Валерий Петрович Большаков
Целитель. Малышка из Рио
Валерий Большаков
Ц Е Л И Т Е Л Ь – 12
Закономерность видна лишь в перспективе, а вблизи она выглядит,
как цепочка совершенно случайных событий
Глава 1.
Понедельник, 16 января 1989 года. Утро
Московская область, Щелково-40
– Пока, папусечка! – звонко прощебетала Юлька, подбегая и дотягиваясь губками до моей щеки.
Не покидая кресла, я ласково обнял дитё.
– Пока, Юльчонок.
Девочка резво затопала к дверям, шлепая не застегнутыми войлочными сапожками.
«До чего ж она у нас хорошенькая!» – засмотрелся я.
И коричневое школьное платьице, и задорный хвостик с пышным белым бантом, и даже октябрятская звездочка на лямке фартучка – всё Юле шло.
Пыхтя, первоклашка затягивала тугую «молнию», когда по лестнице поспешно спустилась Рита – одетая, накрашенная, но в тапках. Мимоходом чмокнув меня, она картинно застонала, набиваясь на жалость:
– Везет же некоторым… А мне еще целый час добираться!
– Зато – столица, – наставительно поднял я палец, – и табун поклонников.
Жена смешливо прифыркнула, накидывая короткую шубку.
– Время пленять прошло… – вздохнула она, не слишком, впрочем, печалясь. – Тридцать годиков!
– Подумаешь! – хмыкнул я. – Софи Лорен или… Джина Лоллобриджида как раз в тридцать и расцвели только. А ты из их числа.
Хотел сперва упомянуть не Джину, а Монику Белуччи, но вовремя вспомнил, что этой красотке всего двадцать пять, и она пока не слишком известна.
Рита молча обула изящные сапожки, и выпрямилась, рассеянно оглаживая вязаное платье. Ее губы то изгибались в туманной улыбке, то приоткрывались, словно не решаясь молвить заветное. Я с удовольствием наблюдал за девушкой – да, именно за девушкой, а не за молодой женщиной, пусть даже ухоженной и шикарной!
– Миша… – смущенно вытолкнула Рита. – Мы на днях… Я с Инной… Да, с Видовой. Инна сама позвонила мне… – она заторопилась. – В кафешку зашли, по запретному эклеру слопали… В общем… М-м… Инна привела Гайдая. И… Он зовет меня сниматься!
– Поздравляю! – сказал я удивленно и обрадованно. – Такую красоту надо обязательно запечатлеть.
Девушка зарделась.
– Я серьезно, Миш! – ее голос прервался от волнения.
– Так и я полон серьезности! – не сразу, но мне удалось выбраться из мякоти кресла. – Снимайся, конечно! Тем более, у такого режиссера. Пусть весь Союз увидит, какая ты у нас красавица! Да, Юль?
– Ага! – охотно поддакнула доча. – У мамочки ножки ровные, ты сам говорил! Помнишь?
– Стройные, – заулыбался я, мечтательно заводя глаза к потолку: – И восхитительно длинные!
– Да ну вас! – румянец нежно окрасил Ритины скулы. – Кроме ног от ушей надо еще что-то между ушами иметь. Талант, например. Иначе на экране выйдет не героиня, а функция!
– Риточка, – проникновенно заговорил я, – а кто сказал, что ты лишена способностей? Поверь мне, каждая женщина – немного актриса, это зашито в генах! У тебя когда пробы?
– З-завтра, – пролепетала «старлетка».
– Вот и расскажешь вечером, как тебя Леонид Иович хвалил!
– Ох, не зна-аю! – заныла Рита. – Я бою-юсь!
Пришла моя очередь тискать и ворковать.
– Чего ты? Всё будет хорошо, и даже лучше!
– Ох, ладно… – наша звезда торопливо засобиралась, пряча стеснение за суетливостью. – Еще не хватало мне опоздать! Юлечка, ты оделась?
– Да, мамулечка!
– Рит, Юльчонка и сам отвезти могу, – вызвался я.
– Нет-нет, мы успеваем! Мне же всё равно по дороге… Так… Ничего не забыла? – Рита завертела головой, оглядывая холл. -Ключи… Радиофон… Вроде, в сумке. Чао-какао!
– Чава-какава! – радостно попрощалась Юля, попой отворяя тугую дверь.
– Только про кино никому! Ладно, Юлиус? – донесся Ритин голос, звуча за порогом.
