Валерий Черных Морок. Последняя война.

В её руках – мой мир, который я однажды потерял и снова обрёл.

Даже если всё рухнет, я буду держать её. Держать крепче, чем

когда-либо держал оружие, потому что этот мир – единственное,

за что действительно стоит сражаться.

По мотивам Ричарда Баха.

Двери бара распахнулись с оглушительным скрипом, похожим на стон давно не смазанной телеги. С неуклюжей обречённостью марионетки, чьи нити давно перепутались, из душного, пропахшего перегаром нутра выплеснулось крепкое мужское тело в потрёпанной кожаной куртке. Сделав несколько неуверенных шагов, мужчина остановился, судорожно сглотнул и провёл ладонью по лицу, будто сдирая липкую маску опьянения вместе с каплями пота. Его внимание притянула группа людей, стоявшая в тени растущих у тротуара кустов. Мужчина напрягся, всматриваясь в ночной полумрак, и вдруг выпрямился – из движений ушла шаткая неуверенность. Сейчас он скорее напоминал сжатую, готовую к удару пружину.

Из темноты доносились приглушённые голоса, отборная ругань и тоскливый, почти детский всхлип: «Да отпустите, мы же всё отдали…». Из глаз мужчины исчезла туманная пелена, сменившись холодным, острым блеском.

– Отпустите их.

Голос прозвучал как лязг взводимого затвора – кратко, без эмоций, с

холодной, не оставляющей надежды ясностью. В этих двух словах слышался не

призыв, а констатация факта.

Он стоял неподвижно, будто врос в асфальт – тёмный силуэт в ночи. Жёсткие

черты лица напоминали маску. Повисла тишина, густая и тяжёлая.

Слышно было только прерывистое, свистящее дыхание пацанов – звук животного

страха.

Грабители медленно обернулись, движимые смесью злобы и любопытства.

– Я повторять не буду, – тихо процедил мужчина сквозь зубы.

Коренастый детина в капюшоне смерил взглядом одинокую фигуру. Уверенная поза незнакомца явно раззадорила его. С грубой ухмылкой он шагнул вперёд и резко, с размаху, ударил непрошеного заступника ногой в голень. Мужчина инстинктивно согнулся, как от порыва ветра. И в этот миг словно из ниоткуда в руке грабителя холодным металлом тускло блеснул пистолет. Но он не успел даже поднять оружие. Мужчина, все еще в полуприседе, молниеносно рванулся вперёд. Его левая рука жёстким блоком отвела вооружённую руку нападавшего в сторону, а правая, словно молот, со всей дури обрушилась на запястье. Раздался приглушённый хруст. Пистолет с коротким стуком отскочил по асфальту.

Дальше всё было делом техники. Отточенные движения, доведённые до автоматизма. Грабитель, завывая от боли, получил резкий удар под диафрагму, заставивший его сложиться пополам, и тут же – жёсткий коленный удар в голову. Он рухнул без сознания, не успев издать ни звука.

Второй бандит, опешив лишь на секунду, ринулся в атаку. Его удар был грубым и предсказуемым. Мужчина сделал шаг в сторону, пропуская кулак мимо себя, ловко захватил руку противника и резко дёрнул её на себя, одновременно выкручивая. Хруст сломанного сустава прозвучал отчётливо и сухо. Из глотки громилы вырвался сдавленный стон. Последовал короткий удар головой в переносицу – безжалостный и точный. Ещё два жёстких удара в печень и челюсть – и второй грабитель бесформенной массой осел в кустах.

Тишина. Её нарушали лишь приглушённый гул проспекта и тяжёлое дыхание мужчины. Он стоял над двумя телами, плечи медленно поднимались и опускались. Взгляд был усталым и отстранённым, в нём тонули и боль в сбитых костяшках, и адреналин, и сама эта ночь.

Пацаны так и застыли с открытыми ртами, будто в благоговейном ужасе. Наконец один из них, самый бойкий, дрожащей рукой протянул мужчине нераспечатанную бутылку виски.

