Валерий Семенович Вычуб
Болото
– Зубы не болят? – Опять тот, пскопской, ну и соседа еврейский бог послал. Я уже и не верил. Может, если бы верил, не лежал бы здесь. В каком другом месте был? Интересно, где оно, другое место. Отец иногда говаривал, мать только об этом. Стена Плача, увидеть и умереть. Ничего не увидел, а всё равно умер. Скоро лету конец, скоро опять под снег, опять до весны. Где-то урчат трактора, не болота ли осушают? Осушат, выкопают меня и на помойку. Защитник отечества.
– Из-за вас тут лежу! Из-за вас!
– Лежи тихо, блядь пскопская. Сколько лет прошло, а ты всё воняешь. Жив был, вежлив с ними был, на фронт пошел, старался вежливо с ними. Ох, суки русские. Матом с вами, давить вас клопы рабоче-крестьянские. Поздно понял, всё теперь поздно. И всё равно. Здесь мы все равны.
Чваканье. Чваканье. Чваканье. Идёт кто-то. Опять грибник? Нет. Прутом, металлическим прутом, проколол кочку и прямо в голову ткнул. Как больно! Что ты, сука. Всё мины ищешь? Нет тут мин, нет. Ещё мёртвых колоть будет.
– Гы-гы-гы. – От соседа. А этот опять ткнул. И начал землю копать? Вот новости. Чёрный следопыт. Так у них теперь говорят. Нашего брата, мертвеца, ни во грош не ставят. Собирают по болотам что поценнее. А что у нас ценное? Оружие, только оружие. Ржавые железки, взрывчатка. Поищи, мудила грешный. Подорвешься, сам отвечай. Раскопает, раскопает ведь, подлец. За голову меня возьмёт, от земли отряхнёт. Подымет. Ох, как высоко! Как берёзы вытянулись. Да тогда здесь и не росли. Были сосенки какие-то. Света сколько. ”СУВЕНИР”, скажет. Спрячет в рюкзак. И повезёт, повезёт меня. Увижу мир, Ленинград мой увижу. Хоть в щёлочку, хоть из рюкзака. Проспект 25 октября. Где я с девушкой гулял. Сколько там простора…
Нет. Не взял. Что-то рядом выкопал, в рюкзак сунул. На меня ноль внимания. Присыпал землёй, дальше шуршит, копает. И ахнуло на болоте, рвануло. Неужели напоролся? Тихо. Слышу болотная вода, растревоженная, течёт, заполняет новую воронку.
– Подорвался! – Мой придурок орёт.
– Что ж, нас здесь больше стало? И молчим, что пскопской, что еврей московский, молчим. Радоваться нечему.
Август на исходе. Клюква уже поспевает. Где-то орут, перекликаются, женские голоса, вышли на промысел, но мимо идут. Новенький наш, подселенец, сначала всё молчал, молчал. Мы все так молчали, у каждого своё время было, на сколько терпения хватало. Мат-перемат, скулит, Кристину какую-то поминает. Мы пока своего присутствия не обнаруживаем. А интересно, как они сейчас живут. Пьют что-то и совсем другое. С девчонками, нет у нас так последняя блядь ещё подумает, ещё и откажется. Псковитянин, слышу, сопит, удовольствие для бедных о чужих блядках слушать. Но сколько можно. Ты б, что другое вспомнил.
