Валерий Ланин
Тёщины рассказы
Нет чтоб предупредить меня, что надо говорить. Им сильно надо было, чтоб я их фамилию взяла.
Потом всё-таки подкопались под него, увезли в Челябинск. Антонина Павловна съездила, попросилась на свиданку, свиданки не дают. Она тем же ходом развернулась, – дома борова заколола, осмолила, ковёр сняла, закрутила в ковёр этого борова, – поехала в гости к Антону, – в детстве семьями дружили, в юности ухаживал за ней, стал большим начальником. Антон выписал что надо, она с этими бумажками в тюрьму. А Иван Иваныч уже худой-прехудой, вынесла его на руках, в сани положила, в тулуп завернула, покатила. Зашла по пути к тем: "Так и не дадите свиданки?" – ещё и посмеялась над ними.
А как умер? Пошли на охоту. Провалился с другом под лёд. Лёд застыл да тоненький, они провалились да вот так, по самое горло. Друг побежал в деревню, а он как же? бросит охоту? Вот там постукают без него…Охота очень хорошая, выжал и всё на себя одел. До свету охотничал и пожалуйста, простыл, воспаление лёгких и дальше…рак… Брат хоронил. Везут гроб, а птицы ходу не дают, летают, кружат, стволынят над гробом, садятся на гроб, на лошадь, Ивана Иваныча выпрашивают. Ох, как они курнявкали! Сестра, красавица, муж в опере пел. Сестра говорит: "Открывай гроб". Открыли, они кружат-кружат, выше-выше и улетели. Дак он же их лупил, такой охотник был, а они вот как провожали.
Умирал, сказал Антонине Павловне: к Лане сходите. Они с дочкой и явились…
БУНИНЫ И РАКОВЫ
Ликвидировали район. Варгаши. А Иван Иваныч раз такой, он и уехал подальше, в Митино. У одних снимал стол и больницу. У Раковых. Антонина Павловна рассказывала: "Раковых дочка и Буниных паренёк. Полюбили друг друга". Те двоеданы, а эти мИрские. Как же они отдадут за мИрских. На два общества жили, расейцы и сибиряки, домов двести в одной России. И никто не закрывался. Это сейчас, с ведра несёшь, замыкай квартиру, домой пришёл, закрывайся на замок. А тогда зачем было закрываться, у всех всего полно было.
Вот Раковы дочку не отпускали вечером гулять. Верёвок много лежит, крепкие. Зинку на верёвке спустим со второго этажа. Полотенцем привяжем, опускаем, они сидят коло дому с этим пареньком. Парень богатый, уже комсомолец стал. А комсомольцев ещё обегАли. Так и сидят. Налюбуются, опять заволокём на верёвке.
Уехали родители в гости на престольный праздник. Этот паренёк и забрал её. И приданое прихватил; за ящики схватились, они на винтах к полу прикручены, – открыли, выгрузили приданое, я помогаю, завязываю узлы.
Вот было слёз у отца с матерью. А братья как схватят себя за головы. Два парня взрослых. Вернулись поздно. А нам смешно с Иван Иванычем, Зинушки-то нету.
Надо говорить. Говорим: "Увёз Бунин".
Запрягли повозку, схватили ружья, парни сели навершни. К Буниным…
Её позвали: "Выходи. Добром не разойдёмся"
Паренёк: "У нас любовь до гроба, никому я Зину не отдам".
Отобрали всё-таки.
Семён Бунин. Приходил к нам банки ставить. Потом взяли его в обком. У неё уже двое детей стало. Отца растрепали и сослали. В их поместье сделали МТС.
Раков: "Не долго будете красоваться… Всё провалится наше, как сами будете…"
Дали по башке, сиди не ораторствуй. А кто? – Такая гольтяпа.