– Спасибо, мужик… Э-э… Может, с нами? Отблагодарим.

Мужчина медленно перевёл взгляд с парня на бутылку, на сжимающие её побелевшие от страха пальцы. В его пустом взгляде не было ни осуждения, ни интереса. Казалось, он смотрит насквозь, в какую-то свою, далёкую реальность. Затем он качнулся, инстинктивно схватившись за ветку куста, чтобы удержать равновесие, и коротко кивнул.

– Пошли, – сипло бросил он, наклонился, подобрал с асфальта пистолет и сунул его за пояс.

Его согласие прозвучало не как благодарность, а как капитуляция. Как будто любое решение – даже пойти за этими малолетками – было лучше, чем остаться наедине с гнетущей пустотой внутри.

Глава 1

Сознание возвращалось мучительно, тягуче. Артём ощущал, как оно медленно, со скрипом вылезает из тёмных глубин, словно улитка, оставляющая за собой липкий след. Мысли ворочались с усилием, вязли в этом влажном шлейфе, не желая оформляться в ясную последовательность.

В горле шуршала неприятная сухость, будто туда забрался маленький еж и царапает иголками слизистую. Каждая попытка сглотнуть отзывалась колючим протестом. Язык – грубый, шершавый, как кусок старой наждачной бумаги, – казался чужим.

К телесному дискомфорту примешивалась тоска – вязкая, цепкая. Она накатывала изнутри, как болотный ил, и грудь сжималась от беспричинного отчаяния.

Артём приоткрыл глаза. Свет остро полоснул, и он невольно съёжился. Память молчала. Лишь редкие отголоски: тупая боль в голени, саднившие костяшки пальцев – немые доказательства ночи, выпавшей из жизни.

Он лежал на чужом диване, чувствуя, как пружины вонзаются в тело. Пахло сыростью и старой пылью, а стены будто впитывали в себя шорохи и тени. Комната казалась враждебной, безликой, словно нарочно созданной, чтобы сбивать с толку и держать в напряжении. И в этом зыбком равновесии – между пустотой и болью – оставались улитка и ёж, тени подсознания, которые не исчезали, упрямо напоминая: что бы ни случилось ночью, оно ещё не закончилось.

Неожиданно над головой раздался пафосный, чуть дрожащий шёпот:

– Небо пало… Земля разверзлась…

Артём замер. Небо, насколько он мог судить, было на месте – белый потолок с сетью мелких трещин. Земля тоже не проваливалась под старым диваном. Взгляд с трудом сфокусировался на источнике звука. Над ним нависала фигура: высокий, невероятно худой человек, закутанный в нечто, напоминающее чёрный балахон из мешковины. Костлявые кисти торчали из широких рукавов, неестественно вытянутые над головой в каком-то ритуальном жесте. Кто это? Что он такое несёт? Утро обещало быть не просто странным – оно немного пугало.

Инстинкт самосохранения, даже оглушённый похмельем, сработал мгновенно. Ремизов рывком сел, сбросив с себя остатки сна и подозрительное одеяло. И вдруг сзади, за поясом, он ощутил до боли знакомый предмет. Пистолет?! Откуда?! Неужели в пьяном угаре он выперся из дома со своим «Макаровым»? Рука машинально метнулась за спину, пальцы нащупали рукоятку. Уже почти полгода он не был полицейским, но тело помнило. Более десяти лет в армии, семь – в угрозыске. Навык, вжившийся намертво. Мгновение – и пистолет застыл в воздухе, нацеленный прямо под капюшон балахона. Он плавно повёл дулом из стороны в сторону, охватывая незнакомую обстановку. Комната была завалена хламом: пустые бутылки, смятые пачки сигарет, одежда, наспех сброшенная на спинки стульев и валявшаяся на полу – всё это образовывало причудливый и отвратный ландшафт. В воздухе висела тяжёлая смесь запахов табачного дыма, перегара и затхлости. Чужая квартира.

