Валерий Николаевич Ганичев
Адмирал Ушаков. Флотоводец и святой
…Однако в целом в Петербурге значение победы у Чесмы осознали – устроили пышные торжества, решили ежегодно отмечать праздник Чесменской победы, учредили серебряную медаль на голубой ленте. На медали был изображен горящий турецкий флот и выбито короткое слово – «БЫЛ».
Чесменская победа выводила Россию в разряд великих морских держав. Она подняла волну патриотизма, вызвала чувство национальной гордости. Сразу после битвы в 1771 году, не раскачиваясь и не ожидая конечных результатов войны, по проекту архитектора Ринальди в Екатерининском парке Царского Села, приступили к сооружению Чесменской колонны. Двадцатиметровая Большая ростральная колонна, установленная на массивном гранитном пьедестале, была вырублена из олонецкого мрамора и украшена барельефами, связанными с эпизодами битвы. Венчалась она орлом, который разламывал полумесяц. Колонна утверждала идею великой победы русскодаром поэтический гений Пушкина коснулся ее в стихотворении «Воспоминания в Царском Селе».
…окружен волнами,
Над твердой, мшистою скалой
Вознесся памятник.
Ширяяся крылами,
Над ним сидит орел младой.
И цепи тяжкие, и стрелы громовые
Вкруг грозного столпа трикратно обвились;
Кругом подножия, шумя, валы седые
В блестящей пене улеглись.
Благословение
Было это или примарилось мичману Федору Ушакову в морозные декабрьские дни 1768 года, никто сказать не может, да и не вспоминал он об этом позднее. Но, наверное, было, ибо не мог он упустить такой славной возможности, чтобы не завернуть, направляясь в Воронеж, к мудрому своему дяде.
Тот уже оставил Саровскую пустынь и стал настоятелем Санаксарского монастыря на Тамбовщине.
Было, наверное, ибо память дорогого ему человека привела старого адмирала Ушакова в эти края в конце собственного пути, а образ его бытия тогда: милосердного, богомольного, доброго отшельника – не виделся случайной вехой в конце жизненного пути, а был скорее данью, памятью в честь святого подвижника, позвавшего его на путь долга, великодушия и добродетели.
…Кибитка морского офицера в сумерках остановилась у монастырской стены. «Примут ли на ночь глядя? Встречу ли настоятеля сегодня?» – неуверенно думал мичман, вглядываясь в калитку, из которой неторопливо выходил монах в накинутом поверх рясы тулупе.
– Отец Федор ждет вас в трапезной, – негромко сказал монах и, махнув вознице на угол двора, где стояло несколько лошадей, повел мичмана узкими монастырскими коридорами.
В трапезной уже был накрыт стол и вкусно пахло щами.
– Сердце весть, Федя, сегодня подало, вот и жду путника, – предупреждая вопросы и расспросы, пророкотал, благословив вошедшего, настоятель. – Поешь, поговорим, да отдохнешь до утра, а там и в путь, – помолился, пригласил жестом племянника сесть такой же неторопливый и внимательный, как прежде, дядя Иван. – Кушай, кушай, у нас тут хорошие мастера. Пост. Без разносолов, но вкусно.
Отец Федор посмотрел с удовольствием, как склонился над миской Федя, потер щеки, подержал в руке бороду и сказал без перехода от низкой материи к высокой:
– Ну так что, государыня решила взор к южным морям обратить? На пути Древней Руси выйти? Сие без флота, конечно, не решить. Но надобно бы все делать без спешки, разумно, без насилия, лихоимства, без грабежа, иначе быть беде.
Федор даже ложку отложил – о какой беде говорит отче, что в виду имеет?
– А о том, Федя, – видя недоумение и вопрос во взгляде племянника, опять угадал настоятель, – что не знаю, успеют ли победы быть одержаны. В народе простом недовольство выросло. Мздоимство да издевка мужика в бунтовщика превращают. Бунт и мятеж грядут, а то и есть кара небесная для поместных владетелей.
