Валерий Ковалев
В закрытом гарнизоне

Встреча

Вздохнув тормозами, экспресс плавно останавливается напротив здания аэропорта, увенчанного громадными буквами «Внуково», и пассажиры, прихватив ручную кладь, чинно направляются к выходу.

Мы с Виталькой не спешим и выходим последними.

На дворе 7 ноября и то, что называется «золотой осенью».

Несколько часов назад мы отстояли оперативный наряд на Красной площади, затем вернулись в общежитие на Хавской, там наскоро привели себя в порядок, и вся группа отправилась в свой первый после срочной службы отпуск на Родину.

Я, например, не был там три года, очень соскучился по родным, и рад предстать перед ними в новом качестве.

– Ну что, айда в зал, уточним время отлета? – киваю на один из стеклянных входов.

– Айда, – говорит Виталька, и, помахивая кожаными портфелями, мы входим под высокие своды.

Народу под ними не особенно много, и все гражданские.

– Ты смотри, и никто строем не ходит! – изрекает армейскую мудрость Виталька, и мы смеемся.

Найдя на электронном табло нужные рейсы (Виталька летит в Донецк, а я Луганск), мы неспешно дефилируем по огромному залу и проникаемся пассажирскими настроениями.

Минут через десять, исследовав оба этажа и ознакомившись с порядком регистрации, мы ощущаем чувство голода и решаем перекусить.

Завтрак был в пять утра, сейчас далеко за полдень, а до отправления наших рейсов еще не скоро.

Работающие в зале экспресс-кафе и буфет ассортиментом не радуют, но выбирать не приходится, и мы пристраиваемся к одной из очередей.

Внезапно со стороны сидящих неподалеку в пластиковых креслах пассажиров доноситься женский крик, потом трель милицейского свистка, и мимо нас, расталкивая встречных, несется длинноволосый парень, с зажатой в руке дамской сумочкой.

– Опа! – цапает Виталька бегуна за плечо, а я подставляю тому ногу.

Парень с воплем катится по бетону и врезается башкой в стоящую неподалеку тележку, а спустя секунду набегает наряд милиции, и в сопровождении потерпевшей, того уводят.

Окружающие бурно реагируют, и проверяют свои вещи.

Когда до желанной стойки остается всего ничего, рядом с нами возникает сержант, и, козырнув, предлагает, – пройдемте.

– А в чем, собственно дело? – переглядываемся мы с приятелем.

– Там все объяснят, – делает он приглашающий жест рукой. – Прошу.

– Не иначе тоже жулики, – шелестит в очереди, и, сопровождаемые подозрительными взглядами, мы с Виталькой, прихватив портфели, следуем за стражем порядка.

В расположенной неподалеку комнате милиции, за столом сидит пожилой капитан и оформляет протокол, перед ним, на стуле, задержанный, и здесь же потерпевшая и еще один милиционер.

– Так, присаживайтесь, – кивает нам капитан. – Спасибо за содействие, будете у нас свидетелями.

– Нам не положено, – улыбается Виталька и, вынув малиновое удостоверение, демонстрирует его начальнику.

– Понял – пробежав его глазами, говорит тот. – У вас такое же?

Я молча киваю и смотрю на часы.

– Ну что же, в таком случае не задерживаю, счастливого полета.

– И еще это, – включается в разговор приведший нас сержант, – в очереди в буфет стоять не надо.

Тут неподалеку приличное кафе. Семеныч, я провожу?

– Давай, – снова наклоняется к протоколу капитан.

Выйдя из комнаты, мы следуем за сержантом к центральному выходу, за ним он останавливается и тычет рукой в сторону небольшого, расположенного метрах в ста от здания аэропорта, сквера.

– Вон там кафе и буфетчицу зовут Юля. Скажете что от Андрея, накормит по первому разряду.

– Спасибо, сержант, – говорим мы, жмем ему руку и направляемся к скверу.

В нем золотая россыпь листьев на дорожках, кусты уведших хризантем и куб кафе-стекляшки под старой липой.

– Почти оазис, – говорю я, и мы заходим внутрь.

Там разноцветные блики льющегося сквозь стены осеннего солнца, полтора десятка пластиковых столиков, с сидящими за ними немногочисленными посетителями и блестящая нержавейкой барная стойка, с вертящим бобинами импортным «Грюндигом» и батареей разнокалиберных бутылок за ней.

