Валерия Вербинина
Подмосковная ночь
Глава 6
Выстрелы в пустоту
– С появлением в доме ячейки? – спросил Опалин, чрезвычайно внимательно глядя на Лидию Константиновну.
– Нет, нет. Комсомольцы у нас уже несколько лет, – ответила та с некоторым удивлением. – Мы привыкли, что когда из города кого-то направляют сюда… ну, для комсомольской работы… они живут в усадьбе. Все-таки тут удобнее, чем в деревне, тем более что… – она осеклась.
– Тем более что деревня туго поддается комсомольскому влиянию, – вставил Платон Аркадьевич скрипучим голосом. – Здесь нет никакого секрета, и я уверен, что когда вы побеседуете с Демьяновым и Проскуриной, они вам объяснят причины.
– А что, у них были неприятности? – Опалин напрягся.
– Ну их же не убили и не покалечили, считай, никаких неприятностей не было, – ответил учитель спокойно. – Вот в соседней деревне в прошлом году селькора убили. Может, вы слышали – селькор Герасимов, о нем в газетах писали. Это в шести верстах от нас произошло.
Опалин сидел, моргая, и чувствовал себя совершенно по-дурацки. К Распутину, спиритизму и давнему убийству на охоте прибавилось свежее преступление, да еще убийство селькора. Хуже этого было бы только убийство какого-нибудь видного партийца или военного. Иван почувствовал, что вязнет, и что разобраться в происходящем будет чрезвычайно нелегко.
– Давайте перейдем к привидению, – попросил он, хмуро потирая лоб. – Кто его впервые увидел, как это произошло… ну и вообще.
– Все началось с Демьянова, – сказал учитель.
– Нет, с Проскуриной, – возразила Лидия Константиновна. – Она первая стала жаловаться на странные звуки в доме.
– Звуки? – быстро спросил Опалин. – Какие именно звуки?
– Какие-то необычные шумы. Стуки, но… не похожие на стуки. Потом я тоже проснулась среди ночи… Я, знаете, привыкла, что дом старый и тут всякое слышно. Рассохшееся дерево потрескивает, например, половицы скрипят, бывает, что ставень хлопает… Но эти звуки были совсем другие. Мы думали, что это может быть кот или какое-нибудь другое животное. Потом решили, что в дом могли забраться беспризорники… Все осмотрели, но ничего не обнаружили. А потом случился припадок…
– У Демьяновой?
– Нет. У Проскурина. Он встал среди ночи и увидел… Что-то белое и светящееся, что колыхалось в воздухе. С ним произошел эпилептический припадок… Когда он пришел в себя, то не мог говорить несколько часов. Потом… Потом ночью это увидела я.
– Так, – выдохнул Опалин. – И что именно это было?
– Оно было неживое, – без колебаний ответила Лидия Константиновна. – Наверху угадывалось что-то вроде черепа. Оно висело в воздухе без всякой опоры… А потом я увидела, как стол подпрыгнул, завертелся и стал… стал стучать. Знаете, как на спиритических сеансах… И это было ужасно, потому что… потому что поблизости никого не было. Ни одной живой души, кроме меня. Стыдно сказать, но я закричала и побежала прочь. Мне потом сказали, что мой крик перебудил всех в доме…
– А кто тогда находился в доме?
– Я, комсомольцы – они тогда еще не уехали… Платон Аркадьевич. Доктор Виноградов…
– Доктор? Что за доктор?
– Он заведует местной больницей.
– Вы же сказали, что ее разгромили.
– Да, но до основания не разрушили. Она… ну… считается, что она действует, хотя крыша… в общем, там можно безопасно находиться только в двух или трех помещениях. Обычно доктор вел там прием, а жил у нас. Это неудобно, потому что больница в нескольких верстах… И когда ему ночью явился призрак, он сказал, что с него хватит, и перебрался туда.
– Он тоже видел привидение?