– Ладно, мамулиус! – вызвенел ответ, и створка закрылась. Мягко щелкнул замок.
Улыбаясь по инерции, я прошаркал на кухню. За окном белел двор, сверкая на солнце ночной порошей. Слабый ветер порою тревожил ветки сосен, и снег просыпался искрящимся дымом.
Ворча, из гаража выкатился зеленый «Москвич-417».
Он мне сразу понравился, стоило его увидеть на «фестивале», как называли площадку перед магазином «Автомобили». Ладная, юркая машинка, смахивавшая на «Ниссан-Ноут» из будущего.
Я даже переплатил барыгам со 2-й Южнопортовой – уж очень «Москвичонок» подходил девушке. Как шубка…
…Обе моих красавицы усердно помахали мне – Юлька даже двумя руками – и выехали за ворота. Рита водила очень осторожно – автомобиль у нее двигался плавно и не быстро, на улице я его сразу узнавал, как женщину по походке.
«Москвич» мазнул зеленым бликом, и скрылся за поворотом.
Я пригнулся, выглядывая в небо. В белесой рванине туч ширились голубые прогалы, обещая ясную студеную высь.
«У индивидуалистов не извилины, а загогулины, раз они так пугаются зависимости, привязанностей… – мои губы дрогнули в невольной улыбке. – До чего же здорово зависеть от родимых женщин!»
– Ма-ау! – Коша активно потерся о мои ноги.
– Жрать хочешь, что ли? – изобразил я удивление.
Кот басисто мурлыкнул, и облизнулся.
– Сначала я! – хозяйский голос звучал до того непримиримо, что котяра понурился, изображая самое несчастное существо на свете.
– А еще говорят, что нами женщины манипулируют… – проворчал я, накладывая в Кошину миску. – Лопай!
Урча, зверюга набросился на завтрак, а мне досталась половина глазуньи, еще теплой, с колечками помидорок и непременной «зелепушкой» – Рита помешалась на луке, укропе и прочих «вершках». Впрочем, «корешки» она нам тоже скармливала, как зело полезные…
Без пятнадцати девять я был готов к труду и обороне.
Тот же день, позже
Щелково-40, проспект Козырева
Сразу за порогом НИИ Времени меня закрутила, завертела маета текучки. Замдиректора – это, может, и статусно, но до чего же хлопотно и скучно!
Отбившись от нудных приставаний особистов, выслушав бодрый доклад Ромуальдыча, я заглянул в аналитический отдел – отдохнуть душой в женском коллективе.
«Малинник! – мелькнуло у меня. – Работа кипит…»
Ядзя с Наташей изящно прислонились к испытательному стенду и, небрежно отодвинув тестеры, оживленно листали польский журнал «Мода».
Лизавета неуклюже вязала шарфик, сверкая спицами – лохматая мохеровая нить тянулась из выдвинутого ящика стола, где перекатывался клубок. Женские губы шевелились – Лиза считала петли.
Ударно трудилась лишь Алла Томилина, фигуристая практикантка из ленинградского Физтеха, натуральная блондинка и большая умница, обожавшая притворяться глупенькой очаровашкой.
Сосредоточенно закусив губку, Томилина стояла у колонны электронного микроскопа, подгоняя фокусировку. Завидев меня, она обворожительно улыбнулась.
– Добренькое утречко, Михаил Петрович! – практикантка незаметно оказалась на «пионерской дистанции» с замдиром.
– Добренькое, – отзеркалил я девичью улыбку.
– Михаил Петрович, а вот… Давно хотела спросить… Это правда, что Госпремию вам за ОГАС дали? – Алла распахнула голубые глазищи.
Они сияли столь невинно, что обычная моя стыдливая настороженность вблизи от красивой девушки поменяла свой знак на снисходительность. Лиза, правда, предупреждала меня, что у Аллочки начался весенний охотничий сезон – «Бублик» с Почкиным уже пали жертвами в борьбе роковой. Но у меня-то опыт! Если сложить обе моих жизни, то лет девяносто. Да больше уже…
И я различал в глубине метко стрелявших глазок темные, опасные огонечки – знойного призыва и шалой готовности на всё.
«Ну уж, нет уж!» – решимость моя была тверда.