ПИВО – СЛОВО РАСТЯЖИМОЕ
Вот я вышла за Ваню. У них ничегошеньки, – ни луку, ни картошки… Мамаша, свекровка, руки назад и пошла по деревне сплетни собирать.
Сама все межи скопала да в поле взяла десять соток, в больнице взяла дотацию шестьсот рублей, таку кучу (денег), – коровушку купили, аттестат имела, Бурёнка. Молоко густое. От которой Галька родилась, красная. И пошло у нас с Ваней. Я и за декрет получила, и за работу за два месяца, а в огороде у меня что только ни народилось, как наросло всего-то всего, под пол картошка не уходит, восемнадцать мешков поставили к соседям. Телёнок появился, поросюшка растёт, как на опаре киснет. Картошки ему сварю, растолку, молоком залью; молоком заливала, мукой посыпала… Мамаша ни за что не берётся, а всего шестьдесят лет. По деревне пиво делают, гуляет с подружками. У Бога дней не решето. Спешить некуда. Петро-великий, Ванин брат, зайдёт:
– Крестница, что, пиво есть?
– А у тебя, колхозник?
– Не разговаривай.
Налью кружку.
Сердился, когда я его колхозником называла.Петро вроде Стёпки Назарова(в Дундино). Стёпка зараз овечку съедал. Никогда зимой не обувался. Выйдет,на ногах бутылы. Хоть какой мороз, поясочком подпоясан. Идёт, волосы все в сосульках. И Петро такой, десять детишек (одиннадцатый утонул), в Красной армии служил в Гражданскую. Вернулся, кавалерист, решили с братьями своё дело начать, они же все пимокаты из Вятки, дом построили, малушку рядом поставили. Заказы пошли. Только жить начали… А тут хоп и раскулачивание. Запил. Взяли сторожем на склад. Тулуп выдали. Он идёт в этом тулупе по деревне, к нам заворачивает. Мамаша: "Що, Петрунь, поешь да залезай на полати". Попьёт пивка и проспит до утра. А возле склада другие раскулаченные жили, мы, говорят, всю ночь караулим вместо него. Если что украдут, на них и скажут.
Пиво – растяжимое слово, кулагу сделаю из этого солоду, сусло… Кто ни приедет в сельсовет, Ваня и волокёт ночевать. Гостятся. В квартирку-то любо зайти, ковёр появился, мамаша водит подруг, – показывать, хвастать. Угол снимаем у тёти Кати.
И скот у меня, и огород, и сено, и работаю (в больнице), и вывела Ваню в люди, – сначала писарем в сельсовет, потом счетоводом, потом бухгалтером, а то по миру ходили, печку чащой топили.
ЗЕРКАЛО
Тридцать пятый год. Большой недород был. Тридцать шестой год. Голодовка. А у нас в Митино бери паёк, хлеб выкупали прямо из пекарни. Пекарь дядя Федя Маркачёв: "Бери сразу две". А булка на поду, еле одну принесу, за второй иду. С дядей Маркачем договорилась брать две булки, одну себе, вторую – Варваре, Петровой жене, жалко детей. Варвара получала по тысяче на каждого ребёнка, тут по уму озолотеть можно. Петро всё пропивал. Я платила за эту булку. Мамаша: "Що, давай две булки хлеба". Всё давай, и давай… Сдох баран в жару. Скакал-скакал, заворот кишок. Ветеринар: "Шкуру сними. Самого зарой".
Яму копаю зарывать, Петро подходит: "Барана зарываешь? Сытая?"
– Пропастина ж!
– Шута мне.
Как схватит, как на плечищи забросит этого барана. Понёс. Я за ним бегу: "Пропастина…"
Мамаша: "Один жир. Шкура. Хотела зарыть…".
Однажды получила Варвара свои тыщи, пошли с ней за покупками, накупили всего: и детям на рубашки, и ей на платье, и всего-то всего, и простыни, и занавески на окна, и зеркало большое, на стену вешать. А деньги за хлеб не отдала.
