Валерий Шамбаров
Александр II Освободитель. От России крепостной к революционной
Англичане с их интересом к Кавказу использовали грузинских сепаратистов – их лидер, царевич Александр, жил в Персии, собирал отряды из эмигрантов, и в рейдах на российскую территорию его сопровождал британский офицер-советник Уильям Монтейт, оставивший записки об этих вылазках. А заговор самих декабристов курировал британский посол Чарльз Стрэтфорд Каннинг [10], двоюродный брат премьер-министра Джорджа Каннинга, член королевского Тайного совета и правая рука лорда Палмерстона, главного русофоба в британской верхушке и одного из главных режиссеров политики «поддержки за границей либеральных течений», т. е. экспорта революций.
Каннинг не был в России постоянным послом. В 1824 г. он прибыл в ранге посла на переговоры о разграничении владений в Америке – между Российско-американской компанией, английской компанией Гудзонова залива, действовавшей в Канаде, и Соединенными Штатами. Причем США с русскими очень быстро подписали договор, а Каннинг задержался. Переговоры велись в управлении Российско-американской компании, где канцелярию возглавлял Рылеев, с Каннингом он общался постоянно. Здесь нередко собирались и другие члены «Северного общества». В феврале 1825 г. договор наконец-то подписали, и Каннинг отправился в Лондон. Но поехал кружным путем, через Варшаву. Туда к нему специально приезжал делегат от «Южного общества» Княжевич [9]. Очевидно, посол пообщался и с польскими заговорщиками.
В результате российские революционеры и поляки согласовали план совместного восстания с убийством царя. Оно было назначено на 12 марта 1826 г., в 25-ю годовщину восшествия Александра I на престол. План был продуман очень коварно и квалифицированно! Празднества, парады с перемещениями войск. Но это был юбилей не только царствования, а еще и убийства Павла I! Напомним, организованного англичанами. Делалась ставка на психологический фактор! В юбилей, принимая поздравления, государь будет особенно остро вспоминать 12 марта 1801 г. Решится ли он в такой момент сопротивляться мятежу? Скорее, падет духом. Воспримет как закономерное воздаяние…
Но вмешался Сам Господь. По официальной версии, царь поехал с больной женой отдохнуть в Таганрог, внезапно расхворался и 19 ноября 1825 г. скончался. Хотя есть и неофициальная версия – она подкрепляется многими фактами, ее подтверждал святой провидец старец Николай (Гурьянов). Александру I поступили новые сведения, в полной мере раскрывавшие картину заговора, подтолкнув его решение оставить престол. Добавилась трагическая гибель фельдъегеря Маскова, внешне похожего на государя, – и император исчез, ушел на покаяние в облике смиренного старца Федора Кузьмича. Его приближенные, знавшие истину, сразу начали решительные действия, полетели приказы об арестах в «Южном обществе».
Однако наложилась и путаница с наследованием престола. Отречение Константина держалось в секрете, об этом знали единицы. Войска, чиновники стали приносить присягу ему – и первым Николай Павлович в надежде все-таки уклониться от короны. Далеко не сразу, 12 декабря, в Петербурге получили из Варшавы от Константина категорический отказ менять ранее принятое решение. И в этот же день из Таганрога начальник Главного штаба Дибич прислал ошеломляющий доклад о заговоре. Николаю Павловичу приходилось брать на себя власть – и одновременно спасать ее и Россию. Обнародование Манифестов Александра I о наследовании, нового императора о восшествии на престол и присягу ему назначили на 14 декабря.
Но заговорщики были и во дворце, в гвардейских караулах, отслеживали совещания, разговоры. Их предводители выбрали для восстания как раз день «переприсяги». Солдат обманывали, что Константин не отрекался, и узурпатор Николай арестовал его. Добавили ложь о завещании Александра I сократить срок службы солдат до 15 лет, повысить жалованье. Решили взбунтовать гвардию, вести к Сенату, сорвать его присягу и заставить утвердить конституцию, передать власть временному революционному правительству во главе с адмиралом Мордвиновым. А царскую семью арестовать или убить.