– Эй, Морок, полегче! – раздался хриплый мальчишеский голос из-под балахона, и «скелет» отшатнулся, споткнувшись о груду хлама. – Ты совсем сдурел?!

Услышав своё детское прозвище, ставшее впоследствии его позывным в спецназе, Артём опустил дуло в пол, но пистолет убирать не торопился. Слишком много вопросов, слишком мало ответов. И тут он осознал, что держит в руке «чужой» ствол. Твою ж мать! Этого ещё не хватало. Откуда взялся? Может, он ночью разоружил полицейского?

Ремизов обречённо откинулся на спинку дивана, внимательно рассматривая оружие. Медленно начинало доходить – пистолет не боевой. Муляж? Газовый? Травмат? Привычным движением он достал обойму и выдохнул. Травмат! Та-ак… полицейских он не трогал. По крайней мере – не разоружал. Это обнадёживало. Значит, его «Макарыч» – затёртый, но вылизанный до блеска – по-прежнему лежит в комнате на антресолях. «Эхо войны», как он называл его в минуты тоски. Четыре года в донецких степях – в пыли, крови, бесконечных стычках с противником. Добыл трофей в первой же вылазке – когда ещё верил, что война закончится к зиме. Вскоре «Макарыч» стал его талисманом. Без пафоса – просто потому, что однажды спас ему жизнь.

Грохнул смех. Из соседней комнаты выкатились ещё двое – один в перекошенном клоунском колпаке, другой с криво намалёванными усами, в помятой дорогой рубашке и потёртых джинсах – он явно был заводилой этого безумия.

– Артём, ты бы себя сейчас видел! – захлёбываясь от смеха, прохрипел клоун. – Тебя кондрашка хватит от собственного отражения!

Ремизов, сдержанно матерясь, сунул пистолет за пояс. Чёртовы малолетки! Всё-таки это была просто идиотская выходка. Похоже, вчерашний загул не прошёл даром, раз занесло в такую компанию. Но как он вообще оказался в этом вертепе?

И тут зазвонил телефон. Рингтон – какой-то тупой рэп – неприятно резанул по ушам. Ремизов повел головой, пытаясь определить, кто из пацанов поставил на аппарат такое дерьмо.

– Да? – сипло ответил парень в дорогой рубашке. – Да, мама, слушаю… Что-о-о?!

Пацан выронил смартфон – тот мягко приземлился на кучу какого-то тряпья. «Повезло парнишке», – прикинул Артём, с трудом поднимаясь с продавленного дивана. Каждый мускул протестовал; голова тяжело перевешивала. «Туалет. И валить отсюда», – промелькнула мысль, но он замер, уставившись на исказившееся от ужаса лицо парня, и спросил, ощущая, как внутри нарастает нехорошее предчувствие.

– Что случилось, пацан?

– О… отец… он… – парень выглядел совершенно потерянным, взгляд блуждал по комнате, не находя за что зацепиться. – Он… застрелился.

– Чо-о-о? – выкрикнул «клоун». – Марк, ты ничего не напутал?!

Марк злобно зыркнул на него, испепеляя взглядом.

– Напутал?! Да пошёл ты, Стас!

– Бывает, – равнодушно двинул плечами Артём. Смерть он видел слишком часто, чтобы реагировать иначе, поэтому поинтересовался у «балахона», который стоял в растерянности, словно его только что выдернули из другого измерения: – Где здесь сортир?

– Там, – автоматически кивнул парень в сторону двери, ведущей в коридор.

Когда Ремизов вернулся, он застал ту же картину: Марк стоял в оцепенении – его друзья с мрачными лицами тоже застыли в неловком молчании.

– Ну, что зависли, мелочь? Мы в какой части города? – спросил Ремизов, стараясь казаться безразличным.

– В Бирюлёво.

– Кто бы сомневался, – хмыкнул Артём. – Общий привет.

