Валерий Петрович Большаков
Целитель-12

– А уж я-то! – взбодрился радиофон. – Михаил Петрович…

– Миша.

– Миша… М-м… Не могли бы вы как-нибудь заехать к нам, в Комаровку? Что-то сдает Гусь… Тьфу ты… Андрей… Андрей Николаич. Всё на диване вылеживается, на лыжи еще не вставал…

– Болеет? – выдвинул я версию.

– Да нет… – промямлил Александров. – Похоже, убедил себя, что выдохся, как математик. Я пробовал его расшевелить, да всё без толку. А вас он… ну, хоть выслушает!

–Ага… – задумался я. – Так… Я сейчас в Ленинграде… М-м… Ну, Пулково тут рядом… Буду у вас после обеда!

Тот же день, позже

Московская область, Комаровка

Когда я вылетал в Питер, то оставил машину на стоянке в Шереметьево. Оттуда и двинул, выдерживая приличную скорость. Меня подгонял голод, но задерживаться в придорожных кафешках не стал, иначе в Комаровке перекормят…

Я ехал, а в голове всё вертелась знаменитая максима Лиса: «Мы всегда будем в ответе за тех, кого приручили». Говорят, что эта истина взята из старинной арабской притчи, но какая разница?

Приручил, научил, уберег от смерти? Следовательно, судьба прирученного, обученного или убереженного – на тебе. А я незаметно спас Колмогорова…

Это должно было случиться весной семьдесят девятого года, ровно десять лет назад. На дверях в подъезде башни «Л» МГУ, где жил Андрей Николаевич, стояла мощнейшая пружина. Однажды, возвращаясь после банкета, академик не придержал тяжеленную створку, и та нанесла подлый удар – бронзовой ручкой, да по голове. По умнейшей голове мира!

У Колмогорова развилась болезнь Паркинсона, он лишился зрения и речи, а в восемьдесят седьмом умер…

Но тут появляюсь я, скромный герой – выкидываю пружину-убийцу, и ставлю дверной доводчик, надежный, как автомат Калашникова!

Величайшему математику ныне восемьдесят шесть. Он больше не устраивает лыжные гонки или заплывы по ледяной Клязьме, но гуляет каждый день, в жару и в холод. И гуляет-то как – всё той же быстрой, с наклоном вперед, разрезающей воздух походкой.

Да что там говорить, если даже в прошлой моей жизни Колмогоров жаловался, что паркинсонизм «мешает ему плавать на спине», а из-за слабеющего зрения он «не видит лыжню»!

Спору нет, в старости ум слабеет. Сам Андрей Николаевич клялся себе, что бросит научную деятельность в шестьдесят лет.

Не вышло! И слава богу. Иначе не видать нам физико-математических школ, а во дворе ФМШИ при МГУ давно пора наваять памятник Колмогорову. Заслужил.

Путая в голове все эти мысли, я проехал поселок Первомайский, застроенный многоэтажками, и свернул на знакомый мост через Клязьму. Старый деревянный дом с антресолями крепко сидел рядом с дачей Заходера.

Сигналить я не стал. Оставив «Волгу» у ворот, вошел в калитку. Шарик тут же заюлил, замел хвостом, привечая частого гостя, а кошак по кличке Кот даже не посмотрел на меня, продолжая лениво намывать ухо, обгрызенное в уличных боях.

– Привет, лохматенции!

Потопав на крыльце, отряхивая налипший снег, я дождался, что в двери выглянет супруга академика.

– О, Миша приехал! – заулыбалась она, собирая морщины.

– Здрасьте, тёть Ань! Да вот, проезжал мимо. Дай, думаю, загляну!

Мелко рассмеявшись, Анна Дмитриевна проводила меня в дом, похожий на декорацию к фильму о жизни до революции. Старинная мебель, тяжелая, но вечная, навевала дух дворянского гнезда, не затронутого Октябрем.

Сдержанно гудела круглая печь, выложенная изразцами. Тепло от нее расплывалось мягкими волнами, укутывая пространство уютом и ладом. Негромко щелкал маятник настенных часов, отделанных блестящими малахитовыми колонками. А посередке, за большим овальным столом, застеленным белой камчатной скатертью, в одиночестве трапезничал Колмогоров, рассеянный и словно потухший.

