Валерий Касаткин
Избранное. Том 2. Повести, детективы

Следующим утором Алексеев в одиночку налегке отправился в путь. Обратно в отряд он вернулся через два дня. О результатах похода сразу же доложил командиру батальона, а потом контрразведчикам. По итогам совещания было принято решение об уничтожении немецкого гарнизона. В связи с этим командир батальона в тот же день построил подразделение и, став перед строем, сказал:

– Товарищи бойцы! Настало время проверить нашу общую боеготовность в бою с фашистами. Каждый из вас по отдельности или в составе рот и групп внёс большой вклад в дело борьбы с захватчиками. Теперь мы должны всеми силами батальона разгромить гарнизон врага. Послезавтра ночью всем бойцам быть готовым выступить в поход. Если всем всё ясно, разойдись.

Алексеев, задержав своих разведчиков, прошёлся перед их строем:

– Наша задача прежняя – идти впереди и проверять, нет ли засады. Такая же задача будет стоять и в деревне. Фашистов мы должны взять тёпленькими в их постелях, – Егор посмотрел на Силкиных, – надеюсь, ваши разведданные подтвердятся.

Михаил погладил бороду:

– Я думаю, немцы свои позиции не поменяют.

– В таком случае, разойдись! – приказал Алексеев. – Да, чуть не забыл сказать. Сегодня я ночую в доме командира батальона. Михаил, остаёшься за старшего.

– Слушаюсь, товарищ командир, – бодро ответил старший Силкин.

Когда деревня полностью окунулась в темноту, Алексеев вышел из дома, прошёл метров двадцать и затаился в ожидании за одним из сараев. Сразу после полуночи в одном из домов еле слышно скрипнула дверь. Егор скорее ощутил, чем увидел, как силуэт человека мелькнул за придорожным кустом сирени. Разведчик бесшумно последовал за ночным хищником, который обнаруживал себя слабым потрескиванием сухих сучков под ногами. Преследование продолжалось километра два. За это время тот, кто шёл впереди, постоянно останавливался и прислушивался к ночному лесу. Наконец, метрах в двадцати от Егора, вспыхнул свет от фонарика. Появившийся из темноты человек быстро разбросал ветки, достал из ямы рацию, включил её и стал быстро говорить:

– «Норд», «норд», я «юг», как слышите? Приём.

Алексеев, как ночная сова, молниеносно, бесшумно бросился на жертву и одним ударом кулака свалил на землю. После чего наставил в грудь радисту автомат:

– Успокой, Коля, своих. Передай им, что операция «гарнизон» состоится через пять дней и не вздумай сказать что-то лишнее, иначе сразу получишь пулю в живот. И не трясись, говори чётко и ясно, без дрожи в голосе.

Силкин приподнялся и снова вызвал «норд». Когда рация отозвалась, Коля повторил то, о чём просил Егор.

Возвращаясь в деревню, Коля под дулом автомата постоянно повторял одно и то же:

– Всё равно вам не жить, вы все погибните, я вас ненавижу.

– Свети под ноги, гад, – в ответ на это Алексеев ткнул автоматом в спину предателя, – и не пытайся бежать.

Егор сдал диверсанта контрразведчикам и вернулся в дом к командиру батальона. Вскоре после этого был задержан и старший Силкин.

На следующий день Григорьев собрал командиров и политработников для обсуждения сложившейся обстановки. Командир отряда начал совещание с вопроса о деятельности диверсантов и шпионов против отряда. Через некоторое время он предоставил слово Алексееву по поводу задержания Силкиных.

Егор поднялся с места и стал рассказывать:

– Получив задание, я первым делом обследовал сожжённую деревню. Не найдя там признаков жизни людей, я отправился в соседнюю деревню, где мне удалось обнаружить чудом оставшихся в живых женщину с дочкой. В момент злодеяний карателей они находились в кустарнике недалеко от своего дома. Женщина видела, как фашисты с двумя бородатыми мужчинами творили чёрное дело. Сначала они зверски убили старика, потом согнали всех, кто попался под руку, в сарай и подожгли его, а потом стали поджигать и дома. В бородатых мужчинах женщина узнала партизан, которые не так давно расстреляли полицаев. Григория та женщина не видела. После этого мы с контрразведчиками разработали операцию по разоблачению предателей. Меня насторожил перед этим ещё один факт: просьба Михаила Силкина о встрече с командиром отряда. У меня всё.