Он направился к выходу, шаря по карманам в поисках наличности. Ему нужно было выбраться из этого бардака и прийти в себя. А тащиться до своей конуры из этого района на общественном транспорте, наверное, часа два.

Ёж продолжал толкаться в горле, несмотря на то, что его только что пытались утопить. Но возвращаться к крану в ванной не хотелось. Вода была преотвратная – с больнично-металлическим привкусом, к тому же тёплая. Ремизов тяжело вздохнул, подходя к входной двери. Он успел выудить свою куртку из вороха одежды на вешалке, когда Марк, словно очнувшись, бросился за ним, хватая за локоть.

– Артём! Помоги! – выкрикнул он, и в голосе сквозило отчаяние.

Ремизов замер с курткой на одном плече. Обернулся, буравя его взглядом:

– Чем же?

– Поехали со мной, прошу! Там что-то не так. Я не верю… не знаю, кому верить.

– А мне ты почему должен верить? – Артём начинал понимать, чего хочет парень. И это ему не нравилось.

– Ты же… ты же говорил, что был полицейским. Ничего, что бывший… Ты же можешь… хотя бы посмотреть. Я просто… чувствую, там что-то не так.

– Бывший – это навсегда, понял? Снял погоны – всё, гражданин. Иди ищи действующих. И вообще, какого черта ты ко мне прицепился?

– Мне… нужна… Ну, помоги! Ты единственный, кого я знаю… кто в этом шарит… – пацан блеял, словно овца на бойне. – Ты же вчера говорил… ну, что если что…

Ремизов прищурился, разглядывая пацана. В глазах – страх и какая-то… безысходность. Слишком много драмы – и парень явно боится ехать домой.

– Куда пилить-то?

– В Жуковку. Там у нас коттедж в охраняемом посёлке. Часа за полтора доберёмся. Я на тачке. – Марк постоял, в упор глядя на Ремизова, затем привёл последний аргумент: – Я заплачу. Сколько скажешь. Деньги есть.

Ремизов нахмурился. Жуковка… Закрытый посёлок… Интересно. Там земля сто̀ит, как крыло от «Боинга». Отец этого сопляка, видно, ворочал серьёзными деньгами – и самоубийство… Банкрот, что ли? Или полиция прихватила – тюрьма маячила? Артём задумался. Нахрена ему это? Там сейчас наверняка полно бывших коллег. А он явится, как чёрт к монаху. В качестве кого?

– Ладно, – вздохнул Ремизов. – И в каком качестве я туда заявлюсь?

Пацан вначале вылупил глаза, но тут же сообразил:

– Друг семьи.

– Друг? – Артём повернулся к зеркалу на стене, критически оглядел себя и горько усмехнулся.

На друга олигарха – или кто там его папаня – он явно не тянул. Поверх чёрной футболки мятая джинсовая рубашка навыпуск, видавшая виды кожанка, джинсы в пятнах. Из всего гардероба только новые кроссовки известного бренда не давали окончательно признать его бомжом. Ну и лицо: три дня небритое, помятое после разгульной ночи, давно нестриженые и пару дней немытые волосы ниспадают на лоб и шею. На такого «друга семьи» бывшие коллеги могут и наручники нацепить – «до выяснения».

– Ладно. Но два условия: первое – вискарь. Не бурду, а нормальный. Договорились?

Парень кивнул слишком быстро, будто боялся, что он передумает.

– Да у нас целый бар! Любой, какой захочешь. Только, пожалуйста, помоги! Я… я просто не могу туда один ехать.

Ремизов усмехнулся.

– Второе – я не спасатель. В разборки не полезу. Просто составлю мнение. А там посмотрим. Идёт?

Парень с облегчением выдохнул.

– Договорились! Спасибо… Артём! Спасибо!

Ремизов хмыкнул. «Спасибо» потом скажешь. Или проклянёшь. Главное, чтобы эта поездка не обернулась ещё большим дерьмом, чем его похмелье. Потому что впереди, он чувствовал, его ждёт день, полный сюрпризов и, возможно, неприятностей.