– Да.
– Значит, доктор, образованный человек, верит в призраки?
– Дело не в том, во что он верит и во что не верит, – вмешался Платон Аркадьевич, – а в том, что есть. Вы бы тоже, если бы столкнулись среди ночи…
– А вы? – Опалин повернулся к нему. – Вы видели этот чертов призрак?
– Я – нет. Но я всегда запираюсь и не выхожу по ночам. – Платон Аркадьевич нахмурился. – Несколько раз я слышал странные стуки, как будто стучали совсем рядом с моей дверью. Но я не выходил. Днем я спрашивал, кто стучал, и все, кто жили тогда в доме, говорили, что они не делали этого.
– А вы не думаете, – с расстановкой спросил Опалин, – что вы могли стать жертвами проделок деревенских?
– Это для них слишком замысловато, – сказал учитель с усмешкой. – Поверьте, если бы у них что-то было против нас, они бы просто нас прикончили. Без всяких церемоний.
Опалин нахмурился. В глубине души он признавал, что непротивленец, скорее всего, прав; но простота, с которой тот говорил об этом, не нравилась гостю.
– Я слышал, что в усадьбе есть сторож, – сказал Иван. – Он что-нибудь говорил?
– Один раз он видел это в окне, – отозвалась Лидия Константиновна.
– В каком именно окне?
– Здесь. В столовой.
Опалину не то что сделалось неуютно, но он поежился и понял, что остальные заметили, что ему не по себе.
– Он не вошел в дом, чтобы проверить, что это было?
– Он испугался, – ответил Киселев. – Знаете, он неплохой человек, но после этого случая запил. Теперь он даже днем не любит приближаться к дому.
Итак, сторож, доктор, двое учителей и двое комсомольцев видели и слышали нечто, что одинаково напугало их всех. Тотчас же Опалин вспомнил, что был как минимум еще один человек, и насупился.
– Все это мы уже рассказывали вашему предшественнику, – добавил Платон Аркадьевич. – Хотя должен сказать, что он не интересовался ни прошлым усадьбы, ни Распутиным, ни драмой, которая произошла с отцом Лидии Константиновны… Вы, похоже, глубже роете, чем он. Можно спросить, к каким выводам вы уже пришли?
– А к каким выводам пришел Бураков? – колюче спросил Опалин.
– Ну, он сказал, что призрак настроен явно контрреволюционно, и что он выведет его на чистую воду.
– И что было дальше?
– Ваш коллега устроил в доме засаду, – сказал Платон Аркадьевич. – Сидел тут ночами и караулил. На третью ночь это и произошло.
– Что именно?
– Когда появился призрак, Бураков выпустил в него две обоймы.
Опалин открыл рот. Этого в бумагах дела, которые ему передали, не было. Вероятно, Бураков просто не успел записать, какие действия он предпринял.
– И что? – спросил он, смутно предчувствуя, что не услышит в ответ ничего хорошего.
– Призрак исчез, а ваш коллега долго буянил, после чего напился. На следующую ночь призрак влетел к нему в окно.
Опалин сидел, весь подобравшись, и выражение лица у него было совершенно волчье. Чем дальше, тем меньше ему нравилось то, что он слышал.
– Если вы тоже приехали сюда с мыслью пострелять в шутника, который прикидывается призраком, – спокойно продолжал учитель, – выбросьте это из головы. Мне, черт возьми, 36 лет, и я уже давно не мальчик. Проскурин и Демьянова, конечно, молодые люди, но их тоже нелегко обмануть. Про доктора и Лидию Константиновну и говорить нечего. – Он перевел дыхание. – Я буду вам очень признателен, если вы докажете, что за всем, что тут творится, стоят материальные силы. Но буду честен: я считаю, что это дело вообще не по вашей части.
– А по чьей? – мрачно спросил Опалин.
Учитель пожал плечами.
