Валерий Петрович Большаков
Политрук
Вобрав полную грудь свежего воздуха, я медленно выдохнул. Чуть больше недели мы здесь. На войне.
Мои губы сложились в усмешку. Забавно… Больше всего я переживал за Кристину. Куда ей, дескать, избалованной девчонке! А «девчонка» за какой-то день вписалась в грубый фронтовой реал. Стоило же ей прооперировать тяжелораненого начштаба, как «военврачиню» мигом зауважали. Даже в дивизионном медсанбате не верили, что подполковника Дробицкого можно спасти, а товарищ Бернвальд взяла, да и выходила его!
Салов мигом подмахнул приказ, и уже второй день «гостья из будущего» – военфельдшер санитарной роты. Ломов ворчать начал: как бы не сманили Кристю в дивизионный медпункт…
А Пашке с Тёмой туго пришлось – старшина Ходанович мужиком оказался въедливым. Совсем загонял «попаданцев», зато вышло просветление мозгов.
«А вы как хотели? – щурился Лёва, раскуривая самокрутку. – Служба – это вам не баран начихал!»
Да я и сам поволновался изрядно. Ну, какой из меня офицер? Я ведь так и дембельнулся в звании старшего сержанта! А деваться-то куда? Хорошо еще, 139-я стрелковая лишь выдвигалась на позиции, и у меня всю неделю длилась «учебка».
Дневка. Ночной марш. Боевые стрельбы. Химокуривание красноармейцев. Оборудование землянок. Огневая подготовка…
Ботнево, Бели, Теличино, Савкино, Коробово…
…Сучком я разгреб золу – под ветерком недобро калились уголья. И тут же с шипом вплеснулась в небо ракета, лопнув в вышине зелеными брызгами. Землянки, палатки, «студеры» под масксетью – всё заиграло изумрудными переливами. Померкло, дрожа, и утухло, будто отблеск с передовой.
«Ладно, – вздохнулось мне, – отбой, товарищ Лушин…»
Ровно в пять утра наступаем.
* * *
Грюканье сапог и беспорядочный топот сливались, распуская шум, подобный многозвучию вертящихся жерновов. Моя рота шагала дружно, не растягиваясь по дороге. Нас обгоняли штабные «эмки» или грузовики, катившие на прицепе пушки, но красноармейцы надменно воротили головы от круженья колес. Али мы не «царица полей»?
Сельцо Полунино показалось часам к пяти – блеснуло издали луковичкой церквушки. Отсюда до Ржева каких-то двенадцать километров, но маршем их не пройти. Проползти только. Продраться через колючую проволоку, прорваться через минные поля и окопы, сквозь перекрестный огонь из блиндажей и дзотов…
Тут же, словно эхо моих мыслей, затрещали пулеметы – словно рвали плотную бумагу. Частили скорострельные «крестовики» – MG-34. 8-я рота среагировала моментально – пригибаясь, бойцы рассыпались вдоль глубокой промоины.
– Предупреждають, – сплюнул красноармеец Лапин, статный, неторопливый, с породистым лицом графского бастарда. – Раньше подойдешь к жилью – собака загавкаеть, а теперича «эмга» лаеть…
– Герасим, – опустил я бинокль, – сбегай, кликни старшину Ходановича.
– Есть!
– Товарищ командир! – согнувшись в три погибели, ко мне подбежал сержант Якуш, щуплый и черный, пропеченный будто. – Может, пока… это… сухари раздать?
– Действуй, Коля, – кивнул я, и поднял голос: – Взводные! Раздать сухари!
Якуш обстоятельно расстелил холстину и высыпал на нее сухари из мешка. Разделил на кучки, и обернулся:
– Косенчук, кому?
– Годунову!
Иван аккуратно сгреб свою порцию.
– Кому?
– Трошкину!
– Кому?
– Будашу!
– Кому?
– Антакову!
– Кому…
Чуть ли не вставая на четвереньки, я сдвинулся к одинокой сосне, чьи корни оголились в дожди, и выглянул над травянистой бровкой. Отсюда хорошо просматривался немецкий плацдарм – и доты, и траншеи извилистые. Сплошные проволочные заграждения в несколько рядов. Блиндажи на каждое отделение, а минами всё засажено, как картошкой…
– Старшина Ходанович… – загудело за моей спиной.
– Вольно, Лёва. Ведь ты же Лев? Я правильно запомнил?
– Лев! – оскалился старшина. Неожиданно улыбка его смялась, и он вытянулся: – Здравия желаю, товарищ батальонный комиссар!