Утром 14 декабря сановники стали съезжаться в Зимний дворец. К центру города стекался народ. И вдруг посыпались известия о мятеже. Революционеры сумели ложью поднять часть лейб-гвардии Московского и Гренадерского полков, Гвардейский флотский экипаж, захватили Сенатскую площадь. Были беспорядки и волнения в других частях. Николай Павлович как был, в парадном мундире, ринулся руководить схваткой. Всех, кто при нем был, разослал собирать верные войска. А адъютанта Адлерберга отправил в Аничков дворец – там жила его собственная семья, она еще даже не переехала в Зимний. Аничков вообще не охранялся, там оставались семилетний Саша, его сестры Маша, Оля, полугодовалая Саша, они могли попасть в руки злодеев.
Николай Павлович говорил с массой людей, собравшейся на Дворцовой площади. Встретил первых пришедших к нему воинов – батальон преображенцев. А когда отдавал им команды, к Зимнему дворцу окольными улицами, со стороны Невы подкатила простая извозничья карета. Адлерберг и Мердер тайно, не привлекая внимание, привезли царских детей. Их старались не напугать, улыбались, как-то выкручиваясь на вопросы. А сами держали наготове пистолеты, готовые отдать жизни за них.
Однако и в Зимнем обстановка была взвинченная. Детишек как-то отвлекали, но разве они не могли не чувствовать, что взрослые находятся в страшном напряжении? Бледная мать истово молилась: «Услыши меня, Господи, в моей величайшей нужде…» И сына привлекала, вместе становились на колени [11]. Отец ушел куда-то, а со стороны Сенатской доносилась пальба. Мятежники лупили из ружей, когда показывались правительственные войска, по царю и его свите. Многие бунтующие солдаты были пьяны, их нестройное каре обрастало возбудившейся чернью. При попытках уговаривать их был смертельно ранен Милорадович, убит полковник Стюрлер. Хватало и других жертв.
А во дворце жили самыми противоречивыми слухами. Кто-то сеял панику, что «полки отпадают один за другим». Привезли вдруг распоряжение готовить эвакуацию. Потом отменили. Кидались к окнам, видя то промчавшуюся конницу, то ворвавшуюся во двор толпу солдат. Лишь позже узнали, что это и была реальная опасность: поручик Панов с несколькими ротами Гренадерского полка загорелся захватить дворец, взять в заложники царскую семью или перебить ее. Но буквально перед носом у них охранять Зимний пришел Лейб-гвардии Саперный батальон, лично преданный Николаю Павловичу. Наткнувшись на саперов, бунтовщики повернули прочь – и на них нарвался сам царь. Он как раз ехал ко дворцу, проверить, прибыла ли охрана. Спасли Господь и железное самообладание. На крики «мы за Константина!» Николай спокойно пожал плечами: «Когда так – то вот ваша дорога». Приказал сопровождающим, чтобы их пропустили на Сенатскую.
А короткий зимний день кончался, смеркалось. Революционеры после провала своих планов ждали темноты – растечься по городу, поднимать чернь, слать гонцов в военные поселения. Но гулко шарахнул выстрел орудия. Второй, третий, четвертый… Когда зависла тишина, во дворце появился Адлерберг с известием от царя: все кончено. Николая Павловича не было еще долго. Он распределял войска для патрулирования, оцеплений, поисков разбежавшихся смутьянов. Жена с сыном встретили его на дворцовой лестнице – и что-то в нем изменилось. В нем появилась и как бы сконцентрировалась – власть. Уходил муж и отец. А вернулся царь.
