Валерий Ковалев
В закрытом гарнизоне
Встреча
Вздохнув тормозами, экспресс плавно останавливается напротив здания аэропорта, увенчанного громадными буквами «Внуково», и пассажиры, прихватив ручную кладь, чинно направляются к выходу.
Мы с Виталькой не спешим и выходим последними.
На дворе 7 ноября и то, что называется «золотой осенью».
Несколько часов назад мы отстояли оперативный наряд на Красной площади, затем вернулись в общежитие на Хавской, там наскоро привели себя в порядок, и вся группа отправилась в свой первый после срочной службы отпуск на Родину.
Я, например, не был там три года, очень соскучился по родным, и рад предстать перед ними в новом качестве.
– Ну что, айда в зал, уточним время отлета? – киваю на один из стеклянных входов.
– Айда, – говорит Виталька, и, помахивая кожаными портфелями, мы входим под высокие своды.
Народу под ними не особенно много, и все гражданские.
– Ты смотри, и никто строем не ходит! – изрекает армейскую мудрость Виталька, и мы смеемся.
Найдя на электронном табло нужные рейсы (Виталька летит в Донецк, а я Луганск), мы неспешно дефилируем по огромному залу и проникаемся пассажирскими настроениями.
Минут через десять, исследовав оба этажа и ознакомившись с порядком регистрации, мы ощущаем чувство голода и решаем перекусить.
Завтрак был в пять утра, сейчас далеко за полдень, а до отправления наших рейсов еще не скоро.
Работающие в зале экспресс-кафе и буфет ассортиментом не радуют, но выбирать не приходится, и мы пристраиваемся к одной из очередей.
Внезапно со стороны сидящих неподалеку в пластиковых креслах пассажиров доноситься женский крик, потом трель милицейского свистка, и мимо нас, расталкивая встречных, несется длинноволосый парень, с зажатой в руке дамской сумочкой.
– Опа! – цапает Виталька бегуна за плечо, а я подставляю тому ногу.
Парень с воплем катится по бетону и врезается башкой в стоящую неподалеку тележку, а спустя секунду набегает наряд милиции, и в сопровождении потерпевшей, того уводят.
Окружающие бурно реагируют, и проверяют свои вещи.
Когда до желанной стойки остается всего ничего, рядом с нами возникает сержант, и, козырнув, предлагает, – пройдемте.
– А в чем, собственно дело? – переглядываемся мы с приятелем.
– Там все объяснят, – делает он приглашающий жест рукой. – Прошу.
– Не иначе тоже жулики, – шелестит в очереди, и, сопровождаемые подозрительными взглядами, мы с Виталькой, прихватив портфели, следуем за стражем порядка.
В расположенной неподалеку комнате милиции, за столом сидит пожилой капитан и оформляет протокол, перед ним, на стуле, задержанный, и здесь же потерпевшая и еще один милиционер.
– Так, присаживайтесь, – кивает нам капитан. – Спасибо за содействие, будете у нас свидетелями.
– Нам не положено, – улыбается Виталька и, вынув малиновое удостоверение, демонстрирует его начальнику.
– Понял – пробежав его глазами, говорит тот. – У вас такое же?
Я молча киваю и смотрю на часы.
– Ну что же, в таком случае не задерживаю, счастливого полета.
– И еще это, – включается в разговор приведший нас сержант, – в очереди в буфет стоять не надо.
Тут неподалеку приличное кафе. Семеныч, я провожу?
– Давай, – снова наклоняется к протоколу капитан.
Выйдя из комнаты, мы следуем за сержантом к центральному выходу, за ним он останавливается и тычет рукой в сторону небольшого, расположенного метрах в ста от здания аэропорта, сквера.
– Вон там кафе и буфетчицу зовут Юля. Скажете что от Андрея, накормит по первому разряду.
– Спасибо, сержант, – говорим мы, жмем ему руку и направляемся к скверу.
В нем золотая россыпь листьев на дорожках, кусты уведших хризантем и куб кафе-стекляшки под старой липой.
– Почти оазис, – говорю я, и мы заходим внутрь.
Там разноцветные блики льющегося сквозь стены осеннего солнца, полтора десятка пластиковых столиков, с сидящими за ними немногочисленными посетителями и блестящая нержавейкой барная стойка, с вертящим бобинами импортным «Грюндигом» и батареей разнокалиберных бутылок за ней.
