Валерия Романовна Верстовская
Стопроцентная свадьба
Я поняла, что действительно теряю свой разум, когда в очередной вечер я сидела на кухне и разговаривала с какой-то милой о пустоте. Я не знала кто она и зачем пришла. Проговорив с ней всю ночь, я проводила ее и заснула. Как мне казалось, на сутки, а на деле прошло два часа. Проснувшись, я пошла на кухню, где опять сидела эта мила. Точнее не сидела, а висела. На стене. Плакатом.
Это была вырезка из журнала, которую я нацепила над столом, как постер.
Я поняла, что схожу с ума.
Мой герой опять пропал. Я принимаю решение, собираю вещи и ухожу. Куда не знаю. В отцовский дом возвращаться нельзя было в таком состоянии. Родители, кстати, не волновались за меня. Их полное доверие ко мне казалось не проявлением заботы, а скорее “пофигизмом”, поэтому я сама себя воспитывала. Сама училась, сама росла, сама жила. Наверное, из-за этого я слишком много “сама”. Решила, что пойду к своему старому знакомому, на время.
Время пролетело быстро.
Я была чужой для себя. На самом деле я прочувствовала еще много ужасов, когда жила с Тадом. Но зачем рассказывать то, с чего глаза не плакать будут, а кровоточить.
Пропажу мой ненаглядный заметил только спустя неделю. Мы встретились, я пыталась все объяснить ему. Он, как животное, просто взял меня и понес в свое логово. Туда, где я схожу с ума.
Я ухожу-он возвращает. Так по кругу.
В таком цикле мы прожили еще около полу года.
Мне вот -вот должно было исполниться шестнадцать.
Я не могла понять, что же у меня было к Таду. Наверное, я была зла на него, потому что он был больной человек и сделал из меня такого же, как он. Наверное, я была благодарна ему, потому что он когда-то показал мне, как ведет себя человек, который любит. Его диагноз-маниакальное расстройство личности с признаками шизофрении. Я знала, что наркотики свели его с ума. Я знала, что они сведут с ума меня.
За это время я смотрела на себя и не понимала, кто же виноват в том, что я такая. Он-виновник в создании той, кого вижу в зеркале. Зачем он показал мне другую жизнь, зачем создал такую, зачем научил выживать.
Проходит еще полгода Я ухожу. Опять. На этот раз решительно. Собираю все свои вещи. Он бегает по квартире, останавливает меня. Он безумный.
“А что ты мне можешь дать? Порошка?” – это было последнее, что я крикнула ему до того, как захлопнула дверь. Я знала, что это убьет его. Пускай.
И вот я выхожу, с его квартиры. Существенно другая. Два года назад, когда я первый раз пришла сюда у меня было несмышленое мировидение, даже, наверное, счастливое. Но, здесь мои глаза перестали быть просто органами, а стали библиотекой жизни.
От него я кое-что забрала себе. Ту искру в глазах, которая поманила меня когда-то. Утащила. Украла. Вложила в свои. Зелено огненные.
Я стала такой же безумной, как и он. Он научил меня многому, как хорошему, так и плохому. Я могу похвастаться умением крутить “бабочку” и способностью уложить спать годовалого ребенка.
Что за дите и при чем тут я? Все просто, это был ребенок от его бывшей пассии, такой же, как и он наркоманки. Я была с ней плохо знакома, но вот с ее сыном очень даже хорошо.
Мне было 15 лет, уже год прожили вместе и Тад принес его в нашу квартиру. Я сидела убитая своими мыслями в тяжело давившей на меня комнате, когда услышала детский плач и отворяющуюся дверь.
– Это Паша. Он поживет немного с нами. Позаботься о нем.
Сказал и ушел, всучив мне на руки это бедное, кричащее существо. Делать было нечего.
В тот момент, мне казалось, что я тащила на себе все. Жизнь текла мимо меня, а я удрученно смотрела в окно, пока Пашенька играл в погремушки. С каждым днем тяга к нему росла. За то я не одна! У меня есть он. А как мне его называть? Друг по несчастью? Кто он?Мне не стоило долго задумываться над этим, как спустя месяц Паша выдавил из себя первое слово, точнее попытки произнести его звуками.
Это было при Таде, мы сидели на кухне. Он опять что-то рассказывал. Я кормила Пашу. В тот момент, кстати, я поняла, что не Тада я люблю, а его плоды. Если это слово не будет считаться обзывательством для моего единственного, оставшегося лучика света.
“За папууу, за мамууу, ам” -Самолетиком залетала ложка невкусной каши.
-Ну, не дразнись, покушай и пойдем гулять – я разговаривала с ним так, как будто он понимает меня и слышит
Тад перебил наш диалог
-Звонила Геля. Ну, его мать. Хочет забрать его себе обратно.
Он сказал это так тихо и спокойно, как будто ему было все равно на моего Пашеньку.