У Саши напряжение тоже сказалось, он расплакался. Отец пристыдил его и вывел во двор, к Саперному батальону. Сказал: «Я не нуждаюсь в защите, но его я вверяю вашей охране». Старые солдаты обнимали и целовали мальчика, кричали «ура». Потом был молебен – назначенный на 11 часов, начался в 19. Царская чета даже не успела переодеться, она в утреннем платье, он в измятом парадном мундире, не ел весь день. Но торжественно звучало многолетие «благочестивейшему императору Всероссийскому Николаю Павловичу». Рядом молились и дети. За впечатлениями тяжелого сумбурного дня Саша вряд ли прочувствовал, что его статус тоже повысился. Он стал наследником престола.
Глава 3. Становление цесаревича
Большой каскад фонтанов в Петергофе – его штурмовал юный наследник Александр с кадетами
«Южное общество» успели вовремя обезглавить, и революция тем выплеснулась лишь мятежом и пьяными погромами Черниговского полка, разбитого в единственном бою. Невзирая на тяжесть преступления, следствие было более чем мягким. Виновность высокопоставленных лиц, на которых имелись серьезные подозрения, – Сперанского, Мордвинова и др. – сочли недоказанной, они остались при своих чинах и должностях. Бунтовавших солдат отправили воевать на Кавказ. Из дворян-заговорщиков под следствие попали 579, но к суду привлекли лишь 287. И даже из них 149 отделались высылками и служебными взысканиями. Из 36 приговоренных к смертной казни царь помиловал 31. 120 человек были осуждены на различные сроки каторги и ссылки, 12 – к сдаче в солдаты.
Николай I проявил поразительное милосердие. Семьи осужденных получили государственную помощь, пенсии. Их детей принимали в учебные заведения на казенный счет. Для каторжников были созданы льготные условия, отдельно от уголовников, умеренная работа «3 часа утром и 2 часа пополудни», ко многим приехали жены с вереницами прислуги. Им устроили удобные домики, семейных поселили с женами. Регулярно привозили русские и иностранные газеты, журналы, во всех местах заключения были большие библиотеки. И сразу же декабристы начали писать царю слезливые прошения о помиловании!
По результатам следствия прокатились аресты и в Польше. Но… из-за ее автономии местных заговорщиков передали на суд польского сейма. Он не признал деятельность «Патриотического общества» государственной изменой, и всех освободили, они занялись подготовкой к новому восстанию. Но ведь и российская верхушка оставалась пронизанной западничеством, масонством, либерализмом. Хотя одни сторонники радикальных реформ после разгрома декабристов поджали хвосты, другие сами ужаснулись, осознав, что страна побывала на краю пропасти.
Масон Василий Жуковский писал собрату по «вольным каменщикам» Андрею Тургеневу: «Провидение сохранило Россию… Какой день был для нас 14-го числа! В этот день все было на краю погибели… Преступные злодеи, которые хотели с такой свирепостью зарезать Россию» [12]. Впрочем, он быстро отошел от пережитых страхов. В последующих письмах к друзьям перешел на намеки, сравнивая восстание с «грозой после зноя», которую давно ждали, потому что «поля были изнурены засухой». Теперь же надо «воспользоваться благотворением грозы, чтобы удобрить заброшенную ниву».
Но и Николай I анализировал случившееся, извлекая уроки. Своей железной волей он сумел жестко подчинить сотрудников самых различных политических пристрастий, не допуская шатаний и нацеливая их способности в русло государственной пользы. Министру внутренних дел предписал повторно взять от всех дворян и чиновников подписку о неучастии в тайных обществах. Те, кто состояли раньше, должны были сообщить название и цели организации. Признание освобождало от ответственности, сокрытие приравнивалось к государственному преступлению. Был введен (временно) очень строгий Цензурный устав. Царь запретил и сомнительные эксперименты по переводам Священного Писания.
Но он осознавал и реальные непорядки в России, на которых играли революционеры, и одной из главных причин видел несовершенное законодательство. Многие законы и указы устарели, противоречили друг другу, создавая почву для злоупотреблений. Император решил провести полную кодификацию права, создал для этого II Отделение Собственной Его Величества канцелярии, возглавил его ректор Петербургского университета Балугьянский, а основная работа была возложена на Сперанского.