Григорьев встал из-за стола и пожал руку Алексееву:

– Егор, спасибо за бдительность и проявленное бесстрашие при задержании диверсантов. Сейчас, когда каратели готовят против нас масштабные операции, бдительность должна возрасти в разы. Что касается вражеского гарнизона, то приказ об его уничтожении силами батальона остаётся в силе. Сейчас мы обсудим детали этой операции.

Вскоре немецкий гарнизон был уничтожен. Фашисты, не ожидавшие нападения партизан, беспечно спали и, очевидно, видели сны о мировом господстве. Но даже во сне этому не суждено было сбыться. Не запугала советских людей и очередная сожжённая карателями деревня. Напротив, этот случай вызвал ещё большую ненависть к захватчикам, желание скорейшего их уничтожения. Люди понимали, что война с извергами не может обойтись без жертв и среди мирного населения.

Силкиных, которые вначале войны добровольно пошли на службу к немцам и стали диверсантами, расстреляли после разгрома фашистского гарнизона на глазах у представителей подразделения партизанского объединения. Среди них был и Голубев Кузьма Трофимович, который в свои пятьдесят лет по приказу командира перешёл на службу по охране и учёту вооружения и снаряжения отряда.

После расстрела диверсантов Голубев подошёл к Алексееву и, прищурившись, проговорил:

– Когда командир говорил о бдительности, я сразу же стал всех подозревать.

– И меня что ли в подозреваемые зачислил? – удивился Егор.

– Насчёт всех я, конечно, перегнул палку, но кое-кто у меня вызывает интерес.

– Об этом надо доложить контрразведчикам, пока они здесь находятся, – Егор незаметно показал рукой на группу партизан, – видишь среди них долговязого? Тебе к нему.

– Это мой хороший знакомый, – кивнул головой Голубев, – профессиональный военный разведчик по имени Степан. Он послан штабом в наш отряд для усиления.

– Чтобы не вызвать подозрение у других бойцов твоим интересом к этому человеку, я, как разведчик, сначала сам подойду к нему и приглашу в укромное место на разговор.

Спустя некоторое время Кузьма Трофимович, стоя под раскидистой елью, докладывал Степану:

– Есть в отряде боец, который, возможно, не за того себя выдаёт. Он назвался крестьянином и колхозником. А руки его говорят о том, что они крестьянской работы никогда не видели.

Контрразведчик хмыкнул:

– По-твоему, Кузьма Трофимович, если человек колхозник, то его руки должны быть в навозе и в мозолях.

– А хотя бы и так. Ему за сорок, но это не главное. А главное то, что у меня есть факты.

– Тебя, товарищ Голубев, следовало бы зачислить в нашу команду. Ну, каковы твои факты?

– Когда мы прошлой весной помогали местному населению с пахотно-посадочными работами, то я этому бойцу, между делом, предложил походить за плугом, а не коня водить в борозде.

Степан усмехнулся:

– Отказался что ли?

– Отказался, сославшись на какой-то застарелый перелом руки.

– Очень заслуживающий внимания факт, и как же этого лентяя с белыми ручками зовут?

Голубев быстро скрутил «козью ножку».

– Это Никифор Петраков. Кстати, вы там у себя хорошо его документы проверили?

– Этого я не помню, – пожал плечами Степан, – проверю. Ну и какой ещё у тебя есть неопровержимый факт в отношении этого Никифора?

Кузьма Трофимович подкурил самокрутку.

– Смеётся тот, кто смеётся последним. Когда я у него в разное время невзначай спрашивал, когда сеют озимые, когда телится корова, где и как он мелет зерно, то Петраков всегда уходил от ответа, переключаясь на другие темы.