На другой день тётя Катя в окно показывает: "Петро Семёныч идёт".
Лупить идёт. Одной рукой Варвару ведёт, в другой зеркало несёт. Идёт, специально грязь на сапоги наматывает. И мамаша с ними. Вани дома не было.
Заходят. "Дак тебе деньги надо?"
– У вас тыща в месяц на ребёнка…
– Замолчи, сразу убью.
Я плАчу, за тётю Катю прячусь. Мамаша:
– Ты с кого берёшь?
– Мы работаем…
– Молчи! Маленькая хозяйка.
Петро:
– Вот тебе деньги… – о половички сапоги вытирает. – Отдавай за зеркало.
Отдала. И у нас долго это зеркало жило, сколько лет, Ваня побреется…
ПО ВСЕМ ПРИМЕТАМ ВОЙНА
Уже полдома купили. Всё покрашено, два брата разделились до раскулачивания… Вдруг Ваня стал деньги возить, – 70 километров, бор, песок. "Вань, этот Малявкин убьёт тебя (Нагрел руку у этого Семёнова, до Вани был бухгалтер). Повезёшь деньги, в бору хлопнет, а я останусь опять сироткой. Увольняйся."
Вот получил в городе 80 тысяч, приехал поздно, дома такую сумму держать…
Ваня: "Спрячь их в подполье".
Окошки позакрывала. Тополя вокруг. А он будет спать, хоть дом разбери.
За стенкой умные люди жили, Гасиков с женой, с Маней. Я Ваню на замок и к ним: "Пётр Мартиримьяныч! (А здоровучий тоже) Деньги в подполе. Нас убьют. Колхозные деньги".
Маня: "Мы не допустим этого. Ты только в стенку стукни. Петро всех решит".
Вот ночь, председатель (Малявкин этот) явился да двоём, да стучит. Я Ваню бужу. Он проснётся, перевернётся и опять храпит. Кулаком давай дуть в стенку. А мог бы и Петро поворотиться на такую деньгу. У дверей спрашиваю:
– Кто тут?
– Малявкин.
– Что нужно?
– Мне Ивана Семёныча.
А тут Гасиков: "Ланя, ну открывай. Умру наверно, папиросы кончились".
Сидят, курят. Накурили. Господи, чем кончится? Маня: "Ты сидела белее стенки". Я молоденька румяна была. Петро подмигнёт: не бойся. Я не пошла закрываться.
Утром: "Ваня, подавай заявление на отпуск. Все добры люди уехали. Политотдел, редакция, швейная мастерская, клуб на 200 человек, сапожная мастерская, культбригада, постановки в эмтээсе…"
Дали отпуск. Прошло пять дней, – подавай заявление. Слушается.
Малявкин: "Иван Семёныч, да ты что меня бросаешь?"
– Жена не хочет жить в деревне.
– А в другом месте ценить не будут… Куда ты с двумя цыпушками? И домик купили…
– Долго дом продать.
– Нет-нет, ни в коем случае…
– Не имеете права.
У Вани в горфо друг: "Ванюшка, айда ко мне заместителем". Тоже главный бухгалтер. "И тебе домик пятистенный…".
Ещё в мясокомбинате требуется. Буров, директор. Убили на фронте.
Ваня: "Поедем на Первый участок. Буров приглашает". Прислал легковую и грузовую за нами. Едем. Мамаша в кузове сидит как гвоздь, за фикус держится.