Федор-младший с удивлением сии речи выслушал, не думал, что мужики до такого состояния доведены, сам-то весь был в морском деле сосредоточен и не чувствовал грозы приближающейся. Рассказал в ответ про родных, которых тоже посетил по дороге, про плавание вокруг Швеции и Норвегии, про Архангельск-город, где и отец Федор бывал. Про себя думал, всматриваясь в умиротворенные черты родственника: откуда в нем это спокойствие? Откуда знание? Как предугадывает события да глядит на них так широко и точно, предупреждает об опасностях? Спросил, не давал ли он советов, будучи в Казанском соборе, императрице о бедах приближающихся.
Отец Федор возгневался:
– Государи наши если хотят быть помазанниками Бога, то, как сыны и дочери Божьи, с людьми по-Божески обходиться должны. – Рукой махнул, как бы прочеркивая время. – Насильство у нас особенно при Петре выросло. Он сие иноземным флагом прикрывал, а потом адская игра бироновщины, сластолюбие и разгул Петра III… да и ныне…
Молодой Ушаков с таким приравниванием Петра к ничтожным людишкам, к власти пробивавшимся, не согласился, видел мудрые следы того во многом. Взгляд сей знал и раньше, слышал нападки на политику императора и до этой встречи, но, однако же, мощный разгон, что Россия от его деяний получила, пребывал у всех на виду. Сказал об этом и добавил:
– А иноземное знание нам не противопоказано в делах военных, коммерческих, технических.
Отец Федор покачал головой:
– Не противопоказано, конечно, но поверь, сын мой, кто на Руси от русского откажется – тот погибнет.
– Но Петр Великий не отказывался? – с вопроша-нием взглянул на священника мичман.
– Да, – согласился тот, – он в конце концов ко всему российскому повернулся. Но у власти всегда много приверженников, льстецов, изветников, что кусок ухватить стремятся. А мы должны снова глас Отечества пробудить, корыстолюбие пригасить, молчание народа прервать. Беззаконие и разврат, что царят в лавке купца и у ложа императорского, принесут гибель в будущем.
Отец Федор встал, походил раздумчиво вдоль стола, перекрестился на икону и, как бы отвечая на предыдущий вопрос молодого своего родственника, сказал, глядя в узкое оконце:
– Россияне простить могут царю тесноты, лишения, даже истязания, но не могут простить бессилия власти, унижения народа своего, превращения его истории в зловонную яму, из одних грехов состоящую, тиранства иноземного. Такой государь из памяти его вычеркнут будет.
– До Господа Бога далеко и до царя не близко, и не всем грешным их поступки судить можно, – негромко ответствовал Ушаков, не решаясь дальше давать оценки всесильным правителям. – Еду я, хоть не без сомнений, кои этим разговором порождены, – служить Отечеству и государыне. И служить хочу беспорочно.
– Сие верно и по-Божески и по-людски. Присяга твоя Богу и государыне священна. В развалинах человеческих судеб есть тропы истины. Находи их и следуй ими. Наш народ от невежества пришел к сиянию Христовой веры и благоустроенному Отечеству. Он в ударах судьбы ободряется и в уничтожении восстанавливает страну из пепла. А любовь к Богу и Отечеству в обстоятельствах чрезвычайных проверяется. И отныне и вечно должна тобой владеть государственная дума. Почему будь готов к тяготам и опасностям, Федор. Пусть лишения тебя не испугают, пусть трудности тебя закалят. Готовься снести горечи, обиды, непонимание, козни всякие, раны телесные и душевные, но останься стоек, храбр, непреклонен, неподкупен, беззаветен в любви к Отечеству, а с тем вместе дружелюбен, доброжелателен к людям. Не обидь ближнего. Умей силой своей души оживить доблесть в сердцах. А время придет, приезжай сюда, келий много.
Молодой Ушаков был восприимчив к высокому мудрому слову, а это ночное напутствие не могло не войти в него, не стать частью его мыслей и поступков в будущем. Он хотел доверить мудрому старцу почти все свои думы и сомнения.
– Еще хотел, отец Федор, узнать у тебя и по предыдущему твоему опыту жизни. Что есть за тайные общества, в которые ныне многих офицеров морских вовлекают, особо тех, у кого какая неприятность и боль проявляется?