Besame, besame mucho,
Como si fuera esta noche la ultima vez.
Besame, besame mucho,
Que tengo miedo tenerte, y perderte despues.
тихо льется из колонок голос Шарля Азнавура, и вся суета прошедшего дня остается позади.
– Здравствуйте мальчики, – возникает у стойки миловидная буфетчица, в накрахмаленной курточке и наколке в пышных волосах. – Что будем заказывать?
– Мы, Юля, от Андрея, – подмигивает ей Виталька. – А что имеете предложить?
– От Андрея? – заинтересовано оглядывает нас девушка и называет несколько горячих блюд.
Мы выбираем эскалопы, к ним заказываем по салату из овощей и сыр, а заодно бутылку «Мадеры», в честь праздника.
– Приятного аппетита, – говорит девушка, получив деньги, и мы усаживаемся неподалеку за столиком.
– Ну, с Октябрьской революцией! – разливает вино приятель, и стаканы отзываются глухим звоном. Вино знакомо пахнет югом, мясо сочное, а салаты свежие, и мы с удовольствием подкрепляем силы.
Голос Азнавура навевает грусть, за прозрачными стенами тихо кружатся листья, хорошо.
Потом все это нарушает звук открываемой двери, хлопок, и мы недовольно поворачиваем головы.
На пороге высоченный моряк, в лихо сдвинутой на затылок бескозырке, широких клешах и небольшим чемоданом в руке.
Знакомое лицо, выпуклые глаза, широкие прямые плечи.
– Витька! – ору я, отпихивая стул, и делаю шаг ему навстречу
Челюсть у вошедшего отваливается, глаза становятся еще больше, и он радостно вопит, – Валерка!
В следующее мгновение мы сцепляемся в дружеских объятиях, радостно хохочем и гулко тузим друг друга по спинам.
– Во, не иначе сослуживцы, – говорит кто-то из посетителей, и это правда.
Витька Полдушев, старший химик-дозиметрист с моей лодки.
В мае я уехал поступать в Школу, а корабль ушел в автономку, в Северную Атлантику.
– Это ж надо, такая встреча! – довольно оглядываю я приятеля. – Никак дембельнулся?
– А то, – солидно изрекает он. – Вот, следую на Родину, в славный город Чебоксары.
– Придет ноябрь, замерзнет речка и ДМБ объявит Гречко! – басит стоящий рядом Виталька и протягивает Полдушеву лапу, – держи краба!
– Кореш? – косится на меня Витька.
– Ну да, – отвечаю я, и следует церемония рукопожатия.
– Здоровый, черт, – трясет после него рукой Витька.
– Есть немного, – белозубо скалится Виталька. – Так че, обмоем встречу?
Спустя несколько минут столик вооружается еще двумя «Мадерами», к Витьке подвигаются новые эскалоп с салатом, и я набулькиваю стаканы.
– За встречу! – следует тост, и вино приятно холодит небо.
– Неплохой клев, – отдает Витька дань мясу, – совсем как у нас на лодке.
Потом мы выпиваем за тех, кто в море, и довольно оглядываем друг друга.
– Ну, давай, рассказывай, как сходили, и вообще, – наваливаюсь я локтями на столик.
– Сходили на два месяца в район Бермудов и обратно, – сообщает Витька. – После сдали лодку и в санаторий. Ну, а затем приказ, и, как говорят, гуляй Вася.
– Как ребята?
– Все путем. От Мурманска до Ленинграда ехали весело и всем набором.
Там сошли Свеженцев, Гордеев, Антоненко и Иконников. С остальными простился на Ленинградском. Такие вот дела, – вздыхает Витька.
– Ну а ты как? Поступил в училище?
– Поступил. Вот, летим с Петровичем в отпуск.
– Отпуск это хорошо, а ДМБ лучше, – безапелляционно изрекает Витька, и мы смеемся.
Далее идут воспоминания о службе, мы поочередно спрашиваем «а помнишь?», и очень радуемся, что не забыли.
И тут я замечаю, что у приятеля матросские погоны. Без лычек и с золотыми буквами «СФ».
– Не понял? – тычу в них пальцем. – Ты ж был старшина 1 статьи?
