«Мне не до смеха, куда приехал?
Отель, багаж, очки, аптека, вечером —
Дискотека.»
Стас Костюшкин. Наши дни, номерной турнир популярного промоушена MMA.
– Дамы и господа, бой по правилам смешанных единоборств, 3 раунда по 5 минут. П-р-редставляю участников главного боя вечера!
Ринг-анонсер в пиджаке в цветочек, распылялся из центра ринга.
Слюни летят.
Глаза на выкат.
Вокруг перемещались десятки камер.
В зале собралось тысячи зрителей.
– Встречайте, в кр-р-расном углу ринга!
Яркий свет прожекторов выхватил бойца крупным планом.
– Бойцу двадцать пять лет, рост 198 сантиметров, вес 107 килограммов. Пр-р-етендент на титул с 17 победами нокаутами в первом раунде. Поприветствуем Але-е-ександр «Зверь из преисподней» Фе-е-едор-р-ров! Александр шагнул вперёд, коснулся своим кулаком кулака ринг-анонсера.
– Как дела, мужик?
– Заберу бой и в UFC.
Александр вернулся в угол, разминая шею и ударяя перчатками.
Представили оппонента, боец из синего угла грозился постелить красную дорожку к титулу кровью своих противников.
– Бойцы на середину!
Рефери хлопнул в ладоши. Подошли в центр ринга. Соперник пожирает Сашу взглядом, показывает капу с надписью: Fuck.
Александр сосредоточенный. Он знает, что соперник откажется жать руку. Ждёт гонга, чтобы его нокаутировать на первой минуте боя. Вот тогда и будет fuck. Мешок, че.
– Парни, вы профессионалы, – рефери поочерёдно смотрел на бойцов. – Внимательно слушаем мои команды, правила знаем и не нарушаем. Покажите красивый, а главное честный бой! Руки пожали. По углам!
Раздался гонг.
Руки жать не стали.
А потом случилось жуткое. При первом резком движении, Саша поскользнулся и потерял равновесие – конвас ринга плохо вытерли после крайней схватки легковесов.
Саша попятился, руки в стороны.
Борода открыта.
Туда и прилетело летящее колено, прямехонько в орбитальную кость.
Удар стокилограммовой горы мышц.
Нокаут.
Снесло, как грузовиком.
Аля улю.
Яркий свет в конце тоннеля…
…Пространство кружилось и вертелось, тысячу раз перевернулось, а потом Сашу со всего маху впечатало в новую реальность.
Ощущение… ну с чем сравнить – будто кто-то подошёл сзади и натянул трусы, которые вонзились в задницу и защемили яйца.
Жмурится.
Он больше не стоит на ринге, бой всей жизни закончен. Контракта с UFC не видать, как своих ушей.
Прислушивается.
И слышит песню времён молодости его родителей:
Ю май хат, Ю май соул…
Английский Саша знает очень хорошо, много занимался, мечтал попасть на подкаст к Джо Рогану. Но сейчас текст песни сливается в набор едва понятных звуков.
Как будто все его знания – раз, и улетучились.
А потом пришло отчетливое понимание, что никакой он больше не Саша, ну по крайней мере не Александр Федоров. По велению судьбы, после брутального нокаута, его сознание переместилось в тело какого-то толстого паренька… Теперь он – ученик средней общеобразовательной школы некий Санька Пельмененко. Вроде как скромный и застенчивый парень, которому одноклассники дали обидное погоняло Пельмень. Разговаривает Пельмень таким голосом, будто ему на яйца наступили и это при ста тридцати килограммах веса.
Правда лишнего.
И попал Александр Фёдоров, вернее теперь уже Сашка Пельмененко прямиком на школьную дискотеку.
Идёт 1991 год.
Играет легендарный хит Modern talking.