– ОГАС, Аллочка, занимались Глушков и Китов, – бегло улыбнулся я. – За мной только подсказка для Госкомупра – не делать сеть жестко централизованной, а то одной ракеты хватит, чтобы накрыть какую-нибудь РАСУ, и – хлоп! – вся республика отрезана… Понимэ?
– Понимэ, – Томилина ослепительно улыбнулась, но в холодеющих зрачках оседало разочарование. Напоследок девушка повернулась, задевая меня тугим бедром, и я еле удержался, чтобы не шлепнуть прелестницу по мягкому месту.
Зато поймал одобрительный взгляд Лизы Пуховой – та ревниво относилась к «молодой смене».
– Наташ, – пользуясь служебным положением, я вклинился между модниц, – что там со вчерашним образцом?
– А вот! – Киврина бойко повернулась, цепляя распечатку и протягивая мне. – Всё, как в той серии с недельной дистанцией.
– Вырожденность материи минимальна, – подала голос Томилина.
– Угу… – глубокомысленно выразился я, просматривая сухую цифирь.
– Вот бы на месяц тому вперед! Хотя бы в будущее… – вздохнула Ядвига мечтательно. – А то тянут с этой АЭС, тянут… Сколько можно?
– Сколько нужно, – я вернул листки Наташе. – К лету раскочегарят реактор, и будет нам счастье!
– Миш, а ты читал статью Боуэрса? – резко выпрямилась Лиза, пряча вязание в стол.
– Володька ее на сайт выложил! – похвасталась Киврина.
– Да у меня комп глючит, – я горестно задрал брови. – Отдал его «Бублику» на поток и разграбление… И кого там Лит наш Боуэрс посылает далеко и надолго?
– Тебя! – хихикнула Наташа. – И твою теорию совмещенных пространств. Говорит, что она противоречит постулатам Эйнштейна!
– На костер меня, еретика… – пробормотал я. – Лизочка, а у тебя можно глянуть?
– Конечно, конечно! – подхватилась Пухова, освобождая мне место.
«И чего Володька жалуется на свой отдел? – пришло мне в голову. – Прекрасный коллектив! Во всех смыслах. Но, с другой стороны, при таких делах…»
Я оценивающе скользнул взглядом по кипенно-белому Лизиному халату, по всем его роскошным округлостям и западинам – и мои пальцы нервно зажали «мышу», кликая по иконке Интерсети.
«…Столько бед и забот, – додумал я, – ах, спаси, Аллах!»
Как успокоительное, на меня сошло воспоминание о первом пробном запуске. Это было в конце прошлого лета.
Вообще, «Интерсеть» зачиналась, как один из проектов СЭВ, вроде «Интеркосмоса» или «Интератомэнерго», а мы со «старосятами» всего лишь развили начатое не нами. Вначале было слово…
Ровно в пол-одиннадцатого вечера двадцать девятого октября шестьдесят девятого года Чарли Клейн из Калтеха подключился к компу Билла Дюваля в Стэнфорде, и передал слово «LOGIN».
А мы, если можно так выразиться, перехватили эстафету. Сразу зарядили наши ЭВМ всем, что нужно для зачина – советской моделью интернет-протоколов, вроде стека TCP/IP, протоколами чата и HTTP, браузером «Мозаика» (да простит меня Маркуша Андерссен)…
«Ура! – сказал Шарик. – Заработало!»
Сорок с чем-то тысяч компьютеров СССР, Чехословакии, ГДР, Венгрии, Югославии, Польши и даже Кубы «попались» в «Интерсеть». Поговаривают, что американские ARPANET и NSFNet тоже не прочь в нее угодить, и терпеливо ожидают, когда же КГБ даст «добро»…
Сайт институтской «локалки» открылся, зарябив буквами, цифрами и причудливыми значками. Ага… Вот, Володька специально выделил абзац красным:
«Г-н Гарин настаивает на том, что с 23-го по 25-е декабря прошлого года якобы наблюдал локальное возмущение неких «межпространственных четырехмерных полей», трактуя его, как резонанс явлений типа «прокол» или «переход». Самое забавное заключается в том, что в указанное время нами действительно фиксировался линейный ретросдвиг с шестиминутным радиусом. Однако г-н Гарин на полном серьезе утверждает, что данный ретросдвиг имел место не на территории США или СССР, а в так называемом пространстве «Бета» (максимально приближенном к нам «сопредельном» пространстве)! Г-ну Гарину следовало бы знать, что общепринятая модель пространственно-временных структур отвергает существование гипотетических «совмещенных (взаимопроникающих) пространств», поскольку оно нарушает признанные эйнштейновские постулаты…»
– Как мне только не стыдно… – пробормотал я, живо уступая место сладко улыбнувшейся Лизе. – Кощунствую, хулу возношу на Святого Альберта…
– Михаил Петрович! – мелодично воззвала Аллочка. – Ой, я совсем забыла… Вас же Браилов искал!