– Смайнали, – сокрушенно вздыхает он. – И еще легко отделался.
– ?!
– Ну да, – кивает чубатой головой Витька. – Загодковали мы после санатория по полной. Мол, позади три года морей и «вся корма в ракушках*». А чтоб молодым служба раем не казалась, стали их жучить. Ну, кэп и устроил нам «легкий крик на лужайке». Всех разжаловал и пообещал дембельскую автономку. Потом, правда отошел и отпустил с миром.
– Гуляйте, мол, засранцы. Помните мою доброту.
После этого мы с Виталькой корчимся от смеха, а Витька невозмутимо на нас таращится.
Затем наступает время регистрации рейса на Чебоксары, и, поблагодарив гостеприимную Юлю, мы выходим наружу.
В воздухе запах осени, шелест листьев под ногами и высокое голубое небо.
Спустя час, мы стоим с Виталькой у ограждения перед взлетной полосой и смотрим на разноцветную вереницу пассажиров, следующую к одному из стоящих там самолетов.
За нею парусит клешами высокая черная фигура. У трапа она оборачивается и машет в нашу сторону бескозыркой.
Мы тоже машем в ответ.
– Прощай, Витька!
Собачий марш
Погожее июльское утро.
Синь неба над сопками. Ультрамариновая гладь залива. Застывшие у берега, черные тела ракетоносцев.
Над ними, радуя глаз, под легким бризом трепещут флаги расцвечивания, а рядом, на пирсах, выстроены экипажи в парадной форме.
Затем тишина утра нарушается размеренными ударами метронома со штабной плавбазы и, с последним, усиленным динамиками, бодрым голосом дежурного по флотилии.
– На-а Фл-аг и Гю-йс, смир-рна!
Шеренги чуть вздрагивают и замирают.
– Фл-аг и Гю-йс поднять! – несется над заливом, и команду сменяют бравурные звуки Гимна.
Союз нерушимый республик свободных,
Сплотила навеки великая Русь.
Да здравствует созданный волей народов,
Единый, могучий Советский Союз!
торжественно несется в высокое небо, и по флагштокам кораблей вверх ползут сине-белые и алые полотнища.
– В-о-льно! – следует после завершения Гимна очередная команда, и флаги величаво реют в прозрачном воздухе.
Далее экипажи перестраиваются в колонны по четыре, выходят через лодочные КДП* на бетон вьющегося под скалами серпантина, и следуют походным шагом к выходу из режимной зоны*.
Впереди, с угнезденным на плече флотилийским знаменем, двухметровый, в белых перчатках лейтенант, с двумя, сопровождающими его здоровенными старшинами с автоматами, далее лучший в соединении экипаж, недавно получивший приз Главкома, и за ними остальные, всего полторы тысячи.
Лучи солнца играют на золоте офицерских погон, кортиков и шевронов, празднично синеют матросские гюйсы, в такт шагам взблескивают якоря на муаровых лентах бескозырок
– Не растягиваться, прибавить шагу! – изредка бубнят следующие сбоку экипажей старпомы, и черная волна минует широко распахнутые ворота контрольно-пропускного пункта.
За ним гудрон уходящей вверх дороги, и открывающийся сверху вид на поселок.
Он раскинулся в окаймленной сопками обширной долине и радует глаз почти городской перспективой.
Пяти и девятиэтажные дома вдоль заасфальтированных улиц, обширная площадь перед центральным универмагом, базовый Дом офицеров и школа неподалеку.
Улицы и площадь чисто подметены, дорожные бордюры и стволы молодых деревьев побелены известкой, на забранном в гранит, небольшом озере, свежей краской отсвечивает белый кораблик.
Перед универсамом, увенчанным лозунгом «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи», длинная, обтянутая кумачом трибуна с воинскими начальниками, а по обеим сторонам от нее гражданская часть населения, представленная, в основном, гостями, женами моряков и их чадами.
Здесь же, на противоположной стороне площади, весело сияет медью сводный духовой оркестр, а в ее дальней части, откуда ожидается появление маршевых колонн, хмуро прохаживается военный комендант с помощником, и по всему периметру, с равными интервалами, бдит стоящий в оцеплении караульный взвод.