 
Besame, besame mucho,
Como si fuera esta noche la ultima vez.
Besame, besame mucho,
Que tengo miedo tenerte, y perderte despues.
 

тихо льется из колонок голос Шарля Азнавура, и вся суета прошедшего дня остается позади.

– Здравствуйте мальчики, – возникает у стойки миловидная буфетчица, в накрахмаленной курточке и наколке в пышных волосах. – Что будем заказывать?

– Мы, Юля, от Андрея, – подмигивает ей Виталька. – А что имеете предложить?

– От Андрея? – заинтересовано оглядывает нас девушка и называет несколько горячих блюд.

Мы выбираем эскалопы, к ним заказываем по салату из овощей и сыр, а заодно бутылку «Мадеры», в честь праздника.

– Приятного аппетита, – говорит девушка, получив деньги, и мы усаживаемся неподалеку за столиком.

– Ну, с Октябрьской революцией! – разливает вино приятель, и стаканы отзываются глухим звоном. Вино знакомо пахнет югом, мясо сочное, а салаты свежие, и мы с удовольствием подкрепляем силы.

Голос Азнавура навевает грусть, за прозрачными стенами тихо кружатся листья, хорошо.

Потом все это нарушает звук открываемой двери, хлопок, и мы недовольно поворачиваем головы.

На пороге высоченный моряк, в лихо сдвинутой на затылок бескозырке, широких клешах и небольшим чемоданом в руке.

Знакомое лицо, выпуклые глаза, широкие прямые плечи.

– Витька! – ору я, отпихивая стул, и делаю шаг ему навстречу

Челюсть у вошедшего отваливается, глаза становятся еще больше, и он радостно вопит, – Валерка!

В следующее мгновение мы сцепляемся в дружеских объятиях, радостно хохочем и гулко тузим друг друга по спинам.

– Во, не иначе сослуживцы, – говорит кто-то из посетителей, и это правда.

Витька Полдушев, старший химик-дозиметрист с моей лодки.

В мае я уехал поступать в Школу, а корабль ушел в автономку, в Северную Атлантику.

– Это ж надо, такая встреча! – довольно оглядываю я приятеля. – Никак дембельнулся?

– А то, – солидно изрекает он. – Вот, следую на Родину, в славный город Чебоксары.

– Придет ноябрь, замерзнет речка и ДМБ объявит Гречко! – басит стоящий рядом Виталька и протягивает Полдушеву лапу, – держи краба!

– Кореш? – косится на меня Витька.

– Ну да, – отвечаю я, и следует церемония рукопожатия.

– Здоровый, черт, – трясет после него рукой Витька.

– Есть немного, – белозубо скалится Виталька. – Так че, обмоем встречу?

Спустя несколько минут столик вооружается еще двумя «Мадерами», к Витьке подвигаются новые эскалоп с салатом, и я набулькиваю стаканы.

– За встречу! – следует тост, и вино приятно холодит небо.

– Неплохой клев, – отдает Витька дань мясу, – совсем как у нас на лодке.

Потом мы выпиваем за тех, кто в море, и довольно оглядываем друг друга.

– Ну, давай, рассказывай, как сходили, и вообще, – наваливаюсь я локтями на столик.

– Сходили на два месяца в район Бермудов и обратно, – сообщает Витька. – После сдали лодку и в санаторий. Ну, а затем приказ, и, как говорят, гуляй Вася.

– Как ребята?

– Все путем. От Мурманска до Ленинграда ехали весело и всем набором.

Там сошли Свеженцев, Гордеев, Антоненко и Иконников. С остальными простился на Ленинградском. Такие вот дела, – вздыхает Витька.

– Ну а ты как? Поступил в училище?

– Поступил. Вот, летим с Петровичем в отпуск.

– Отпуск это хорошо, а ДМБ лучше, – безапелляционно изрекает Витька, и мы смеемся.

Далее идут воспоминания о службе, мы поочередно спрашиваем «а помнишь?», и очень радуемся, что не забыли.

И тут я замечаю, что у приятеля матросские погоны. Без лычек и с золотыми буквами «СФ».

– Не понял? – тычу в них пальцем. – Ты ж был старшина 1 статьи?

