Валерий Ланин
Тёщины рассказы
Вот на другую юбку денег даёт. "Не жалей денег. Мне ещё выходное платье надо". Проходит некоторое время: "Ты попроси Марию, чтоб она сшила пальтушку".
Тут такая стала, куда тебе, платочек завяжет по заушки. Голосование было. У ней уже шаль хорошая появилась. Пошла голосовать. – "Все на меня как на чёрта уставились."
Какую я с неё женщину сделала. Один овдовел, стал её сватать. Пришёл, она засмеялась и говорит: "Жених нашёлся".
– На кой он мне чорт, у матери два сына, обстирывай…
Сядем вечеровать, она вяжет и я что-нибудь делаю. Она притворница, полголоса рассказывает, не улыбнётся, а я закатываюсь от смеха. Ване интересно стало, что это я так закатываюсь, выходит из спальни. Шима: "И тебе сейчас расскажу. Посадил меня Овчинников (директор) зерно караулить на северный участок. Утром спрашивает: "Ну как, Шима, дела?" А я боюсь из сторожки выйти, – дадут по башке. Тут уж така яма выбрана, с ворохов берут зерно. Тот приедет с возом, другой, там яма выбрана, там… Он им сам говорит: "Берите ночью". На другой день, думаю, я тебе устрою… Волосы разлохматила, слюну распустила. Он подъезжает: "Асаева, что с тобой?"
Я никакого слова не говорю. Думаю, с ворохов берут, а мне отвечать.
– Асаева, ты сможешь в ходок перейти?
– Нет, с этого места не уйду, умру тут.
Положил в ходок. Везёт меня на своей выездной, я свесилась с коробушки, слюну пускаю.
– Асаева, куда тебя? Фельдшера надо…
– И фельшера надо, и мне бы земли под картошку, картошка дорогая.
Картошку продала – вот откуда у меня денюжки. На базу меня перевёл. Мешков шерсти много стоит, только-только овечек остригли. Опять наказывает: "Приедет сегодня с мясокомбината на лошади. Этот мешок ему отдай". Взяла лопатку, яму под кустом вырыла, спрятала мешок. В другой мешок хахаряшек наклала. (У овцы под животом одни хахаряшки.) Приезжает с мясокомбината: "Ничего директор не говорил?"
– Сказал, мешок отдать.
Сбыла хахаряшки. Директор говорит: "Шима, ты что наделала?"
– Что я наделала?
– Ты мешки перепутала.
– Наверно, забыла какой…
Мешок шерсти продать, сколько денег сразу… Назначает меня ямы копать на Северный. Строили пригоны или чёрт-те что. Поллитру обрату даёт на обед. С обрату много накопа
ешь. Встала пораньше, лучшую корову подоила, напилась молока. Теперь можно и копать, легла, согнулась. Овчинников подъезжает: "Асаева, что стобой?"
– У меня так живот режет. Обрат выпила. Как начну яму копать, умираю.
– А полоть тебе ничего?
– Ничего."
Другая бы копала да копала. Всё в войну было. Как стала у меня жить, всё это прекратила.
Живём. Сваты ходят. Шима уже агрономшу возит по полям. Потом агронома взяли, стал её угощать, совращать, живи с ним… Бегала от него. Бегала-бегала, надоело бегать, ушла опять на базу. На базе новый зоотехник. Приходит на работу, здоровается с женщинами: "Здравствуйте, проститутки". Женщинам обидно.
Приехала комиссия с мясокомбината, заседают у директора. Шима постучалась, зашла, поздоровалась: "Здравствуйте, проститутки!"
Директор: "Шима! Ты что говоришь…"
– Я зашла про корма спросить, не знаю по-русски, с нами зоотехник так здоровается.
Комиссия его тут же сняла. Второго поставили. Тоже подлаживается к Шиме. Шима ему: "Приходи за базу". За базой рабочие уборные переносили, ямы остались. Солому привезли:
– Шима, куда солому?
– Сюда, – затрусила ямы соломой.
Как вскочил этот новый в яму, так по этих пор (по пояс) и она орёт:
– Ой, товарищи, помогите, утонул зоотехник.
Вот какая проходимка была. Мне с ней было хорошо.
Приходит, ревёт.