Он обернулся к остальным.

– Вы тут, это, – кивнул он на «клоуна» и «скелета», брезгливо сморщив нос, – приберитесь, что ли. Живёте, как…

Ремизов безнадёжно махнул рукой – словно не смог подобрать подходящее сравнение – и толкнул Марка к выходу. Сам вышел следом. Дверь с грохотом захлопнулась, отрезая вонь табачного перегара и чего-то затхлого, что годами въедалось в стены этого жилища.

Обманчиво-ласковое осеннее солнце заливало улицу густым золотом, подсвечивая в кронах деревьев увядающую желтизну. Свежий упругий воздух будто мазнул по лицу влажной шёлковой тканью, но не мог смыть ощущение липкой тревоги, что въелась в самое нутро. Там по-прежнему тлела тяжёлая духота. Артём зажмурился на секунду, пытаясь привыкнуть к яркому свету, и ещё глубже втянул в грудь осеннюю горьковатую свежесть.

Жуковка… На языке вдруг появился вкус выдержанного виски – наверняка в особняке найдётся бутылочка элитного. Но следом накатило предчувствие – от него челюсти напряглись в нервном спазме. Он резко дёрнул головой, отгоняя навязчивую мысль: «Нафига я вообще в это влезаю?»

Однако тело работало на автопилоте. Ноги сами понесли его к новенькому «Рэндж-Роверу» – чужеродному пятну на окружённом обшарпанными пятиэтажками дворе. Марк уже сидел на водительском месте, нервно постукивая пальцами по кожаному рулю.

– Стоп, паря! – Артём распахнул пассажирскую дверь, но садиться не спешил. – Ты же с похмелья. А если гаишники остановят?

– Какое похмелье?! – резко возразил парень. – Я вообще не пью. Ребята – да. Я у них за водителя был… Так что не парься.

Дверь захлопнулась с глухим мягким звуком. Ремизов скользнул взглядом по салону: мягчайшая кожа, шлифованное красное дерево на панели, огромный дисплей с мерцающей картой навигации.

Едва слышно зашуршали шины. Внедорожник тронулся с места, будто скользя по асфальту. Артём откинулся в кресле, ощущая, как эргономичное сиденье буквально обволакивают его тело.

«Ну что ж, – мелькнуло в голове, когда в боковом зеркале заиграли солнечные блики, – посмотрим, в какую дерьмовую историю я вляпался на этот раз». Где-то в подложечной области уже заныло знакомой тяжестью – это чувство он узнавал мгновенно. Оно никогда не приходило просто так.

Едва машина выехала со двора, Артём вытянул ноги, развалился в кресле и прикрыл глаза.

– Давай, восстанавливай! – приказал он.

– Чего восстанавливать? – не понял пацан.

– Мою карту памяти. Ни хрена не помню, – Артём говорил лениво, растягивая слова. – Откуда ствол взялся? Твой?

– Не-е, – помотал головой Марк, выкручивая руль в очередном повороте. – Ты его у грабителей отобрал.

Ремизов чертыхнулся про себя – услышанное пока не радовало.

– Не тяни кота… – рыкнул он, приподняв веки. – Всё – внятно и по делу!

– Короче. Вчера я со своей Юлькой поцапался. Приехал, а она, как дура, начала мозг выносить. Типа, я с какой-то тёлкой зажимался в универе. Кто-то видел и ей настучал.

– Блин! – недовольно скривился Артём. – Не так подробно. Не на исповеди.

– Ладно. Послал я её и домой двинул. Еду, смотрю – ребята из универа гребут куда-то. Я тормознул, и мы рванули в ночной клуб. «Метель», знаешь?

Ремизов покачал головой. Его нервировали подробности, но он решил не прерывать Марка.

– Мы там потусили до двенадцати, потом я повёз парней домой. По дороге они решили догнаться и тормознули у бара. Вот тут всё и началось.