Его обед не впечатлял изысками – в глубокой тарелке парили желтые клубни картошки, а на блюде, усыпанная колечками лука и зеленым горошком, разлеглась здоровенная селедина.

– О-о! – бледно заулыбался академик. – Кто к нам пожаловал! Присоединяйтесь, Миша! – он вяло погрозил пальцем: – Только не говорите, что вы здесь по наущению Пса!

– Да как вы могли такое подумать! – изобразил я возмущение, накладывая себе в тарелку.

Стыдливо усмехаясь, Колмогоров отрезал мне краюху ржаного – руки его дрожали.

– Хочу вас подлечить, – выложил я легенду, придуманную на ходу. – И… есть еще один вопрос, но о нем после. Проголодался я!

– Ну, выпить не предложу, вы за рулем… – забормотал Андрей Николаевич. – А кваску?

– С удовольствием!

Анна Дмитриевна готовила чудеснейший домашний квас, страшно шипучий, и в каждую бутылку обязательно опускала изюминку. Колмогоров наполнил мой стакан, почти не пролив пенный напиток.

– М-м-м… – замычал я, отхлебнув. То, что надо. И куда вкусней аперитива!

Жирный селедочный хвост и пара картофелин избавили меня от многоглаголанья, а когда я слопал добавку, то с пыхтеньем откинулся на спинку.

– Как говорил товарищ Маяковский: «И жизнь хороша, и жить хорошо!» Ну-с…

Я тщательно обтер руки, и вытянул ладони над белыми – не седыми, а именно белыми волосами Колмогорова.

– Припекает будто… – забормотал академик, размякая.

– Отлично… – обронил я напряженным голосом, водя левой рукой вдоль позвоночника нечаянного пациента. – Андрей Николаевич, у меня к вам будет огро-омная просьба…

– Слушаю вас, Миша…

Я выдохнул – и стал выдавать секреты особой государственной важности. Рассказал о хронодинамических экспериментах, упомянул о теории дискретного пространства, о четырехмерных межпространственных полях…

– Нуль-пространство, псевдовремя… – уныло перечислял я. – Мне хватает понимания, как физику, но проблема в ином. Как объять пространственно-временные структуры математически? Тут я пасую. На вас вся надежда, Андрей Николаевич!

– Миша! – всплеснул руками Колмогоров. – Да я бы рад, но… – он с радостным удивлением посмотрел на свои пятерни, подвигал пальцами. – Даже не вздрогнут! Спасибо вам огромное, Миша! Но… Понимаете…

– Да тут хотя бы начать, Андрей Николаевич! – горячо заговорил я, будто не слыша сомнений в голосе академика. – У меня слишком материалистический склад ума, и на каком-то уровне сложности я просто вязну в высших абстракциях, во всех этих топологических премудростях! Единственное, на что меня хватило, это… Даже не знаю, как выразить… Понимаете, Теория Совмещенных Пространств – это, как мостик к новой, расширенной… ассиметричной теории относительности! Где пространство вовсе не геометрический объем, а сложнейшая структура, да и время не лишняя сущность в виде дополнительного четвертого измерения. А если положения ТСП верны, и мир действительно представляет собой бесконечную совокупность взаимопроникающих пространств с весьма различными физическими свойствами? Знаете, на что это похоже? Ученые, будто стародавние кочевники, топчутся в убогом загоне, а вокруг – степь бескрайняя, переполненная неведомыми истинами!

На дряблые щеки Колмогорова вернулся румянец, его глаза заблестели.

– Я… попробую, Миша, – выдохнул он. – Только… – академик бросил на меня быстрый озорной взгляд. – Мне нужны детали!

– О-о! – воскликнул я, аккуратно шлепая по монитору микроЭВМ, экран которого изрядно запылился. – Материалов у нас – вагон и маленькая тележка! Скачаю всё на диски, и привезу! Нет, лучше я… – моя рука потянулась к затылку. – Позвоню Киврину, он привезет, а я помогу разобраться, где там что.

– Ну-у… За почин надо выпить! – Андрей Николаевич шлепнул в ладоши. – Чаю, да под ягодный пирог!

Со звоном он выставил на стол два граненых стакана. На подстаканниках были выгравированы пес и гусь.

– Анечка-а! – дребезжащим голосом воззвал Колмогоров. – Чаю дашь нам?

– Несу-у! – послышалось из кухни.