Обернувшись, я приметил слона – огромного Деревянко. Не толстого, а именно большого человечищу. В обширной комиссарской тени прятался сутулый капитан в мятой гимнастерке и не чищенных сапогах. Его узкое, костистое лицо, колючее из-за двухдневной щетины, не выражало ничего, кроме апатии и застарелой усталости.
– Здорово, политрук, – добродушно забасил комиссар, и моя пятерня сгинула в его лопатообразной ручище. – Ну, шо? Покопались особисты, да не докопались. Даже к товарищу Бернвальд вопросов нема. Так шо… Служить им трудовому народу! А это… – он обернулся к капитану. – Ваш новый комроты, товарищ Кибирев!
Неприязненно оглядев командира, я пожал его вялую руку. Разговориться нам не дали – с противным воющим свистом прилетела мина и рванула шагах в десяти. Я упал и перекатился, а Кибирев неохотно пригнулся, становясь на колено. Большеватая каска надвинулась ему на лоб, и он раздраженно скинул ее – встопорщились черные сосульки волос.
А мины падали и падали, вырывая дымящиеся воронки. Злые, иззубренные осколки зудели по всем азимутам, сбривая траву, впиваясь в деревья или подрубая человеческие тела.
Обстрел прекратился так же неожиданно, как и начался, но заметил я это не сразу – звон плавал в ушах по-прежнему.
Грянули двумя залпами полковые пушки, и разнеслись пронзительные команды. Красноармейцы покидали спасительные буераки, ползли, вжимаясь в траву…
Согнувшись в три погибели, подбежали «птицы» – Соколов и Воронин, волоча станковый «максим». «Ворона», как второй номер, заправил матерчатую ленту из увесистого патронного ящика. «Сокол» хищно приник, передернув затвор, и установил прицельную планку.
– Во-он! – жестом Чапаева на тачанке Воронин вытянул руку, указуя на врага.
Пулеметчик оскалился, хватаясь за рукоятки и давя на гашетку. Дробно замолотил затвор, по сыпучей глине покатились горячие гильзы, испуская кислые дымки.
А Кибирев будто отмер – губы его нервно ломались в нетерпеливой улыбке – и тонко вскричал:
– Рота! В атаку!
– Не сметь! – гаркнул я, вспомнив раскоп с павшими. – Вы что, Кибирев, совсем с ума сошли? Вы шлете людей не в атаку, а на расстрел! Это предательство!
Капитан резко побледнел. Трясущейся рукой он выхватил «наган».
– Я – предатель?! – прохрипел Кибирев. Револьвер плясал в его руке, и мне пришлось выхватить свой «тэтэшник», словно на дуэли.
Я прекрасно понимал в этот момент, что преступаю устав, что дан жестокий приказ занять Полунино любой ценой, но стерпеть чмошника, посылающего моих парней на смерть, не мог. Да, именно моих парней!
Прекрасно помню, как они на меня смотрели, когда я приволок три мешка, набитых новенькими кирзачами. Выпросил, выклянчил, но задачку свою решил! И протянулись первые ниточки-паутинки доверия…
А тупой, немытый мерзавец шлет моих красноармейцев на убой!
Не знаю уж, чем бы все закончилось, ведь я готов был пристрелить Кибирева! И светил мне тогда самому расстрел, ну или штрафбат. Хотя нет, штрафники в Красной Армии появятся лишь к октябрю…
Злое, жгучее отчаяние кипело в душе, а смириться нельзя, ну никак!
Капитан мне «подыграл» – задрав вверх руку с «наганом», он резко, задушено воскликнул:
– За мной! На врага!
Перемахнув бугор, Кибирев побежал, отмахивая револьвером – нелепый, скрюченный, страшный. Человек двадцать бойцов, матерясь, оторвались от земли, бросаясь следом. Заскворчала «эмга», и капитан, дергаясь, ломаясь в поясе, покатился по заросшим колеям дороги. Следом рухнули трое или четверо красноармейцев, поймав хлесткую очередь.
Я обессиленно рухнул на колени, с третьего раза сумев затолкать пистолет в кобуру. Накатила опустошенность, но рефлексировать особо некогда – бой разрастался, поднимая грохот до безудержного крещендо.
– Товарищ командир! – Емельян Белоконов подполз, протягивая телефонную трубку. – Салов!
– Да! – крикнул я, зажимая ладонью ухо.
– Лушин? – рявкнула трубка. – Кибирев где?