– Смайнали, – сокрушенно вздыхает он. – И еще легко отделался.

– ?!

– Ну да, – кивает чубатой головой Витька. – Загодковали мы после санатория по полной. Мол, позади три года морей и «вся корма в ракушках*». А чтоб молодым служба раем не казалась, стали их жучить. Ну, кэп и устроил нам «легкий крик на лужайке». Всех разжаловал и пообещал дембельскую автономку. Потом, правда отошел и отпустил с миром.

– Гуляйте, мол, засранцы. Помните мою доброту.

После этого мы с Виталькой корчимся от смеха, а Витька невозмутимо на нас таращится.

Затем наступает время регистрации рейса на Чебоксары, и, поблагодарив гостеприимную Юлю, мы выходим наружу.

В воздухе запах осени, шелест листьев под ногами и высокое голубое небо.

Спустя час, мы стоим с Виталькой у ограждения перед взлетной полосой и смотрим на разноцветную вереницу пассажиров, следующую к одному из стоящих там самолетов.

За нею парусит клешами высокая черная фигура. У трапа она оборачивается и машет в нашу сторону бескозыркой.

Мы тоже машем в ответ.

– Прощай, Витька!

Собачий марш

Погожее июльское утро.

Синь неба над сопками. Ультрамариновая гладь залива. Застывшие у берега, черные тела ракетоносцев.

Над ними, радуя глаз, под легким бризом трепещут флаги расцвечивания, а рядом, на пирсах, выстроены экипажи в парадной форме.

Затем тишина утра нарушается размеренными ударами метронома со штабной плавбазы и, с последним, усиленным динамиками, бодрым голосом дежурного по флотилии.

– На-а Фл-аг и Гю-йс, смир-рна!

Шеренги чуть вздрагивают и замирают.

– Фл-аг и Гю-йс поднять! – несется над заливом, и команду сменяют бравурные звуки Гимна.

 
Союз нерушимый республик свободных,
Сплотила навеки великая Русь.
Да здравствует созданный волей народов,
Единый, могучий Советский Союз!
 

торжественно несется в высокое небо, и по флагштокам кораблей вверх ползут сине-белые и алые полотнища.

– В-о-льно! – следует после завершения Гимна очередная команда, и флаги величаво реют в прозрачном воздухе.

Далее экипажи перестраиваются в колонны по четыре, выходят через лодочные КДП* на бетон вьющегося под скалами серпантина, и следуют походным шагом к выходу из режимной зоны*.

Впереди, с угнезденным на плече флотилийским знаменем, двухметровый, в белых перчатках лейтенант, с двумя, сопровождающими его здоровенными старшинами с автоматами, далее лучший в соединении экипаж, недавно получивший приз Главкома, и за ними остальные, всего полторы тысячи.

Лучи солнца играют на золоте офицерских погон, кортиков и шевронов, празднично синеют матросские гюйсы, в такт шагам взблескивают якоря на муаровых лентах бескозырок

– Не растягиваться, прибавить шагу! – изредка бубнят следующие сбоку экипажей старпомы, и черная волна минует широко распахнутые ворота контрольно-пропускного пункта.

За ним гудрон уходящей вверх дороги, и открывающийся сверху вид на поселок.

Он раскинулся в окаймленной сопками обширной долине и радует глаз почти городской перспективой.

Пяти и девятиэтажные дома вдоль заасфальтированных улиц, обширная площадь перед центральным универмагом, базовый Дом офицеров и школа неподалеку.

Улицы и площадь чисто подметены, дорожные бордюры и стволы молодых деревьев побелены известкой, на забранном в гранит, небольшом озере, свежей краской отсвечивает белый кораблик.

Перед универсамом, увенчанным лозунгом «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи», длинная, обтянутая кумачом трибуна с воинскими начальниками, а по обеим сторонам от нее гражданская часть населения, представленная, в основном, гостями, женами моряков и их чадами.

Здесь же, на противоположной стороне площади, весело сияет медью сводный духовой оркестр, а в ее дальней части, откуда ожидается появление маршевых колонн, хмуро прохаживается военный комендант с помощником, и по всему периметру, с равными интервалами, бдит стоящий в оцеплении караульный взвод.