– Я из города, поэтому не знаю ответов на многие эти вопросы, – хмыкнул Степан.

– А ты попробуй задай такие вопросы настоящим колхозникам в отряде, так они дадут такие исчерпывающие ответы, что сам не возрадуешься, – Голубев полной грудью сделал затяжку самокрутки.

Контрразведчик стал серьёзным.

– Так, товарищ Голубев, давай только без самодеятельности. Одно дело выдавать себя за другого по каким-то личным мотивам, и другое дело, вредить отряду и советскому государству, – Степан закурил папиросу, – что мы можем ему предъявить? В чём его вина перед отрядом? Он предатель, трус? Уклоняется от заданий или тебе в спину стрелял?

– Ты – контрразведчик, ты должен врага носом, глазами и душой за километр чувствовать и видеть, – Голубев глубоко вздохнул, при этом пропустив через лёгкие очередную порцию дыма.

– Хорошо, я его проверю, но скажи: этот Петраков в разговорах хоть словом ругал советскую власть, товарища Сталина?

– Не замечал, но не нравится он мне, хоть убей. – Голубев погасил окурок о ствол ели.

Степан вдруг задумался, а потом произнес:

– Кое-что мне пришло на ум, и это надо проверить. Тебя, товарищ Голубев, попрошу к Петракову пока не цепляться.

Когда контрразведчик ушёл, Голубев посмотрел на Егора и спросил:

– Как ты думаешь, что пришло в голову Степану? Что странного может происходить в нашем отряде?

Алексеев, не задумываясь, выпалил:

– Как что! Силкиных, которые сожгли деревню, убили Гришу и радиста, вывели на чистую воду.

– Это уже в прошлом. Напрягай мозги, разведчик, что периодически появляется в отряде?

– В отряде бойцы часто находят вражеские листовки, – Егор вдруг хлопнул себя по лбу, – они могли прилететь и с неба, но по местам обнаружения большинства из них можно сделать вывод, что их доставляли в отряд по земле. Но для этого врагу надо было незаметно отлучаться из лагеря.

– Для этого есть ночь, очевидно, есть связной, есть где-то и обусловленное место для встреч. Против нас готовиться операция по окружению и уничтожению. Партизанская зона с сотней свободных деревень, со своими аэродромами, со свободными «Суражскими воротами», соединяющими отряды с большой землёй, в тылу немецкой армии фашистов просто бесит. Вот они нас и подрывают внутри, обещая сдавшимся золотые горы в виде обеспеченной жизни и доблестной службы на благо рейха. Но что-то я не припомню случаев перехода партизан на сторону врага.

– Мне тоже такие случаи неизвестны, но о наших выводах надо доложить Степану, – предложил Егор.

– Я уверен, завтра он сам к нам пожалует и скажет «спасибо».

Алексеев задумался. Он знал содержание многих немецких листовок, которые убеждали население, что партизаны наносят им больший вред, чем немецкая армия, что партизаны – это бандиты, грабящие свой народ. Фашистские листовки призывали и самих партизан сдаваться и обещали, что сдавшиеся будут обеспечены достойной жизнью, а их семьи не будут страдать. Тем крестьянам, которые не уйдут в партизаны, обещали передать в полную частную собственность крестьянские дворы и приусадебные участки, освободив от налогов, при этом пороча колхозный строй. Помнил Егор наизусть и стишок из одной листовки: «Бей жида – политрука, рожа просит кирпича!». Некоторые листовки призывали убить Сталина и убивать жидовско-коммунистических преступников. Знал Алексеев и то, что за хранение и даже чтение немецких листовок грозила смертная казнь, поскольку листовка являлась своеобразным «пропуском» для сдачи в плен с сохранением жизни. Зная это, Егор в случае обнаружения фашистской пропагандистской бумажки немедленно её сжигал.

Алексеев, выйдя из задумчивости, протянул руку Голубеву.

– Пора спать.