– Есть многое на земле и на небе, Горацио… Это цитата, – быстро пояснил он, видя, что собеседник не понимает, куда он клонит. – Из Шекспира. А другой титан мысли, которого зовут Гёте, сказал, что сущее не делится на разум без остатка. Я думаю, что тут мы имеем дело как раз с таким остатком.
Тени сгустились в столовой. Чья-то стриженая голова сунулась в окно, хихикнула и пропала.
– Когда именно умер Сергей Вережников? – внезапно спросил Опалин.
И мысленно он отметил, что его собеседники впервые посмотрели на него не то что с уважением, но… В общем, с чем-то, до странности на него похожим.
– Мы узнали, что он умер в апреле, – сказала Лидия Константиновна больным голосом, потирая висок.
– И, по-вашему, его дух вернулся сюда?
– Я не знаю, что думать. Не знаю.
Опалин вздохнул, прикидывая дальнейший план действий. Расспросить сторожа, доктора и комсомольцев, которые раньше тут жили. Узнать… что узнать? Как выглядит субстанция, которую нельзя арестовать и которую невозможно ранить? Чего, собственно, от него ждут? Во что он вообще ввязался, позволив послать себя в это гиблое – как он сейчас понимал – место? Вон Лидия – из-за этого проклятого дома потеряла и отца, и мать, пыталась вырваться и в итоге была вынуждена сюда вернуться. И, может быть, таинственный Сергей Иванович тоже был вынужден вернуться, потому что…
Нет, нет и еще раз нет. Строго придерживаться фактов, иначе он опять провалится в трясину мистики, откуда не выбраться.
– Боже, я совсем забыла, – пробормотала Лидия Константиновна, глядя на стол. – Надо что-нибудь принести… Квас или компот? Может быть, чай?
Опалин сказал, что ничего не хочет, а учитель – что он не прочь выпить квасу. Он видел, что Ермилова хочет уйти, потому что разговор с настырным сопляком из Москвы совершенно ее вымотал, и она попытается в одиночестве прийти в себя. Лидия Константиновна поглядела на него, поняла, что он обо всем догадался, кивнула и быстро вышла, поправляя на плечах выцветшую шаль.
– Вы мне не все сказали, – заметил Опалин. Платон Аркадьевич тем временем потянулся за новой папиросой, и его рука замерла в воздухе.
– Имеете в виду, я вам соврал? Ну-ну…
– Что именно вас так испугало, что вы стали запираться на ночь? Никогда не поверю, что чужие рассказы могли произвести на вас такое впечатление. Только рассказы, – Опалин голосом подчеркнул слово «только». – Было же что-то еще?
Он действовал наобум, но по выражению лица собеседника понял, что попал в точку.
– Когда я рассказал об этом вашему приятелю, – сказал Платон Аркадьевич, дернув ртом, – он стал смеяться и говорить, что я перепил.
– А вы не пьете?
– Нет. Ну, пью, но в меру. Не до такой степени, чтобы…
– Так что вы видели? Призрак во тьме?
– Нет. Летящий стол днем.
– Э?
Ничего более умного Опалину в голову не пришло.
– Я видел стол, – отчеканил учитель, – который летал по комнате. Ясно? Вопреки законам притяжения, вопреки… вопреки всему. Он парил под потолком, покачиваясь туда-сюда. Поплыл к окну, потом остановился и направился ко мне. А потом он опустился на прежнее место и застыл.
– И вы это видели? Собственными глазами?
– Дурацкий вопрос, простите. Чьими еще глазами я мог это видеть? И нет, я не был пьян. Спросите кого хотите, они вам скажут, что я не пью. Более того, я… Я подошел к этому проклятому столу и стал щупать его. Я хотел убедиться, что там нет… ну… никаких веревок, которые объясняли бы этот трюк. Но это был обычный старый стол, понимаете? Комната была ярко освещена, и в ней никого не было. На всякий случай я проверил соседние комнаты, но они были пусты. Никого. Только…
– Только – что? – не выдержал Опалин, когда пауза слишком уж затянулась.