И квартирку нам побелили (комната и кухня, четыре окна и три окна), кладовая, сенки и сараечку сделали. Явились, расположились, живём. Ваню кучер возит на мясокомбинат. При галстучке, у него 18 человек женщин, заведывал тремя участками. Третий, первый, Кропани – второй. Вот какой богатый мясокомбинат. Дак свиньям хлеб пекли, пекарня специальна была. Инкубаторы появилися. Купила цыпушек, к осени выросли, наколола, пожариваем. Приехали, поросёнка взяли. А он окаянный, с одеяла вылез, на окошко прыгнул, окошко высыпал да и пошёл гулять. Не обрезался окаянный. Ошейник из тряпки накрутила, гвоздь вбила, привязала. Папка смеётся, пошёл, позвонил, окошко вставили. Борька растёт, до тех пор дорос, ничего жрать не стал. Молока высосет ведро. Сдали его на беконку. Ой, какие за него деньги взяли, за такого жирного. Два центнера вытянул.
Тот год урожайный был, попросили домохозяек помочь в уборке, Ваня говорит "не ходи", у тебя двое деток. Я пошла. Жукова (соседка) согласилась с ними посидеть.
Вышли на поле, оно такое длинное, все взяли по одному рядочку, а я – пять! Дошли до края поля, женщины сели отдыхать, а я не устала, беру обратно пять… Пока они прошли два рядочка, у меня уже пятнадцать. За два дня убрали. На следующий день в обед Ваня говорит: "Тебя уже в газетке пропечатали". Показывает, меня на поле сняли. Вот так надо работать!
Привезли матерьял в магазин, я очередь заняла. А продавец увидал меня и кричит женщинам: "Пропустите Сарычеву вперёд… Ей премия положена от совхоза – два отреза на платье". С шёлком в те годы плохо было…
Гутя, закройщица, мне сшила. Я долго их носила.
Гутя, жена снабженца, богачка, лучше всех одевалась.
Седьмого ноября пошли с Ваней на праздник. На торжественное я была в бардовом, на обед одела белое, а вечером на концерт – в чёрном. Перефорсила Гутю.
Появляется окаянный Черемихин. Давай Ваню сговаривать на Второй участок (На каждом совхозе и бухгалтер, и директор). Ваня мне: "Поедем?" Буров никак не хотел отпускать. Ваню отговаривал, меня отговаривал.
–Я вашей корове всё-всё буду доставлять, только останьтесь. Дам легковую машину, съездите, посмотрИте. ПосмОтрите, не поедете.
Посмотрела бы, не поехала.
Только финская кончилась, Николай (брат Варвары, жены Петра-великого): "Сталин сказал "Мы заключили мир на десять лет", а всё равно война будет с немцами". Ваня мне говорит: "Случись что, меня сразу заберут. Тебе в деревне легче прожить…" Весной переехали, на вторую весну войной запахло… Мы покупаем самовар в магазине, вазу большую купили, валенки взяли, Ване валенки, мне валенки, чёски. Сидим там, и по радио: война. Народ сволновался. А заранее никто не знал. Только старик Марков: "По всем приметам война". (Старый был, а здоровучий: "По-моему, она быковская." На меня. А быковские были богачи. Нет, старый, выше бери.)
С неба рукав чёрный спустился в озеро, чуть не доставал воду. Лебеди тоже прилетели, сели на лёд. Как они кричали, утром все погибли. Гнёзд нету, а за дорогу ослабли. А потом на эти озёра (Карасье и Хохловатики) лебеди не прилетали.
ПЛАТКОМ МАХАЛ
В июне война, и Ваню и забрали.
В военкомате крыльцо высокое, сапоги у комиссара скрипучие, выбегает из дверей – "Станови-и-ись!" – Фамилии выкрикивает одну за одной, столько фамилий выкрикнул. Я обмираю.
– Ваня, я с тобой пойду, я санитаркой буду.
– Ты обумись. Куда мы деток деваем?
Со мной плохо, обморок. Оставили его до двух часов. А тут которые веселятся, кутят.
Вот день стекать стал. Осталось человек пятьдесят. Комиссар бежит – "Станови-ись!" Они все стали. И первую нашу фамилию. Ваня мне пальцем грозит.