Заговор выявил и слабость политического сыска. Им занималась Особая канцелярия при Министерстве внутренних дел. Царь преобразовал ее в III Отделение Собственной Его Величества канцелярии. Начальником поставил Бенкендорфа, учредив для него и новую должность шефа жандармов. В штат III Отделения сперва входило всего 16 офицеров и чиновников, а задачи перед ним ставились очень широкие. Политический сыск, секты, дела фальшивомонетчиков, цензура, надзор за теми или иными лицами, контрразведка.
Царь передал в ведение III Отделения и злоупотребления должностных лиц, факты жестокого обращения с крепостными, надзор за нравственностью молодежи, даже помощь бедным чиновникам и офицерам. Но и полномочия сотрудники Бенкендорфа получили очень большие. Любые начальники и ведомства должны были выполнять их требования. По сути, это был орган личного надзора государя. На вопрос Бенкендорфа об инструкциях Николай I дал ему платок: «Вот твоя инструкция, чем более утрешь им слез несчастных, тем лучше исполнишь свое назначение».
В августе 1826 г. весь двор, гвардия, цвет знати отправились на коронацию в Москву. Со времени рождения Саши следы бедствий залечились, Первопрестольная снова расцвела. Конечно же, наследнику запала в душу величественная церемония венчания отца на царство в Успенском соборе. Он и сам в гусарском мундирчике в чине корнета браво гарцевал на параде лейб-гвардии. Салюты, перезвон колоколов, вереница торжеств, приемов, обедов, балов, маскарадов.
Но Саше исполнилось 8 лет – следовало приниматься за учебу. У него появился еще один наставник – Василий Жуковский. По тем временам первый по рангу поэт России, да и к царской семье давно был близок. Хотя у него пошатнулось здоровье, он уехал лечиться за границу. Однако и там он стал готовиться к ответственной миссии. За основу взял модную систему швейцарского педагога Песталоцци, предполагавшую одновременное развитие всех задатков личности – интеллектуальных, физических, нравственных. Жуковский писал царю, что наследнику «нужно быть не ученым, а просвещенным. Просвещение должно ознакомить его со всем тем, что в его время необходимо для общего блага… Просвещение в истинном смысле есть многообъемлющее знание, соединенное с нравственностью» [3, с. 41]. Здесь мы видим как раз масонское понятие «просвещения» как пути к светлому будущему – а уж тем более через «просвещение» будущего государя.
Жуковский составил план обучения. С 8 до 13 лет – «приготовление к путешествию», освоение изначальной базы знаний. С 13 до 18 лет – само «путешествие» по миру наук. С 18 до 20 лет – «окончание путешествия» – закрепление полученных знаний, специальные дисциплины, необходимые для монарха. Николай I в целом одобрил программу. Внес лишь одну правку, потребовал выбросить изучение латыни и древнегреческого, которыми его самого замучили в детстве – в жизни это оказывалось абсолютно не нужным.
Хотя и со стороны Жуковского возникли неутыки с воззрениями царя. Узнав за границей об участии наследника в московском параде, он встревожился. Пытался действовать через императрицу, писал ей: «Эпизод этот совершенно лишний в прекрасной поэме, над которой мы трудимся… Эти воинственные игрушки не испортят ли в нем того, что должно быть первым его назначением? Должен ли он быть только воином, действовать в сжатом горизонте генерала? Когда же будут у нас законодатели? Когда же будут смотреть с уважением на истинные нужды народа, на законы, просвещение, нравственность?.. Страсть к военному делу стеснит его душу, он привыкнет видеть в народе только полк, а в отечестве – казарму» [4, с. 81]. Настаивал, что военные занятия должны стать второстепенными.