А Пельменя прямо сейчас как бы так выразиться, чтобы понятней – его «напрягает» одноклассник, как местную школьную «достопримечательность» и махрового лоха. Рома Прокофьев по прозвищу Глиста с «выдающейся» комплекцией, основанной на шестидесяти с хвостиком килограммах веса.
Глиста, кстати, на самом деле натянул Пельменю трусы на уши перед девчонками.
Ну что ж… исходные данные более чем понятны.
«А при коммунизме всё будет за*бись
Он наступит скоро – надо только подождать
Там всё будет бесплатно, там всё будет в кайф
Там наверное ваще не надо будет умирать».
Гражданская оборона
– Слышь, Пельмень деньги гони!
Рома Глиста ужом извивался вокруг Саши, не зная как бы ещё его того поддеть. И трусы натянул, и по щеке ладонью похлопал, и в живот пальцем потыкал, за жиры помял.
– Нахожу бабло – в лицо бью? – не успокаивался Глиста.
Бессмертный по ходу.
Саня с ноги на ногу переступил, осваиваясь.
Шею размял.
За разговором наблюдали три зачётные самочки-одноклассницы, стоят чуть в сторонке. И Пельмень смутно припомнил, что одна из красавиц – Светка Кулакова, нравилась ему (теперь уже ЕМУ) с начальных классов. Так вот, Светка с тремя подругами курили и поглядывали за кипишом.
Ромка встретил Сашу у входа на дискотеку, отвёл за угол в «курилку» под локоток и как обычно вытряхивал с одноклассника бабла «на пивко». Все полагали, что Пельмень привычно помычит, а потом вывернет карманы. Ну а Ромка купит на честный заработок бухлишка, напоит Светку с подругами и попытается кому-нибудь всунуть. Смутно припомнилось – ходили слухи, будто Глиста первым из пацанов «влез на бабу», ещё летом между седьмым и восьмым классами.
И сделала «сосамбу» ему как раз Светка.
Так вот.
Черт с ней с девственностью Глисты, но описываемый расклад по миграции бабла из кармана в карман, устраивал стороны. Пельмень отдавал деньги, ту часть, по крайней мере, которую откладывал в карманы брюк (некоторую сумму, как припоминал Саша, бывший хозяин этого тела, прятал себе в трусы между булками толстой жопы). Ромка и девчонки получали копеечку, которая никогда не бывает лишней. А потом все расходились, ну в смысле до встречи в следующей раз. Но надо ли говорить, что такой расклад не устраивал профессионального бойца «Зверя и преисподней»? Александр Фёдоров, теперь уже Пельмень, в прошлой жизни не привыкший, чтобы с ним разговаривали в таком духе, принял единственно возможное решение.
В бороду Ромке Глисту полетел левый боковой.
Ну типа – правый коронный, левый похоронный, как говаривали бойцы.
Что «что-то» не так, Пельмень понял сразу. Это был и не удар вовсе, а так некоторый непонятный высер, за время которого Александр в прежнем теле успел бы отжаться с десяток раз…
Ромка Глиста легко увернулся от удара. Саня запоздало припомнил по прежней памяти – Глиста то боксёр, разрядник по юношам.
– Кия!
Вот это вот «кия» – это был звук, с которым нога Глиста, обутая в сандалий с твёрдой подошвой, проткнула огромное и рыхлое пузо Пельменя. Пробить «броню» удар не пробил, но попал прямо в солнышко.
Содрогнулись жиры.
И в следующий миг огромная сто тридцати килограммовая туша безобидного мальчика осела на пятую точку, хватая ртом воздух.
Глиста прыгал перед ним в челноке.
– Вставай, че вставай, я тебе пропишу!
Саша видел удар этого придурка и будь он в своей прежней кондиции, то сто раз успел бы от него уклониться. Потом схватить Ромку за ногу, скрутить в бараний рог, а сандалию запихать Глисте в жопу в профилактических целях. Однако от прежней формы не осталось и следа. Этот мальчик, огромный и неповоротливый, вряд ли мог ходить без отдышки, какой там уклониться от удара.