– В соседней комнате я нашел портрет. Я точно помнил, что раньше видел его на чердаке. Не знаю, как он вообще уцелел. Лидия Константиновна говорит, что раньше в доме было много картин, но почти все погибли. Правда, большинство из них нарисовала Зинаида Станиславовна – она баловалась живописью. Кажется, один из ее любовников был художником…
– Так что с портретом-то? – не утерпел Опалин.
– А то, что непонятно, каким образом он оказался в комнате. Я пытался выяснить, кто принес его с чердака, но все смотрели на меня, как на сумасшедшего. Портрет просто перенесся с чердака в комнату, ясно?
– И кто же был на нем изображен? – спросил собеседник, почти уверенный, что знает ответ наперед.
– Как кто? Сергей Иванович Вережников, – ответил учитель.
Глава 7
Трель соловья
Вечером того же дня Опалин сидел в своей комнате на кровати и смотрел на натюрморт на противоположной стене. Сумерки вползали в открытое окно, и где-то в саду пел соловей. Иван не зажигал света. Ему хотелось разобраться в своих ощущениях. Картина, на которую он глядел, в полутьме казалась смутным пятном и оттого не отвлекала его от размышлений.
Поговорив с учителями, он собирался сходить в деревню, но неожиданно разразилась гроза, и Иван, чтобы занять себя, стал осматривать дом.
Он переходил из комнаты в комнату, пощупал стол, о котором ему рассказал Киселев, и убедился, что это обычный предмет мебели, не слишком легкий, но и не настолько тяжелый, чтобы его нельзя было сдвинуть с места. Данный факт, впрочем, никак не объяснял, почему стол ухитрился летать без крыльев и без каких-либо видимых приспособлений. Расспросив Лидию Константиновну, Опалин выяснил, что движущийся и стучащий сам собою стол, который она видела, был тот же самый и что раньше за ним любил сидеть Сергей Иваныч, проводя свои сеансы.
Затем Опалин пожелал увидеть портрет, который сам собою перенесся с чердака в бывший бальный зал на втором этаже усадьбы. С портрета глядел холеный старорежимный господин с остроконечной бородкой и усами. На вид в нем было не больше чертовщинки, чем, к примеру, в тарелке окрошки. Иван отвернулся от портрета и недовольно почесал нос.
Он осмотрел все помещения на обоих этажах усадьбы, не пропустив ни одного чулана, ни одного закутка. Наверху остатки былой роскоши и изящные колонны причудливо сочетались с покосившимися оконными рамами и отходящими от стен обоями, которые в иных местах висели лоскутами. Здесь еще оставалось некоторое количество мебели, но уже ощущался тот особенный нежилой дух, который обычно предшествует запустению и забвению. Несколько комнат на втором этаже были отведены для комсомольцев, и в одной из них старинная кровать с остатками балдахина соседствовала с бюстом Калинина и изображениями Ленина и Троцкого. Тем, кто жил в столице и пристально следил за происходящими событиями, было ясно, что товарища Троцкого выдавливают из партии, что его атакуют со всех сторон и что подняться ему уже не дадут. Однако в провинции не так хорошо держали нос по ветру, и, кроме того, следует сказать, что сторонников у Троцкого было немало и его слава создателя пролетарской революции работала на него еще долго.
Спустившись на первый этаж, Опалин заглянул к Киселеву. В комнате, которую занимал Платон Аркадьевич, на стене висел совершенно иной портрет – Лев Толстой, и вовсе не в виде хмурого старца с кустистыми бровями, каким его принято обыкновенно изображать, а в образе молодцеватого офицера с николаевскими эполетами. Заметив, что гость заинтересовался портретом, Киселев оживился, сел на своего конька и прочитал целую лекцию об учении Толстого, а также о его художественных произведениях. Слушая его, Опалин сделал только тот вывод, что его собеседник должен быть хорошим учителем.