Но в данном отношении Николай I был тверд. Требовал, чтобы из наследника вышел «военный в душе» – такой же, как отец, «без чего он будет потерян в нашем веке». Ну а Жуковский не случайно был успешным царедворцем. Он мгновенно переориентировался, даже предложил создать Саше «потешный полк» из 100–200 юных дворян. Такую идею государь отверг. Вместо этого зачислил наследника в 1-й кадетский корпус (номинально). А для того, чтобы в играх и учебе у него были товарищи, выбрал двоих сверстников, Иосифа Вильегорского и Александра Паткуля. Поляка и прибалтийского немца, мальчик должен был привыкнуть, что это тоже «его» народы.
От общей ответственности за подготовку наследника Жуковский умело уклонился. Настоял, кроме него и Мердера, назначить главного воспитателя, генерал-лейтенанта Ушакова. Через него было удобнее общаться с царем, однако его роль стала чисто номинальной, а реальное руководство обучением прибрал Жуковский. Начались занятия по арифметике, рисованию, сразу нескольким языкам: немецкому, французскому, английскому, потом добавился польский. Не забывали и танцы, музыку, гимнастические упражнения, военное дело.
Жуковский взялся преподавать русскую словесность и историю. Он же подбирал других преподавателей. И не все фигуры были однозначными. Так, учителем «отечествоведения» стал статистик и географ Арсеньев – он состоял в ложе «Избранного Михаила», и его уже увольняли из университета «за безбожие и революционные мысли» (тогда по ходатайству Жуковского за него заступился великий князь Николай Павлович, взял преподавать в Инженерное училище). А учить Закону Божьему был назначен протоиерей Герасим Павский – доктор богословия, профессор Духовной академии и Петербургского университета. Он был из кадров Голицына, активистом Библейского общества, занимался переводами Священного Писания на русский, но Евангелие и православные догматы толковал весьма вольно.
Для Саши и его товарищей был установлен строгий распорядок. В 6 утра подъем, с 7 до 12 – занятия с часовым перерывом, с 12 до 14 – прогулка, после обеда снова занятия с 15 до 17 часов, с 19 до 20 – гимнастика и подвижные игры, в 22.00 – отбой. Даже прогулки включались в процесс воспитания – по распорядку Жуковского дети «обозревали» научные, исторические, промышленные объекты с соответствующими беседами.
Дважды в год сдавали экзамены, и Мердер с Жуковским придумали «воспитательную» систему поощрения. За высшие баллы воспитанникам давали деньги, и дети их жертвовали в собственную благотворительную кассу – внушалось, что «право делать добро является величайшей наградой». Саша рос умным, трудолюбивым, сильным, добрым. Упав однажды с лошади и сильно разбившись, не плакал, старался улыбаться. Отец внимательно следил за его учебой, сам бывал на экзаменах и писал Жуковскому: «Мне приятно сказать вам, что я не ожидал найти в сыне моем таких успехов. Все у него идет ровно, все, что он знает, знает хорошо, благодаря вашей методе и ревности учителей».
Наставники отмечали и отрицательные черты: вспышки вспыльчивости, невыдержанности, – хотя он быстро отходил. Тревожили их и приступы хандры, апатии. Особенно когда он сталкивался с задачей, которую не мог решить. Замыкался в себе, ни на что не реагируя. Возможно, это была реакция мальчика на постоянное давление – и родители, и воспитатели непрерывно поучали, что он обязан быть образцом, примером для других. Не случайно он в один из периодов «хандры» сказал, что «не хотел бы родиться великим князем». Но ведь уже родился. А отец наставлял, что царская семья себе не принадлежит. Ее долг – отдавать себя служению Богу и Отечеству. Он повторял детям: «Всякий из вас должен всегда помнить, что только своей жизнью может искупить происхождение великого князя». Вникнуть в такое, привыкать с младых лет было совсем не просто.