– Не надо носить обиду на жизнь земную, на царя и державу нашу, иначе Отечество пострадает. Не носи и тайных желаний, доверь их священнику и душе. Истина уходит от многих, даже умных, ибо мудрствование с уставом правды не сопряжено. Тебе же скажу, воин наш, свое опасение. Умы неподвластны становятся власти, она же, поди, все время думает, как их обуздать. Плохой царь только силой, а надо Верой. Надо согласить выгоды человеков и счастье их. Веру, Веру старайся утвердить во всем. И тогда в правом деле победишь. Неизбежно.
Отец Федор, сказав важное и почему-то тяжелое для него слово, замер надолго. Казалось, он выплеснул все силы свои на племянника, отдал долго копившуюся энергию и страсть. И тот почувствовал это, наполнился желанием к свершению дел полезных и нужных людям и Отечеству, императрице и Богу. Он встал, ожидая благословения…
Еще до восхода солнца от стен Санаксарского монастыря унеслась в тревожную мирскую жизнь кибитка с морским офицером и его дерзновенными думами.
Воссоздание южного флота
Южная граница России к 1768 году (началу русско-турецкой войны) тянулась от Чернигова, где она упиралась в Днепр, шла по нему до Кременчуга, там переходила на Правобережную Украину, доходила до Балты, рек Буг и Ингула и от них через днепровские пороги южнее позднего Екатеринослава и Бахмута – к пограничной крепости Святого Димитрия Ростовского (ныне Ростов) и далее через Маныч выходила на Каспийское море.
Россия уже выходила при Петре на южные морские просторы, но потом, как писал историк Ключевский, международные отношения «переверстались». Флот Петра сгнил в Азовской гавани. Стать прочно в Крыму не удалось. Новой столицей Российского государства суждено было стать ни Азову, ни Таганрогу, а Санкт-Петербургу. Оттуда-то и определялась судьба этих приморских земель.
Грянула война, и стало ясно, что на юге одной сухопутной армией с турками не управиться, надо выходить на Азовское и Черное моря с флотом. Все нужно было начинать сызнова, тянуть нить от петровского времени, восстанавливая обветшалые верфи. На Дон выехал контр-адмирал Алексей Наумович Сенявин, которому и было поручено основать новый флот по методу Великого Петра. Создавать флот в досягаемости от врага, без умелых плотников, мастеров, без материалов, высушенного леса, железа, канатов, парусов было почти невозможно.
Нужен был строитель, администратор, командующий, который был бы способен сдвинуть воз с мертвой точки, ценой невероятных усилий возглавить эту гигантскую операцию и таким образом решить поистине историческую задачу – воссоздать южный флот России, взять командование им на себя, разгромить неприятеля, обезопасить южные морские рубежи. Задача эта была исполнена постепенно, лет за тридцать, но на первом этапе ее вершителем был энергичный, умелый, напористый, мужественный контр-адмирал Алексей Наумович Сенявин. Он происходил из знаменитой морской фамилии, был сыном адмирала петровских времен. Начинал службу Алексей во флоте еще в 1734 году мичманом, участвовал в походе Миниха на Очаков в 1737 году. Однако основную свою боевую закалку прошел он в Семилетней войне, командуя линейными кораблями «Уриил» и «Полтава», действовал близ Копенгагена и у берегов Померании.
Самой блестящей операцией русской армии и флота в Семилетней войне было взятие крепости Кольберг. «Святой Павел», которым командовал Сенявин, сделал бесстрашный рейд вдоль крепостных стен крепости, посылая ядра и уничтожая прусские батареи. Сенявин был контужен, но из боя не вышел. Война окончилась, почестей от Петра III русский флот не получил. Сенявин же, хотя и был произведен в капитаны 1 ранга, серьезно заболел и ушел из флота. Вот в это-то время он и присутствовал иногда на экзаменах в Морском кадетском корпусе. Однако вскоре Сенявин понадобился русскому флоту, был произведен в контр-адмиралы и назначен командующим Кронштадтской эскадрой. В этой эскадре на кораблях «Не тронь меня», «Три иерарха», «Святой Евстафий», «Северный орел» и фрегате «Святой Федор», казалось, собрался весь цвет русского флота, те, кто примет на себя все тяготы будущих войн, походов, побед и лишений. На «Святом Евстафий» Сенявин держал свой флаг, командовал же им капитан Круз, «Северным орлом» – капитан 1 ранга Клокачев, «Святым Федором» – капитан 2 ранга Сухотин – все это будущие адмиралы, с ними не раз пересекалась и судьба Ушакова.