Вообще-то, исходя из ранга, коменданту полагается стоять на трибуне, пятым справа от командующего, но в прошлый День флота случился досадный казус, и волей единоначальника полковник лишился такой чести.
А всему виною была компания гражданских специалистов из «почтового ящика», которая неожиданно возникла из близлежащего ресторана и, распевая «Варяга», пыталась принять участие в параде.
– Курвы, – морщится комендант, вспомнив ту историю и обводит тяжелым взглядом подведомственную территорию.
Она, как говорят, соответствует, за исключением стайки собак, вольготно расположившейся на прогретом солнцем гранитном берегу озера.
Братья меньшие с интересом наблюдают за необычным скоплением двуногих, почесываются и звонко выкусывают блох друг у друга.
– Убрать, – бурчит полковник и тычет в них пальцем.
– Есть! – козыряет помощник и отдает соответствующее распоряжение.
Вслед за этим туда рысит ближайший боец из оцепления, псам выдается команда, «Пошли на хрен отсюда!» и стая неспешно трюхает в дальнюю часть озера.
А спустя минуту, из-за ближайших домов показывается длинная, с плывущим впереди знаменем, парадная колонна.
Следуя заранее определенной дислокации, экипажи занимают отведенные им места на противоположной части площади, а в празднично расцвеченной толпе зрителей, нарастает радостное оживление.
В отличие от них, стоявшие на трибуне хранят невозмутимое спокойствие и многозначительно надувают щеки.
– Ну что, будем начинать? – обращается один из адмиралов к командующему, и тот величаво кивает золотом шитья на фуражке, – можешь.
Далее следует начальственная отмашка, в наступившей тишине звонко щелкают мощные динамики и с крыши школы, в небо срывается стая голубей.
– Товарищи! – делает шаг к микрофону начальник политотдела соединения. – Митинг, посвященный Дню Военно-Морского флота Союза Советских Социалистических республик, – объявляю открытым!
Вслед за этим военный дирижер взмахивает палочкой, оркестр исполняет Гимн, и все проникаются важностью события.
– Слово предоставляется командующему флотилией, вице-адмиралу Батюшкину! – торжественно продолжает начпо, когда затихает завершающий аккорд.
– Товарищи североморцы! – неспешно обозревает пространство командующий. – От имени руководства Страны, Главкома и себя лично, поздравляю вас с Днем Военно-Морского флота!
Далее возникает короткая пауза и троекратное «ура!» уносится к кувыркающимся в небе голубям.
Затем командующий толкает подготовленную накануне речь, акцентируя ее на вопросах боевой и политической подготовки, выражает уверенность в дальнейшем их повышении в пику мировому империализму, после чего передает слово представителю штаба Флота и местной общественности.
Те тоже предметно высказываются, и наступает кульминация.
Застывшие на своих местах парадные расчеты напрягаются, зрители с интересом на них пялятся, и слышно как где-то в заливе кричат чайки.
– Смир-рна! – нарушается возникшая идиллия металлическим лаем из висящих на столбах репродукторов.
– К торжественному маршу, поэкипажно! На одного линейного дистанции! Первый экипаж прямо, остальные направо, шаго-м..арш!
С последней командой парадные расчеты оживают, медь оркестра взрывается «Прощанием славянки», адмиралы и иже с ними приосаниваются, а первый экипаж рубит строевым в направлении трибуны.
Сине – белое, с серебряным наконечником, знамя чуть колышется впереди строя, двести сорок, в надраенных до зеркального блеска ботинках ног, мерно попирают брусчатку площади, и в унисон им фонят стены близлежащих домов.
На подходе к трибуне в офицерских шеренгах дружно рявкают «и раз!», руки марширующих прижимаются к бокам, а нимбы белых чехлов на головах, вздергиваются вверх и вправо.
В ответ военачальники прикладывают руки к козырькам и делают подобные египетским сфинксам, лица.
Вслед за первым, перед трибуной и бурно выражающими удовольствие зрителями, теперь уже под звуки «Встречного марша» проходят второй и третий экипажи.
– Хорошо идут! – наклоняется представитель штаба флота к командующему и тот величаво кивает, – хорошо.
Когда же на площадь ступает последний, в дальнем ее конце возникает какая-то суета и крики.
Они привлекают всеобщее внимание, и в толпе зрителей раздается смех.