Прочувствовав тычок Ромки всеми своими легкими, Пельмень сидел на жопе и хватал ртом воздух с широко выпученными глазами. Своей беспомощности Пельмень малостью охренел.
На глаза навернулись слёзы.
И в любое другое время, мальчик бы наверняка расплакался. Но теперь Пельмень не за что не мог позволить себе детскую блажь и стиснув зубы, начал активно шевелить носом, сдерживая слёзы.
Ещё чего не хватало!
Его порой на спаррингах так в настил втыкали местные «хабибы», что мама не горюй. И ничего.
А тут…
Манипуляции живо отразились на его лице, которое итак выглядело глуповато.
И блин, как не кстати одна из монет надёжно (как казалось) вставленная в Сашину жопу, вывалилась и выкатилась из штанины.
Глиста поднял монетку, но тут же выронил, почувствовав навязчивый запах дерьма.
– Фу блин, Пельмененко, ты че ее засунул себе в задницу! – Ромка брезгливо вытер руку о землю.
– На пиво тебе берег… – прошипел Пельмень.
Девчонки озорно хихикали, у лошка голосок прорезался. Но ради галочки-такипожурили Глисту.
– Рома, не трожь Сашеньку, – всплеснула руками Светка и потушила свой окурок, выкуренный до фильтра. – Пойдём.
Света.
Звезда минета, блин, подумал Пельмень, вспомнив бородатую дразнилку.
Рома, впрочем, трогать никого не собирался. Прыгать в челноке перестал. Подначивать тоже. Видать сам малость струхнул, что после удара у толстяка глаза вылезли на лоб и началось кислородное голодание. Но по карманам своими шаловливыми ручками прошёлся, как будто так и надо. Монету, вывалившуюся из штанины, подымать не стал.
Пельмень сидел, держась руками за грудь и сипло дыша, когда компашка ушла из «курилки».
Потрескивал уличный фонарь.
Modern talking в актовом зале сменил Ласковый май.
Детство, детство, ты куда бежишь,
Детство, детство, ты куда спешишь,
Не наигрался я ещё с тобой,
Детство, детство, ты куда, постой.
Зашибись, че.
Саша заставил себя подняться на корточки, сделал несколько резких выдохов, пытаясь восстановить дыхание. Почувствовал, как неприятно прилипли трусы к булкам… этого только не хватало. Быть избитым под Шатунова на школьной дискотеке дистрофиком, да ещё и обосраться – хреново началась жизнь в новом теле, что ещё сказать.
В этот момент из-за угла школы вывернули сразу две фигуры. Одна принадлежала однокласснице Пельменя – Зое Калашниковой. Заучка и ботанша, почему-то ходившая в мужских туфлях на два размера больше ее ноги и в дурацком берете, который становился ещё более дурацким, когда она надевала свои очки с линзами в палец толщиной. Вторая фигура принадлежала завучу по воспитательной работе Тамаре Константиновне, которую Зоя вела к «месту преступления» едва ли не за руку и не силком. Завуч была молодой женщиной, с хорошей такой грудью, пусть не упругой, но крепкого третьего размера и жопой на отлёт. Правда эти несомненные таланты частично скрывались под невнятным серым костюмом советского покроя.
– Прокофьев избил Пельмененко, Тамара Константиновна, – отчеканила заучка. – Мы должны немедленно позвонить в милицию! Что это за человек такой не хороший!
Тамара Константиновна подошла к Пельменю.
– Саша, как ты себя чувствуешь? – она наклонилась над ним и внимательно осмотрела. – Зоя говорит правду – тебя побил Прокофьев?
Саша, хоть ещё и не пришёл в себя, воспользовался этой возможностью, чтобы разглядеть «холмики» завуча поближе и пришёл к выводу, что первоначальная его оценка в корне неверна. Тут полноценный четвёртый размер. Сиськи отлётные.