В начале русско-турецкой войны, 7 ноября 1768 года, Сенявина принимает Екатерина II, ведет долгую беседу, предлагая взять на себя командование Донской экспедицией.
18 ноября последовал указ: вторая командная фигура нашего флота в этой войне – Сенявин!
В высочайшем повелении от 18 ноября 1768 года указывалось:
«Отправить генерал-григс-комиссара Селиванова в Тавров и прочие тамошние адмиралтейства, для приготовления лесов к строению судов разной величины, при том употребить Коллегии всевозможное старание промыслить род вооруженных судов, как бы против тамошних военных судов с пользою действовать могли. К рассуждению и сочинению, в силу сего указа, призвать вице-адмирала Спиридова и контр-адмирала Сенявина, ибо первый в нужных местах был сам, а второму предстоит действовать. Что ж принадлежит до числа людей, до денег, до провианта и прочего, на то потребного, то ожидаем мы, что Коллегия не оставит сделать всему нужные положения и распоряжения и нам представить».
Спиридов, как известно, позднее получил назначение на эскадру, направляющуюся в Средиземное море, но на первом этапе энергично участвовал в делах Южного флота. Сенявин же столкнулся с запустением, ветхостью, неподготовленностью верфей, с отсутствием карт Дона и побережья, лоцманов на реке. Не было леса, железа, полотна и, главное, строителей. Адмиралтейств-коллегия срочно посылала на юг инженеров, корабельных мастеров, офицеров, топографов и приходила «в рассуждение за всем своим старанием» к неутешительным выводам о том, что Дон почти непреодолим для больших кораблей по причине мелководности мест, протянувшихся поперек кос, незаметных отмелей. Тогда и решено было «изобрести» новые плоскодонные суда с малым количеством пушек. Придя к такому решению. Коллегия повелела: в январе 1769 года «Новоизобретенных по приложенной ведомости судов… приказано построить на сто тысяч рублей, а сколько какой величины числом – оное имеет Коллегии определить по своему рассуждению, смотря на пользу и выгодность их».
Так стали строиться первые 12 «новоизобретенных» судов, так стал воссоздаваться Азовский, а впоследствии Черноморский флот России.
Загоняя лошадей в зимнюю январскую стужу, мчался из Петербурга в Воронеж в январе 1769 года контр-адмирал Сенявин. В Москве он накричал на чиновников, требуя согласно распоряжению Адмиралтейства отправить немедленно работников, рекрутов, плотников в Воронеж. В губернском городе он не задержался и помчался в Тавров. Было ясно, что ничего для создания флота не готово. Хваткий контр-адмирал, обнаружив недостроенные прамы, собрал артель плотников и бросил ее на их достройку, сам же ринулся в Таганрог.
Генерал-губернатор Маслов отговаривал его от этой небезопасной затеи – степь бороздят отряды турок и татар.
– Мне флот строить надобно, а не ждать, пока война кончится, – бросил ему из кибитки Сенявин.
Проскакав по вьюжной степи с небольшим конвоем, Сенявин утром 14 февраля был в Таганроге и сразу же приступил к промерам в гавани. Для «новоизобретенных» судов она годилась, для других нет. Поэтому пока он решил строить корабли в Павловске и Выкорце, Таврове и Новохоперске.