– Убит! Побежал в атаку, да во весь рост!
– Т-твою ж ма-ать… Говорил же им… У Кибирева всю семью – одной бомбой… – слабый, чуть ли не поскуливавший голос комполка зазвучал жёстко: – Ладно! Политрук, рота опять на тебе! Обойдемся пока без аттестационной комиссии и курсов. Потом как-нибудь… Понял?
– Да, товарищ командир! – вернув трубку красноармейцу, буркнул: – Чего лыбишься?
– Слышимость хорошая, товарищ командир! – раззубатился Емельян.
– Ходанович!
Старшина с разгону плюхнулся на землю рядом со мною.
– И этот лыбится… – заворчал я.
– Дык, ёлы-палы… – смутно выразился Ходанович.
– Ладно, слушай. Ты ж у нас разведка?
– Да, товарищ командир.
– Хочу сегодня к немцам в гости сходить.
Старшина крякнул.
– Да оно бы ничего, товарищ командир… Так ведь мины…
– Вот как раз мины я чую, Лёва. Проползу мимо и не задену. А вы строго за мной. Понял?
– Понял, товарищ командир!
– Ступай тогда, готовься. Выдвигаемся, как только стемнеет.
– Есть!
Я задумчиво проводил Ходановича взглядом. А ведь старшина не подивился даже, и сомнения задавил… Значит, в самом деле верит.
Бой потихоньку угасал, а солнце закатывалось, вытягивая длинные тени. Зависнув в синем, густеющем небе, полыхало багрянцем облако, как боевое красное знамя.
Из газеты «Красная звезда»:
«ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ, 12 июня 1942 г.
На-днях немецко-фашистское командование сделало попытку улучшить свои позиции путем сосредоточенной контратаки на узком участке. Бой начался налетом немецкой авиагруппы численностью до 30 машин. Почти одновременно выступили восемь танков, за ними шло до батальона пехоты. Атаки отдельных вражеских самолетов совершались на протяжении всего боя.
Наша часть встретила врага во всеоружии…»
Глава 4.
Воскресенье, 2 августа. Ночь
Ржевский район, село Полунино
– Антон… – сорвалось у Тёмы. – То есть…
– Мало тебя старшина гонял, – вздохнул я с долей утомления. – Сколько раз можно говорить: забудь о нашем знакомстве!
– Так точно, товарищ командир… – уныло забубнил Трошкин.
– Вот опять ты меня подбешиваешь! Устав учил?
– Так точно…
– Какое, к бесу, «так точно»? Спалиться хочешь?
– Никак нет…
Я вздохнул, смиряясь. Неисправим…
Ночь обступала чернотой и прохладой, но не тишиной – на юго-востоке позаривали вспышки канонады, высвечивая каемку леса, и глухое громыханье прокатывалось, как пустой товарняк за маневровым паровозом. Невеселая усмешка тронула мои губы.
Помню, в первые ночи этого времени спал плохо, всё не мог успокоиться, вздрагивал от далекой пальбы. Хорошо хоть усталость осаживала растревоженный организм, а потом и привычка закрепилась. Стреляют? Ну, и хрен с ними. Не по нам же…
В темноте нарисовался Пашка в мешковатом камуфляже.
– Тащ командир, – развязно начал он, – па-азвольте доложить…
– Смирно! – рявкнул я на импульсе раздражения.
Ломов от неожиданности застыл, как мумия в саркофаге.
– Как стоишь? – мои губы дергались, выцеживая речь. – Руки по швам!
Павел вытянулся во фрунт.
– Мы тут не в гостях, красноармеец Ломов, а навсегда! Идет война, а вы с Темой никак не нарезвитесь. Через полчаса выходим на задание! К тебе я приставлю Ходановича, а к тебе, красноармеец Трошкин, Якуша. Забудьте про двадцать первый век! Его нет, и не будет еще полста лет с гаком! А тридцать минут спустя нас всех ждет не увеселительная прогулка вроде пейнтбола, а ночной бой. Я видел, как лихо вы тренировались со старшиной. Молодцы! Только сегодня вам придется колоть и резать не чучела, а живых фрицев! Ножиком по горлу! В печенку! Доходит?
Даже в потемках заметной стала бледность на бритых щеках «гостей из будущего».
– Я думал… – заныл Артем, но тут же подтянулся: – Разрешите спросить, товарищ командир!
– Слушаю, – буркнул я, чуток остывая.