Сглотнул. Облизнул губы.
И поднялся от греха подальше, отряхивая зад от уличной пыли. Перепачкался, зато сзади не видно размытое коричневое пятнышко в межбулочном пространстве.
Майка вздыбилась до пупка, живот торчит, бока выпирают.
– Упал, Тамара Константиновна. Никто меня не бил, – понятно, что выдавать Глисту, а тем более стучать ментам, не стоило. С Прокофьевым они ещё разберутся чуточку позже. Всему своё время.
– Упал? – уточнила завуч с недоверием в голосе.
– Агась.
– И что тебя ноги не держат?
– Тамара Константиновна, я видел, как Рома ударил его ногой в живот, – затарахтела Зоя. – Пельмененко, не надо его тут выгораживать. Понял меня?
– Так… – Завуч скрестила руки на груди. – Ну ка, иди сюда. Упал он… а ну дыхни!
– Тамара Константиновна, ну хорош…
– Дыхни, кому говорю!
Пельмень дыхнул – всем своим луко-чесночным смрадом (прежний Пельмененко отчего-то не считал нужным чистить зубы и жрал все подряд), чем слегка сбил завуча с толку.
– Понятно, – сказала Тамара Константиновна. – Ты выпил! И чесноком думал заесть. А у меня нюх на это дело!
– Ну выпил чутка, – лениво признался Сашка, смутно припомнив, что Пельмененко действительно накатил «для смелости» крышечку самогонки из отцовского серванта. – Че не так то? Вам не налил?
Кстати, помимо алкоголя, Пельмень прежний вкупе баловался сигаретками и на дискотеку стащил у бати из пачки пару цигарок – «Наша марка». Обе сигаретки сейчас валялись на земле, удивительно, что Тамара Константиновна не заметила и Глиста не прикарманил. Хотя курить «марку» – это для извращенцев удовольствие, на самом то деле.
– Выпи-и-ил?! – Зоя вытаращила глаза, которые без того были у неё большими, а из-за очков, так вообще жуть.
Выглядела она так, как будто услышала, что Саша человека убил. Сама то небось – ни капли в рот, ни сантиметра в жопу.
– Так, я сейчас позвоню твоему отцу и родителям Прокофьева! Ты посмотри развели тут не пойми чего, балаган устроили. Стой здесь, Пельмененко! Будем разбираться! Негодники…
Тамара Константиновна развернулась на своих каблучках и зацокала в школу, чтобы оттуда позвонить родителям. Мобильников то ещё нет. Сашка, приподняв бровь, проводил училку взглядом – пердак у Томочки тоже ничего.
Зоя осталась и несколько секунд продолжала таращиться на Пельменя, а потом всплеснула руками.
– Вот ты… ты… папа бы мой сказал, что ты – редиска! – заявила она в сердцах. – А мой папа знает в людях толк! Защищай ещё его, да пусть Прокофьев хоть изобьет тебя, не влезу! Наглый такой стал!
– Да ладно, малая, выдыхай, – Пельмень, желая поскорее избавится от навязчивого общества тупой малолетки, добавил. – Иди поцелую на прощание. В засос.
– Малая?! – глаза Зои округлились. – Это я то? Я вообще то старше тебя на полтора месяца. Хамло!
Девчонка отчего-то никак не прокомментировала слова о поцелуе, видать это привело ее в ужас. Развернулась и побежала из «курилки».
Пельмень проводил ее взглядом. Тут, правда не на что особо смотреть, в отличие от Тамары Константиновны. Фанера малолетняя.
Ждать пап или мам Пельмень разумеется не стал. Да и желание идти на дискотеку пропало разом. Штаны грязные, весь мокрый – рубашка прилипла, лицо красное. На жопе – расплылось пятно. И на груди отпечатался след подошвы сандалия Глисты. Какая в таком виде дискотека?