Екатерина II интересуется, как идут дела, способны ли создать все-таки флот там, в степях. В мае она пишет Сенявину:
«Алексей Наумович! Посылаю вам гостинцы – которые до тамошних мест принадлежат: 1) разные виды бе-регов Черного моря, даже до Царьграда; 2) Азовское море; 3) корабль на Воронеже деланный и на воду там же опущенный. Оные, как я думаю, будут вам приятны и, я думаю, может быть, сверх того и полезны. Пожалуй, дайте мне знать, ловко ли по реке Миусу плыть лесу в Троицкое, что на Таганроге, и ваше о том рассуждение, также есть ли по Миусу годные леса к корабельному строению? Я чаще с вами в мыслях, нежли к вам пишу. Пожалуй, дайте мне знать, каковы выдуманные суда, по вашему мнению, могут быть на воде и сколько надобно, например, времени, чтоб на море выходить могли».
Сенявин внимательно рассмотрел чертежи и с горечью сказал Селиванову:
– Великое б мое было счастье, если б я не только таковой величины корабли, как в этом чертеже обозначены, но хотя бы до 32 с большим калибром пушек судов до 10 иметь мог, коим… не только доказал бы мою службу, но и не помрачил бы славы русского оружия.
Сенявин понимал, что на Дону надо строить основной костяк судна, а довооружать его в Таганроге, иначе оно не пройдет по Дону, да, кроме того, одними «новоизобретенными» кораблями не поможешь в овладении Крымом, им нужно подкрепление галер, и в таком случае «не одна восточная часть, но и весь Крым долженствует, содрогнувшись, передать себя в монаршье покровительство, где известны три места: Еникаль, Керчь и Кефа будут служить к строению больших кораблей».
Это уже была программа дальновидного политика и стратега, не сомневающегося в том, что русский флот прочно выходит на Азовское и Черное моря.
Строительство развернулось вблизи Воронежа в Павловске, Таврове, в Выкорце и в Новохоперске, куда прибыл получивший первые офицерские погоны лейтенанта двадцатипятилетний Федор Ушаков. Новохоперская крепость такого нашествия чужих людей давно не видела. Оборонительного значения особого она уже давно не имела, верфи, да, собственно, не верфи, а мастерские, навесы пришлось строить заново. Флотский капитан Илья Иванович Ханыков, получивший назначение в несуществующую Азовскую флотилию в одно время с Ушаковым, писал в своих записках, что на вновь строящиеся корабли «были посланы по партиям в 1-й лейт. Мальцов, 2-й – лейтенант Разводов, в 3-й – Констанель Обернибесов, в 4-й лейт. Ушаков, в 5-й Ханыков и все пришли в Хопер в 3 недели и меньше». «У Хопер-реки, по которой и названа Ново-Хоперская крепость строения старинного и земляной вал невысок сделан, и пушек ни одной в исправности нет, тут комендант Иван Петрович Подлецкой, родом поляк и чин имеет полковничий. Есть небольшое дело у купечества, полк казаков, ротмистр Капустин. Гарнизону один батальон или меньше. На месте стоит хорошем и привольном, народ веселый и доброхотный, и достаточный. Кругом его так как и кругом Святого Димитрия, Таганрога и поблизости Азова населены малороссияне слободами и хуторами…»
Развернулись и воронежские купцы Аносовы, Молоцкие, Поповы, поставляли Адмиралтейству веревки, доски, съестные припасы. Вино и водку вез в достаточном количестве остроговский купец Корнев Тимофей. Прибыль получали отменную.
Здесь приступила к делу и знаменитая семья корабельных мастеров Афанасьевых, Иван Афанасьевич и Семен Афанасьевич, во всю силу заработали подмастерья корабельные Осип Матвеевич Матвеев, Петр Иванович Пешев, Василий Петрович Петров. Однако не хватало леса подходящего. Коллегия предписывала «осмотреть» Борисоглебские, Шиповые леса, не могут ли там отыскаться подходящие деревья для мачт, обшивки, днища «новоизобретенных» кораблей. В экспедиции посылались офицеры, корабельные подмастерья, купцы.
«Все на наших старых донских верфях приходилось вновь переделывать и перестраивать… для всех новых судов приходилось свозить отовсюду строительный материал и всевозможные их принадлежности и строить вновь для них шлюпки и собирать артиллерию…» (История Севастополя).
По Дону на праме
Для северян такое жаркое мартовское солнце было в диковинку, грелись как мухи, размаривало, даже сидев-шие на веслах пытались дремать.