– Мы думали, нам «наганы» дадут, с этими… ну, как их… глушители такие…
– С «БраМитами», – брюзгливо подсказал Ломов.
– Во-во!
– Револьверов мало, – неохотно ответил я, – как и глушаков. И там еще патроны нужны с уменьшенной навеской пороха. Короче, с «наганами» пойдут опытные стрелки, а вам выдадут трофейные «режики» – кинжалы, снятые с эсэсовцев.
– Буду резать, буду бить… – забормотал Трошкин, понурясь.
– Будешь, Тёма! – жестко обронил я. – Будешь! Не можешь – научим, не хочешь – заставим. Орднунг унд дисциплинен! – посмотрел на циферблат, и добавил: – Выходим через двадцать минут.
* * *
Ночь выдалась ясная – звезды в вышине мерцали гроздьями, но их зыбкого сияния не хватало, чтобы рассеять тьму. Тугая непроглядная чернота заливала все вокруг, как осьминожья сепия, как китайская тушь – да с чем не сравни, всё верно. Хоть с сырой нефтью.
Ориентировались мы по памяти и тактильным ощущениям. Нашарили промоину – миновали на карачках. Нащупали дорогу, заросшую травой – пересекли…
Я осторожно, «по-индейски», – опираясь на руки и пальцы ног, чтобы пузом не шуршать, одолел травянистую колею. Рядом пластался Иван Годунов, сержант-разведчик.
– Тут «колючка» шла в два ряда, – зашептал он, не поднимая головы. – Спасибо «Юнкерсу», обронил бомбу, расчистил проход! А то ведь, чего удумали – проволокой цепляли за мины! Чуть потянешь – и хана…
– Кусачки прихватил?
– Да, товарищ командир!
– Выдвигаемся…
Мы с сержантом, как ползли, так и съехали в воронку, до сих пор вонявшую кислым дымом. Дождавшись, пока вся группа сползется, я тихо проговорил:
– Иван – за мной, а вы все за ним, как договаривались. Ни на полшага в сторону, иначе разметает всех! Лев, вешки не забыл?
– Со мной, товарищ командир! – обиженно прогудел старшина.
– Да тише ты! Втыкай на каждый шаг. Ты – слева, Иван – справа. За мной…
Я выбрался по сыпучему откосу, и снова ощутил под руками мягкую, вянущую траву. Вблизи самой воронки мин не было – сдетонировали, но стоило мне одолеть метров пять, со скоростью задумчивой черепахи, как потянуло опасным «сквозняком».
«Сквозило» у меня в голове. Я осторожно вытянул руку влево – «задуло» сильнее. Противопехотная. Метра полтора до нее. По правую руку «задышал» еще один ВОП – этот выглядывал поближе. Я сместился и продвинулся еще на шаг. «Дунуло» в лицо. Слабо, метров с двух.
Подвинувшись, боязливо обогнул мину. Здоровая дура… Противотанковая.
– Что? – шепнул я, ощутив прикосновение к сапогу.
– Это я так, товарищ командир… Сверяюсь.
– А-а… Иван, впереди «шпрингмины» очень плотно сидят, не обойти. Проползем, но только носом в подошвы! Понял? Ни локоть не выставлять, ни носок!
– Понял, товарищ командир…
Я протиснулся между двух опасных железяк, начиненных тротилом или мелинитом. «Дуло» так, что пот катился по лицу. Еще шаг… Еще два… Пять… Десять…
Луч прожектора полыхнул в стороне, но я мигом уронил лоб на обратную сторону ладони, носом втягивая прель от корней травы. Голубоватый свет скользнул по спине, описал дугу, умывая сиянием каждый бугорок, и погас, обваливая еще более плотную тьму.
«Это фигня…» – думалось мне.
Тут луга с перелесками, а вот за Полунино опять лес встает. Так немецкие саперы приучились засеки готовить в подарок наступающим – срубали деревья на высоте человеческого роста. Остовы заостряли кольями, а стволы укладывали макушками на север и восток. Да еще минировали завалы, швайнехунде недоделанные, опутывая колючей проволокой или вовсе спиралью Бруно. Ухватишься ненароком – разрежет до кости.
А тут – лепота! Ползи себе, да ползи…
Я вытянул руку вправо – пусто. Влево – не «дует».
– Всё! – прошелестел мой голос. – Прошли! «Нейтралка»! Группа разграждения, вперед! – вытянув ладонь перед собой, сосредоточился. – Проволока не под током!
– Ага! – повеселели саперы, проползая первыми.