Вообще-то, исходя из ранга, коменданту полагается стоять на трибуне, пятым справа от командующего, но в прошлый День флота случился досадный казус, и волей единоначальника полковник лишился такой чести.

А всему виною была компания гражданских специалистов из «почтового ящика», которая неожиданно возникла из близлежащего ресторана и, распевая «Варяга», пыталась принять участие в параде.

– Курвы, – морщится комендант, вспомнив ту историю и обводит тяжелым взглядом подведомственную территорию.

Она, как говорят, соответствует, за исключением стайки собак, вольготно расположившейся на прогретом солнцем гранитном берегу озера.

Братья меньшие с интересом наблюдают за необычным скоплением двуногих, почесываются и звонко выкусывают блох друг у друга.

– Убрать, – бурчит полковник и тычет в них пальцем.

– Есть! – козыряет помощник и отдает соответствующее распоряжение.

Вслед за этим туда рысит ближайший боец из оцепления, псам выдается команда, «Пошли на хрен отсюда!» и стая неспешно трюхает в дальнюю часть озера.

А спустя минуту, из-за ближайших домов показывается длинная, с плывущим впереди знаменем, парадная колонна.

Следуя заранее определенной дислокации, экипажи занимают отведенные им места на противоположной части площади, а в празднично расцвеченной толпе зрителей, нарастает радостное оживление.

В отличие от них, стоявшие на трибуне хранят невозмутимое спокойствие и многозначительно надувают щеки.

– Ну что, будем начинать? – обращается один из адмиралов к командующему, и тот величаво кивает золотом шитья на фуражке, – можешь.

Далее следует начальственная отмашка, в наступившей тишине звонко щелкают мощные динамики и с крыши школы, в небо срывается стая голубей.

– Товарищи! – делает шаг к микрофону начальник политотдела соединения. – Митинг, посвященный Дню Военно-Морского флота Союза Советских Социалистических республик, – объявляю открытым!

Вслед за этим военный дирижер взмахивает палочкой, оркестр исполняет Гимн, и все проникаются важностью события.

– Слово предоставляется командующему флотилией, вице-адмиралу Батюшкину! – торжественно продолжает начпо, когда затихает завершающий аккорд.

– Товарищи североморцы! – неспешно обозревает пространство командующий. – От имени руководства Страны, Главкома и себя лично, поздравляю вас с Днем Военно-Морского флота!

Далее возникает короткая пауза и троекратное «ура!» уносится к кувыркающимся в небе голубям.

Затем командующий толкает подготовленную накануне речь, акцентируя ее на вопросах боевой и политической подготовки, выражает уверенность в дальнейшем их повышении в пику мировому империализму, после чего передает слово представителю штаба Флота и местной общественности.

Те тоже предметно высказываются, и наступает кульминация.

Застывшие на своих местах парадные расчеты напрягаются, зрители с интересом на них пялятся, и слышно как где-то в заливе кричат чайки.

– Смир-рна! – нарушается возникшая идиллия металлическим лаем из висящих на столбах репродукторов.

– К торжественному маршу, поэкипажно! На одного линейного дистанции! Первый экипаж прямо, остальные направо, шаго-м..арш!

С последней командой парадные расчеты оживают, медь оркестра взрывается «Прощанием славянки», адмиралы и иже с ними приосаниваются, а первый экипаж рубит строевым в направлении трибуны.

Сине – белое, с серебряным наконечником, знамя чуть колышется впереди строя, двести сорок, в надраенных до зеркального блеска ботинках ног, мерно попирают брусчатку площади, и в унисон им фонят стены близлежащих домов.

На подходе к трибуне в офицерских шеренгах дружно рявкают «и раз!», руки марширующих прижимаются к бокам, а нимбы белых чехлов на головах, вздергиваются вверх и вправо.

В ответ военачальники прикладывают руки к козырькам и делают подобные египетским сфинксам, лица.

Вслед за первым, перед трибуной и бурно выражающими удовольствие зрителями, теперь уже под звуки «Встречного марша» проходят второй и третий экипажи.

– Хорошо идут! – наклоняется представитель штаба флота к командующему и тот величаво кивает, – хорошо.

Когда же на площадь ступает последний, в дальнем ее конце возникает какая-то суета и крики.

Они привлекают всеобщее внимание, и в толпе зрителей раздается смех.

