Валерий Ковалев
В закрытом гарнизоне
Картина Репина «Приплыли»
Отдав интернациональный долг дружественному Египту, большой противолодочный корабль «Адмирал Зозуля», возвращался в родную базу.
Позади осталась знойная Александрия, впереди ждал родной Североморск и сам Главком ВМФ, лично пожелавший встретить героев.
Размерено текла корабельная вахта, турбины пели свою монотонную песню, счетчик лага исправно отсчитывал пройденные мили.
На подходе к Северному морю корабль попал в сильный шторм и лишился якоря.
Данное, как водится, было занесено в вахтенный журнал, а командир сильно озаботился.
Вернуться в базу с одним якорем было неприлично, а в присутствии грозного Главкома, еще и чревато.
Но, как известно, неразрешимых ситуаций на флоте не бывает, и к командиру был вызван боцман, получивший приказ изготовить из подручных средств новый якорь.
Средств таких, в виде деревянных брусьев, на корабле имелось предостаточно и, вскоре, в одном из его вспомогательных помещений, запели пилы и застучали молотки.
– Давай, давай, шевелись, лишенцы, – расхаживал рядом с умельцами боцман и выдавал то, что на флоте называется «цу».
А спустя сутки, на палубе в районе бака, сиял кузбаслаком новый якорь, практически неотличимый от утопшего.
– Молодец, боцман, хорошо служишь – сказал мичману командир. – Давай вооружай его и в клюз*.
– Есть! – довольно гавкнул и отправился выполнять приказ
Через пару часов, мускульными усилиями десятка крепких рук и словесными – боцмана, муляж красовался на штатном месте, и корабль вновь обрел военно-морскую красоту.
А чтобы якоря не отличались (второй изрядно засолился) его тоже пролачили.
Спустя несколько суток, взвыв сиреной, БПК величаво входил на рейд Североморска, где его ждала густая толпа встречающих.
Впереди, на украшенной транспарантами стенке, сам Главком со свитой, похожий в громадной фуражке на мухомора, рядом сияющий медью оркестр и несколько военных корреспондентов с «лейками»*, а позади все остальные, праздничные и с цветами.
Молодца командир, даже якоря сияют, как у кота яйца! – бросил Главком Начпуру* и тот сморщился, поскольку был интеллигентом.
Далее был начат маневр швартовки, и корабль стал плавно подходить к стенке.
В точно назначенное время мегафон рявкнул, – отдать правый носовой! – и в воздухе весело загремели смычки.
Затем с бака последовал неожиданный доклад, – якорь встал!! – и, вслед за этим, подобно фантому, тот возник из пучины.
– Картина Репина «Приплыли», – проблеял в наступившей тишине рубки старпом, а командир встретился глазами со стоящим на причале Главкомом, и ему захотелось в море.
Что было потом, история умалчивает.
Но что-то было. Главкомы не терпят, когда всплывают якоря.
Примечания:
– Клюз – овальное отверстие в борту,
через которое проходит якорная
цепь.
– «Лейка» – марка немецкого фотоаппарата.
– Начпур – начальник политуправления Флота.
За невестой
Над полярным гарнизоном ночь.
В небе сполохи северного сияния, рассеянный свет фонарей на улицах, тишина.
Скрипя ботинками по снегу, Серега Гладков подошел к высокому крыльцу офицерского общежития, потянул на себя дверь и оказался в полумраке холла.
В нем матово блестел пол, сонно жужжали люминесцентные лампы и скучала дежурная за стойкой.
Кивнув ей, Серега прошел по длинной кишке коридора, остановился у обитой дерматином двери, с привинченной вверху табличкой «35» и зазвенел ключами.
Холостяцкое жилье встретило застарелым табачным запахом, бульканьем горячего пара в трубах и полуночным Гимном радиоточки.
Стянув с головы шапку, а с плеч шинель, Серега определил их в казенный, тоже с номерной биркой шкаф, затем переоделся в спортивный костюм и прошел в крошечный умывальник.
Вместо воды кран выдал сиплое шипенье, и, чертыхнувшись, Гладков потянулся к заранее припасенной трехлитровой банке с водой.
Умывшись и почистив зубы, он разобрал полутора спальную кровать, погасил свет, и, раздевшись, нырнул под одеяло.