Не найдя ничего лучше, он поплёлся домой, припомнив свой адрес. Идти отсюда минут пятнадцать, если неспешно телепать.
А там – помыться.
Переодеться.
Ну и будем смотреть, что делать с новой реальностью, обрушившей на нашего героя свои своды.
«Вчера поймал я два потрёпанных гондона
Они унылые висели на крючке
Опять у бабы у своей просил пардона
Что ничего ей не принёс в пустом мешке
Эх хвост, чешуя, я не понял ничего».
Вилли Токарев.
Привыкнуть к новому телу оказалось непросто. Существовали нюансы, для бывшего профессионального спортсмена неочевидные. Достаточно привести пару «мелочей», с которыми Саша столкнулся в первые часы пребывания в «физической оболочке» жиртреста Пельмененко.
Во-первых, при ходьбе ощущение складывалось такое, будто прешь мешки с цементом на своей спиняке. Лишнего веса школьник нажрал килограммов пятьдесят.
Очень много.
От того, шёл Пельмень неспешно, при малейшей нагрузке (как подъем по лестнице на третий этаж) останавливался. Гулко выдыхал, пережидал головокружение. Из-за лишних килограмм – здравствуй вегетососудистая дистония. Потому на каждой ступеньке Пельмень выдавал на выдохе:
– Ой бля… ой сука…
И на колено опирался, дабы не скопытнуться в первый же день.
Во-вторых, дома выяснилось, что жопа у Пельменя толком не помещается на стул. И если удаётся усесться, то стул в эту самую жопу больно давит. Из той же категории оказался запрет от родителей сидеть (ещё раз – СИДЕТЬ!) на диване, только лежа. Запрет объяснялся просто – Саша жопой продавливал родительский диван. А ремонт в 1991 мебели – удовольствие не каждому по карману.
Ну и в третьих, самое обидное, в ванной Саша обнаружил, у себя женские висячие сиськи.
Женские, блин!
А за животом не видно самого важного – члена! Как Саша не поднимал свой «фартук» и с какой стороны не заглядывал, писюн находился в «мертвой зоне» для обозрения.
Потом обнаружились новые нюансы. Например, невозможность плевать в толчок между ног, когда ходишь покекать (определенных усилий стоило в принципе сесть на очко так, чтобы посерёдке).
Ну а про то, что сходив в туалет по большому, Саня забивал канализационный ход наглухо – это отдельная история. Срал то школьник как среднего размера гиппопотам.
Другими словами – куча мелочей и не очень, с которыми приходилось считаться. Они, хотел Саня этого или нет, портили жизнь.
Но тело, как известно, словно глина, лепи из него все, что вздумается при должном подходе.
Размышляя, Пельмень сидел за столом и делал уроки. Взрослый мужик под тридцатку, в прошлой жизни давно закончивший школу, снова сел «за парту» и решал прогрессию.
Алгебра.
Будь она трижды неладна.
Не разу не понадобилась в прошлой жизни, а мозги кипятит, что не дай бог.
Выяснилось, что у Саши хвосты. Контрольную завалил, годовую. Не то чтобы Сашу это парило, но он смутно припоминал, что батя грозил Пельменю ремнём, если мальчик останется на второй год. И за парту его усадил прежний инстинкт самосохранения школьника.
Помимо неудобств нового тела и хвостов по алгебре, Саша за несколько часов, узнал кое чего о «самом себе».
Жил мальчик в коммуналке позднего советского периода. Общий душ и туалет, общая кухня, а в придачу противный сосед, доевший варенку, оставленную на кухне перед уходом на дискотеку. Вернувшись, Саня обнаружил банку из-под сгущёнки в мусорке.
Вылизал, сука, до блеска на металлических стенках.