В нескольких метрах от последней, четко отбивающей шаг шеренги, виляя хвостами и довольно улыбаясь, гордо шествует собачья стая.
Впереди, согласно иерархии, громадный сенбернар со своей подругой колли, а за ними прочие, самых разных мастей и окраса.
Замыкают шествие несколько совсем юных щенков, дружно семенящих маленькими лапками.
– Мама, мама, смотри, военные собачки! – оглушительно визжит какая-то малышка, и смех перерастает в хохот.
А спустя час, на фуршете в Доме офицеров, отдавая дань армянскому коньяку и пайковым деликатесам, стоявшие на трибуне обмениваются мнениями по поводу завершившего парада.
– На достойном провели уровне, – солидно констатирует адмирал из штаба флота, обращаясь к командующему. – У тебя, Лев Алексеевич, – даже собаки службу знают.
– Само – собой, – отвечает тот и делает знак официанту, – повторить.
Вечером, над гремящем музыкой гарнизоном, в небо раз за разом уносятся разноцветные серии корабельных ракет.
..р-р-а! – сопровождают их восторженные крики.
И за всем этим с сопок, наблюдают «братья меньшие».
Которые тоже знают службу.
Примечания:
КДП – контрольно – дозиметрический пункт.
Режимная зона – зона особого режима, в которой стоят АПЛ
Правдоруб
Вернувшись после ночного обхода кораблей дивизии, дежурный по соединению капитан 1 ранга Охлобыстин разоблачился, водрузил шинель и фуражку с «крабом» на штатив вешалки, после чего опоясал торс пистолетной портупеей и нацепил повязку «РЦЫ» на рукав кителя.
Затем он отправил клюющего носом помощника отдыхать, уселся в вертящееся кресло перед металлическим столом с несколькими телефонами и учинил в журнале дежурного запись о проверке несения корабельной службы.
На восьми из стоящих в базе лодок она была на должном уровне, а на двух имели место нарушения.
«…Верхневахтенный АПЛ „К-240“ спал на брезентовых чехлах в ограждении рубки. При сыгрании учебной аварийной тревоги на АПЛ „К-312“, аварийная партия 1 отсека имитировала борьбу с водой без использования штатных средств и механизмов», завершил ее Охлобыстин и витиевато расписался.
Своей властью он «вставил фитили» обеим дежурным по кораблям, а завтра, после утреннего доклада адмиралу, аналогичные вставят командирам.
Еще раз пробежав глазами написанное, «капраз» удовлетворенно хрюкнул, и, закрыв журнал, с чувством выполненного долга извлек из лежащей на столе коробки, длинную «Герцеговину флор»
– М-м-м, – довольно замычал, окутавшись дымом и, вытянув ноги, уставился в темное пятно иллюминатора.
В него дробью стучал осенний дождь, на выходе из залива всплескивал далекий огонь створа, где-то в казарменном городке тоскливо выла собака.
Охлобыстин размышлял над тем, что предстояло сделать, и проникался его важностью.
Еще с курсантских времен капитан 1 ранга всячески боролся за справедливость, резал везде правду-матку и здорово поднаторел в этом деле.
Данное сказывалось на его служебном продвижении и взаимоотношениях с начальством, но свое жизненное кредо Охлобыстин не менял.
Очередной, нанесенный им по несправедливости удар, сделал его в соединении еще более известным, и капитан 1 ранга этим по праву гордился.
Тогда, как раз, завершились небывалого размаха морские учения «Океан», Флот показал свой ядерный оскал акулам империализма, и в его передовое соединение нагрянул сам маршал Гречко с многочисленной свитой.
По этому поводу состоялся торжественный смотр, а затем всех офицеров собрали в гарнизонном ДОФе.
Далее были выступления Маршала, Главкома и Начальника Главпура*, читка приказа о присвоении очередных воинских званий и вручение наград, а также ответные речи награжденных.
– А теперь вопросы, – милостиво кивнул Маршал командующему соединением, и тот продублировал его веление залу.
Зал ответил скрипом кресел, тихим покашливанием и полетом жужжащей мухи.
Когда же этот звук затих, там поочередно материализовались назначенные политотделом «дежурные» и огласили заранее подготовленные вопросы.
Все они касались того, что могло понравиться главному стратегу, и он привычно на них ответил.