Спать не хотелось, в расписанное морозными узорами окно лился лунный свет, и Серега потянулся за лежащими на прикроватной тумбочке сигаретами.
Затем всплеснул огонек зажигалки, Гладков выдул вверх тонкую струю дыма и щелкнул кнопкой блестящего никелем у изголовья, импортного «Грюндига».
Его, после первой автономки, он купил в мурманской «Березке», что б скрашивать такие вот вечера одиночества.
Стерео чудо вкрадчиво выдало «Одинкого пастуха» Джеймса Ласта, и Сереге стало грустно.
Воскресный вечер он провел в гостях у приятеля Валеры Шадрина, где были еще два их однокашника. Все с молодыми женами и вполне довольные жизнью.
Был отличный домашний стол, один за другим провозглашались тосты, веселье лилось через край.
Затем пели под гитару, супружеские пары танцевали, а Серега им завидовал.
Его приятели бракосочетались еще во время учебы, приехав в гарнизон с женами, поочередно обзавелись квартирами, а Валерка даже произвел на свет наследника.
Гладков же остался холостяком, завис в офицерском общежитии и влачил жалкое существование.
Ему до чертиков надоели холостяцкие завтраки, обеды и ужины, казенный интерьер номера и его вечерняя пустота.
– Все на хрен, женюсь, – сказал Серега стоящему в углу шкафу, после чего ткнул в пепельницу сигарету и поплотнее укутался в одеяло.
Ночью ему снились Джеймс Ласт, овцы и почему-то пастушка. На следующее утро, после политзанятий, вернувшись в дивизионный отдел, Гладков постучал в кабинет начальника и решительно переступил порог.
– Здравия желаю, товарищ капитан 2 ранга, – подойдя к заваленному бумагами столу, бодро произнес он.
– И тебе не хворать, – просматривая очередную, кивнул тот. – Присаживайся, с чем пожаловал?
– Прощу дать мне недельный отпуск. За свой счет, – усевшись на стул, «взял быка за рога», Серега.
– Недельный отпуск это хорошо, – исполнив очередную резолюцию, мечтательно протянул начальник. – А с какого такого перепугу?
– Ни с какого, – наклонился к начальнику Серега. – Хочу съездить на родину, Алексей Степанович, жениться.
– Кх-м, – с интересом воззрился на него капитан 2 ранга. – Так сразу?
– Ну да, а чего тянуть? У нас все женатые, а я нет.
– Надоела, значит, холостяцкая жизнь?
– Надоела, – вздохнул Серега, – хочется домашнего уюта.
– Ну что ж, причина уважительная, давай, поезжай, – полистав настольный календарь, сказал начальник. – А в следующий понедельник, что б был на службе.
– Есть! – радостно пробасил Серега. – Разрешите быть свободным?
– Будь, – последовал ответ, и Гладков направился к двери.
Зайдя в свой кабинет, который он делил со Шадриным, Серега сообщил приятелю о принятом решении, и тот отнесся к известию с пониманием.
– Давно пора, – солидно изрек Валерка. – Семья, как известно, ячейка общества. Кстати, а кто невеста?
– Ее у меня пока нету, – открыв сейф, извлек из него пачку купюр и сунул ее в карман Серега.
– ?!
– Ну да, пока, – многозначительно поднял палец вверх Гладков. – Но будет. В самое ближайшее время.
После этого, распрощавшись с приятелем и оставив его в неведении, Серега направил свои стопы в поселок.
Там он для начала посетил кассу аэрофлота и приобрел билет на ночной рейс до Архангельска, а затем общежитие, где переоблачился в парадно-выходную форму, дополнив ее белым шерстяным шарфом и щегольской, с золотым крабом мичманкой.
– КрасавЕц! – похвалил он себя, поглядев в зеркало, после чего прихватил дорожный кофр, и, покинув приют холостяков, монолитно зашагал в сторону морпричала.
На дворе чувствовалась весна, с крыш капало, в заливе орали чайки.
Спустя час, белоснежная рейсовая «Комета» доставила Гладкова в числе немногочисленных пассажиров в Мурманский морской порт, откуда, на такси, он проследовал в «Березку».
Там предстояло купить подарки единственному для Сереги родному человеку, каковым являлась его тетка по линии отца, Варвара Марковна.
Родители Гладкова погибли на лесосплаве, когда ему было пять лет, одинокая тетка взяла его к себе и воспитала как сына.