Нюансы, связанные с едой или с нычками сигарет, Саша помнил очень хорошо. Для этого даже не приходилось напрягать былую память. Остальное вытаскивал из головы клещами и по крупинкам. Ну а че – зачем Пельменю знать такие «мелочи», как «локация» чистых труселей или зубной щетки? Мылся Саня дай бог раз в неделю, а зубной щётки у него вообще не нашлось (батя подмотал для чистки туфлей, сыну то за не надобностью).
Семья у Пельменя оказалась полноценная и с виду благополучная. В наличии отец, мать и старшая сестра. Вот только копни чуточку глубже и свихнуться можно, как в такой семье жил пацан. С порога Саня обнаружил своего новоявленного батю Игоря Борисыча лежащим посередине комнаты, пьяным в зюзю. Пришлось поднимать тело, укладывать на диван – какой никакой, теперь это его отец. И стремно, когда собственный батя бесхозный валяется. Игорь Борисыч кстати отпахал двадцать лет физруком в одной из местных школ, а потом от нечего делать спился и из системы образования его выперли ногой под зад.
По матери, ее Пельмень не застал, женщина единолично тянула на себе двух взрослых мужиков и такую же взрослую дочь. Вот и пахала на трёх работах без выдоху и продыху. Швея мотористка, продавщица в ларьке и че то там ещё. Женщину, конечно, жалко, потому как попробуй прокорми ораву нахлебников, но жить с Сашиным батей ее никто не заставлял. Как и обеспечивать сестренку Пельменя – Настюху, давно закончившую школу, никуда не поступившую и нигде не работающую. О сестре напоминала фотка на стенке – на ней Пельмень ещё грудной сидел на руках Настьки первоклашки.
Ну и о личном-неприличном тоже вспомнилось. Если Ромка Прокофьев прославился первым сексом в тринадцать, то Пельмень в свои годы оставался девственником, не видевшим голой живую бабу. Саша не удивился, обнаружив под своей кроватью «уголок юного ананиста». Внутри двенадцати листовой тетради в клетку лежали вкладыши из под жвачек с сексапильными барышнями. Ну знаете, такая серия, когда слюнявишь девчонке на вкладыше, а лифчик или трусики о-оп и исчезают. На вкладышах Пельменя нижнее белье отсутствовало как класс, слизанное прежним владельцем тела до дыр…
Глядя на вкладыши с голыми девчатами, Саша впервые смекнул, что новая реальность «слегка» отличается от оригинала. В «настоящем» такие вкладыши появились куда позже развала СССР.
Короче, если сворачиваться, то заключение не утешает – ситуация патовая, врагу не пожелаешь.
Понятно, что наш герой тоже не сразу за чемпионский титул бился и в лучшую бойцовскую лигу мира подписывался. Но «Зверь из преисподней» никогда не был лохом-девственником. Деньги у ребят сбивал – это да. Девственности тоже рано лишился, в восьмом классе. Поэтому в свой первый день Пельмень лихорадочно измышлял, как исправить ситуацию.
Помучившись минут двадцать над алгеброй, перечеркнул свои математические испражнения. На фиг – Эйнштейном ему точно не стать.
Почапал на кухню, к холодильнику, дабы дюже не заморачиваться горем, а заесть.
Оказывается, когда желудок растянут до размера не маленькой головы, сложно отказать себе в желании что-нибудь сожрать. И желательно побольше. На кухне огляделся – заприметил на столешнице пустые баллоны и банки, наваренное варенье, целый таз. К консервации на зиму готовилась баба Рита, соседка по коммуналке. Подошёл к тазу со сливовым вареньем. Взял ложку и вычерпнул прямо из таза несколько весел.
Во кайф. Вкусно.
Пока улепётывал варенье заметил стоящую рядом с тазом кастрюлю. Снял крышку и в животе приятно заурчало. Голубцы!
Смотрел на шесть обёрнутых капустой ништяков Саня недолго, бросил ложку, перепачканную в варенье в таз и сожрал половину кастрюли голубцов разом.
Свеженькие такие, остренькие, самый сок.