Их было четверо, с бывалым сержантом Косенчуком. Группа канула в темноту, не издавая даже слабого шелеста, но не задержалась. Вскоре трава передо мною качнулась, и шепнула голосом красноармейца Будаша:
– Проход готов, товарищ командир!
– Группы прикрытия, вперед!
Не отрываясь от земли, я проводил группы на слух. В каждой группе – по пять бойцов. В пятерке Ходановича пыхтел Ломов, а под командованием сержанта Якуша сопел Трошкин. Тёмка отчетливо трусил, угодив в моральный переплет.
Он даже не так собственной смерти боялся, как чужой. Переступить через табу – и убить врага… Почти невмоготу!
«Мне будто легче…» – мелькнуло в голове.
– Надо, Тёма, надо! – прошептал я, забывшись.
– Чего, товарищ командир? – не понял Годунов.
– Это я не тебе…
– А-а…
– Прикрытие на месте!
– За мной…
Группа захвата потянулась вперед, минуя разорванные плети колючки, и я оглянулся. Лица разведчиков не белели в темноте – косые полосы сажи с вазелином смазали их, растворяя четкий силуэт. Практиковалась ли подобная маскировка в этом времени или я занес лайфхак из будущего? Да какая разница! Главное – польза…
Не знаю, почему, но именно сейчас у меня получилось уразуметь, прочувствовать всю надрывную сложность Сычевско-Ржевской наступательной операции, или как ее, там, назвали в Ставке Верховного главнокомандования.
9-ю немецкую армию Моделя, что закогтилась подо Ржевом, приходилось буквально выколупывать, выдирать из нашей земли, оттесняя прочь. Все подходы к «городу-бастиону» превратились в настоящий укрепрайон с глубоко эшелонированной обороной. Линии траншей полного профиля, артиллерийские и пулеметные позиции, ДОТы и ДЗОТы, противотанковые рвы, минные поля, ряды за рядами столбов, обтянутых колючей проволокой…
И каждый пятачок на мушке, секторы обстрела перекрываются – сплошная зона поражения!
«Но мы же ползем!»
Истошная трель губной гармошки выпугала меня. Немецкие окопы совсем рядом – ветерок доносил могильный запах сырой земли.
«Момент истины?..» – мелькнуло в голове.
Легко было ненавидеть врага, а «уничтожать гадину» – каково? Вот они, фашисты, рядом совсем. Живые и здоровые гитлеровцы. Жрут бельгийский шоколад и запивают шнапсом…
Стрелял я неплохо – на стрельбищах или в тире. Но жать на спуск, чтобы убить – это совсем другое…
Судьба помогла мне вывернуться из этической ловушки.
Траншеи немцы нарыли с прусской основательностью – крутости заделали досками, боеприпасы аккуратно разложили в нишах, брустверы вывели под линеечку.
Я подполз поближе, оказываясь у стрелковой ячейки. И тут какому-то Фрицу или Гансу приспичило закурить. Щелкнула зажигалка, бросая трепещущий оранжевый отсвет на полное лицо, перетянутое ремешком каски – и я моментом сымпровизировал.
Винтовка «Маузер» покойно лежала в ячейке, а ствол буквально молил ухватиться за него. Я и ухватился.
Немец довольно затянулся, пыхая цигаркой… Приклад врезался ему в переносицу, проламывая черепок. Сердце мое тарахтело на такой скорости, что уши не уловили удара, а вражья тушка беззвучно свалилась на дно траншеи. Убит.
И тут же с меня будто спало заклятие. Некогда тут психологические травмы получать! Воевать надо!
Оттолкнувшись, я мягко спрыгнул в окоп. Следом зашуршал Ходанович. Так соскакивать – с балетной грацией бегемота – мог только старшина.
– Лёва, проверь ход сообщения слева. Если кто сюда намылится – кончай. Понял?
– Понял, товарищ командир. Кончим.
– Якуш, мертвяка – в тупик, и за мной. Там должен быть блиндаж…
Ход прокладывался по всем правилам воинской науки – с изломом. Слева потянуло вонью – отхожее место, а справа открылось уширение, где стояли пустые носилки. Я не нащупал их, а увидел – над лесом всходила луна, накладывая резкие тени.
В ночной тишине смутно доносился грубый смех и гортанный говор. Попахивало печным дымком. Блиндаж срубили на совесть – надежное убежище, перекрытое бревнами в шесть накатов. Прямое попадание 76-мм снаряда выдержит, как нечего делать.