Потом были служба на флоте и учеба.
Все это время они состояли в переписке, а став офицером, Серега регулярно слал Варваре Марковне денежные переводы и изредка наезжал в гости.
В последний раз он был у нее пару лет назад, и тетка предлагала высватать племяннику невесту.
– Возьмешь нашу, поморскую, – певуче говорила она. – Оне лучше городских, надежнее.
Тогда Серега только посмеялся, а затем понял – все правда.
Еще во время учебы в Москве у него была девушка. Сначала они встречались, и дело шло к свадьбе, а затем, когда Гладкова распределили в Заполярье, любовь растаяла как дым.
Затем была еще одна, с которой Серега познакомился, отдыхая после похода в военном санатории в Крыму, и история повторилась.
– Права ты была, Марковна ох как права, – пробормотал Серега, глядя в лобовое стекло несущейся по проспекту «Волги».
– Чего? – не понял его таксист.
– Да это я так, мысли вслух, не обращай внимания.
«Березка» встретила несколькими болтающимися у входа фарцовщиками, важно дефилирующими по ее залам покупателями и обилием импортных товаров.
Для начала Гладков купил тетке шикарного вида пуховую шаль, пару металлических банок цейлонского чая, три бутылки рому и две коньяка (Марковна любила пунш по северному), к этому присовокупил несколько палок финской «салями» и красный шар швейцарского сыра, после чего расплатился чеками и загрузил все в кофр.
Далее он перешел в ювелирный отдел, где приобрел обручальные кольца – себе, предварительно померив, и невесте, выяснив, что размер при необходимости можно поменять.
Затем, с чувством выполненного долга, Серега оставил магазин, сел в ожидавшее его такси, и оно понеслось в сторону аэропорта.
На город опускались сумерки, в небе зажигались первые звезды.
Затем были несколько часов ожидания, ночной полет под убаюкивающее гудение турбин воздушного лайнера и посадка в Архангельске ранним утром.
– Ну, здравствуй, родина, – сказал Серега, спустившись по трапу, и с удовольствием вдохнул морозный воздух.
Добравшись до городского автовокзала, он нашел на табло с расписанием знакомый районный центр, купил в кассе билет и, до отхода автобуса, решил выпить кофе в уже работающем буфете.
– А может чего покрепче, товарищ старший лейтенант? – оценивающе оглядев рослую фигуру офицера, – заиграла глазами разбитная буфетчица.
– Рано, – подмигнул ей Серега, и, расплатившись, отошел к стоящему у окна столику.
Кофе был крепким и горячим, за стеклом рождалась алая заря, а в душе ширилась и росла надежда.
Поездка до располагавшегося в нижнем течении Северной Двины райцентра заняла ровно час, и когда мартовское солнце выкатилось из-за верхушек сосен, Гладков стоял на его центральной улице.
За прошедшие два года, здесь ничего не изменилось.
Напротив, через дорогу, монументально высилось рубленое, с красным флагом, здание райисполкома, рядом с ним белел афишами клуб и располагалась чайная, а далее тянулась череда с высокими крышами изб, над которыми в небо поднимались белесые столбы дыма.
Изредка проходящие по деревянным тротуарам местные жители с интересом поглядывали на Серегу, кивали ему как знакомому, и он им отвечал, – здравствуйте.
Теперь предстояла последняя часть пути, и, подхватив кофр, Гладков направился в сторону чайной.
Рядом с ней, с философским видом, стоял запряженный в розвальни мерин, а чуть дальше видавший виды «ЗИЛ», с затянутым тентом кузовом.
В чайной витал свежий запах пива, на обитой жестью стойке парил здоровенный, надраенный до зеркального блеска самовар, краснощекая буфетчица что-то щелкала на счетах, а за одним из столиков неспешно прихлебывали из кружек и закусывали вяленой рыбой два молодых парня и кряжистый, с бородой старик, в расстегнутом полушубке.
– Привет честной компании! – подойдя к ним, сказал Серега.
– Здорово, паря, – солидно кивнул старик, и парни сделали то же самое.
Далее Гладков назвал теткину деревню, которая была в пяти километрах от райцентра, и поинтересовался, не едет ли кто в ту сторону.
– Не, командир, мы в другую, – сказал старший из парней, и младший звонко повторил, – в другую.
– Ну, а ты, отец? – обратился Серега к деду, который в очередной раз приложился к кружке.
