, который день и ночь будет ковырять тело и душу. Достаточно пары витаминок в неделю, чтобы поддержать здоровье. Абонементами и контрамарками не торгую.
– Любой человек строит планы, думает о будущем. Я хочу связать жизнь с тобой.
– Напрасно стараешься! Утомил, Жилин! Где построил фундамент, там и стены возводи. Не смешивай добропорядочную жизнь с грязными танцами. Греби в сторону пристани. Детей воспитывай. Жену люби.
– Тогда зачем это всё?
– Вот и я спрашиваю – зачем? Для здоровья – не иначе. Исполнил социальный долг, спас даму от критического недотраха – низкий тебе поклон от всего женского населения. Или плюшками желаешь благодарность получить? Топай, жена заждалась. Долгие проводы – лишние слёзы.
У Антона кружилась голова, словно отходил от тяжёлого наркоза. Не ожидал он такой атаки, не был готов к активному сопротивлению. В его представлении каждая женщина жила мечтой о браке.
Дома жена собирала чемоданы.
Видно день такой: возбуждение, агрессивное неприятие и прочие предвестники грозовых разрядов витали в воздухе.
– Поскучай тут без нас, Жилин, определись. Устала я. Ты со мной или как?
– Ещё одна революционерка! Сговорились что ли!
– Что ты сказал?
– Какого чёрта! Закопайте меня, что ли! Скажи Маринка, если сдохну, вот прямо сейчас, только честно – скучать, слёзы лить будешь?
– Себя пожалел? Ну-ну! Тебе не приходило в голову, что я давно всё про твои похождения знаю, что тоже страдаю? Терпела, ждала, надеялась, что одумаешься. Напрасно!
– Чего именно знаешь?
– Про то, что ты бабник, предатель, про Еву твою, гадину порочную…
– Вот как! Дальше что?
– Я и говорю – что дальше? Думай, решай.
– Никто мне не нужен. Слышишь – никто! Эта девочка так – несерьёзно. Невинная шалость. Разве предосудительно восхищаться совершенством?
Антон выдержал пристальный взгляд жены, – мы-то с тобой в тираж выходим, не на чего, так сказать, приятно посмотреть. Бывшие в употреблении. Вот!
Врал, паршивец: Марина в свои тридцать пять выглядела весьма привлекательной: чернобровая сероглазая смугляночка с точёным станом не одного его вдохновляла на сантименты. Антон, если честно, прямо сейчас с удовольствием отнёс бы её на супружеское ложе, чтобы снять стресс, если бы не эта нелепая разборка.
Он любил жену. Но совсем не так, как Еву, в которой обитало нечто, отчего напрочь сносило крышу.
Антон потерялся. Он одновременно был там, с любимой, и здесь, в семье.
“Нужно помириться” – вертелось в голове, что касалось обеих женщин, но Евы куда больше. Марина никуда не денется, будет цепляться до конца, тогда как у другой полно решимости расстаться.
Таких волевых, самоуверенных женщин он никогда прежде не встречал. На её воинственность и упрямство Антон натыкался не единожды. Сам от себя не ожидал, что готов терпеть и уступать, понять никак не мог – чем эта пигалица приворожила, как умудрялась накалять до предела атмосферу непредсказуемых встреч.
– Я отпуск взяла. У мамы поживём. Дети уже там.
– Отвезти?
– Не мешало бы.
– Может мы это… того?
– Тебе не совестно, Антон!
– А ты поищи безгрешных! Поклянись, что сама не изменяла.
Марина покраснела до кончиков волос, задышала часто-часто, – хам! Такой подлости от тебя не ожидала, – и в слёзы.
– Ну что ты, родная, – прижал жену к груди, – успокойся. Мы квиты.
– Идиот, придурок, ты что подумал! По себе судишь?
– Оступился, признаюсь. Это же не повод вот так сразу, – шептал, увлекаясь процессом соблазнения возбуждённый Антон, ласкающий языком мочку уха – самую чувствительную точку на теле супруги.
– Мариночка, как я соскучился по тебе. Забудь обиду. Ничего такого не было, только целомудренный флирт, игра. Тебя люблю, только тебя, – гипнотизировал её чувственный голос мужа, руки которого привычно извлекали изнутри сладкий отклик.
– Дети ждут. Антон. Зачем… это неправильно, подло…
Правильно, неправильно – какая разница, когда блаженство пронзает каждую клеточку. Затрепетала, заохала, выгибаясь дугой.
– Скажи, предатель, как дальше жить будем?
– Счастливо.
– А она? Трое в койке… не считая собаки. Выбирай, пока я добрая.
– Марин, а ведь ты так и не ответила… изменяла или нет.
– Отвези меня к маме. Неделя срок. Или – или.
– Пропадёшь ведь без меня.
– Поживём – увидим. О себе подумай.
Днём Антон исступлённо работал, старательно загружал мозг, чтобы не думать о своих женщинах. Почти удавалось. А вечера и ночи изнуряли.
Прежде необходимости загружать возбуждённые мысли в облачное пространство, озвучивать и оживлять виртуальные диалоги, не было, особенно последний год, заполненный до краёв трогательными моментами и чувственной лихорадкой, томительным предвкушением неизбежного счастливого будущего.
Ева исчезла, испарилась, оставив облако восхитительных воспоминаний и голограмму самой себя, с которой можно было флиртовать, спорить. Если бы не горькое послевкусие… не отсутствие перспективы, можно было бы переселиться в мир грёз, где заманчиво мерцали лунные блики, сливающиеся в экстазе с танцующими тенями, где свидания с Евой полны сладострастия и неги.
С Мариной в виртуальных феериях Антон встречался гораздо реже. Интимные страсти с женой в цветных иллюзиях больше походили на поединок соперников, на некую разновидность мести. Он входил в неё быстро, безжалостно, мощно, тогда как воображаемую Еву любил целомудренно, нежно, очень-очень долго, старательно и чутко добиваясь взаимности.
Женщины-призраки были полной противоположностью, но удивительно дополняли одна другую.
Выбрать единственную женщину было невозможно по сумме причин.
Антон постоянно был напряжён, взволнован, потерял аппетит. Фантомные свидания превратили его в неврастеника.
Неделя, назначенная Мариной, подходила к концу.
– Будь что будет, – выдохнул Антон, – вычеркиваю Еву из памяти: удаляю, стираю безвозвратно. Довольно с меня душевных мук и внутреннего беспокойства. В конце концов, я отец, муж. Живут же люди без страстей и романов на стороне. В церковь что ли сходить? Решено. Утром за Маринкой еду. И баста.
Попытки изгнать из снов Еву проваливались раз за разом. Стоило настроиться на свидание с женой, пробудить и настроить её милый образ, как откуда-то из темноты принималась манить тонкая, порывистая, почти невесомая девушка-тень, кружащаяся в медленном танце.