– Что ты, Шима?
– Уволилась. Раз вы уезжаете, и я на свою родину поеду…
Заплакали мы с ней.
Одела всё на себя хорошее, сверху ремки наздевала. Как она обнимала меня да в ноги кланялась…
– Ладно, Шимочка, ладно.
Проводила её задами к озеру, и никто не знал, что у меня Шимы нет. Дядька один с мясокомбината приезжал, побыл в конторе, поехал обратно. Шима: "Я с тобой до города дойду"…
НЕ ИЩИ ДОБРА В СЕЛЕ, А ИЩИ В СЕБЕ
Дожди, дожди… Раньше боялись, что пшеница поляжет. Семнадцать десятин было пшеницы. Ездили всё, любовались. Радовались урожаю. Вот подденет он тут! – все говорили.
А другой год не лилось да не лилось, да морозом ударило…
В Кургане базар ещё старый был. Девчонка молоденькая купила мясо, рассчиталась, кошелёк оставила на прилавке. И я тут стою. Продавщица хап его в карман. Я говорю: давайте сюда, она прибежит. Стою, жду. Мне бабушка маленькой наказывала: вот лежит золото, ты или пройди, или на видное место положи. Никогда не радуйся на чужое, всегда своё будет.
Учила пол мыть: ты в уголочках, в уголочках мой, а середина и так вымоется. Стирать учила, говорила: бельё не держи грязное, это как покойник – бельё лежит грязное.
Дедушку убили, десять детей осталось. Три дочери, семь сынов, всех выростила.
Бежит эта девчонка. У всех по рядам спрашивает: я у вас кошелёк не оставляла? я не у вас оставила кошелёк? Сама ревёт. Сюда добежала. Ты чего ревёшь? – Тётечка, получила зарплату, 80 рублей. Мясо брала и оставила кошелёк… – Это твой? – Тётечка, мой! Сколько вам дать? – Иди ты иди, да не разевай рот.
Пошли с ней. Я, говорит, сиротка.
Вот как.
– Муж спасатель.
– Кого же он спасает?
– Пьяные в Тоболе купаются, тонут.
– Ты с какого года?
– С сорок седьмого.
Раньше качули в Пасху ставили. И никаких спасателей. Целую неделю, с воскресенья до воскресенья, никто работать не будет. Качаются, гуляют, пляшут, песни поют. А теперь железяк наставили и никакой радости.
В сорок седьмом наводнение было. Домина плывёт, занавески болтаются, старуха, старик и мальчонка сидят на крыше. Коровушки плывут, плывут и потонут. Собаки плывут. А свиньи визжат и захлёбываются.
Жизнь странная, лукавая, несамостоятельная. Живём гнездо на гнезде.
Салфетка упала с балкона. Хоп её себе в сумочку. Я ей кричу: "Женщина, женщина!" Ведь не глядит даже на меня.
Не будет того, что было.
Девочка стоит у прилавка, зарёвывается.
– Что ты, девочка, плачешь?
– Десять копеек не хватило.
– Что ты покупала?
– Молоко, сметану.
Я продавщице говорю: Ну что она ревёт, и вы тут работаете… Отобрали у девчонки молоко, "иди домой за деньгами"… Ну ка, сколько она вам должна?
Продавщица: "Так богатства не наживёшь".
– Зато ты наживёшь. Начто мне оно.
В другой раз прихожу. Колбаса на витрине. Мальчишка голодный орёт. "На, ребёнок, только не кричи." Продавщица усмехнулась. А она на пенсии уже. Она так недовешивает. Кто недопонимает. Ой, что она делает. Паразитка.
Убрали, наконец. Молодую посадили. У меня всё посчитала, сдачу мне подаёт. Выхожу из магазина, что такое: и продукты в сумке, и кошелёк полный, всё купила и деньги домой несу… Вернулась:
– Вот, голубушка сизая, давай снова посчитаем.
А продавцам не нравится, они так и косятся на неё, – деньгУ чуть не упустила…
Так-то, кахонюшки…
Куда хватают? Как последний день живут.
А наша братия? Мамаши. Иная ребёнка за десять копеек отлупит.
А как туда мало с собой дают. Шесть гвоздей дадут да три доски, четвёртой закрывают.