Тот неспешно ее опорожнил, довольно крякнул, и, огладив бороду, прогудел, – еду.
Спустя несколько минут они вышли из чайной, Егор Захарыч, так звали старика, – проверил упряжь, и сани, с устроившимся позади Гладковым, плавно тронулись в путь.
– А ты СЕргий, ежели не секрет, к кому? – поинтересовался на выезде из райцентра Захарыч и звонко чмокнул губами, – но, Ларька!
– К Гладковой, Варваре Марковне – поудобнее устраиваясь на застланном полстью сене, и, с удовольствием вдыхая запах тянущегося по сторонам хвойного бора, – ответил Серега.
– Знаю такую, – кивнул треухом дед. – Она работала у нас в леспромхозе, нормировщицей. Так ты ей сын?
– Ага, – сдвинул на затылок мичманку Серега. – Вот, приехал на побывку, – и стал жевать вытянутую из сена травинку.
– На побывку, это хорошо, – одобрительно изрек Захарыч. – Сам служил, понимаю..
Затем он сообщил, что в войну оттрубил на флоте целых семь лет, потом ловил рыбу и валил лес, а теперь на пенсии.
– А чего без жонки, али холостяк? – снова чмокнув на Ларьку, обернулся дед к Гладкову.
– Вот за ней и еду, тетка обещала засватать, – подмигнул ему Серега. – Как, есть тут у вас девки?
– Этого добра хватат, – утвердительно кивнул Захарыч. – И все красивые, лярвы, так бы сам и жанился.
– Так в чем вопрос? Дед ты видный. Женись.
– Жанилка ужо не та, поистерлась, – басовито хохотнул Захарыч, и Ларька тревожно запрядал ушами.
А солнце между тем, поднималось к зениту, с высоких сосен изредка срывался подтаявший снег, где-то далеко рас
сыпал дробную трель дятел.
Миновав бор, они переехали по деревянному мосту небольшую, с проталинами на синем льду речку, и, через километр, оказались на широкой лесной развилке.
– Ну, теперь, мне прямо, а тебе СЕргий, направо, – ткнул рукавицей дед в сторону более узкой, расчищенной грейдером дороги, и Гладков выбрался из розвальней.
– Благодарствую, Егор Захарыч, – отряхнув шинель, сказал он, и, вынув из кармана, протянул возчику новенькую пятерку.
– Со своих не берем, – отрицательно замотал тот головой. – Негоже.
– Ну, в таком случае, прими это, – и Гладков вручил деду, извлеченную из кофра черную бутылку.
– Никак заморская? – поднес тот посудину к глазам.
– Ром, – последовал ответ. – Выпьешь за мое здоровье.
Затем они душевно распрощались, сани исчезли в блестящем мареве, а Серега пошагал в сторону деревни.
Она открылась спустя полчаса в низине, на берегу залива, и Серега с удовольствием обозрел окрестности.
Синие леса тянулись до самого горизонта, в туманной дымке проглядывалась река, и над всем этим, голубело небо.
– Красота! – сказал Серега, и, оскальзываясь, стал спускаться к деревне.
Была она небольшая, в несколько порядков изб, но со своим собственным «сельпо» и сельсоветом.
Пятистенок тетки, срубленный еще дедом, стоял в начале улицы и весело глядел из окон розовыми геранями.
Серега отворил знакомо скрипнувшую навесами калитку в шатровых воротах, миновал широкий ухоженный двор, поднялся на высокое крыльцо и потянул на себя кованую скобу двери.
Затем прошел по мосту ко второй, толкнул ее, и, нагнувшись, вошел внутрь.
– Ктой там? – послышалось из горницы, и в высоком проеме появилась Варвара Марковна
– Ахти мне, Сережа! – на миг остолбенев, всплеснула она руками, и в следующую секунду племянник и тетка радостно обнимали друг друга.
– Как же это ты? – блестя влажными глазами, гладила его руками по щекам тетка. – Хотя бы телеграмму дал, я б встретила.
– Не хотел беспокоить, Марковна, – прочувственно сопел Серега. – Да и от райцентра до вас рукой подать. Какие мои годы?
– Ну, снимай, снимай шинелю и картуз, – засуетилась Марковна. – Поди оголодал в дороге? Я щас.
