– А теперь мистер Мэджик вам продемонстрирует удивительные фокусы с белыми мышами! – в момент усталого раздражения ворчал Пехтерев.
– С бэлыми мушшынами! – хохотала Вероника, выходя из душа.
– Ты так же сбрасываешь платье, как роща сбрасывает листья! – говорил он.
– Это Вознесенский?
– Это Пастернак.
Однажды в Аянапе повстречалась компания однокурсников. Пехтерев решил: узнают сами, таиться не будет, а нет, пусть остаётся интрига, вроде он, а вроде и нет. Однокурсники, скорее всего, его не узнали. Что не мудрено: очень уж загадочный был образ: парик с прямыми белокурыми волосами, спускающимися до плеч, в широкий разлёт брови, горбатый, похожий на клюв, нос, усиленный специальными средствами. Правда, Кипр такое место, где рано или поздно кого-нибудь встретишь снова. Ну и что? Мало ли сейчас бывших врачей, сменивших профессию? Кто-то на эстраде, кто-то в бизнесе, кто-то на подиуме. На панели, слава богу, вроде никого пока нет, и ладно.
«Надо выходить на большой простор, на большой простор…» – повторял то и дело он. Вероника не прекословила. Она вообще никогда не возражала. Надо, значит надо. Единственное, чего хотела Вероника, это ребёнка, и ещё, конечно, в Ленинград, в Питер. Странно, они ровесники, жили буквально через два дома на примыкающих друг к другу улицах: Пехтерев на Кирочной, Вероника на Таврической, а встретились на Балатоне.
– Отработаем этот контракт, и домой! – обещал он, пощипывая бородку.
– Может быть, желаете в Южную Америку: Колумбия, Боливия, Эквадор? -
спросили как-то в Никосии предприимчивые латиноамериканцы.
– Где Парагвай? – усмехнулся Леонид.
– Osaso (возможно) и даже, por lo visto (наверное), ciertamente (конечно)!
– А столица Парагвая по-прежнему Асунсьон?
– Асунсьон, Асунсьон!
– Паэлья? – спрашивал Борхес, импресарио, когда они шли обедать в знакомую таверну.
– Большую сковородку, – соглашалась Вероника.
– Вино?
– Вода без газа и кофе эспрессо, пор фавор (пожалуйста)…
Граф кивал в ответ и направлялся к свободному столику.
– Сегодня нежарко, – говорила Вероника.
Пока Борхес делал заказ, Вероника смотрела Графу в глаза и гладила руку.
Граф помалкивал. В голову лезли мысли о предопределённости.
«Достиг я высшей власти…» – сказал однажды Пушкин устами Бориса Годунова. Ну, и что, собственно? Достиг того, о чём всю жизнь мечтал?
Но ведь и действительно, вся эта история началось ещё тогда в середине 80х. Причём, от какой-то совершенно незначащей точки отсчёта. Никоим образом несвязанные, на первый взгляд, вещи: начало перестройки в СССР, неурядицы по службе, свергнутый диктатор Стресснер, бред сумасшедшего Мухина. Казалось бы, какая во всём этом событийном хаосе взаимосвязь?
Если смотреть с высоты птичьего полёта, Асунсьон выглядит очень даже и привлекательно – беленький такой, в сизой дымке на берегу широкой и быстрой реки. А вблизи, ничего особенного – большая каменная деревня.
– Теперь уже можно никуда не спешить, – почему-то подумалось вслух,
– Perce? (почему?) – переспросил Борхес.
– Потому что Володька сбрил усы, но может, и я на что сгожусь…