– Что опять не слава богу? – заворчал я по-стариковски, огибая лабораторные камеры, и восхитился девичьей находчивостью.
Томилина низко прогнулась, задумчиво пялясь в экран дисплея – и выставив «нижние девяносто», соблазнительно обтянутые халатиком. Этакий озорной посыл с толстым намеком – не видишь, что ли, чего лишаешься?
«Вижу», – подумал я, шагая мимо, и ущипнул коварную.
Аллочка радостно взвизгнула…
* * *
Я спокойно стоял, прислонившись спиной к хронокамере, а Мишка Браилов метался по лаборатории, заложив руки за спину и сильно сутулясь. В этой позе он напоминал мне Адольфа Алоизыча, психующего после неудач на Восточном фронте. Кадры из киноэпопеи «Освобождение» – генералы с фельдмаршалами тянутся во фрунт, а фюрер бегает перед ними в неадеквате…
– Не мельтеши, – посоветовал я, тотчас же поняв, что выдернул чеку.
– Не мельтешить?! – взорвался «иномирец». – Ты что, не понимаешь? Всё пропало! Президент приезжает, установка не фурычит…
– Ты неправильно цитируешь Козодоева, – хладнокровно сказал я, отталкиваясь от гладкой панели. – Как говорит наш дорогой шеф, в нашем деле главное – социалистический реализьм!
Отшагнув, оглядел огромный преобразователь пространства. Величиной он был с силосную башню. Спаренную. Густо обмотанную кабелями, медными жилами, утыканную блестящими пластинами… Мега-сайенс.
Браилов глубоко вдохнул, медленно выдохнул – и будто сдулся. Поник и увял.
– Помнишь, как вы нас… туда? – глухо вытолкнул он. – Хватило одного бета-ретранслятора, ведь с той стороны работала вот такая вот бандура, – Мишка кивнул на преобразователь. – А теперь – всё! Халява кончилась. Они там понаставили вышек с отражателями, и… Да сам же видел! Возмущения четырехмерных полей не прекращаются пятый год подряд. И если б локальные, а то на весь Советский Союз!
– И что теперь? – послышался голос от двери.
Мишка застыл столбом, а я учтиво поклонился.
– Здравствуйте, Юрий Владимирович.
– Здравствуйте… Миши! – мягко улыбнулся президент СССР.
Он сделал нетерпеливый жест, и «другие официальные лица» остались за порогом-комингсом. Прикрепленный тихонько лязгнул стальной дверью.
– И что теперь? – повторил Андропов, блеснув очками. – Вход в «Бету» закрыт?
– Только в пределах тамошнего СССР! – поспешно ответил Мишка
– А за пределами?
– Межпространственная «буря» спадает до нуля, не достигая побережья Турции, – взбодрился «брат-близнец». – На западе гаснет примерно посередине Балтики, а на юге выходит к границам Пакистана. Но! Выстроить преобразователь за границей… – он озабоченно покачал головой. – Ненадежно как-то… Ну, если только где-нибудь в Чехословакии, в расположении Центральной группы войск!
Я слушал его рассеянно, поглядывая за огромное окно на длинные плоские здания института. Их стены темнели, словно впитывая тень – просветлевшие небеса вновь затягивались хмарью.
– Мне кажется, есть вариант попроще, – вырвалось у меня. – Корабль в океане.
– Корабль?! – вытаращился Мишка.
– Вернее, судно, – я неопределенно повертел кистью. – Какой-нибудь, там, балкер-сухогруз под флагом Либерии! Не маленький, и не большой – средний. Таких по морям, по волнам – сотни, затеряться среди них – нечего делать. Ну, конечно, подшаманить посудину придется. Скажем, заховать в трюм преобразователь пространства, плюс атомный реактор. Не от ДЭСки же запитываться… – и пояснил для Ю Вэ: – Проникновение из нашего пространства в соседствующее происходит тем легче, чем больше концентрация энергии.