Чуть позже они сидели за столом в горнице, и обряженная в новую шаль тетка, радушно потчевала гостя.
– Вкусно, – гудел Серега, пропуская очередную рюмку, и отдавая дань поджаренной на сале глазунье, свежему, из трески рыбнику, и всевозможным, расставленным на льняной скатерти соленьям.
Потом они пили чай, из старинного, с медалями самовара, раскрасневшаяся от пунша тетка рассказывала деревенские новости, а Серега внимательно слушал и дымил сигаретой.
– А как Тая Соболева, не вышла замуж? – поинтересовался он, когда Марковна решила передохнуть, и та отрицательно покачала головой, – не вышла.
– Ну, вот и хорошо, – загасил сигарету в пепельнице Серега. – Ты мне ее засватай.
– ?!
– Ну да, – мотнул смоляным чубом Серега. – Я затем и приехал. Помнишь, обещала?
– Помню, – улыбнулась тетка. – Все-таки решился?
– А чего тянуть? Я человек военный. Только сначала я сам с ней поговорю, ну, а потом ты, Марковна, с родителями.
Как скажешь, батюшка, – расцвела старуха, и они вполне остались довольными друг другом.
Таю Серега знал с детства, она была пятью годами моложе, в школе и на улице почти не обращал на пигалицу внимания, а в последний свой приезд едва узнал, так она расцвела и похорошела.
Затем были несколько встреч, и они съездили в райцентр на танцы, а вскоре Гладкова срочно отозвали из отпуска, и все закончилось.
Спустя час, переодевшись, Серега натаскал воды и затопил баню, а когда вечерние сумерки опустились на деревню, захватив бутылку коньяка, при полном параде отправился в гости к Соболевым.
Встречен он там был, как и ожидалось, с почетом, а через некоторое время, они с Таей прогуливались по залитой лунным светом, березовой роще на берегу.
Под ногами скрипел тонкий наст, на кружеве ветвей блестел иней, где-то на другом конце деревни, заливисто играла хромка.
– Хорошо тут у вас, – прислушавшись, сказал Серега.
– Хорошо, – эхом отозвалась Тая.
– А я, между прочим, приехал за тобой, – заглянув в глаза, взял он ее за руку.
– Как это?
– Да очень просто, люблю, выходи за меня замуж?
В следующее мгновенье их накрыло сорвавшееся с березы снежное облако, а вверху хрустально зазвенели ветви.
– Чувствуешь? Даже природа «за», – тряхнул головой Серега. – Ну, так как, пойдешь, а Тая?
– Ну, если и природа, то пойду, – последовал ответ, и они весело рассмеялись.
А на следующее утро было сватовство.
Принаряженная Варвара Марковна посетила родителей Таи и получила их согласие.
Свадьбу решили играть в пятницу, а молодых расписать в сельсовете.
Два дня прошли в делах и заботах: оба дома готовили к торжеству, варили брагу, жарили и парили.
На «Ниве» друга детства Мишки Емельянова, Серега с Таей съездили в Архангельск, где Гладков купил ей подвенечное платье и фату, а в райцентре приобрел три ящика водки и два вина, для увеселения.
День в пятницу выдался солнечный и погожий, в назначенное время у дома Марковны собрались празднично одетые гости, а Серега с «дружками», направился к дому невесты.
У него, как водится, ее подругам был вручен «выкуп», деревенская ребятня оделена конфетами, а потом все, во главе с женихом и невестой, пешком двинулись в сельсовет, благо он находился рядом.
Там его председатель, по такому случаю обряженный в костюм и галстук, учинил в бумагах соответствующие записи, пришлепнув их гербовой печатью, после чего молодые обменялись кольцами и выслушали его поздравления.
Свадьба длилась два дня. Поначалу в доме Марковны, а потом у тестя.
Пели хором, веселились, да так, что порвали две гармошки и проломили половицу в горнице.
На утро третьего, простившись с родней, молодая чета отбыла к месту службы Сереги.
Там ее ждал сюрприз.
Старший оперуполномоченный Веня Дятчик был переведен «направленцем» в Североморск, и начальник вручил Гладкову ключи от освободившейся квартиры.
– Везет тебе, однако, – сказал Сереге Валера Шадрин, когда он проставлялся по этому поводу. – За одну неделю и жена, и квартира.
– Так получилось, – улыбнулся тот, и они сдвинули стаканы.