Артём даже подался вперёд, приготовившись к кульминации вчерашнего «праздника».

– Ребята зацепили бутыль вискаря, мы вышли, и тут – двое амбалов. Короче, они решили опустить нас на бабки. Мы малость струхнули, а тут ты из бара вывалился.

– В смысле – вывалился?! – Артём оторвался от спинки сиденья и уставился на парня. – На землю свалился, что ли?

– Не! Ты просто… ну, вывалился. Как бы резко вперёд из дверей… Понял?!

– Понял, – устало буркнул Ремизов, откидываясь обратно.

– И сразу просёк, что нас трамбуют. Короче – наехал на грабителей. Один тебя ногой по колену, ты немного согнулся, а он пистолет достал. Тут ты и озверел. Сначала, правда, стоял – типа, в ступоре. Потом как врежешь ему… Он аж отлетел. Короче, мочил обоих по-взрослому. Тому, что с пистолетом, точно зубы выбил. Я видел. Ты каратист?

– Типа того, – буркнул Артём. – А потом?

– Потом мы предложили поехать с нами и подались к Стасу на хату.

– В тот свинарник?

– Ага. Тебе там понравилось. Бухали. Ты про жизнь рассказывал: про полицию, про войну. Сказал, что у тебя позывной «Морок».

– Баран… – тихо, но внятно прошипел Артём.

– Я-я? – Марк удивлённо обернулся.

– Я баран! – уточнил Ремизов. – Не пойму – как в Бирюлёвском баре оказался?

– Не-е-е. Мы встретились в баре на Красносельской. Потом в Бирюлёво поехали. Ты сам захотел.

– Понятно, – Ремизов тяжело выдохнул и по салону потянуло жёстким перегаром.

По крайней мере пил он в баре возле дома, а не катался пьяный по всей Москве.

– А что ж твои друзья живут, как свиньи?

– Приезжие. Хату снимают. Видно, не привыкли убираться, – Марк с отвращением поморщился. – Да и не друзья они мне – парни с параллельного потока. Так: привет-привет. Просто мне хреново было. Вот и зацепился.

– А откуда такой прикид? – Артём изобразил, будто натягивал на лицо капюшон. – Балахон этот…

– Да это с Хеллоуина остался, – засмеялся собеседник. – Хотели тебя разыграть. А ты сразу за ствол…

Они помолчали несколько минут, затем Марк осторожно спросил:

– А ты правда воевал? Вчера так интересно рассказывал. Говорил, друг погиб…

Ремизов скрипнул зубами, дыхание непроизвольно участилось.

Да – Никита погиб. Вчера была очередная годовщина. Артём пил редко, и ещё реже – до потери сознания. Не увлекался. Просто, когда вспоминал о смерти друга, его накрывало так, что чувствовал лишь отчаянное желание заглушить боль. Вот и пошёл в бар возле дома – помянуть рюмочкой-другой. Помянул, называется. Мать твою… Накидался до беспамятства.

Артём даже тихо застонал от этих мыслей. Сейчас хотелось просто похмелиться чем-то приличным – без угрозы, что его вывернет наружу.

Он прикрыл глаза и тут же погрузился в то, от чего бежал вчера в бар. Упрямая память швырнула его обратно – в прошлое…

***

Темнота словно прилипала к зубам. Густая, вязкая. В ней застревал каждый звук, каждый вдох. Запах сырой земли перемешался с гарью и проникал в ноздри, напоминая о недавнем огне.

Артём прижался к борту разбитой БМП, почувствовав под щекой холодный металл, пропитанный копотью. Сердце колотилось слишком громко – казалось, враг услышит удары сквозь корпус машины. Удерживая тепловизор перед глазами, он медленно переводил дыхание после короткого броска через открытое пространство. Никита присел рядом. Его движения были скупыми, точными, словно он боялся потревожить воздух.