Я успокоенно оседлал стул, весьма гордый собой. Исцелить тело – это я умею с детства. А вот реанимировать душу… Но получилось же! За это не грех и выпить. Чаю. С пирогом.

Там же, позже

Володьке удалось побить мой давнишний рекорд – от Щелково-40 до Комаровки он доехал меньше, чем за полчаса. Видимо, привлеченный моими рассказами о тутошнем квасе. Шутка.

Киврин уже не раз набивался мне в попутчики, чтобы хоть издали глянуть на светило математики. А тут – за одним столом…

Ну, пока Володя накачивался квасом, я зарядил дисковод новенького «Коминтерна-7». У меня на работе стоял такой же, как Старос хвастался – с процом четвертого поколения. Техпроцесс шестьсот нанометров, полтора миллиона транзисторов – и прочая, и прочая, и прочая.

– Миша, – Колмогоров, не в силах усидеть, вил круги по гостиной. – А совмещенные пространства – это чисто теоретическое построение? Или вы уже нащупали хоть какие-то физические проявления?

Киврин, отдуваясь, глянул на меня.

– Каппа-пространство нащупали, – бодро сказал я. – Довольно странный мир – его материя еще не квантована, и находится в доатомном состоянии. А вот бета-пространство… Оно сопредельно нашему, и там проживает точная реплика человечества. Ну, тайной больше, тайной меньше! Открою еще одну – я лично знаком со своим двойником из «Беты»! Так уж случилось…

– Ах, как интересно… – взволнованно прошептал академик, потирая руки в старческих веснушках. – До чего же интересно! А тут жизнь на исходе…

– Андрей Николаевич! – фыркнул Володька, малость освоившись. – Мне бы до ваших лет дожить! И, я слыхал, у вас хватает долгожителей в роду?..

– На них вся надежда! – тихонько засмеялся Колмогоров.

– Загружается, – бойко объявил я, покидая гостиную. – А мне надо… м-м… помедитировать.

Приспичило мне.

– Мы с Гришей Перельманом в одной школе учились, – глухо донесся окрепший голос Киврина. – Только он стал математиком, а я как-то отстал, в физики подался…

Усмехнувшись, я закрылся в уборной. Опыт пользования здешней сантехникой у меня был – какую кружку брать, откуда черпать… А для несведущих висела подробная инструкция.

Меня, помнится, всегда смешил ее главный пункт: «По завершению соответствующих процедур воду спускать независимо от грандиозности поставленных целей и величия достигнутых результатов».

Очень стилёво, как выражается Гайдай. В голове мелькнул и пропал образ счастливой Риты, вторично нашедшей себя в этой жизни. Я, помнится, переживал из-за нее. Жене, на мой взгляд, не доставало увлечения, будившего спящие таланты.

У меня скоро должна выйти первая книга, научно-популярное издание «для среднего и старшего школьного возраста», и писанина захватывала целиком. А у Ритки одна работа.

Может, финансовая аналитика и впрямь любопытна, но этого мало. Нашему уму подавай новые впечатления, новые умения – узкая специализация сушит мозги, загоняя их в тесные рамки. А эмоции куда девать? Душе ведь тоже хочется трудов!

И кино для моей красавицы – просто находка. Свежий воздух, впущенный в душную комнатку! Неизведанная дорога, вымощенная желтым кирпичом!

Вот только богема эта… Т-творческая интеллигенция…

Я поежился, вспомнив далекий декабрь, мерзлый, мерзкий – и круглую Инкину грудь, оголенную не для меня…

«Долой негатив!» – подумал я, и недрогнувшей рукой спустил воду.

За маленьким окошком синело небо, рдея закатным румянцем. В лиловеющем прогале затеплилась звезда, укалывая зрачок иглистым высверком. Или это станция «Салют-8» отразила тающий свет Солнца?

Четверг, 16 февраля. Раннее утро

Байконур, площадка № 110

Почтарь лег пораньше, но все равно не выспался. Ворочался, ворочался… А подъем-то ночью, считай! В шесть утра – старт.

У гостиницы «Космонавт» было темно и безлюдно – какие провожающие в четвертом часу? Однако спокойно подремать в автобусе Пахе не дали – неугомонные телевизионщики набились в салон, и галдели, что было сил.

Бойкий ведущий в лаково блестевшей курточке присел и ухватился за поручень, чтобы не качаться в кадре.

– Космонавты летят на работу, – начал он сочным баритоном, и сбился. – Эдик!