Неожиданно скрипнула дверь, отворяя вход, и на пороге зачернела коренастая фигура унтер-офицера со «шмайссером». Блеснули погончики обер-фельдфебеля.
Он продолжал рассказывать «камарадам» что-то веселое – я улавливал смысл с пятого на десятое. Не то, чтобы я немецкий знал. Так, под сотню фразочек и слов. Зато произношение идеальное – у меня же абсолютный слух.
Отсмеявшись, унтер захлопнул дверь и валко пошагал прямо на нас. В первые секунды он плохо видел в темноте, даже с лунной подсветкой – как тут не воспользоваться ситуацией?
Я взвел курок «Нагана», и выстрелил.
«Ох, и дубовый спуск…» – подумалось мельком.
Короткий шип – и пуля вошла обер-фельдфебелю в лоб. Его развернуло и отбросило на стенку окопа, укрепленную дощатыми щитами. Я едва успел поймать свалившуюся кепку.
Успех нашей эскапады кружил голову, мне все еще чудилось, как Тёмке, что война вокруг не совсем настоящая, а вроде РПГ, куда мы все и угодили. И вот я напялил кепи на голову, повесил на шею МП-40, и шагнул к блиндажу.
Физиономия у меня вполне арийская, а причиндалы отвлекут внимание на первую секунду. Не в пилотке же со звездой к немцам заявляться…
Потом, позже, я этот свой поиск приключений на нижние 90 объяснял шоковым состоянием. Нет, чтобы послать вперед опытного сержанта! Тоже мне, герой-одиночка выискался…
Сгибаясь под низкой притолокой, я вошел в блиндаж. Сизая пелена дыма вилась под низким бревенчатым потолком, размывая свет яркой карбидной лампы.
На топчанах вдоль стенки сидели и лежали в позе римлян в триклинии унтер-офицеры числом четыре. Слегка встрепанные, изрядно «поддатые», в расстегнутых кителях, они пили и закусывали, балаболя о своем, унтерском.
– Гут нахт, – вежливо сказал я, вскидывая «наган» и целясь в пьяные, вытаращенные глаза.
Фельдфебель и обер-ефрейтор вздрогнули, откидываясь на стенку. Третий – лежачий – выронил кружку, расплескивая самогон, почти дотянулся до автомата… Но тут меня подстраховал Якуш – пуля остановила прыткого. Немец упал ничком, свешиваясь с кровати.
Четвертый по счету – штабсфельдфебель, вроде бы, – протрезвел и даже вскинул руки, но жест «сдаюсь» ему не помог – пленные мне ни к чему. Пуля отбросила унтера на лежак.
– Лапин! Годунов! Антаков! Белоконов! Вон носилки, перетаскайте тушки в тупик – и штабелем. Якуш! Бери двоих, разведай окрестности в сторону Полунино.
– Есть!
И тут затрезвонил телефон, холодно блестя черным бакелитом. Я замер. Не отвечать? Немцы не поймут. Забеспокоятся, набегут с проверкой…
Выдохнув, поднял трубку.
– Обер-фельдфебель Шульц? – донесся вкрадчивый баритон.
– Айн момент! – зажав телефон ладонью, я отчаянно прошипел: – Кто по-немецки шпрехает?
– Я, товарищ командир, – неуверенно отозвался Никитин. – Немного…
– Яша, – твердо сказал я, – ты – обер-фельдфебель Шульц! На!
Красноармеец взял трубку, прочистил горло, и выдал:
– Фельдвибель Шульц, фарен зи форт… – кивая невидимому начальству и бледнея, Никитин вытянулся. – Йа! Йаволь!
– Мля-я… – восхищенно выдохнул Лапин, подхватывая носилки.
Отмахнувшись от него, рдеющий Яков доложил:
– Майор Хильперт приказал усилить посты!
– Поздно спохватились! – хохотнул Косенчук, собирая провизию. – Шоколад! Твою ж в бога, в душу мать…
– Товарищ командир!
Я резко обернулся, заслышав Пашкин голос.
– Старшина передал, что там артиллерийская позиция – четыре 15-сантиметровые гаубицы. Расчеты мы сняли… – понизив голос, Ломов поведал: – Тёма немца заколол!
– С почином его! – криво усмехнулся я, забрасывая в угол унтерскую кепку. – И всех нас!