Затем Иван сделал перерыв, чтобы покурить, и отправился осматривать погреб, где не обнаружил ничего особенного. Теперь ему оставалось обследовать только чердак, где нашлось кое-что поинтереснее, а именно – заброшенное гнездо дрозда с яйцами невероятного бирюзового оттенка, разнообразный хлам, преимущественно железный (деревянный весь пошел на растопку в недоброй памяти 1918-1921 годах, на которые пришелся пик разрухи и хаоса гражданской войны), а также телескоп на треноге.
– Дореволюционный еще, – пояснил учитель, – его купили, но так и не успели собрать. Мне сказали, что одно время Зинаида Станиславовна интересовалась астрономией… Оптика цейссовская, представляете? Я его случайно нашел в одном из ящиков, собрал – будем с ребятишками на звезды смотреть…
Заинтересовавшись телескопом, Опалин припал к окуляру и стал поворачивать прибор в разные стороны. Он разглядел верхушки леса, деревню, церковь, кладбище и даже паровоз, подходящий к станции. Все было видно как на ладони, и про себя он решил, что телескоп – чертовски хорошая штука.
– А священник тут есть? – неожиданно спросил Опалин.
Киселев мысленно отметил, что Иван не стал употреблять слово «поп», имеющее уничижительный оттенок, и поглядел на собеседника внимательно. Несмотря на весь свой опыт, учитель никак не мог понять, что Опалин представляет из себя. Иногда он казался простым, как таблица умножения, а иногда озадачивал, вот как сейчас.
– Отец Даниил, – сказал Платон Аркадьевич в ответ на вопрос собеседника. – Зачем он вам?
– Поговорить, – туманно ответил гость, почесывая ухо.
– Он старый человек, – буркнул учитель. – И совсем не враг советской власти.
– Вы к нему обращались? – Опалин круто повернулся к собеседнику. – Ну, насчет призрака, который тут шляется?
Это был уже второй раз, когда Киселев понял, что московский гость совсем не прост, да что там – несмотря на молодость, чертовски проницателен.
– Угадали, – пробурчал Платон Аркадьевич. – Ладно, черт с вами, – разозлился учитель, – он тут был.
– Со святой водой и молитвами? Изгонял злых духов? И как, помогло?
– Нет, – сухо ответил учитель. – Послушайте, если вы намерены разводить антирелигиозную пропаганду…
– Я из угрозыска, – усмехнулся Иван. – Это не по моей части. А труба у вас хорошая, – он кивнул на телескоп. – Просто отличная. Кто еще о ней знает?
– В смысле?
– Кто знает, что она тут стоит?
– Гм… Ну, я говорил Лидии Константиновне…
– А еще кому?
– Кажется, никому.
– Отлично. Впредь до моего особого разрешения прошу о телескопе никому не сообщать. Это понятно?
– Понятно, – проворчал Платон Аркадьевич. Хотя на самом деле он ничего не понимал.
Когда дождь кончился, Иван отправился обследовать сад. Часть деревьев была вырублена, а за домом располагался огород, и, поглядев на него, Опалин сразу же понял, что занимается им человек, не имеющий достаточных навыков, и только потому, что жизнь заставила. Грядки кривые, овощи посажены то слишком тесно, то чересчур просторно, половина кустов не плодоносит, – одним словом, совсем не то, что на огороде возле станции, где чувствовалась неустанная забота и любовь к делу. «Интересно, Терешин занимается огородом или все-таки Марфа… – мелькнуло в голове у Ивана. – Наверное, жена, хоть он и корчит из себя главного. Все-таки хорошая хозяйка видна сразу…»
После огорода Опалин пошел к пруду и, засунув руки в карманы, некоторое время стоял напротив плотины, на которой инженер Вережников установил динамо-машину. Опалин уважал техническую мысль, и все, что двигалось, производило электричество или облегчало человеческий труд, было близко его сердцу. Еще он любил мосты, корабли и, конечно же, самолеты. Может быть, если бы он не оказался в угрозыске, он бы попытался стать летчиком. Ради одного ощущения, что ты отрываешься от земли, ради того, чтобы воспарить над скудной, трудной, спотыкающейся жизнью… эх, мечты, мечты!