– Вырежем, шеф, – скучным голосом сказал телеоператор с уголовной внешностью. – Начали.

– Космонавты летят на работу. Мы провожаем тех, кто поведет на орбиту многоразовый корабль «Байкал»…¹

Оператор, растопырившись в проходе, навел камеру на экипаж.

– …Командир корабля – Игорь Волк, 2-й пилот – Римантас Станкавичюс. Нашим зрителям не нужно напоминать, что именно они двадцать девятого марта прошлого года вывели в космос орбитальный корабль «Буран». Но и третий член экипажа известен всем – это Павел Почтарь, командир ТМК «Заря-1», первого советского пилотируемого корабля, достигшего Луны! Сейчас товарищ Почтарь стажируется в качестве бортинженера «Байкала»…

Изображая хмурую приветливость, Паха помахал рукою в перчатке куда-то в сторону фиолетового объектива.

– Каждый старт «Рассвета» обходится в копеечку, но понемногу окупается – дважды в месяц «челноки» привозят со станции гостинцы – магниевые сплавы для медицинских имплантатов, сверхчистые лекарства, «вечные» подшипники из монокристаллической стали, катушки с абсолютно прозрачным оптоволокном, и кучу прочего добра, – задушевно журчал ведущий. – Игорь Петрович, скажите, утратила ли работа космонавта ореол героизма?

Почтарь поморщился, а Волк ответил вежливо и твердо:

– Героизм мешает работе.

– А что и кого вы должны доставить на станцию «Салют-8»?

– Смену из семи человек на технологические модули – семерых молодых специалистов, победивших в конкурсе и прошедших полную предполетную подготовку. Ну, и груз – приборы, запас воды, кислорода и продуктов, удобрения для оранжереи…

Руководитель полетов привстал и скрестил руки.

– Фу-у! – весело выдохнул ведущий. – Запись?

Оператор молча показал большой палец – во!

Почтарь тоже повеселел. Свет в салоне наконец-то выключили, и за окнами потянулась ровная степь. Снега не покрывали пространство сплошной белизной – наметы чередовались с пятнами бурой травы и черными проплешинами голой земли.

Ехать долго – сто двадцать кэмэ, и Павел задремал. Очнулся он будто по наитию – вдали, высвеченная прожекторами, дыбилась ракета «Рассвет».

Стройная красавица Н-1 была чуть ли не вдвое выше этой «толстушки», чьи бока раздулись от двух пар ускорителей. А сбоку к «Рассвету» прицепился «Байкал», оседлав базовый блок ракеты.

Почтарь заелозил. Н-1 «Раскат»,² конечно, куда эстетичней, но в «Рассвете» дремлет нераскрытая мощь – цепляй боковые блоки, от четырех до восьми, и ракета поднимет за атмосферу хоть сто, хоть двести тонн. Силища!

Автобус остановился неподалеку от башен обслуживания. В ярком свете отливали чисто-белым и ракета-носитель, и «Байкал».

– Внимание! – гулко разнеслось по космодрому. – Объявляется получасовая готовность!

* * *

«Великолепная семерка» угомонилась, заняв места на средней палубе, и командир поднял лицевой щиток. Перекатив голову в шлеме по ложементу, он подмигнул Почтарю. Паха белозубо ухмыльнулся: «Всё – норм!»

Странное дело – именно теперь, когда истекали последние секунды перед стартом, он совершенно успокоился. Может, и впрямь в «небожители» записался?

– Старт! – сипло вытолкнул Волк.

Дрожь, накатившая на «Байкал», усилилась до мелкой тряски, зато обвальный грохот, что раскатывался по степи, доходил до ушей, как отдаленный гул.

Где-то внизу рушился чудовищный огонь, толкавший супертяж в небо. «Рассвет» приподнялся над стартовым столом, чуть откачнулся назад, влекомый к Земле «полезной нагрузкой», но тут же выпрямился – и потянул вверх.

– Десять секунд. Полет нормальный…

Скоро ракета разгонится, полетит в наклоне – и плавно перевернется «Байкалом» вниз… Ага! Небо повело вбок, вверх полезла неоглядная Земля. А воздух все реже… Чернота космоса проступает всё ясней. Толчок…

– Сто сорок секунд полета. Отделение блоков первой ступени…

Земля ощутимо закругляется, сияет голубым кайма атмосферы, очерчивая хрупкую грань между светом и тьмой, между жизнью и смертью.