– Пора. Встретимся завтра.

Но спать разведчикам в эту ночь не пришлось. Степан «завтра» ждать не стал. Поздно вечером он прискакал в расположение батальона на своём вороном коне и, вызвав Голубева и Алексеева в дом командира батальона, сказал:

– Пошли брать Петракова, у меня с собой есть фашистская листовка.

В это время Петраков, сидя на лавочке возле маленького дома размером пять на пять метров вместе с сенями, выкурил самокрутку, вошёл в дом и гаркнул:

– Эй, Ванька, ты спишь?

С печки раздался голос:

– Я засыпаю, время отбоя.

– Маня, а ты?

Женщина, которая выглядела намного моложе своих пятидесяти пяти лет, отозвалась с высокой лежанки, пристроенной к печке:

– Тебя жду, Никифор.

– Ну, коль дождалась, слазь ты с этих нар и ложись на кровать.

– А ты что на нары полезешь? Ты на них не поместишься.

– Зато у тебя кровать двуспальная.

Маня притихла.

– Чего молчишь? Ты для начала, Маня, скажи, где твой муж и дети? Ты такая красивая, молодая, – мужчина снял с себя брюки, рубашку и расстелил кровать.

Женщина всхлипнула:

– Я – безмужняя. Был у меня один женатый мужчина, я после него даже поправилась, а в округе из-за этого заговорили о моей беременности. Но из наших отношений получилась одна пустота. Мужчина вскоре вернулся к своей жене.

Петраков подошёл к женщине, погладил её волосы:

– Маня, я – не насильник. Давай хотя бы на время войны побудем мужем и женой, а потом видно будет.

Маня молча сползла с нар и легла на кровать. На женщине была надета лишь одна ночная рубашка.

Степан с двумя партизанами подошёл к маленькому дому, прислушался, постучал в окно и посмотрел на Голубева. Кузьма Трофимович прильнул к стеклу.

– Эй, бойцы, вас командир вызывает. Я жду вас возле большой берёзы на холме. На сборы даю десять минут.

Из темноты с другой стороны окна раздался голос Петракова:

– Ты что ли, Кузьма? Сейчас будем.

Контрразведчик и разведчики поднялись в начало улицы и сели под огромной берёзой. Степан погладил шершавый ствол великанши:

– Ей лет сто.

Егор снисходительно улыбнулся:

– Лет семьдесят ей.

– Откуда такая точность? – Степан удивленно глянул на Егора.

– Возле моего дома растёт берёза таких же размеров, и осталось ей жить лет пятьдесят. Такой век берёз. Когда вернусь с войны, рядом со своей красавицей посажу молоденькую берёзку, чтобы символ России и красоты не иссякал в веках.

Степан усмехнулся:

– Интересный ты человек, гармонист, усмехнулся Степан, – в отношении тебя у командиров есть идея.

– Что за идея? – оживился парень.

– Потом скажу, а теперь приготовьтесь: наши «герои» на подходе.

Петраков с товарищем вынырнул из темноты и, увидев несколько человек, удивлённо пожал плечами.

– Нам, наверное, предстоит секретная операция, но я, товарищи бойцы, всегда готов к выполнению любого боевого задания.

– В таком случае сейчас идём с нами к командиру для получения дальнейших указаний, – контрразведчик взмахом руки пригласил всех следовать за ним.

Командир батальона, занимавший для своего штаба просторный дом, строго посмотрел на вошедших партизан и рукой пригласил сесть за стол.

– Я не буду терять время и задам один лишь вопрос: откуда у нас в отряде появляются фашистские листовки?

Голубев оживился:

– С воздуха гады сбрасывают.

– И я так думаю, – подхватил версию Петраков.

Командир батальона повертел листок в руках:

– Так-то оно так, но вот вопрос: слишком уж часто эти листовки прямо под ноги бойцам попадаются, и самолётов немецких вроде над нами столько не летает. Что вы думаете по этому поводу?

– Разрешите, товарищ командир? – Егор насупил брови.