– Сто-оп… – в Мишкиных глазах блеснуло понимание. – Так это же… Слушай, тогда можно весь корабль туда перебросить, в «бету»!
– Так, а я о чем? Отплываем из Одессы, по пути измеряем телегенность… э-э… пространственную проницаемость, и следуем… Не знаю… Подальше куда-нибудь, чтобы никого на тысячу километров вокруг, и спутник-шпион не высмотрит с орбиты… Южная Атлантика лучше всего подходит. Там перемещаемся в «бету» – и возвращаемся в Черное море. А дальше… – я усмехнулся. – Ночная высадка нелегалов на берег.
– Годится! – энергично кивнул Андропов.
– Юрий Владимирович… – затянул я. – Всё, что от нас зависит, мы сделаем. И даже, сверх того. Только… Объясните, если это не совсекретно, отчего вдруг такое беспокойство? Зачем нам срочно потребовались засланцы в «Сопределье»? Думаете, «бета-СССР» представляет для нас угрозу?
– Всё проще, ребята… – вздохнул президент. Он смолк, потирая щеку, словно собираясь с мыслями, и продолжил негромко: – Щелково-40 у меня на особом контроле, и даже вы, Миша, не в курсе всех тутошних тайн. После событий на объекте «В», мы максимально ужесточили контроль за научными исследованиями в области хронофизики. А после охватили и физику пространства… – он тонко улыбнулся. – Мы провели удачную инфильтрацию нашего агента в «бета-СССР» еще восемь лет назад!
«Знаю даже, кто вам помог из моих», – подумал я, не пуская к губам ехидцу.
– Раз в месяц выходили на связь… – со вкусом вспоминал Андропов. – И узнали много интересного. Помните, в восемьдесят третьем пропала археологическая экспедиция профессора Каневского? То ли в окрестностях Самарканда, то ли Пенджикента… Ну, не важно. Важно то, что наш человек в «Бете» обнаружил их – там, в спецлагере, на территории «Орехова-40», такого же закрытого научного города, как ваш. И археологов обнаружил, и еще сотню человек, пропавших без вести здесь, в «альфе». Пять лет назад агент крайний раз вышел на связь… – Ю Вэ пожевал губу, и взглянул на меня в упор. – Их нужно вытащить оттуда, Миша. Вот и всё мое беспокойство…
– Ч-черт… – огорчился я. – Если бы мы знали, то ускорили бы работы, и…
– Нет-нет, Миша, – вежливо перебил меня Андропов. – Ваш институт и так работал без выходных! – он сложил ладони и медленно их потер. – Судно мы найдем, наберем экипаж… А ваша задача, товарищи ученые, уменьшить габариты вот этого… м-м… агрегата! – Ю Вэ повел рукой в сторону преобразователя.
– Есть, товарищ президент, – ответил я без улыбки.
– Бу-сде! – подхватил Браилов, и расплылся от облегчения.
Пятница, 20 января. Утро
Вашингтон, Пенсильвания-авеню
С утра устоялось тепло. Правда, стоило задуть знобкому ветру, как разморенные горожане мигом кутались в пальто и шубы. Но ближе к десяти воздух застыл, будто из почтения.
Даунинг усмехнулся. Встал он сегодня рано, семи еще не было, а церемония инаугурации уже, выходит, шла. Как говорил Конфуций, ритуал – прежде всего…
– А что это вы один, Джек? – живо поинтересовалась Нэнси, растягивая ярко накрашенные губы. – Без Синти?
«Лучше бы тебе не улыбаться, – брюзгливо подумал вице-президент. – Дряблая кожа, как мятый пергамент…»
– Синтиция сейчас в Калифорнии, – вежливо ответил он, – ее отец серьезно болен.
– О, да, да! – закатила глаза Розалин Картер, кончиками пальцев подбирая подол платья. – Дочерний долг!
– Прошу, прошу, гости дорогие! – слащаво улыбнулась миссис Рейган, отворяя двери Голубой комнаты.
Действующий президент шагнул навстречу новоизбранному Джимми Картеру – оба сверкнули белозубыми улыбками, хотя глаза их блестели по-разному. У Картера во взгляде светилось отложенное торжество, а за прищуром Рейгана искрилась горькая ирония.
«Ритуал!» – мелькнуло у Даунинга.
Чайная церемония двух президентов вошла в обычай, а традиции, как издавна принято у англосаксов, должны поддерживаться неукоснительно.