– Четыреста восемьдесят секунд. Отделение второй ступени… Начать доразгон!

Штатно включилась объединенная двигательная установка.

– Четыреста восемьдесят две секунды. Корабль вышел на орбиту.

Глава 3.

Четверг, 16 февраля. День по БВ

Околоземная орбита, борт корабля «Байкал»

Двигатели смолкли, корабль с низкой опорной поднялся на переходную эллиптическую орбиту, но тишины не было – смена расшалилась, испытывая невесомость. Слышались возгласы:

– Нет, ты глянь только! Кака-ая…

– А вон, вон!

– Да дай ты посмотреть!

– Полное впечатление, что вишу вниз головой…

– Ага! И морда кровью набрякла…

– Фи! «Морда», главное… У небожителей – лики!

Командир не выдержал, и грозно прикрикнул:

– Эй, небожители! Насмотритесь еще… По местам посадочного расписания, и пристегнуться!

– Есть! – вразнобой грянуло со средней палубы.

– Детский сад, – хихикнул Римантас, – штаны на лямках…

Внизу проплывал Мексиканский залив, его спокойные валы зеленели множеством оттенков, а вода у берегов Кубы отливала ярким малахитом.

– Дальность десять километров, – выдал Почтарь, – цель наблюдаю.

На пульте замигал огонек, и грубоватый басок ворвался в пилотскую кабину:

– Говорит станция «Салют-8»! Видим корабль! Отлично идет, без крена, тангажа, точно по центру.

– Геша, ты, что ли? – весело откликнулся командир.

– О-о! Волчара пожаловал! Здорово! Только учти, землянин – местов нет.

– Чего-чего?

– Повторяю для особо тупеньких, – хихикнули со станции, – все стыковочные узлы заняты! Сейчас мы «Бурю» загрузим, займете ее место. На следующем витке! Понял, санитар леса? – незримый Геша мгновенно сменил тон на официальный: – По нашим данным, у вас всё идет штатно.

Станкавичюс ехидно ухмыльнулся, клонясь к Почтарю:

– Видать, начальство нагрянуло!

– Разговорчики на орбите! – сурово отозвалась станция.

– Как наблюдаете корабль? – подключился Волк.

– В центре экрана.

– Рассогласование по нулям, – солидно вставил Паха.

– Вы… это… или тормозите, или ускоряйтесь! – заволновался «Салют».

– Не боись, объедем!

Орбитальная станция сверкала, как любовно сделанная модель на угольно-черном стенде. Все три базовых блока вытягивались в длинный, вертикально ориентированный цилиндр, от которого, как ветви от ствола, отходили пристыкованные модули – жилые, технологические, служебные, функционально-грузовые, соединительные, лабораторные, всякие. Еще дальше простирались решетчатые фермы, удерживавшие «листву» солнечных батарей и терморадиаторов.

«Пробка! – Почтарь усмехнулся тому мальчишескому, что не унималось в нем, и держало в радостном возбуждении с самого старта. – Точно, как у нас во дворе! Вернешься поздно с дачи, а машину приткнуть некуда…»

Ко всем стыковочным узлам, кто-нибудь, да присосался – ТКС «Луч-4», пара «Союзов», «Буря»… За надирный порт, что «внизу», уцепился «Челленджер», у зенитного пристроилась «Заря-2».

– Понаехали тут… – проворчал Римантас брюзгливо.

– Включай «одуванчик», – велел командир.

– Включаю.

Гул двигателя зашуршал по борту.

– Идет разгон, – привычно доложил Павел. – ОДУ отработала штатно.

Ускорившись, «Байкал» поднялся, пролетая над станцией – восторгов на средней палубе резко прибавилось.

– Ой, а я думал, она на боку летит…

– Это называется гравитационная ориентация.

– Не умничай!

– Здоровущая какая…

– Кэ-эк хряпнется…

– Типун тебе на язык!

«Салют-8»» кружил над Землей по полярной орбите – доставить на нее с Байконура удавалось не двадцать четыре тонны полезной нагрузки, а лишь половину, зато все просторы Советского Союза видать. Вот проползли понизу заснеженные, безжизненные канадские острова, и распахнулись нескончаемые белые поля.