– Давай, Алексеев, выкладывай свою версию.

– Я так думаю, что эти листовки кто-то специально под нос нам суёт. Я бы этого гада своими руками расстрелял.

– Я твои чувства понимаю, Егор, – командир положил листовку перед Петраковым на стол, – вот ты, Петраков, скажи, где ты хранил картошку в зимнее время, когда жил в деревне до войны? И сколько тебе колхоз выдавал зерна, и что ты с ним делал? Мне ещё задать тебе вопросов на колхозную тему или этих достаточно, чтобы ты нам правду о себе рассказал?

Петраков сжался, побледнел и ничего не ответил.

Командир батальона стукнул кулаком по столу.

– У тебя есть шанс остаться в живых, хотя, сам знаешь, у нас с такими как ты разговор короткий.

– Я всё скажу, – Петраков поднялся с места, – в отряде есть человек, которому я подчиняюсь. Он и снабжает меня листовками. А в мою задачу входило их распространение среди партизан, – предатель замолчал и напрягся в ожидании своей участи.

– Спасибо за бдительность, – Степан пожал руку Голубеву, – я забираю Петракова в свой отдел для дальнейшей с ним работы.

– Надеюсь, – командир батальона улыбнулся, – о нашей бдительности узнает весь отряд.

– В этом не сомневайтесь, – контрразведчик отдал честь.

– В таком случае все свободны, кроме Алексеева.

Когда бойцы вышли, командир похлопал в ладоши.

– А теперь о приятном. Пора твою «Тулу» испытать на прочность, а тебе какое-то время побыть артистом. Завтра перед отбоем командир разрешил устроить для бойцов отряда концерт силами гармонистов. У нас их вместе с тобой – трое. Твоя задача – согласовать со всеми репертуар.

– Я, конечно, не профессионал, – Егор выпятил грудь вперёд, – но с большим удовольствием выступлю на концерте и организую всё, как положено.

На следующий день, за два часа до наступления темноты, в одной из лесных котловин, где звук летит только вверх сквозь верхушки вековых деревьев, собрались партизаны, свободные от боевых заданий и дежурств.

Когда все, кто смог прийти, разместились вокруг импровизированной сцены, Алексеев и два его товарища вышли к зрителям и грянули «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…». После этого номера каждый гармонист выступил со своей программой. Алексеев, выслушав самодеятельных артистов, сразу же запел частушки:

Распроклятая Германия

Затеяла войну.

Взяли милого, хорошего —

Оставили одну!

Отчего же не приходится

С залеточкой гулять?

Двадцать третьего июня

Он уехал воевать.

Не виню я ягодиночку

И армию свою,

Виню я Гитлера поганого,

Проклятую войну

Ехал Гитлер на Москву

На машинах-таночках,

А оттуда, из Москвы —

На разбитых саночках.

У московских у ворот

Удивляется народ:

Немцы ходят в наступленье

Только задом наперед.

Ой, яблочко,

Да наливается.

Наша Русь на врага

Поднимается.

Ой, яблочко,

Растет, красуется.

Ведь не так страшен черт,

Как малюется.

Ой, яблочко,

Да так и сочится.

Враг живьем не уйдет,

Не воротится.

Ой, яблочко,

Да розмариново.

Да всех врагов истребим

До единого.

Скоро Гитлеру могила,

Скоро Гитлеру «капут»,

А советские машины

По Берлину побегут.

От Москвы и до Берлина

Дороженька узкая.

Сколько Гитлер ни воюй,

А победа – русская.

Партизаны, партизаны,

Партизаны-молодцы.

В партизанах наши братья,

В партизанах и отцы.

Партизанка моя мать,

И отец мой – партизан,

И сама я – партизанка,

На боку ношу наган.

Эх, подруженька, подружка,

Давай елочки садить,

Чтоб отважным партизанам

Легче фрицев было бить.

Партизаны молодые,

Молоды да удалы:

На большак сражаться ходят,

Не жалеют головы.