У вагона стоим. Вот поезд засвистел – отходить… вот он пошёл… И всё платком махал, махал…
До дому добралась… села на диван… Как жить? Опять одна. И двое деточек.
Вот и взялась. Трава недокошена. Докосила. Нагребла. Свой огород ночью выполю. Пойдут соседки: когда она огород-то выполола?
Или лук. Две гряды вырезал какой-то дурак, а я ещё 14 пудов сняла.
В правлении: "Мы тебе сеянки мешок за мешок луку". Так и сделали.
Румянцева (продавщица) пришла: "Помогай мне. Нет надёжных людей".
Учительница Нина Димитриевна давай молоко брать, потом: "Поубирайте в школе, пока я уборщицу подыщу".
Внизу магазин, а вверху школа. Ночью в школе уберу, утром раным-рано в магазине.
Время проходит, ах, учительница не ищет. Говорю:
– Нина Димитриевна, Вы не ищете, а я вам нашла.
Нюра водовозом работала. И возит бочкой воду на базу, и возит. Бочка обледенела, ведро обледенело, сама вся замёрзла.
И на базу, и в столовую, и в пекарню. Одежонки на ней никакой. Нюра, ты простынешь, нельзя тебе здесь работать
– А куда я пойду?
– Иди в школу на моё место.
Нина Димитриевна еле-еле со мной (разговаривает): "Кто такая эта Нюра, что за женщина, я её совсем не знаю…"
Я говорю: "А вы что, боитесь? У нас огороды рядом, дак её дети ни одной морковочки не возьмут".
– Так надо вам оформиться. И деньги за два месяца, вы заработали…
Я говорю: "Что вы за мои деньги пекётесь. Её оформляйте".
Оформила.
Нюре говорю:
– Возьми, купи обувиночку на эти деньги. – А тогда всё так было дорого. – У меня двое, у тебя пять.
И уже похоронка пришла. И не ошибочная.
Нюра: "Я заработаю, отдам".
– Не вздумай.
Ваня уходил, было 70 рублей. "Ваня, бери; я на месте, я не пропаду."
ОДНА ВИНТОВКА
Мамаша в войну пишет Ване: "Мы к Лане переезжаем, Ланя нас зовёт".
Ваня мне пишет: "Я сегодня живой, завтра убьют, дак они тебя там одну ухлопают".
Снова пишет Ване на фронт: "Отдай мне одну корову. У ней две, а у меня ни одной".
Ваня отвечает: "У меня одна винтовка".
Опять беда напала – нет от Вани писем. И у подружки, у Клавы Чигриной нету от мужа.
Вот ей пришла похоронная. Ранили, пока тащили, кишки растеряли по полю. Квартирантке говорю (она почту возила): "Если мне что будет, как Клавдии, ты мне не говори. Мы сильно с Ваней дружно жили. Я сразу умру".
И вот она идёт, то почернеет, то побелеет. Спрашиваю: "Что это с тобой?"
– Ланя, вот что с тобой делать? – в руке бумажку держит.
Я как стояла, упала. Парализовало. Меня принесли домой. Руки трясутся, ноги трясутся, рот покосило, глаз вывернуло.
– Свяжите меня.
Связали.
Анна Фёдоровна (жена плотника): "Ланя, мужик не дитё".
– Дети вырастут. У них свои интересы.
Фельдшера вызвали.
Квартирантка: "Ты седая вся".
Фельдшер: "Да. Возьмите себя в руки. Это всё отойдёт. Попьёте лекарство".
Волосы стали отходить, отходить… уже осталося на одном виске… прядка. И глаз на место стал, и рот. Фельдшер: "Ну вот, совсем молодец". Три раза приезжал. И лучше, и лучше… Прошло месяца три, приносят деньги, три с половиной тыщи, за похоронную.
А мамаша: "Ланя, где тебе удобнее судиться? в Глядянке или в Кургане? Я с тебя наделок возьму…"
– Мамаша, дели, я не постою.