Остальные вывалил себе в тарелку, и продолжал есть за столом, пялясь перед собой в одну точку.
Соседка Нина, у которой жопа по размеру ничуть не уступала Сашиной готовила что надо и таскала стрепню к ним на кухню с четвёртого этажа. Причина широкого жеста заключалась в том, что Нину в отсутствии матери частенько пер отец Саши, как раз в эту самую жопу. Наверное от того тетя Нина косолапила при ходьбе?
Пельмень отчего-то не удивился, вспомнив, что батя изменяет матушке. Классическая прям семья. Неудивительно, что мальчик в таких условиях снимает стресс за счёт обжираловки, а ещё курит, периодически прибухивает и дрочит на наклейки.
Сидя на кухне и доедая шестой голубец подряд, Саша взглянул на своё пузо, напоминавшее поле для гольфа с лункой-пупком.
Однозначно так дальше дело не пойдёт.
Надо двигаться, суетиться, жути наводить или прежняя судьба, закончившаяся нелепым нокаутом, покажется мёдом. Пельмень отодвинул от себя тарелку с недоеденным, но надкусанным голубцом.
Протяжно отрыгнул.
Харе жрать для начала.
С простого начнём.
А то если сложить лапки и скулить, то какая впереди кончина – понятно. Диабет, ожирение, инфаркт и смерть в коммуналке на продавленном диване. Повезёт – найдёт, как отец, бабу с соседнего этажа, будет переть в кладовке, а она ему жратву станет готовить по бартеру. Но тоже не факт – с таким лишним весом скоро перестанет стоять. А как орали Сектор Газа из двора через открытое окно на кухне – «зачем мне мужик без писюна, если много мужиков с писюнами» (вольная трактовка песни Хоя).
Поэтому – первое, что он сделает в новом теле, это избавится от вредных привычек. Придя к такому выводу, Пельмень для надёжности вывалил голубец с тарелки обратно в кастрюлю. Ну чтобы неповадно было.
Дальше – в зал.
Пельмень прежний отродясь не занимался спортом. Поэтому придётся заняться приведением тела в надлежащую форму.
Диета.
Фитнесс.
Все такое.
Саша сжал кулаки, посмотрел на них. Ручки нежненькие, такие скорее сломаешь при ударе куда быстрее, чем сломаешь челюсть противнику, но есть, что есть.
Опыт то не пропьёшь, как и морально-волевые, а остальное дело наживное. На опыте и морально-волевых Саня и собирался вывозить весь расклад. Тем более, что Пельмень по своей конституции – природный тяж.
На этом Саня в душевных метаниях пришлось ставить точку. Проснулся отец и верещал из их квартиры благим матом.
Приперся на кухню, пошатываясь, в майке алкашке и широких семейках.
Взглянул на таз с вареньем бабы Риты, поморщился, перевёл взгляд на кастрюлю с голубцами.
– Че там Нинка принесла? – упомянув соседку он беззаботно растер хер указательным и большим пальцами, этой же рукой полез в кастрюлю. – Жрать буду, сын сгоняй за хлебом!
– Без хлеба че, обломится? – спросил Пельмень. – Так ешь.
Идти в хлебный киоск желания не имелось.
– Или у соседей стрельнуть, ты пока сходишь… – слов Пельменя батя не расслышал.
Достал голубец и не думая о том, чтобы взять тарелку, принялся есть, громко чавкая. Не заметил даже, что тот надкусан. Сок голубца сочился по подбородку, капал на ковёр. Впрочем, батю это нисколько не смущало. Чего смущаться – придёт жена, поползает на карачках, уберётся.
Одновременно пошарил по кухне, нашёл хлебницу, достал кусочек белого хлеба. Присвоил себе.
– Сын, кстати. Смотрел «Кровавый спорт»? Видел Ван-Дамма? Ничего так боевичок.