Даже из космоса арктические льды не казались плоскими, будто каток. Белизна порой отливала синевой, а ровная плоскость громоздилась торосами или раскалывалась трещинами. Но с борта корабля все эти отдельности сливались в сплошную выстуженную равнину.

Почтарь глянул за толстенные «лобовые» стекла – там меркла бесконечная чернота, не пропускавшая свет даже ярких звезд. Солнце ревниво царило в небе…

Неожиданно справа по курсу полыхнула бледно-фиолетовая вспышка. Проморгавшись, Почтарь разглядел крошечный челнок.

– Не понял… – затянул 2-й пилот озадаченно. – Его ж там не было!

– «Челленджер», что ли, обогнал? – пробормотал Волк, гадая. – Да ну, ерунда какая…

– «Буран»? – предположил Станкавичюс. – Господи, что я несу! «Буранчик» только готовится к старту…

– Явно не наш, – присмотрелся Павел. – «Дискавери»?

– Это «Атлантис»! – уверенно сказал командир. – «Дискавери» показывали в новостях, он сейчас на мысе Канаверал, а на «полярку» штатовцы выходят с Ванденберга… Э-э…

Почтарь моргнул – оттого и не увидел вспышки. Но и «шаттл» больше не висел белым бумажным самолетиком. Пропал.

– Может, связаться со станцией? – неуверенно предложил Волк.

– Ага, – кисло сказал 2-й пилот, – чтобы нас отдали мозгокрутам? – он талантливо передразнил станционного бортврача: – «Ну-с, на что жалуемся? Ах, «шаттлы» мерещатся? Нехорошо…»

– Вот что, мужики, – серьезно сказал Павел. – Молчим обо всем! А я со станции звякну одному товарищу…

Мужики молча кивнули.

Тот же день, позже

Московская область, Щелково-40

Спать легли рано.

За окном отчаянно валил снег, как будто зима срочно избавлялась от лежалых запасов. Чуяла, старая, подступавшую весну.

Всё смолкло в доме. Коша умотал на улицу, изнемогая от мартовских позывов, а Юлька гостила у бабушки.

Сытое урчание холодильника почти не достигало спальни, а больше и нечему шуметь. Тишина застыла такая, что я улавливал даже тиканье часов в гостиной. Порой в форточку дышал ветер, пахнущий снегом – тогда пробегали тюлевые волны, и звякали кольца с «крокодильчиками».

– Не спится… – тихонько пробормотала Рита. – А тебе?

– Тоже, – признался я. – Давай, встанем – и налопаемся?

Девушка тихонько засмеялась, ерзая и прижимаясь ко мне спиной. Моя ладонь с удовольствием соскользнула с гладкого бедра на плоский животик. Молодец Юлька, не растянула маме талию. Да и мама молодчинка, упорно ходит на гимнастику. Правда, в последнее время йогой увлеклась…

Рука долго блуждала по вздрагивавшему животу. Спустилась гораздо ниже пупка – и вкрадчиво поднялась, вминая пальцы в приятную округлость, теребя набухший сосок.

– Ты когда угомонишься, фавнёнок? – ласково пожурила Рита.

– Никогда, нимфеточка, – вздохнул я. – Набираюсь впечатлений на месяц вперед!

– На квартал! – хихикнула девушка, совершая развратные действия…

…Угомонились мы где-то через час, уже на диване в гостиной. Одеяла не было, и приходилось нам тискаться друг к другу, чтобы не замерзнуть.

– Подожди минутку…

Встав, я разжег камин, и быстренько вернулся к Рите, разнежено лежавшей в позе мадам Рекомье.

– Сейчас согреешься…

– Да мне и так тепло… Ты горячий, как печка! Слушай, – Ритин голос обрел легкую игривость, – а почему ты обнимаешь не за спину, а… ниже?

– Сравнила! – фыркнул я. – Спинка, она… Она как бы в общем доступе. Вон, у тебя вечернее платье есть, с вырезом до самого копчика!

– И ничего не до самого! И… Оно же тебе нравилось?

– Оно мне и сейчас нравится. Особенно, когда ангажирую тебя где-нибудь в ресторане! Приятно, знаешь, класть руки не на скользкую ткань, а на теплое, гладкое, шелковистое… Танец выходит почти приватный!

– А чего ж ты на Киврина зверем смотрел? На новый год! Помнишь?

– Ну, правильно! А чего он тебя лапал?

– Ага… Тебе, значит, можно Наташку лапать, а ему меня – нельзя?