* * *
Ночь по-прежнему покрывала мир темнотой, а лунный свет больше мешал глазам видеть, нарезая ломаные тени. Ход небесных сфер был на нашей стороне – незримые, как демоны-убийцы, мы перебегали по траншеям, расходясь всё шире и дальше, шаг за шагом возвращая отобранную землю.
Немцы, конечно, сплоховали. Понадеялись на мины, а русские взяли, да и обошли ВОПы! А я, признаюсь, растерялся. Тот самый шанс, который еще вчера числился в неосуществимых, легко и просто давался в руки. Я от него отмахивался, чтобы зря не мечтать, а он – вот же ж!
У нас получалось захватить плацдарм для штурма Полунино.
Нет, я, конечно, рассчитывал на успех ночного рейда, но надеялся, максимум, пошуметь. Устроить громкий тарарам – и уйти без потерь. Уйти! Ха!
Нас тут меньше взвода, а мы тихо, без шума и пыли, захватили три артиллерийские позиции с гаубицами Kwk-18 и с зенитками «ахт-ахт», четыре ДЗОТа, пару ДОТов, склад боеприпасов… Что ж мне теперь, бросить все это? Щаз-з!
– Якуш! Ходанович! Будем закрепляться.
Сержант со старшиной ухмыльнулись дуэтом, и я не удержал на лице строгого выражения, тоже заулыбался.
– Часовых у землянок сняли, а куда дели?
– Да вон, где сортир у них, – Ходанович махнул рукой. – Самое место!
– А теперь… – помедлив, я договорил: – Надо тихо вырезать солдатню.
– Пока сонные, – деловито кивнул Лев.
– Справимся, товарищ командир, – посерьезнел Якуш. – У меня Антаков – мастер! Часовых режет, как баранов, те даже не мекнут. И Вано… Тот, вообще!
– Тогда – вперед, – дал я отмашку, – а мы с Фадеевым и… и Годуновым прогуляемся к наблюдательному пункту.
Покинув блиндаж, окунулся в темноту – луна нагоняла смутный свет со спины, вытягивая шатучую тень.
– Товарищ командир… – подал голос Фадеев.
– Вижу, – остановился я.
Из землянки, ежась, выбрался немец, белея кальсонами, да сорочкой. С хряском зевнув, он загрюкал сапожищами в направлении удобств. Семенил фриц забавно, но недолго – Вано Махарадзе вырос за его спиной, как ангел мести. Блеснула сталь, полоснув по горлу, и перерезала крик.
– Минус один, – хладнокровно прокомментировал я.
– Да я бы их всех… – выдавил Годунов. – Как тараканов!
– Выведем, Ваня, выведем…
По дороге к немецкому НП мы никого не встретили, а скрюченные тела «истинных арийцев» валялись в тупичках или в вынесенных ячейках. Их смерти меня нисколько не трогали. Напротив, я испытывал злую радость, вспоминая о братской… детской могиле.
Сдохли? Так вам и надо. Мы вас сюда не звали!
* * *
…Бойцы собирали трофейное оружие, разворачивали немецкие пушки и пулеметы в обратную сторону, набивали ленты, прочищали затворы от нагара, подтаскивали поближе ящики с боеприпасами – и жевали на ходу трофейные гостинцы.
Обживались на новом месте.
Саперы Косенчука уползли на разминирование – для подсветки мы врубили немецкий прожектор. А красноармейцу Фадееву я вручил донесение, и отправил к комполка – без подкрепления нам не продержаться.
Опустившись на корточки, я посидел немного, просто, чтобы согнуть ноги. Набегался. Хотя как раз об усталости думалось меньше всего. Победа! Вот, что грело душу!
Первая настоящая победа – и моя личная, и всей роты. Даже уверять не стану, будто чуял себя храбрецом-удальцом. Куда там… Страшно было. Тревожно. Ведь мы, как гвоздь, засели в крепкой обороне немцев, а они тут вокруг! Закрепились и вширь по фронту, и на глубину в десятки километров! У Моделя «всё схвачено».
Но правду говорят – нет такой крепости, которую не взять русскому солдату! И еще я скручивал в себе спесивые мыслишки о том, что вся слава должна достаться мне одному. «Экстраскунсу».
Провел бойцов через минное поле? Молодец. А зачищал кто? Ты? Нет, твои товарищ по оружию. Однополчане.