В нескольких метрах от последней, четко отбивающей шаг шеренги, виляя хвостами и довольно улыбаясь, гордо шествует собачья стая.

Впереди, согласно иерархии, громадный сенбернар со своей подругой колли, а за ними прочие, самых разных мастей и окраса.

Замыкают шествие несколько совсем юных щенков, дружно семенящих маленькими лапками.

– Мама, мама, смотри, военные собачки! – оглушительно визжит какая-то малышка, и смех перерастает в хохот.

А спустя час, на фуршете в Доме офицеров, отдавая дань армянскому коньяку и пайковым деликатесам, стоявшие на трибуне обмениваются мнениями по поводу завершившего парада.

– На достойном провели уровне, – солидно констатирует адмирал из штаба флота, обращаясь к командующему. – У тебя, Лев Алексеевич, – даже собаки службу знают.

– Само – собой, – отвечает тот и делает знак официанту, – повторить.

Вечером, над гремящем музыкой гарнизоном, в небо раз за разом уносятся разноцветные серии корабельных ракет.

..р-р-а! – сопровождают их восторженные крики.

И за всем этим с сопок, наблюдают «братья меньшие».

Которые тоже знают службу.

Примечания:

КДП – контрольно – дозиметрический пункт.

Режимная зона – зона особого режима, в которой стоят АПЛ

Правдоруб

Вернувшись после ночного обхода кораблей дивизии, дежурный по соединению капитан 1 ранга Охлобыстин разоблачился, водрузил шинель и фуражку с «крабом» на штатив вешалки, после чего опоясал торс пистолетной портупеей и нацепил повязку «РЦЫ» на рукав кителя.

Затем он отправил клюющего носом помощника отдыхать, уселся в вертящееся кресло перед металлическим столом с несколькими телефонами и учинил в журнале дежурного запись о проверке несения корабельной службы.

На восьми из стоящих в базе лодок она была на должном уровне, а на двух имели место нарушения.

«…Верхневахтенный АПЛ „К-240“ спал на брезентовых чехлах в ограждении рубки. При сыгрании учебной аварийной тревоги на АПЛ „К-312“, аварийная партия 1 отсека имитировала борьбу с водой без использования штатных средств и механизмов», завершил ее Охлобыстин и витиевато расписался.

Своей властью он «вставил фитили» обеим дежурным по кораблям, а завтра, после утреннего доклада адмиралу, аналогичные вставят командирам.

Еще раз пробежав глазами написанное, «капраз» удовлетворенно хрюкнул, и, закрыв журнал, с чувством выполненного долга извлек из лежащей на столе коробки, длинную «Герцеговину флор»

– М-м-м, – довольно замычал, окутавшись дымом и, вытянув ноги, уставился в темное пятно иллюминатора.

В него дробью стучал осенний дождь, на выходе из залива всплескивал далекий огонь створа, где-то в казарменном городке тоскливо выла собака.

Охлобыстин размышлял над тем, что предстояло сделать, и проникался его важностью.

Еще с курсантских времен капитан 1 ранга всячески боролся за справедливость, резал везде правду-матку и здорово поднаторел в этом деле.

Данное сказывалось на его служебном продвижении и взаимоотношениях с начальством, но свое жизненное кредо Охлобыстин не менял.

Очередной, нанесенный им по несправедливости удар, сделал его в соединении еще более известным, и капитан 1 ранга этим по праву гордился.

Тогда, как раз, завершились небывалого размаха морские учения «Океан», Флот показал свой ядерный оскал акулам империализма, и в его передовое соединение нагрянул сам маршал Гречко с многочисленной свитой.

По этому поводу состоялся торжественный смотр, а затем всех офицеров собрали в гарнизонном ДОФе.

Далее были выступления Маршала, Главкома и Начальника Главпура*, читка приказа о присвоении очередных воинских званий и вручение наград, а также ответные речи награжденных.

– А теперь вопросы, – милостиво кивнул Маршал командующему соединением, и тот продублировал его веление залу.

Зал ответил скрипом кресел, тихим покашливанием и полетом жужжащей мухи.

Когда же этот звук затих, там поочередно материализовались назначенные политотделом «дежурные» и огласили заранее подготовленные вопросы.

Все они касались того, что могло понравиться главному стратегу, и он привычно на них ответил.