– Наташка – это другое, – сказал я убежденно.

– Отелло ты мое ревнивое… – нежно заворковала Рита, прижимаясь всем телом.

– Да, я такое… – мои озабоченные пальцы усиленно раздвигали плотно сомкнутые ножки.

– Опять?! Ах, прелюбоде-ей…

Я закрыл девичий рот поцелуем.

* * *

Поленья в камине разгорелись, тихо потрескивая и нагоняя тепло. Отсветы шатались по стенам, пускаясь в пляс с тенями, а снежинки, что скреблись в окно, добавляли уюта.

Мы сидели с Ритой рядом на диване, и бездумно следили за причудливыми изгибами пламени. В трубе гудело.

– Ты проводишь нас? – негромко спросила девушка.

– Обязательно, – кивнул я, запуская пальцы в тяжелые, густые волосы моей брюнеточки. – Когда самолет? В понедельник?

– Ага… – последовал вздох.

– Провожу… Все-таки, хочешь с Юлькой лететь?

– Ну, да… Тебя же самого отправляют в командировку.

Я молча кивнул, перебирая девичьи волосы. Распространяться об экспедиции в «Бету» я не хотел категорически, хотя опускаться до лжи не хотелось еще больше. Спасибо Рите – не стала выпытывать. Уважала мое право на тайну. Хотя и знала, конечно, что я обязательно расскажу ей обо всем, но потом. Однако, терпение – тоже добродетель…

– Юлька будет ходить в школу при нашем посольстве в Гаване, – развивала тему девушка. – Зато, представляешь, сколько впечатлений у ребенка?! Куба! Море! Пальмы! А перелет? А заграница? Да я сама радуюсь! Знаешь, как было приятно, когда ты меня взял с собой в Париж?

– Ну, а как же? – поразился я дурашливо. – В Париж без жены – это все равно, что в Тулу без своего самовара!

Рита засмеялась, и крепко обняла меня.

– Там будут съемки в Гаване, потом на острове Пинос, – увлеченно болтала она. – А еще мы слетаем в Мексику – на Юкатане будем снимать, и даже в Бразилии! Представляешь?

– Роскошная натура! – улыбнулся я, и неуверенно предложил: – Может, поедим все-таки? А то у меня какое-то щемящее чувство…

– А давай!

Девушка накинула халатик, а я натянул свою «ночнушку» – вылинявшую, растянутую футболку. Нам нечего было стесняться на свету, просто не хотелось ежиться, усаживаясь голой задницей на холодный стул.

Рита как раз нарезала колбаску, когда зазвонил телефон – не обычный радик, а солидный аппарат, защищенный не хуже «вертушек».

– Нашли время! – недовольно заворчала девушка.

– Алё! – я тоже не был преисполнен добрых чувств.

– Привет! – вымолвила трубка. – Не разбудил?

– Паха? Вот это ничего себе! Привет! А ты откуда?

– Из космоса! – деланно засмеялся Почтарь. – Да мы, вот, только пристыковались. М-м… Я человек не слишком любопытный, просто слышал тогда, на Байконуре… В общем, я понял так, что ты не только физикой времени занимаешься, но и физикой пространства?

– Ну-у, типа того, – я напрягся. – А что случилось хоть?

– Да понимаешь… Тут такое дело… В общем, часа два назад мы летели над Северным Ледовитым, по полярной. Всё, вышли на монтажную орбиту – крутанемся виток, и на стыковку. И тут – вспышка! Далеко впереди, как взрыв! Заметь, никого вокруг, мы одни, и вдруг видим – в той самой точке, где пыхнуло, летит шаттл «Атлантис»!

– Интересненько… – у меня по коже промаршировали мурашки, и волосы на загривке вздыбились.

– Ну! – энергично воскликнул Пашка. – А потом еще интереснее! Опять вспышка – и нету «Атлантиса»! Исчез! Заметь, локатор мигом засек шаттл, когда тот появился…

– Паха, – сказал я серьезно, – мне не нужно доказывать, что ваш экипаж не страдает галлюцинациями.

– Потому и звоню тебе… – забормотал Почтарь. – Так… Слушай, если корабль «прокалывает» пространство, в точке входа… или выхода… должна же быть вспышка?