Помогали как раз военные занятия – они по самой сути диктовали служение. Отдушиной становились и летние каникулы в загородных резиденциях. Там свободы было больше. В Царском Селе Николай Павлович подарил сыну с Вильегорским и Паткулем остров на пруду, заросший кустарником. Они сами плавали туда на лодке, соорудили домик, построили подобие крепости. Штурмовали и обороняли ее с гостями-детьми. Таких гостей из знатных семей приглашали и в Зимний дворец по воскресеньям, праздникам. Самыми любимыми у них становились военные игры. Особенно если мог присоединиться отец-император. Государыня бросала жребий, на чьей стороне он будет «начальником штаба», – у детей это вызывало бурный восторг.
Кстати, увлечения игрой в «войнушку» были вполне закономерными, как и слова царя, что наследник должен быть «военным в душе». Россия сражалась то с одним, то с другим неприятелем. Англичане возбудили Персию, она в 1826 г. двинула бесчисленную армию на Закавказье – а в Тифлисе ее ждали изменники из грузинского тайного общества, в Гяндже заговорщики перерезали русский гарнизон. Но совсем небольшие силы царских войск вдребезги разбили персов, они взмолились о мире. Россия присоединила Армению – Эриванское и Нахичеванское ханства, большой участок Каспийского побережья. Особенно отличились в этих схватках казаки, они и награду получили особенную. Николай I принял их как бы под свое семейное покровительство, назначил Сашу Августейшим атаманом всех Казачьих Войск. Это стало традицией, отныне наследники престола становились Августейшими атаманами.
Николай Павлович раскусил и подоплеку западных интриг на Балканах. Активно вмешался, требуя от Англии и Франции совместно прекратить бесчинства турецких карателей над греками. Конвенцию заключили очень неопределенную, западные партнеры уклонились от решительных обязательств. Выслали лишь эскадры для совместного патрулирования. Но когда султан отверг международные условия и продолжил карательные операции, русские моряки подтолкнули англичан и французов прекратить резню силовыми мерами. Грянула Наваринская битва, уничтожившая турецкий флот.
В Англии схватились за головы, король кисло констатировал, что адмиралу Кодрингтону придется дать орден, хотя он заслуживает веревки. А взбешенный султан хорошо представлял, чьими усилиями получил такой «подарок». Объявил войну не англичанам и французам, только русским. В сражениях с турками поучаствовал и детский «начальник штаба», Николай Павлович. Руководил войсками при взятии крепости Исакча, осаде неприступной Варны. Себя не щадил, появлялся в опасных местах.
Русские побеждали и на Кавказе, взяли Карс, Эрзерум. А армия Дибича, разгромив полчища великого визиря, прорвалась за Балканы, шла прямо на Константинополь. В результате был заключен Адрианопольский мир – к России отошли черноморское побережье с городами Анапой и Поти, дельта Дуная. Фактически освободились от турецкой власти, получив автономию, Греция, Сербия, Валахия, Молдавия. Это были детские впечатления наследника: молебны, колокольный звон и салюты в честь побед. Приезжавшие с фронтов герои, разговоры о спасении единоверцев…
Саша пережил и первое большое горе. Когда отец еще не вернулся с войны, умерла бабушка, Мария Федоровна. Она стала и очередным примером делания добра. Осиротели не только внуки, а многочисленные «мариинские» благотворительные учреждения, которые она опекала: сиротские дома, больницы, школы. Чтобы управлять всем этим хозяйством, царю пришлось создать новое, IV Отделение Собственной Его Величества канцелярии, его называли «ведомством учреждений императрицы Марии».
В 1829 г. занятия завершились раньше, чем обычно, в апреле. Отец ехал в Варшаву, короноваться польской короной, как было обещано по автономной конституции. Сопровождала его вся семья, не зная, что над ней нависла смертельная угроза. Ездили в открытых колясках по улицам, переполненным радостной публикой, посещали балы, театры, гуляли по городу. Свободно подходили желающие, передавали прошения. А заговорщики из Патриотического общества готовились убить государя вместе с женой и наследником – что стало бы сигналом к восстанию. Но в атмосфере общей доброжелательности и праздника отказались от покушения, чтобы не подорвать собственную репутацию [13, с. 158–159]. Саша уже второй раз за свою короткую жизнь побывал мишенью убийц.