Батя встал в боевую стойку, парадируя актёра. По молодости отец Пельменя уважал спорт и даже имел разряд – от того в физруки подался. Хрен его по чем, но имел. Но в стойке с голубцом в одной руке и куском хлеба в другой, он смотрелся по-идиотски.
– Хе!
Батя хотел вдарить по бутылке с подсолнечным маслом на столе, но промахнулся и завалился на пол, едва не перевернув кастрюлю с голубцами.
– Еп твою мать… – процедил батя.
– Че не вывозишь, бать? – хмыкнул Пельмень.
Батя откровенно забавлял.
Несколько секунд Игорь Борисыч сидел на полу на пятой точке, славливая, что произошло. Хлеб не выронил, а вот голубец отлетел под газовую плиту. А потом батя закряхтел, поднимаясь.
– Это, сын, я че хотел сказать, – он принялся растираться жир от голубца по майке. На груди расплылось пятно. – Тебе бы на карате пойти? Вон жопу отъел, больше чем у Нинки. Мамке скажем, денег выделит и будешь каратист. У меня как раз знакомый секцию открывает. Гена Мороз, помнишь? – говоря эти слова, он махнул на пятна и полез за голубцом, взамен утраченного. – Не понял? А где…
Рука пошарила по дну кастрюли, пальцы выпачкались в жиру – голубцов то больше нема, остальные Сашка сожрал.
Глаза бати, сонные, с лопнувшими капиллярами, округлились.
Он взял кастрюлю, заглянул в неё, перевёл взгляд на Пельменя.
– Охерел?! – взорвался отец. – Опять за своё взялся! Растёт паразит! Вон у Витьки сын, как сын, а ты… Селитер!
Саша с придурковатым и безразличным выражением лица слушал поток, доносящийся изо рта бати. Дожидался, когда тому надоест орать. Батя потрезвонил, прошёлся по внешности своего сына, а потом махнул рукой. Желание щелкнуть бате за базар Пельмень подавил – пусть выскажется. Хотя сам такой же паразит. Кто обзывается, сам так называется, если что.
– Иди с глаз долой… за хлебом! Хоть какая-то от тебя польза будет, – резюмировал батя, выпустив пар. – Олуха на свою голову вырастил. Пфу!
Саша остался стоять на месте.
– Че стал? – буркнул батя.
– Денег то на хлеб дай?
– А… Ирка не оставила? – батя нахмурился.
– Так я у тебя прошу. Ты ж посылаешь.
– У меня просит, копейки ещё не заработал, только дай, дай. Просит он…
Папаша зыркнул под ноги Сани, где стояли пустые бутылки из под водки.
– Вон, бутылки сдашь.
Саня спорить не стал. Взял первую попавшуюся авоську на кухне, сложил в неё пустые водочные бутылки и двинулся к выходу. В голову пришло понимание, что батя с хлебом пойдёт на хер, у него итак неплохо получается себя прокормить, шманая соседей. А вот лишней копейкой надо обзавестись. Деньги понадобятся в ближайшее время – если Пельмень хочет записаться в спортивный зал, то в пору обзавестись хотя бы одеждой для тренировок. Своей спортивной одежды у Пельменя не имелось, его в принципе освободили от школьной физры.
– Погодь, сынок, – вдруг остановил Саню батя.
Пельмень обернулся.
– Ты это, купи у дяди Витали чекушечку… ну вместо хлеба, лады? – батя расплылся в придурковатой улыбке. – Матери только не пали контору.
Пельмень улыбнулся.
Мигом так батя подобрел, как речь пошла за то, чтобы сливу залить.
Протянул Сане ещё одну авоську с несколькими литровыми банками и трехлитровым баллоном. Пельмень зыркнул на стол – понятно, останется баба Рита без варенья, тару у неё Игорь Борисыч подмотал. Батя то ещё и мудак оказывается…
– Баночки дяде Виталику сдашь и купи, сынок. Он по два рубля за чекушку просит.