– Так, еще вопросы? – обвел глазами зал командующий и напрягся.

В третьем ряду, в центре, вверх поднялась рука с четырьмя золотыми нашивками, и вставший представился – капитан 2 ранга Охлобыстин!

Сидевший позади командующего начальник политотдела стал потеть, а его сосед, начальник особого отдела, подозрительно уставился на самозванца.

– Мы вас слушаем, товарищ Охлобыстин, – последовал кивок Маршала, – говорите.

– Я хочу сказать о той несправедливости, в которой находится Военно – Морской Флот, – значительно произнес оратор, и все навострили уши.

– Однако, – покосился Министр на сидящего рядом главкома, и тот беспокойно заворочал шеей.

– Насколько известно всем здесь присутствующим, – невозмутимо продолжал Охлобыстин, – командиры дивизий РВСН базирующихся на суше, по должности являются генералами.

В то же время командиры наших стратегических подводных ракетоносцев, не уступающие им по мощи и несущие боевое дежурство у берегов вероятного противника, всего лишь капитаны 1 ранга.

Это несправедливо, товарищ маршал!

В зале наступила грозовая тишина, а в заднем ряду под кем-то сломалось кресло.

Озадаченный Министр прозрачно воззрился на Охлобыстина, потом перевел взгляд на Главкома, и тот стал наливаться краской.

Дело в том, что этот вопрос уже давно витал в морских штабах, но озвучивать его на высшем уровне никто не решался.

Как и его грозный предшественник, Гречко не питал особой любви к флоту и все, касающееся его, считал второстепенным.

– К-х-м, – сказал Министр, после чего выпил стакан боржома и разродился ответной речью.

Из нее следовало, что Партия и Правительство уделяют особое внимание Флоту, который располагает всем необходимое для решения поставленных перед ним задач, командиры ракетоносцев имеют те звания, которые заслуживают, и ни о какой несправедливости не может быть и речи.

– А за прямо поставленный вопрос благодарю, – сказал в завершение Министр. – Можете обращаться ко мне и впредь. Я всегда выслушаю.

Затем действо закончилось, плотно отобедав, высокие гости отбыли в столицу, а над Охлобыстиным стали сгущаться тучи.

Однако гром не грянул.

Спустя некоторое время, в громоздком военном механизме что-то со скрипом провернулось, из Москвы последовал высочайший Указ, и в среде командиров подводных ракетоносцев возник первый адмирал.

Данное в подплаве восприняли на «ура», начальство сменило гнев на милость и Охлобыстину присвоили очередное звание.

А он, между тем, размышлял над новой несправедливостью.

Она касалась различия в головных уборах высших и старших офицеров Армии и Военно-Морского Флота.

И если армейские генералы и полковники носили овеянные героикой гражданской войны серебристые папахи, то равные им по званию на флоте, довольствовались почти цивильными каракулевыми шапками.

– Непорядок, – решил Охлобыстин и обратился, как водится, «по команде».

А когда сверху поступило грозное «отказать», он вспомнил последние слова маршала.

– Ну, на нет и суда нет, – докурив папиросу, воткнул ее Охлобыстин в медь пепельницы и решительно выдвинул из стола верхний ящик.

– Тэ-экс, – положил перед собой лист бумаги и вверху, в центре, аккуратно вывел, «Рапорт».

Далее, сославшись на высочайшее разрешение, он обстоятельно изложил суть проблемы, а поутру, сменившись, отправил свое творение Министру, заказным письмом.

Прошел месяц и Охлобыстина вызвал командующий соединением.

– Так, значит, говоришь папахи? – предложив сесть, открыл он сафьяновую папку.

– Именно так, товарищ адмирал, – последовал ответ. – Они.

– В таком случае ознакомься, – протянулась к нему рука с бумагой, – лично.

Охлобыстин осторожно принял документ – это был его рапорт.

Судя по красному, с входящим номером штемпелем, он прошел регистрацию в Министерстве обороны, а вверху слева, синим карандашом было размашисто начертано «Выдать в порядке исключения папаху. Гречко».

Получил ли ее борец за справедливость, история умалчивает.

Но по прошествии не столь долгого времени, флотские адмиралы и капитаны 1 ранга стали щеголять в весьма модных, нового образца шапках.

Куда до них папахам!