Вышколенные слуги сервировали стол – сиял фарфор от Веджвуда, и… Джек не удержал бесстрастного выражения, кривовато усмехнулся – изысканные пирожные подавались на блюдах старинного китайского фаянса.
Нэнси была неравнодушна к супруге бывшего директора ЦРУ? Прознав о китайских корнях Синти, хотела ей польстить? Или больно уколоть? Впрочем, все мелкие пакости старой дуры не имеют больше значения – ровно в полдень Первая Леди превратится в обычную пожилую тетку.
Успокоившись, вице-президент пригубил чай. М-м… Очень даже недурно. Правда, он давно привык к зеленому, но и духовитый «Эрл Грей» хорош.
В пустопорожней дискуссии Даунинг почти не принимал участия. Словесная эквилибристика, когда говорят много, красиво – и ни о чем, его не увлекала. Он отделывался короткими «о, да, разумеется», «благодарю, нет» и «кто бы мог подумать?», а сам прокручивал в голове вехи своей жизни. Хоть бытие и прошло хитрым зигзагом, но самую вершину ему удалось-таки покорить…
* * *
Даже президентский кортеж подчинялся церемониальным тонкостям. Первым отъехал «Кадиллак» вице-президентов, с Джорджем Бушем и Джеком Даунингом на заднем сиденье. Следующий лимузин вез жен президентов, а в арьергарде катили их мужья. Причем, уходящий президент сидел справа, а вступающий в должность – слева.
«Почему?» – Так положено, сэр…»
Толпы народа выстроились по обе стороны Пенсильвания-авеню. Черно-белые лица сливались в гомонящую пестроту, машущую звездно-полосатыми флажками и весело орущую.
Ровно в полдень Джимми Картер присягнет, и теперь уже он займет правое сиденье в лимузине. А Ронни Рейган тихонько шмыгнет на восточную площадку за Капитолием, и умахнет на президентском вертолете к базе Эндрюс…
Ритуал прежде всего.
Вице-президент прислушался к себе, ощущая глухое волнение. Оно росло и требовало выхода, и тут никакая цигун помочь не могла. Близился звездный час Джека Грегори Даунинга.
Кортеж доехал до Капитолия…
На пышной Западной лестнице столпились конгрессмены и сенаторы, блещут объективы телекамер…
Без пятнадцати двенадцать.
Невесомый, ощущая, как сердце толкается в горле, Даунинг возложил вздрагивавшую ладонь на библию.
– Я торжественно клянусь, что буду поддерживать и защищать Конституцию Соединенных Штатов против всех врагов, внешних и внутренних, – разнесся его голос, усиленный динамиками, и вице-президент неожиданно обрел спокойствие. – …Что я буду хранить к ней истинную верность и лояльность; что я принимаю это обязательство свободно, без какой-либо внутренней оговорки или цели от него уклониться; и что я хорошо и добросовестно буду исполнять обязанности той должности, в которую ныне вступаю. Да поможет мне бог.
Глава 2.
Суббота, 28 января. Утро
Москва, Воробьевское шоссе
Огромный киногородок никак не сочетался со скромным понятием «студия». Мосфильмовская «фабрика грёз» и выглядела, как промышленный комбинат – блоки павильонов высились, будто цеха. Только что трубы не уходили к пасмурному небу, не коптили нависшую облачность.
Рита вошла через парадный въезд, фланкированный колоннами в духе сталинского ампира, и дисциплинированно сунула пропуск суровому вахтеру. Тот благожелательно кивнул пока еще не зажегшейся «звезде». Много их тут хаживало…
Иные уж потухли, выгорев до мелкого донышка, а он всё сидит в стеклянной конуре. ВОХР – форева!
Актриса, осторожно ступая по наезженному снегу – сапоги предательски скользили – зашагала к монументальному главному корпусу. Капище искусств…
На пробах ее помучили изрядно. Пожилой фотограф с забавным хвостиком седых волос, в растянутом свитере и мешковатых джинсах, резко командовал: «Прямо! Голову чуть левее! В профиль! В полоборота!» – и щелкал, щелкал, щелкал… Стоя, пригнувшись, на коленях и даже лежа. Зато снимки вышли такие, что Рита заробела – неужели это она?
Откуда в ней эта, капельку жеманная надменность и обжигающий взгляд недотроги? Деланное безразличие и неласковая усмешка стервы?