Усилием воли отогнав досужие мысли, Опалин повернулся и зашагал к сторожке. В конце концов, он приехал сюда не мечтать, а заниматься делом.
Сторож усадьбы, превращенной в школу, оказался бледным малым неопределенного возраста, заросшим клочковатой русой бородой. Звали его Алексей Свешников. Он рассказал, что раньше выполнял разные работы в Дроздово, потом перебирался в город на заработки, снова возвращался и в конце концов с позапрошлого года осел тут. Также он уверял, что привидения шатались в усадьбе и раньше, потому что в войну там устроили больницу, в которой от тифа и прочих болезней умерли десятки, если не сотни человек.
– Я тебе так скажу: больница – одно название, – говорил Алексей, морща лоб. Его отличала медлительная речь, и каждое слово он произносил, словно вбивая гвоздь. – Больных туда просто привозили, понимаешь… А лекарств не было. Ничего не было. Лидия Константиновна была вместо сестры милосердия, пока сама не заболела…
– А как же врачи? – пробормотал Опалин.
– Врачи? Да ты что… Ну, прислали из уезда одного. Он только посмотрел, махнул рукой и обратно запросился…
– А Виноградов, который нынешний доктор? Он тут когда появился?
Сторож задумался.
– В этом году или раньше? – решил ускорить процесс Опалин, который видел, что его собеседник завяз в дебрях памяти и никак не может сориентироваться.
– Нет. Ты меня не сбивай… Кажись, после смерти Ленина он приехал. Точно. Вот тогда.
– А что он за человек вообще?
– Человек? Да так… Городской. Жена к нему приезжала одно время, потом развелась. Надоело мне, говорит, свинство это. – Алексей усмехнулся и покрутил головой. – Она в туфлях ходила. Какие туфли в деревне, сам понимаешь…
За печкой затрещал сверчок.
– Отец мой был тут сторожем, – сказал Алексей. – А я, знаешь, решил: у меня все будет иначе. В сторожа не пойду. И что? – Он усмехнулся. – Что большевики о судьбе говорят? Есть судьба, али нет?
– Каждый сам хозяин своей судьбы, – убежденно ответил Иван.
– Да ну! – Сторож криво усмехнулся. – У меня три брата было. Все на фронте полегли. В ымперлитическую войну. – Он не справился со словом «империалистическая» и перекорежил его так, что Опалин поморщился. – Что они в своей жизни решали? Да ничего. На меня посмотри: что я решаю? Стерегу усадьбу эту проклятую, копаюсь на огороде, слежу за машиной на плотине, за лошадью, вожу Лидию или учителя, куда скажут. Теперь вот призрак этот окаянный… Тьфу!
– А лошадь что, болеет? – спросил Опалин, вспомнив разговор на станции.
– Не. Игнат, сволочь, плохо ее подковал.
– Игнат – это кузнец?
– Он. Ты знаешь, он к Лидии сватался. Много лет назад, а она ему отказала. Так он до сих пор помнит, и не упустит случая напакостить.
– Ладно, хватит про Игната, – решился Опалин. – Ты лучше про призрака расскажи.
– А что про него рассказывать? – Сторож явно занервничал. Сверчок заскрипел еще громче.
– Ты его видел?
– Один раз. Мне хватило.
– Опиши.
– Как его описать-то? Белый и колышется в воздухе. Вместо головы – череп.
– Череп, значит?