Из Варшавы заехали в Берлин к родственникам матери. Дедушка, король Фридрих Вильгельм, назначил Сашу шефом прусского уланского полка, преподнес очередной красивый мундирчик, и на парадах в Берлине наследник смог блеснуть своей выучкой, покомандовать по-немецки. Но яркие впечатления от заграницы не вскружили ему голову, в отличие от многих его современников, не заслонили привязанность к родному, русскому. При возвращении он не скрывал волнения и радости. Обнимал и целовал сопровождающих: «Наконец я дома!»
А отец почти сразу после приезда отправил его на кадетские лагерные сборы в Петергофе. Жесткая кровать, простая пища, учения, упражнения. Всем начальникам наследник должен был повиноваться и отдавать честь наравне с другими кадетами. Впрочем, с ними занимался и царь, а учения иногда превращал в захватывающую игру. Однажды собрал кадет у главного фонтана «Самсон» – и по команде они с криками «ура» бросились штурмовать, барахтаясь в воде и взбираясь наверх прямо по каскаду фонтанов. Там ждала императрица, первым вручала призы.
Программа обучения Саши и его товарищей дополнялась новыми предметами. Естественная история (так обозначали биологию), химия, всеобщая история – ее доктор Берлинского университета Липман читал на французском языке, ученики уже знали его в совершенстве. Фехтование, геометрия, фортификация, артиллерия, физика. Вывозили и на концерты, в оперу, драматический театр – это направление курировала мать. Чтобы полнее раскрыть способности воспитанников, по предложению Жуковского они стали издавать рукописный журнал «Муравейник».
На каникулах у мальчиков появилось новое увлечение, охота. Пока еще не на крупного зверя, а на уток, зайцев – Саша стрелял снайперски. Отец его повысил в чине до ротмистра. На следующих кадетских сборах он командовал взводом сверстников. Но субординацию и дисциплину должен был соблюдать неукоснительно. Однажды окрысился на замечание Мердера, нагрубил. Царь, узнав об этом, объявил Саше: «Уходи! Ты недостоин подойти ко мне после такого поведения. Ты забыл, что повиновение есть долг священный». Наложил взыскание: если повторится непослушание, лишить права надевать мундир по воскресеньям. Не повторилось.
А в 1830 г. Россию поразили засуха и эпидемия холеры. Страхи, панические слухи, карантины, нарушившие торговлю и снабжение, вызвали бунты в Севастополе, Тамбове. Холера парализовала и Москву – но в эпицентр смертоносной заразы приехал император. Ободрил людей своим присутствием, молился с ними в Успенском соборе. Лично руководил противоэмидемическими мерами. Москвичи превозносили царя, готового жертвовать собой ради подданных, восхищенный Пушкин посвятил ему стихотворение «Герой».
А Европу сотрясло другое бедствие – революции. Ниточки опять тянулись из Англии. Во Франции король Карл X резко изменил политический курс, решил дружить с Россией, заключить союз. И его свергли. Сам принцип легитимной власти по праву наследования был упразднен. Короля стал выбирать парламент, посадил на трон Луи Филиппа, вернувшегося в антироссийский альянс с Англией, ввел широчайшие либеральные «свободы». Следом полыхнуло в Бельгии – она вдруг вздумала отделиться от Нидерландов, хотя до сих пор никаких трений между ними не было. Но была порушена экономика британских конкурентов, королем Бельгии выбрали герцога Саксен-Кобургского Леопольда, жившего в Лондоне, и само новое государство попало под покровительство Англии.