Хиппующий камерамен вытащил на свет целую галерею образов, теснившихся в ней одной!
За неделю Рита даже подружилась с Максимычем, а тот всё опекал новенькую, остерегая от богемных причуд или увлеченно рассуждая о «правиле третей».
Гайдай ее и вовсе загонял. Худой и длинный очкарик, прятавший под линзами очков добрые глаза, он и сам был похож на своих героев. Особенно на Шурика. Но до чего ж придирчив!
«Пройдитесь, Рита… Старайтесь не покачивать бедрами, у вас и без того танцующая походка… Гимнастикой занимались? Отлично… Свет! Камера! Снимаем! Рита, обратно… Остановились! Обернулись… Улыбнулись! Снято!»
А потом произошло событие, в реальности которого она сомневается до сих пор. Ее утвердили на роль. На главную женскую роль!
«Расхитительница гробниц» – название дежурное. Это не совсем комедия, не совсем мелодрама… – Леонид Иович вышагивал перед нею, хлопая себя тростью по ноге, и отчаянно жестикулировал свободной костистой рукою, помогая выразить суть. – Будут гэги, будут трюки, погони, смешные ситуации, но и приключения тоже будут! Предательство, подвиги и подставы – всё, как полагается.
И любовь! Большая, настоящая, страстная! Не пугайтесь, Риточка, – журчал он, – откровенных сцен выйдет совсем мало… Чуть-чуть! Вы слишком красивы, чтобы рассмешить, да это и не нужно. Ваша героиня – советский археолог Лида Арькова… Археологиня! Начальница экспедиции! Она раскапывает индейские пирамиды в джунглях Южной Америки, и для нее не существует ничего, кроме науки. В Лиду безнадежно влюблен ее зам, Владлен Тимошкин – его сыграет Олег Видов… А потом выйдет любовный… даже не треугольник, а квадрат! Русской красавицы станут домогаться сразу двое местных – Мигель Альварадо, спесивый латифундист-повеса… на эту роль мы утвердили Боярского… и командир отряда тамошних партизан, что ведут нескончаемую герилью – Санчо с позывным «Идальго». Его сыграет Дима Харатьян… Короче, Альварадо заманит Лиду в дебри сельвы, уведя к древним развалинам, и тут уж коварные планы Мигеля разобьются о непредсказуемые реакции простодушного, наивного Тимошкина… Да, а ваша подруга, Инна Видова, сыграет взбалмошную американку Джейн, сохнущую по Альварадо. Ей он и достанется, в самом конце! А пока… Читка!»
Мужчины сдвинули столы, все расселись, и режиссер торжественно раздал сценарии…
…Рита глубоко вдохнула холодный воздух, пахнущий снегом, и заспешила. Сегодня первый съемочный день! Вот будет весело, если ее погонят со студии за полную профнепригодность…
То страшась неизведанного, то радуясь ему, девушка шагнула за порог киностудии, и оказалась как будто на вокзале. Шум, гам, суета закружили ее в ярком, малость бестолковом круговороте.
– Доброе утро! – весело оскалился Харатьян, неузнаваемый в гриме. – Обычай соблюдаете?
– Нет, – улыбнулась Рита, – не люблю пиво.
На «Мосфильме» день начинался с посещения «железного дьявола» – пивнушки, где автомат за двадцать копеек наливал примерно пинту «Жигулевского», «Бархатного» или даже «Московского».
Кивнув Мише Боярскому, хищно слизывавшему пену с усов, Рита процокала к павильону номер восемь.
* * *
Полдня снимали эпизод «Предложение» в декорации «Автобус», что во втором павильоне. По сценарию, Джейн устает вешаться на Альварадо. Фыркнув в финале, она со злостью хлопает дверцей его роскошной машины, и запрыгивает в маршрутку. Мигель догоняет сеньориту – и делает ей предложение. Со всем латиноамериканским пылом, прямо в грязноватом салоне, где толстые индианки, наряженные в цветастые «цыганские» платья, везут клетки с квохчущими курами.
Больше всех суетился режиссер, выстраивая мизансцены.
После пятого дубля все дружно перешли в павильон номер три.
– Приготовиться! – протяжно закричал Гайдай. – Мотор!
Нескончаемые переговоры осветителей смолкли, а звукорежиссер откликнулся негромким:
– Есть мотор.
Тряхнув челкой, энергичная помреж выставила нумератор, и деловито зачастила:
– Сцена двенадцать, кадр один, дубль один!