А спустя месяц Гладков уходил в очередную автономку.
В голубой дымке таяли скалистые берега, где его впервые ждали.
Парни с «Хиросимы»
– Команде Милованова выйти наверх для построения на пирсе! – метпллически пробубнил по отсекам «каштан», и, спустя пять минут, натянув ватники, мы переминаемся в шеренгах, вдоль черного борта ракетоносца.
Пару месяцев назад мы прибыли из атомного учебного центра на 3 флотилию ракетных подводных крейсеров стратегического назначения в Гаджиево, откуда, после стажировки, должны убыть в Северодвинск для испытаний и приемки корабля нового поколения.
Сейчас же временно обретаемся в одной из береговых казарм, и только что пришли с очередной отработки в море, в составе экипажа однотипной лодки.
– Значит так, – обращается к строю, стоящий перед нами помощник. – Сейчас все следуем в казарму, забираем вещи, после чего переселяемся в другую. И называет номер.
Все рады такому сообщению, поскольку в той, где мы живем, собачий холод, перебои с водой, и она явно нуждается в ремонте.
– Там, в смежном кубрике, живут несколько моряков с «К-19», – продолжает помощник, хмуро обводя нас взглядом. – Относиться к ним уважительно, и с расспросами не приставать. Ясно?
– Ясно, – шелестит вдоль строя, и мы тоже хмуримся.
Названный им ракетный крейсер 1-го поколения, окрещенный моряками «Хиросимой», не так давно вернувшийся из Северодвинска после очередного ремонта, стоит на одном из дальних пирсов и имеет мрачную историю.
В начале 60-х, во время учений «Полярный круг», на нем едва не взорвался реактор, и от переоблучения погибли четырнадцать моряков, в 1969 крейсер столкнулся под водой со следившей за ним американской субмариной, а в феврале этого года, во время боевой службы в Северной Атлантике, на нем заживо сгорели двадцать восемь членов экипажа.
– Ну, а если ясно, то вперед. Юркин, веди строй.
Стоящий на правом фланге старшина 1 статьи Жора Юркин выходит из шеренги, затем следует команда, и мы шаркаем подошвами в сторону контрольно-дозиметрического пункта.
Далее следует переодевание в здании санпропускника, после чего, облаченные в черные бушлаты и бескозырки, мы покидаем режимную зону и направляемся в сторону казарменного городка.
На дворе осень, в небе клубятся облака, скоро зима.
Спустя полчаса, навьюченные вещмешками, свернутыми матрацами и прочим скарбом, мы поднимаемся на четвертый этаж новой казармы.
Она выгодно отличается от старой, что радует.
В двух просторных, расположенных по обе стороны центрального прохода кубриках, ряды двухярусных кроватей, (несколько слева аккуратно застланы синими шерстяными одеялами) далее ленкомната и офицерские каюты, а в противоположном конце помещения бытового назначения.
– Наш правый, – говорит Жора, после чего мы шмякаем матрацы на кровати и привычно обустраиваемся.
– Лепота! – покачавшись на пружинной сетке, – басит сибиряк Вовка Кондратьев и щупает рукой одну из батарей парового отопления – она теплая.
Соседи появляются вечером, когда, вернувшись с лодки, мы занимаемся по интересам.
Их шестеро, все седые и с орденами «Красной Звезды» на форменках.
– Ни хрена себе, – тихо протягивает кто-то из наших, а «козлисты» прекращают очередную партию.
– Чего вы ребята? Играйте, – кивает нам один из вошедших, и парни следуют в свой кубрик.
В воздухе возникает напряженная тишина, потом игра возобновляется, а часть из наших срочно отправляется в умывальник.
– Это наверно те, что были в десятом, – потянув из пачки «Приму», пускает ее по кругу Жора.
– Скорее всего, – говорит Витька Лебедев, и все закуривают.
Когда на «Хиросиме» выгорели девятый и восьмой отсеки, находившихся в десятом тоже посчитали погибшими.
Затем, по штормовой Атлантике, обездвиженную лодку почти месяц буксировали в Североморск, и все это время, в концевом отсеке, в кромешнем мраке и холоде, практически без пищи и воды, находились двенадцать подводников. Они несли вахту и обеспечивали его живучесть.
– А чего их всего шестеро? – интересуется кто-то из ребят. – И не в составе экипажа?