А европейские революции, надежды на помощь Запада, холера и бунты в России вдохновили заговорщиков в Польше. В ноябре она взорвалась восстанием, охватившим и Литву. Польские и литовские помещики развернули партизанскую войну в Белоруссии. Да, Запад в стороне не остался. Англия и Франция начали поставлять полякам оружие, раздували симпатии к ним в прессе. При этом рушили светлый ореол освободительницы, которым до сих пор пользовалась Россия, – реанимировали старый образ средоточия деспотизма, угрозы «цивилизованной Европе». А британские и французские дипломаты полезли с посредничеством в «урегулировании конфликта».
Царь их «услуги» отверг. Охарактеризовал восстание «гнусным предательством» и сугубо внутренним делом России. Но поляки сформировали 150-тысячную армию. Бои завязались трудные и жестокие. А 12-летнему Саше было о чем подумать. Почему поляки, всего полтора года назад такие радушные, гостеприимные, превратились вдруг во врагов? Зверски убивают русских, и даже своих генералов, сановников, оценивших благородство России, налаживавших с ней нормальные отношения, – многих из этих жертв наследник видел в Варшаве.
Хотя польские смутьяны опять оказались связаны с русскими. В разгар сражений в Москве арестовали студенческую организацию чиновника Сунгурова, 26 человек. Обсуждались восстание, цареубийство, установление республики. Время было военное, и военный суд Московского округа вынес 12 смертных приговоров. Правда, революционеры не успели ничего натворить, и царь всех помиловал. Лишь двое руководителей отправились пожизненно на каторгу, 6 человек были отданы в солдаты, остальные отделались ссылками в имения или были освобождены под надзор полиции.
Но и холера продолжалась, в 1831 г. добралась до Петербурга. Из-за карантина на несколько месяцев прекратились занятия у наследника. А в столице, похоже, поработали еще и агенты поляков или их «друзей». Распустили слухи об «отравителях», будто доктора и полиция специально губят людей. Народ взбунтовался, на Сенной площади разнес центральную холерную больницу, перебив лекарей и полицейских. И снова ярко проявил себя государь. Примчавшись на коляске, въехал один в буйную толпу, крикнул громовым голосом: «Православные, что вы делаете? Забыли Бога, забыли обязанности ваши и производите беспорядки! На колени!» Один усмирил мятеж собственной волей и авторитетом. Масса людей повиновалась, рухнула перед ним, стала молиться.
Взбунтовались и военные поселения вокруг Старой Руссы, там пришлось подавлять войсками. Однако поляков не спасли ни эпидемия, ни иностранная поддержка. 26 августа 1831 г. после кровопролитного штурма Варшавы переругавшийся между собой революционный сейм капитулировал. К побежденным Николай I отнесся с редким великодушием. Никаких репрессий не было. Пленных, взятых в боях, распределяли служить по русским войскам. А тех, кто сдался, распускали. Даже арестованных руководителей восстания вскоре выслали за рубеж. Чтобы не допустить голода в разоренной стране, туда отправили запасы хлеба, гурты скота – нуждающимся продовольствие раздавали бесплатно.
Но саму Польшу за коварство и неблагодарность Николай наказал. Ее конституцию упразднил, Царство Польское становилось нераздельной частью России, лишалось сейма, собственной армии и валюты. Не ценили дарованную автономию – живите без нее. Варшавский и Виленский университеты, превратившиеся в эпицентры революции, были закрыты. А царские дети и их товарищи читали гремевшие по всей стране стихотворения Пушкина, посвященные этой победе: «Клеветникам России», «Бородинская годовщина». При этом Саша получил и новый титул. Со времен Александра I «цесаревичем», как официально величали наследника, значился Константин Павлович. От трона он отрекся, но обижать старшего брата и лишать титула Николай I не стал. Теперь Константин, сбежавший от восстания, умер от холеры, и 3 сентября в волне указов о победных наградах отец повелел именовать Сашу «государем наследником, цесаревичем и великим князем».