– Угу. Ты в него тоже палить собираешься, что ли? Как этот, который до тебя приезжал?
– Думаешь, не стоит? – серьезно спросил Иван.
– Ну попробуй, если смелый, – ответил Алексей со вздохом. – Только на меня не рассчитывай: я с призраком связываться не буду. Братья мои померли, а я еще пожить хочу.
– Почему ты один дом стережешь, без собаки?
– Была у меня собака. – На лицо сторожа набежала тень. – Убили ее.
– Кто убил-то?
– Кто-то из местных. Сад видел? Там черешни растут, яблони. Ничего толком не поспевает, их зелеными обдирают.
– Зачем?
– Ну вот так, – туманно ответил Алексей, поводя плечами. – Это же все господское было. В 19-м году у кулачья дров было навалом, но они все равно сюда лазили и деревья пилили, хотя лес совсем близко.
После сторожки Опалин заглянул в конюшню, где в просторном стойле, рассчитанном как минимум на шесть лошадей, стояла одна-единственная кобыла и шумно вздыхала.
– Здорово, – сказал ей Иван. – А ты не боишься призраков, да?
Лошадь посмотрела на него своими прекрасными темными глазами и переступила на месте. «Надо будет сделать подлецу Игнату внушение», – подумал Опалин и отправился к себе.
Теперь он сидел и вяло размышлял обо всем, что услышал и узнал в этот странный, тягучий летний день. Его не покидало интуитивное ощущение, что среди этого вороха самых разнообразных сведений он уловил намек на нечто очень важное, на ниточку, которая была ему так нужна – но не ухватил ее вовремя, чтобы раскрутить весь клубок, и это его мучило.
«Что же это было, в самом деле…»
Соловей в саду щелкал, свистел и выводил рулады. Ночь наплывала на Опалина.
«Надо будет спросить у них бумаги и чернил, чтобы… Хотя что я могу сейчас написать?»
Он мысленно представил себе, как будет выглядеть его отчет, и фыркнул.
«Помощник агента угрозыска Опалин Иван Григорьевич, командированный в б. усадьбу Дроздово (Московской губернии) с целью пресечь деятельность эмигрантского призрака, который злоумышляет против советской власти…»
Б. в данном случае являлось весьма популярным в те годы сокращением, обозначавшим «бывший» или «бывшие». Так называли не только дома, но и людей, которые что-то значили при старом режиме, а при новом обратились в ничто или почти в ничто, из-за чего не питали к власти большевиков никакой симпатии.
«Вот, допустим, Лидия Константиновна… Можно ли ее назвать бывшей? Всю жизнь на положении бедной родственницы в этом доме, который ее не отпускает… Или, к примеру, Киселев…»
Он поглядел на банку с огурцами, которая превратилась в сущую обузу. Половину Опалин отдал Лидии, а оставшиеся успел частично умять.
«Завтра надо будет вернуть Марфе пустую банку, – решил Опалин, – пусть не думает, что я зажал посуду». Он был человеком обязательным и не понимал, как можно не держать своих обещаний.
Выбросив до поры до времени из головы все мысли о призраке, он попробовал закрыть окно, но понял, что не сможет спать в духоте, и оставил все как есть. Сбросив сапоги, Опалин улегся на кровать, повернулся на бок, ничем не накрываясь, и уснул. Впрочем, до этого он успел убрать браунинг под подушку.
Точность обязывает нас добавить, что вскоре после того, как он уснул и на небо выплыла мутно-желтая круглая луна, тень скользнула по саду и заглянула в открытое окно. Добавим также, что тень не имела отношения к миру призраков, а, напротив, принадлежала вполне себе живому человеку.
Видя, что Опалин крепко спит, обладатель тени усмехнулся и растворился в ночи. Его загадочную личность могли бы разоблачить только луна и соловей, но оба они говорить не могли, и потому тот, кто бродил по саду, мог ничего не опасаться.