В окулярах мир жил другой жизнью. Там, где глаз видел лишь вязкую пустоту, вспыхивали пятна тепла: разогретый корпус подбитой техники, догорающий обломок, крысы, шмыгающие в траве. Артём повёл прибором вдоль линии лесополосы – и сердце пропустило удар. На краю зрения мелькнули силуэты. Едва уловимые, будто сама степь решила пошевелиться. Фигуры людей двигались медленно, вразвалку, таская ящики из кузовов. Боеприпасы? Провизия? Не суть. Координаты есть. И этого было достаточно.

– Несколько грузовиков. Лесополоса восточнее развилки. Без прикрытия, – тихо бросил он после небольшой паузы. Голос звучал спокойно, почти буднично, словно он диктовал сухие строки в журнал наблюдений.

Никита застыл рядом, не дыша. Пальцы на спусковом крючке. Даже сквозь гул крови в висках Артём уловил, как его товарищ чуть дрогнул. Темнота уплотнилась, придвинулась ближе, степь наполнилась напряжённым ожиданием.

– Передаю, – шепотом сказал Никита, прижимая гарнитуру к губам.

На короткой волне ушёл пакет данных – координаты корректировщику. Через семь-восемь минут лесок превратится в ад. Пока же стояла мёртвая тишина. Лишь ветер шевелил обгоревший брезент на борту разбитой БМП.

Первый залп взрезал ночь ледяным воем – ровно двенадцать хриплых «чихов» с интервалом в две секунды.

Потом был отход. Последний для Никиты.

Морок. Кличка прилипла к Артёму намертво ещё в детстве. Бабка слушала его небылицы и только качала головой, ворча: «Ну ты и морок, Тёмка, чистый морок!» Он исчезал непонятно куда, а потом морочил ей голову выдуманными рассказами, да так убедительно, что старуха порой сама начинала верить. В глубине души гордилась – парень был смышлёный, глаза цепкие, язык подвешен.

Тогда это казалось просто дразнилкой. Позже, в армии, прозвище стало пророческим. Он оказался прирождённым разведчиком, ночным охотником. В учебке ВДВ это поняли сразу – место ему было в разведроте.

Его научили слышать. Слышать не просто шум, а сигналы – едва уловимые, скрытые в ночной тишине, когда даже собственное дыхание кажется угрозой. Его научили видеть. Не глазами – инстинктом. Научили чувствовать время. Завели внутренние часы, которые знают, когда нужно оставаться неподвижным очень долгое время, а когда – рвануть в единственный верный момент. Эти навыки не даются по учебникам. Их получают там, где ошибка равна смерти.

Зелёные поля под Горловкой, 2014–й. Украинские снайперы снимали их, как мишени на полигоне. Первый бой, первая кровь. Он выжил. Вытаскивал своих. Научился ненавидеть молча – без криков, без истерик. Просто сжимая зубы.

Через два года последовал перевод в разведгруппу ГРУ – не просто смена места службы. Это испытание на прочность. Жёсткий отбор, где каждый шаг проверяют на разрыв: марш–броски с полной выкладкой, изматывающие силовые нормативы, тесты на выносливость и холодный расчёт. Здесь нет места слабым. Только те, кто выдержал многочасовые переходы, бессонные ночи и психологическое давление, получали право носить нашивку «Сенеж». Разведка – не геройство в кино. Это умение молчать, терпеть и действовать, когда тело уже на пределе.

Он прошёл. Значит, был готов.

Разведчики ГРУ, работавшие методично, как часовой механизм, появлялись на Донбассе то в виде «отпускников» с рюкзаками, то в образе «добровольцев» с профессиональными движениями военных. На окраинах Дебальцево или Авдеевки они разворачивали импровизированные КП. Бумажные карты, карандашные пометки, шёпот в рацию – и через минуту рёв «Градов».

Ночью выходили малыми группами – по двое, реже – по трое. Чёрные тени скользили вдоль лесополосы, петляя между минными полями и проволочными заграждениями. Они двигались бесшумно, обходя патрули, не оставляя после себя никаких следов – только последствия.