Даже то, что мы до сих пор живы – заслуга не твоя, а ночной тьмы. У границ захваченного плацдарма я выставил дозорных в немецкой форме. Один лишь раз на бравого Трошкина вышел сонный фельдфебель. Буркнул: «Гут…» – и убрел досыпать. Но летние ночи коротки…
Нервничая, я слопал пару долек «панцершоколада» – и понял, что жую наркотик. Голова ясная, тело бодрое, энергии полно, хоть батарейки от меня заряжай. Первитин – так зовется разудалая храбрость фрицев, весело скалящихся в объективы фронтовых хроникеров.
Развязные, бесшабашные, наглые, они не ведали страха, глотнув пару «волшебных» таблеток. Прикинув, я подкормил метамфетаминовым зельем своих – один раз можно, а ночка будет та еще…
…Воздух к утру посвежел, донося мирные запахи – росистой травы, ряски с близких стариц, влажной листвы, тронутой туманом. Но вниманием моим всё чаще завладевал восток – небо в той стороне серело, предвещая скорый рассвет. Неужто придется уйти?..
– Товарищ Лушин? – негромкий голос командира полка заставил меня вздрогнуть.
– Он самый! – ответил я не по уставу, но уж слишком велико было облегчение.
– Показывай свои владения, политрук!
В зыбком свете керосинового фонаря я разглядел подполковника и пару быстроглазых стрелков за его широкой спиной.
– Есть!
Натоптанной траншеей мы прошли к наблюдательному пункту, врытому в землю на вершине небольшого холма.
– Смотрите, товарищ командир, – сказал я негромко. – Полунино.
Село лежало невдалеке, тихое и спящее, смутно виднеясь в потемках. Лишь кое-где тлели огонечки фонарей или керосинок, нарушая светомаскировку. Впрочем, самолеты с красными звездами на крыльях редко сюда залетали, вот и ослабла хваленая прусская «дисциплинен».
– Каждый каменный дом или подвал – это ДОТ, товарищ подполковник, – негромко заговорил я, кивая на село. – Каждое деревянное строение, даже сарай или овин – ДЗОТ. На перекрестках зарыты танки, по самую башню. Село надо брать сейчас, пока немцы не ожидают нападения! Днем нас вычислят, и начнется… Сначала минами забросают, а потом «Юнкерсы» налетят!
– Придумал чего, политрук? – Салов прищурился, словно экзаменуя меня. – Что предлагаешь?
– Держаться, – хмыкнул я. – Что же еще… Тут стоят гаубицы – откроем огонь. И минометов хватает. А пушки «ахт-ахт» – они же зенитные!
– Добро, – кивнул комполка. – Сейчас соберем до батальона, и начнем. Введем танки в прорыв… Ну, это утром только. А пока… на Полунино! – помолчав, он добавил тоном помягче: – Благодарю за службу, товарищ политрук!
– Служу Советскому Союзу! – козырнул я.
Из газеты «Красная звезда»:
«ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ, 1 августа (По телеграфу).
Наша разведка обнаружила большое скопление вражеских самолетов на полевом аэродроме в одном из районов Юга. Командир авиационного подразделения тов. Кудряшов решил внезапным ударом сорвать планы противника. Штурмовики поднялись в воздух.
Ведущий тов. Пискунов и штурман капитан Шевелев незаметно подошли к вражескому аэродрому и, снизившись до 50 метров, быстро «прочесали» северную его окраину. На земле вспыхнуло восемь очагов пожара. Вражеские зенитки открыли бешеный огонь.
Один за другим были совершены три налета, и запылал весь аэродром…»
Глава 5.
Воскресенье, 2 августа. Раннее утро
Ржевский район, с. Полунино
– Паха, – сказал я негромко, – на тебя вся надёжа. Как только немчура прочухается, тут же нашлют люфтваффе.
– Да понял я, товарищ командир, – ухмыльнулся Ломов. – Отобьемся! «Ахт-ахт» легко добивает на десять кэмэ по высоте, а тут целая батарея, четыре зенитки! Если по пятнадцать выстрелов в минуту… – скривив лицо, он почесал в затылке. – Народу мало! Мне хотя бы человек десять на каждую пушку, и не обязательно, чтобы все из артиллеристов – половина будет снаряды подносить. Весят-то по пуду, не натаскаешься!
– Ладно, понял. Я Салова озадачу, пущай ищет носильщиков. Давай…
Солнце еще не встало, но серые предрассветные сумерки давили тишиной, сливались с туманом. В призрачном полусвете, не дававшем теней, низенькие дома Полунино, беленые или серые, чудились не настоящими.
И витала тревога, неощутимая, как туман. Она всё нарастала и нарастала, как температура у больного, только не горяча, а морозя.