– Гляде-еть вперед! – все покрикивал командир Ушаков. Да, то было первое подчиненное ему судно – прам номер 5. Он на нем уже плавал под началом Апраксина, стоял под началом капитана 1 ранга Пущина в устье Дона, оберегая Азов от турок. Но вот командует, капитанствует впервые.
Прам ткнулся носом в песок, солдаты, что ныне в морских служителей превращались, попадали: кто на скамьи, кто на борт привалился, а стоящий у кормы и, наверное, задремавший часовой вывалился в воду и закричал благим матом. Хороша командочка. Ушаков, чтобы привести в чувство, объединить, резко и пронзительно скомандовал:
– Якорь отдать! Весла сушить! Кормовой, брось конец утопающему, а то захлебнется в луже.
Еще две-три команды, и кутерьма на праме как-то улеглась, все успокоились. Якорь плюхнулся в песок, небольшой трапик лег почти у берега, и Ушаков, опустившись на берег, приказал боцману:
– Раскладывать невдалеке костры, – благо несколько бревен выловили по дороге, – готовить пищу.
Он же пошел доложиться прибывшему в Новопавловск вице-адмиралу. Небольшую шлюпочку командующего несуществующим флотом хорошо знали в Таврове, Павловске, в Икорце, да и по всему Дону, ибо она появлялась без предупреждения там, где стопорилось дело, не хватало леса, рабочих, не могли разобраться в чертежах, не хватало продовольствия, ссорились между собой военные и морские начальники, кричали друг на друга строители. Тут-то и появлялся Алексей Наумович. Быстро всех мирил, передвигая сроки, конечно, в сторону уменьшения, наказывая нерадивых, поощряя старательных и всех заражая целью – построить южный флот России.
Вот и здесь, в Новопавловске, он собирал очередной отряд построенных, или, вернее, полупостроенных, кораблей, чтобы пустить их вниз по Дону.
Ушаков зашел мимо дремавшего часового в избенку, что стояла над Доном, далеко раскрывая обзор речной долины.
– Лейтенант Федор Ушаков прибыл на праме номер пять!
Стоящий у подслеповатого окошка военный моряк медленно развернулся.
– Вижу, что прибыл! У тебя чего моряки за борт валятся? Аль мало кормишь?
Ушаков смутился:
– Ваше превосходительство, не моряки они еще. Ни под парусом, ни на веслах как следует ходить не умеют. Учу их.
– Ну учи, учи. Да быстрее. Нам не век по степным речкам ходить. Скоро в море. Пройдут по Дону-то?
– Должны пройти, мы неплохо двигались, хотя все было. И волок, и весла, да и парус помогал.
Вице-адмирал запахнул шинель и сел в невесть откуда взявшееся здесь резное кресло.
– Вот смотри, что я графу Чернышеву пишу и вскорости отправлю.
Он выхватил лист бумаги у недвижно сидящего писаря и зачитал:
– «Успех в строении судов по состоянию времени и людей идет так, что больше, кажется, требовать мне от них не можно, в чем могут свидетельствовать спущенные на воду суда… всего спущенных судов на воду кроме нынешнего и машины с понтонами пять, сверх того уже на воде состроенных шлюпок 10, палубных две, 8-весельных восемь, яблотов 12, прочие же суда в Павловске обшивкою внутри и снаружи одеты, выконопачены и к спуску приготовляются… а на будущей неделе, если вода помешательства не сделает, уповаю спустить все», – Сенявин помолчал, строго посмотрел на Ушакова и потряс бумагой: – Ты понимаешь, лейтенант, что мы тут совершаем?! А?
Ушаков не успел ответить, что понимает, видит, что все говорят о флоте, но его еще нету, и видит его силу пока еще один неистовый вице-адмирал. Но тот закашлялся, затрясся, махнул рукой:
– Я вот сюда прилягу, шубой накроюсь. Лихорадка чертова еще из-под Кольберга терзает. А ты про Дон расскажи, про устье, что там ждать можно? С лоцманом шел? Или по карте? Как солдатики-то на кораблике, в мореходцев превращаются?
Ушаков долго рассказывал про капризы Дона, заносы песчаные в устье, где можно застрять надолго, про круговерти опасные и про то, как надо бы отбирать во флот людей бесстрашных, воды не боящихся.