– Должна, Паха, должна… – я озабоченно закусил губу. – Инверсия же. Инверсное излучение. Вот что… Я займусь этим «Атлантисом», а ты пока… Ничего и никому. Понял?

– Понял, – серьезно ответил космонавт. – И… спасибо. Полегчало. Привет твоей!

В трубке задолбили гудки.

– Кто звонил? – полюбопытствовала Рита из кухни, аппетитно хрустя огурчиком.

– Павел, из космоса… – проинформировал я, заходя. – У них там свое время. Тебе привет передавал.

– А-а… Ну, всё. Давай кушать!

Я молча стянул футболку. Девушка мило покраснела.

– Неугомонный… – нежно проворковала она, и развязала пояс халатика.

Суббота, 18 февраля. День

Восточный Судан, Суакин

Гирин первое время блуждал по «Риге» – уж слишком велик авианосец. В одной надстройке – восемь ярусов, а вообще – семь палуб, и громадный ангар между второй и пятой, сто пятьдесят метров на двадцать шесть. В пургу все сходились на построение именно в ангар, а ныне там тесно – ТАВКР принял на борт ровно сорок «Су-27К».

Так что на «Риге» надо год-другой прослужить, прожить, чтобы вызнать все тутошние закоулки. Но флотские вывернулись-таки.

Для удобства весь корабль поделили на «схода», от первого до пятьдесят третьего. Ивану эта доморощенная система была знакома, ее еще на «Минске» придумали – все трапы, кроме тех, что на «острове», пронумеровали, при этом пролеты, расположенные друг над другом, несут одинаковые номера – четные по левому борту, нечетные – по правому.

Надо тебе послать матроса-новичка… Ну, скажем, в командный пункт связи. Вызываешь, и говоришь: «Ступай на семнадцатый сход, четвертая палуба, в КПС». И всё!

Интересно, что самыми сообразительными оказывались чеченцы или дагестанцы – у горцев служба в почете…

Старший лейтенант усмехнулся своему отражению. Капитан 2-го ранга Яковлев, командир родимой БЧ-7, посмеивался сперва, наблюдая за попытками Ивана «перевоспитать» новобранцев, внушить им, что служба на флоте не печальная судьба, а везенье. Даже прохаживался ехидно, дразня «политруком». Однако притих, стоило пятерым матросам запроситься на сверхсрочную – и молча пожал Гирину руку.

А старлей никаким Макаренко не был, просто вспоминал собственное житие, да зажигательные, увлеченные речи Якушева. Иван до сих пор верно не определил, какие же отношения их связывали – доброго знакомства или настоящей дружбы.

Когда же это они виделись в крайний раз? Лет восемь назад, на борту «Минска»…

Гирин придирчиво осмотрел себя, и успокоенно кивнул – «тропичка» выглажена и хорошо сидит.

Захлопнув дверь, он улыбнулся своим мыслям. В громадности ТАВКРа есть и большой плюс – вот эта вот одноместная каюта на второй палубе. Иллюминатор, естественно, моряцкой жилплощади не положен, но кондиционер исправно надувает прохладу. А что еще нужно для счастья в Красном море?

Старлей энергично зашагал в офицерскую столовую. Особых отличий от рабочей столовки, чистенькой и пропахшей борщами да сдобами, не наблюдалось, хотя кормили вкусно. Обед давно прошел, вся посуда перемыта, и команда коков потихоньку готовит ужин, но где еще соберешь полтораста человек, чтобы провести политинформацию? Говорят, какой-то чин пожаловал из Минобороны, будет разъяснять политику партии по ситуации в Судане…

Время было, и Гирин поднялся на полетную палубу.

Авианосец стоял на «бочке», напротив острова Суакин. Сюда от моря вела длинная бухта, поперечником в милю. В былые времена тут шумели базары и надувались паруса, но Порт-Судан переманил купцов. Теперь застройка на овальном острове, выложенная из коралла, превратилась в город-призрак. Никого вообще!

Лишь клочки цепкой зелени оживляли безрадостные пустынные тона вокруг. Зато квартирьерам новой базы флота – лафа! Никто не путается под ногами, не вопит, требуя бакшиш.

Плавучая казарма уже отражается в воде у старинных пирсов, рычат бульдозеры, взрыкивает экскаватор, нагружая блекло-оранжевые «КамАЗы» – в масть руинам…

…У остроносых истребителей копошились техники, а пара летунов стояла в сторонке, посматривая в белесое небо.