– Так, еще вопросы? – обвел глазами зал командующий и напрягся.
В третьем ряду, в центре, вверх поднялась рука с четырьмя золотыми нашивками, и вставший представился – капитан 2 ранга Охлобыстин!
Сидевший позади командующего начальник политотдела стал потеть, а его сосед, начальник особого отдела, подозрительно уставился на самозванца.
– Мы вас слушаем, товарищ Охлобыстин, – последовал кивок Маршала, – говорите.
– Я хочу сказать о той несправедливости, в которой находится Военно – Морской Флот, – значительно произнес оратор, и все навострили уши.
– Однако, – покосился Министр на сидящего рядом главкома, и тот беспокойно заворочал шеей.
– Насколько известно всем здесь присутствующим, – невозмутимо продолжал Охлобыстин, – командиры дивизий РВСН базирующихся на суше, по должности являются генералами.
В то же время командиры наших стратегических подводных ракетоносцев, не уступающие им по мощи и несущие боевое дежурство у берегов вероятного противника, всего лишь капитаны 1 ранга.
Это несправедливо, товарищ маршал!
В зале наступила грозовая тишина, а в заднем ряду под кем-то сломалось кресло.
Озадаченный Министр прозрачно воззрился на Охлобыстина, потом перевел взгляд на Главкома, и тот стал наливаться краской.
Дело в том, что этот вопрос уже давно витал в морских штабах, но озвучивать его на высшем уровне никто не решался.
Как и его грозный предшественник, Гречко не питал особой любви к флоту и все, касающееся его, считал второстепенным.
– К-х-м, – сказал Министр, после чего выпил стакан боржома и разродился ответной речью.
Из нее следовало, что Партия и Правительство уделяют особое внимание Флоту, который располагает всем необходимое для решения поставленных перед ним задач, командиры ракетоносцев имеют те звания, которые заслуживают, и ни о какой несправедливости не может быть и речи.
– А за прямо поставленный вопрос благодарю, – сказал в завершение Министр. – Можете обращаться ко мне и впредь. Я всегда выслушаю.
Затем действо закончилось, плотно отобедав, высокие гости отбыли в столицу, а над Охлобыстиным стали сгущаться тучи.
Однако гром не грянул.
Спустя некоторое время, в громоздком военном механизме что-то со скрипом провернулось, из Москвы последовал высочайший Указ, и в среде командиров подводных ракетоносцев возник первый адмирал.
Данное в подплаве восприняли на «ура», начальство сменило гнев на милость и Охлобыстину присвоили очередное звание.
А он, между тем, размышлял над новой несправедливостью.
Она касалась различия в головных уборах высших и старших офицеров Армии и Военно-Морского Флота.
И если армейские генералы и полковники носили овеянные героикой гражданской войны серебристые папахи, то равные им по званию на флоте, довольствовались почти цивильными каракулевыми шапками.
– Непорядок, – решил Охлобыстин и обратился, как водится, «по команде».
А когда сверху поступило грозное «отказать», он вспомнил последние слова маршала.
– Ну, на нет и суда нет, – докурив папиросу, воткнул ее Охлобыстин в медь пепельницы и решительно выдвинул из стола верхний ящик.
– Тэ-экс, – положил перед собой лист бумаги и вверху, в центре, аккуратно вывел, «Рапорт».
Далее, сославшись на высочайшее разрешение, он обстоятельно изложил суть проблемы, а поутру, сменившись, отправил свое творение Министру, заказным письмом.
Прошел месяц и Охлобыстина вызвал командующий соединением.
– Так, значит, говоришь папахи? – предложив сесть, открыл он сафьяновую папку.
– Именно так, товарищ адмирал, – последовал ответ. – Они.
– В таком случае ознакомься, – протянулась к нему рука с бумагой, – лично.
Охлобыстин осторожно принял документ – это был его рапорт.
Судя по красному, с входящим номером штемпелем, он прошел регистрацию в Министерстве обороны, а вверху слева, синим карандашом было размашисто начертано «Выдать в порядке исключения папаху. Гречко».
Получил ли ее борец за справедливость, история умалчивает.
Но по прошествии не столь долгого времени, флотские адмиралы и капитаны 1 ранга стали щеголять в весьма модных, нового образца шапках.
Куда до них папахам!