– Где их взять-то? – ворчал Сенявин. – Не будешь же всех из Архангельска да Новгорода тащить, там Балтийский флот на них держится. Надо южного мужика с морем связать. Он здесь тоже сметливый да понятливый. А ты сам-то откуда родом? Ярославский? Ну вот, губерния – тоже для мореплавателей подходящая. Гриша-то Спиридов ведь тоже оттуда.
Не сразу понял Ушаков, что это он о главном ныне адмирале России, о Григории Андреевиче Спиридове и его эскадре. Сказал с почтением:
– Великая миссия им досталась. В какое логово подались, с самым большим флотом встретятся. Каково-то им там?..
Сенявин присел, задумался и доверительно обратился к Федору:
– Я признаться могу, сам на них с величайшей завистью смотрю. С природы-то я не завистлив был, даже до сего случая ни к чему… А теперь под старость черт дал зависть. Рассуди: они все ведут службу прямо по своему званию по морю да и на кораблях, а я, как гусар, пешком.
Тень печали и болезни легла на лицо Сенявина, он задумался, но ненадолго: кучей ввалились офицеры, строители, кричали друг на друга, указывали пальцем, хватали за кафтаны и мундиры.
– Хватит! – крикнул вице-адмирал. – Пора помириться! Державное дело вершить.
– Ваше высокопревосходительство! Алексей Наумович, но он же весь лес на свой корабль забирает. Не успел я уехать на ту верфь, вы же знаете, что я один и тут и там. Он лес вывез и все на один корабль, другие стоят.
– Что самовольничаешь? Не твоя ведь усадьба, что хочу, то и ворочу, – загромыхал, преобразившись из больного старика в грозного адмирала, Сенявин.
– Алексей Наумович, – приложил руки к груди высокий капитан 2 ранга, – мне доделать малость осталось, и корабль готов, а лес завтра будет, везут уже.
Сенявин пожурил его еще за самовольство, но согласился:
– Верно, Иван Афанасьевич, прискакал гонец, сегодня уже двадцать подвод подведут да завтра столько же. Хватит тебе. Остынь. Давайте щей похлебаем.
Пока расставляли миски да раскладывали приборы, Сенявин вызвал уезжающего в Петербург капитан-лейтенанта. Тот пришел и доложился. Ушаков обнялся с вошедшим, обрадовался как родному. Ваня Апраксин – его прошлогодний командир на праме, вместе Дон обуздывали. И вот уже в Петербург. Что-то быстро… Тот обернулся и тихо сказал:
– Перемрем все, Федя, здесь. Надо хоть в бой, на Средиземное, но от этой гнилости бежать. Вон, смотри, адмирал наш совсем плох.
Сенявин, как бы услыша, обернулся к Апраксину и тихим, хриплым голосом сказал:
– Прошу о сей моей болезни жене не сказывать, и ежели она от кого о том может поведать, то примите на себя труд уверить ее, что я здоров.
Лихорадка снова забила его мелкой дрожью, но он пересилил себя, сел за стол вместе со всеми, расспрашивал Афанасьева о делах в Икорце, о поставках железа, капитана судна – о якорях и команде, Ушакова – об опасностях от кочевников и наибольших отмелях. Все хотел знать, перепроверить этот вершитель морских судеб на юге Отечества. Прощались все вместе, каждому сказал деловое напутствие и дал наказ. На Апраксина посмотрел грустно и сказал:
– Езжайте немедля, господин капитан-лейтенант, рапорта мои передайте вице-президенту Адмиралтейств-коллегий его светлости Чернышеву. Да скажите ему, что мы дело свое исполним. И не умрем. – Подумал и добавил: – Впрочем, многие умрут.
Ушакову подал руку и неожиданно вспомнил:
– А ты мне здорово отвечал на экзамене. Чувствую, что наука впрок пошла. Вот что, встань-ка на реке Кутюрме дозором, не дай Бог турки две шлюпки пришлют и весь флот наш пожгут. Считай, приказ тебе до осени. Ну, давайте с Богом за дела!