– Наверное, после госпиталя, – делает предположение Серега Осмачко. – Видок у них еще тот.
– Слышь, Жор, – обращается к Юркину Славка Гордеев. – А может того, пойдем с ними пообщаемся? Ну, мол, что и как?
– Отставить, – досасывает старшина бычок. – Слышали, что сказал помоха?
– Точно, – поддерживает Юркина Серега Корунский. – С такими вопросами в душу лучше не лезть. Не тот случай.
С этого момента в кубрике становится тихо, рано утром мы уходим на лодку, а когда возвращаемся, стараемся не беспокоить соседей.
Они же держатся особняком, общаются только между собой и в основном молчат.
В один из таких вечеров мы собираемся небольшой компанией в баталерке.
За темным окном пелена дождя, далеко в заливе всплескивает створный знак, скучно.
Трое из нас вяло перебрасываются в подкидного, Серега Антоненко пишет письмо на родину, а я, усевшись на подоконник, лениво перебираю струны экипажной гитары.
Внезапно неплотно прикрытая дверь открывается, и в проеме возникает один из наших соседей.
Сначала он отрешенно оглядывает собравшихся, потом делает несколько шагов вперед и протягивает мне руку, – дай!
Несколько озадачено я передаю ему гитару, кто-то из ребят подвигает гостю «банку» и, усевшись на нее, парень чуть подстраивает инструмент.
Потом звенят несколько вступительных аккордов, и в воздухе рождается песня.
Автономке конец, путь на базу, домой,
Тихо лодку глубины качают,
Спит девятый отсек, спит девятый жилой,
Только вахтенный глаз не смыкает!
четко рубя слова, поет старший матрос, и мы переглядываемся.
Что он думал тогда, может, дом вспоминал,
Мать, друзей или очи любимой,
Только запах чужой те мечты разогнал,
Что такое? Несет вроде дымом.
слова незнакомы, но мы уже понимаем, о чем она, и все напрягаются
Доложить – ерунда, не уйдет никуда,
И в центральном ведь люди – не боги,
Поздно, пламя ревет, не успел, душу рвет
Перезвон аварийной тревоги!
песня захватывает, по коже бегут мурашки, и мы представляем тот ад, в который превратился корабль
И кто спал и лежал, или вахту стоял,
По постам боевым разбежались,
А в девятом, кто встал, кто услышал сигнал,
За себя и за лодку сражались!
мрачным набатом резонирует гитара и пред глазами борьба за живучесть
Ну а кто не проснулся, уснул навсегда,
Не почувствовав, как умирают,
Что за миг до конца, им приснился тогда,
То никто, никогда не узнает!
Ну а дым все валит, больше нет уже сил,
Гидравлические рвутся трубы,
Страх и смерть в переборке восьмого открыл,
Путь огню, смерть и новые трупы!
Дан в отсек ВПЛ*, но огонь не поник,
И спасенье теперь в десятом,
Сквозь удары туда лишь доносится крик:
Что ж вы держите, сволочи, гады?!
Отзывается сердце на каждый удар,
Рядом гибнут свои же ребята,
И открыть бы, да нет, смерть войдет и сюда,
И седеют от криков в десятом!
на этих строках всем становится не по себе, а исполнитель сбавляет темп.
Тишина. Нет страшнее такой тишины,
Смирно! Скиньте пилотки живые,
Двадцать восемь парней без вины, без войны
Жизнь отдали, чтоб жили другие.
Встаньте все, кто сейчас водку пьет и поет,
Замолчите и выпейте стоя,
Наш подводный, ракетный, наш атомный флот,
Отдает дань погибшим героям!
После этих слов мы, не сговариваясь, встаем и замечаем, что за открытой дверью молча стоят все наши.
– Сильно, – нарушает спустя минуту, тишину Жора. – Вы написали?
– Нет, – следует отрицательный кивок, – не мы.
– Слова перепишешь?
– Как-нибудь потом, – возвращает мне гитару старший матрос, и стоящие за дверью расступаются.
Потом мы уходим на очередную отработку в море, а когда возвращаемся, соседний кубрик пуст.
А на одной из тумбочек белеет листок. Со словами той самой песни.
Кто ее написал, неизвестно до сих пор.
Но на Северном флоте песню помнят, как и тех ребят, с «К-19».
Примечание: ВПЛ – лодочная система пожаротушения.