Рита поежилась – двенадцатая сцена называлась «Первый поцелуй»…
– Камера! – крикнул режиссер.
– Есть! – кивнул оператор, и «хлопушка» громко, отчетливо щелкнула.
– Начали!
– Лида… – смущенно забормотал Видов. – Извини, но… Я влюбился… в тебя.
Олег неплохо играл робкого «молчела», отчаявшегося на решительный поступок. Касание его твердых губ, готовых раскрыться, неожиданно отозвалось сладкой дрожью – из глубин женской натуры поднималось темное, безрассудочное волнение.
Рита сама растерялась от подобного отклика тела, испугалась даже. Она-то всегда считала себя холодноватой, только Мише удавалось разбудить в ней жаркое естество.
– Стоп! – вскочил Гайдай. – Назад! Рита, страстные поцелуи снимем на Кубе, а пока у нас самый первый! Ты изумлена поведением зама, ты негодуешь!
– Да, Леонид Иович, – пролепетала актриса, задыхаясь, – я поняла.
– Представь, что я – нашкодивший кот, – шепнул Видов, ласково улыбаясь. – А ты веником меня, веником!
– Ладно! – Ритины губы дрогнули в вымученной улыбке.
– Еще раз! – скомандовал Гайдай. – Съемка пошла!
– Тишина в павильоне! – строго прикрикнула звукорежиссер.
– Свет! Мотор! Камера!
– Сцена двенадцать, кадр один, дубль два!
Рита очень старалась. Ее лицо пылало от негодования, рука замахивалась, чтобы влепить пощечину нахалу, но… слабо, плавно опускалась – строго по сценарию.
Довольный режиссер крикнул: «Стоп! Снято!» на двадцатом дубле…
Среда, 15 февраля. День
Ленинград, Балтийский завод
Сухогрузу «Светозар» не исполнилось и пяти годиков, но бывалого Ромуальдыча он привлек вовсе не младостью лет. При водоизмещении чуть более шести тысяч тонн судно обладало машинами мощностью десять тысяч «лошадей», и выдавало двадцать пять узлов на спокойной воде. Для нашей тайной миссии – замечательный бонус.
И смотрится неплохо – белый верх, черный низ – до красной ватерлинии. Надстройка была смещена к корме, а всю палубу занимали крышки трюмов числом три и пара мачт с лебедками.
В общем-то, грузы мы напихаем в первый и третий трюм, а вот второй, что в районе миделя, прячет большо-ой секрет. Нет, если заглянуть сверху, то ничего особенного не заметишь. Ну, пара контейнеров… Огромные ящики, оббитые фанерой…
Чтобы разгадать загадку, надо спуститься вниз, да и вскрыть тару – там прятался мини-реактор и паровая турбина с генератором, а хитро заныканные кабели питали четыре блока преобразователя пространства. Тоже мини.
Ловчее всего мы замаскировали отражатели бета-ретранслятора. Они торчали наружу – метровые пластины, аккуратно закрашенные эмалью. Одна на корме, другая в носу, четыре по бортам. Отражатели слились с прочим моряцким хозяйством, и их никто в упор не видел.
Экипаж набирали тщательней, чем космонавтов. Мне удалось взять с собой Киврина с Корнеевым; Вайткус с Бубликовым напросились сами. Я не возражал – без Ромуальдыча никуда, а «Бублик» за зиму здорово… возмужал, что ли. Дисциплина подтянулась, а присущее Витьке разгильдяйство упало до нуля.
Наверху утвердили всех, ну, а с теми, на чьих заявлениях визу «Годен» ставил не я, познакомлюсь в пути…
Признаться, меня объем работ пугал поначалу больше, чем «морской круиз», но, по нашему хотению, по велению товарища Андропова дела продвигались в темпе…
…Я хмыкнул только, глядючи, как ловкий Бубликов, переквалифицировавшись в маляра, выводит на корме новое название: «BREEZE». Медные, надраенные серп-молот с трубы уже сняли. Выкрасили ее в светло-синий и расписали по трафарету созвездие Кассиопеи.
В кармане закурлыкало. Порывшись, я выцепил плашку радиофона.
– Да?
– Михаил Петрович? Здравствуйте! – послышался осторожный картавый голос. – Это такой Александров вас беспокоит…
– А-а! Павел Сергеевич! Здравствуйте, рад вас слышать!