А мой милый – партизан,

Охраняет линию,

Чтоб советскую машину

Не взорвало миною.

С партизаном я гуляю,

Он находится в лесу.

Я, молоденькая девочка,

Поесть ему снесу.

Скоро кончится война,

Скоро Гитлеру капут,

Скоро наши черноглазые

С победою придут.

Закончив петь частушки, Алексеев поднял руку вверх и улыбнулся.

– Я не ожидал увидеть сегодня здесь столько прекрасных женщин, а поэтому специально для них и для одной кареглазой девушки, в которую я влюбился с первого взгляда, исполню свою любимую песню. Егор подошёл к своей избраннице и запел:

 
Валенки да валенки,
Ой, да не подшиты стареньки,
Нельзя валенки носить,
Не в чем к миленькой сходить.
 
 
Валенки, валенки,
Эх, не подшиты стареньки,
Валенки да валенки,
Эх, не подшиты стареньки.
 
 
Ой, ты, Коля, Коля, Николай,
Сиди дома не гуляй,
Не ходи на тот конец,
Ох, не носи девкам колец.
 
 
Валенки да валенки,
Эх, не подшиты стареньки.
Валенки, валенки.
 
 
Чем подарочки носить,
Лучше б валенки подшить.
 
 
Валенки, валенки,
Эх, не подшиты стареньки.
Валенки да валенки,
Эх, не подшиты стареньки.
 
 
Суди, люди, суди, Бог,
Как же я любила,
По морозу босиком
К милому ходила.
 
 
Валенки да валенки,
Эх, не подшиты стареньки,
Валенки да валенки,
Эх, не подшиты стареньки.
 
 
Егор вернулся на импровизированную сцену и подмигнул понравившейся партизанке.
 

– Если кареглазая девушка сегодня не захочет услышать от меня признание в любви, то завтра я с гранатой брошусь под вражеский эшелон.

От этих слов среди зрителей прокатилась волна смеха. Девушка, которую звали Аня, смело вышла на сцену и посмотрела на гармониста.

– Егор, завтра я тоже брошусь с тобой под поезд, но останусь девушкой.

Теперь уже более мощная волна смеха вырвалась из котловины и полетела к небесам. Среди хохота были слышны выкрики бойцов: «гармонист, не по зубам орешек», «мы ждём от тебя завтра подвига», «Аня – городская, а ты деревенский». Егор набрался храбрости и выдохнул:

– Да, я – «деревня», но о жизни я знаю много чего, потому что деревня – это исток жизни.

Политрук Маркин, который стоял рядом с Аней, вышел на сцену и хлопнул Егора по плечу.

– Эшелон можешь взрывать при условии, что ты останешься живым. А о любви скажу так: партии небезразличен моральный людей. Откровения товарища Алексеева согласуются с моральными принципами поведения советского человека.

Аня снова вышла на сцену и топнула ногой, посмотрев на других гармонистов.

– А ну-ка, сыграйте нам с Егором барыню. Я хочу посмотреть, герой ли он на самом деле и так ли ловок, как о нём говорят.

Гармони как по команде запели, Егор подпрыгнул вверх, потом присел, а после пошёл выплясывать вокруг своей барыни-сударыни. Девушка величаво пошла шажками, окунаясь во всё более сложные элементы танца, стуча ножками по земле. Когда танцоры достигли вершины мастерства, музыканты вдруг заиграли вальс, и котловина с бойцами мгновенно закружилась в вихре этого прекрасного танца. Егор кружил Аню и говорил ей о любви, о свидании. Девушка хихикала от смущения и невзначай прижималась к парню.

После концерта состоялось свидание двух военных людей, но что было на нём, знали только влюблённые, тёмный лес и звёзды, поблескивающие в верхушках деревьев.

Возвращаясь со свидания, Алексеев вспомнил свою деревню, родных, Настю с просьбой «забеременеть её». Егор улыбнулся и подумал: вот вернётся он с войны, тогда они и обсудят этот вопрос на сеновале. Настя вряд ли из деревни куда-то денется.