-Не заберет. Смелости не хватит.-спокойно, монотонно произнесла я.
За время проживания в этой страшной, опошленной, другой России я изменилась и научилась жить иначе. Жить по страшному. Слишком много я видела, чтобы остаться человеком.
Молчание. Он понимал, что я привязалась к этому ребенку и считала его своим. Особо не скрывала этого. Почему я должна отдавать того, в кого вложила себя?
Мертвую тишину перебили гласные, доносящиеся от Паши, через которые он пытался выразить, что больше не хочет есть эту дрянь.
Я окинула Тада взглядом, да так, чтобы он понял, что решать проблему с этой Гелей ему придется как можно скорее, пока я не добралась до нее.
-МММмммААамммаа
Невнятное, протяжное, странное вытянулось из Паши. Это было его первое слово. Он смотрит на меня. На меня, пятнадцатилетнюю. Меня мамой назвал. Меня. Счастью моему тогда не было предела, а он, хохочет сидит. Кашей плюется.
С того момента этот материнский инстинкт полностью овладел мной. Я не видела жизни без Пашеньки.
Я начала понимать откуда такая дикая любовь взялась у Тада ко мне. В его глазах, я маленькая, беззащитная, хорошенькая. Меня хотелось взять и никому не отдавать. Он любил меня отцовской любовью, как дитя, которому хочется дать самое лучшее. Он-больной человек, который нашел “свое” во мне. Вцепился в меня, как безумец, а безумцы, между прочим, только они, это “свое” никому не отдадут. Никогда. Чтобы не случилось.
Я нашла это “свое” в чужом ребенке. То, что я хочу сохранить, сберечь и вырастить.
Жили мы странно. Я с ребенком. Тад с бабами. Я никогда не ревновала, потому что не считала его “своим”, не чувствовала той любви, которой любят влюбленные. У меня было к нему что-то семейное. У него ко мне тоже. Мне хватало того, что он обеспечивал нас, поэтому я особо не жаловалась.
Время пробегало быстро. Мне исполнялось шестнадцать, Паше два. Он уже мог ходить и связывать пару слов. Меня называл теплым «Мама».
Все закончилось, когда ненаглядного все же посадили.
По какой статье, не помню, но это должно было случиться рано или поздно. Я сказала ему, что не собираюсь ждать, а возьму Пашеньку и уеду во Владимир. Мне надоела эта криминальная жизнь, когда господа полицаи не дают моему ребенку поспать своими бесконечными стуками в нашу дверь и звонками с разных телефонных номеров.
Во Владимире у меня были хорошие друзья. Я бы умчалась туда непременно. Устроилась бы на работу, вырастила Пашеньку и вот оно счастье.
В 16 лет мое счастье заключалось не в тусовках, алкоголе и порошковой дряни, а в создании семьи. Грррустно.
И все было бы именно так, как я планировала, если бы не одна маленькая, занозливая мила, не дававшая мне покоя.
Геля. Биологическая мать. Так сложились обстоятельства, в которых она решила, что может разговаривать. Представляете? Личность, не имеющая разумный склад ума, здравое мышление и обладающая “желтым билетом” по жизни решила, что может разговаривать. Небылицы, да и только. Она посмела явиться и качать свои права за моего Пашеньку.
Ее приход меня даже шокировал. Я была в какой-то мере восхищена ее храбростью. Но не на долго. Мое восхищение умерло там, где началось ее безрассудство. Она начала омерзительно кричать матом, плеваться и вытворять странные, несвойственные женщине вещи. Ох, ей бы на мой район. К остальным “милам”.
Мне надоело. Ее минута славы закончилась. Я так и не поняла на что она надеялась, поэтому два “типа”, стоявшие у моей двери, как охрана, подосланная Тадем, мигом расправились с ней.
Хоть Тад и был тем еще дуралеем, но людей при себе имел. Стадо. Подчиняющееся стадо.
На этом я думала, что все закончилось. Начала собирать вещи. Купила билет на поезд и как это бывает, по трагедии всей жизни, в последний момент вламываются те же самые господа полицаи, которые доставали меня постоянно, в компании этой самой Гели.
Я не понимала почему она жива, но думать сейчас не об этом надо было. Безумная женщина опять орала и выискивала что-то.
Господа полицаи проводили со мной беседу на кухне, точнее со мной и Пашенькой, которого я не выпускала из рук и на секунду. Я слышала, как эта противно-обезумевшая бегала по моей квартире. Господа полицаи говорили тихо и мирно. Я их не слушала. Я была не в этом мире. А в мире таких же карих, зачарованных отцовских глаз.
Я часто впадала в такие трансы и очнулась я только тогда, когда почувствовала, что уважаемые мной господа полицаи пытаются выхватить моего ребенка.
Мгновенный животный инстинкт овладел мной. “Что это они делают?”
Они разговаривали со мной так тихо-тихо, спокойно, как будто я больная. Я начала вслушиваться в их слова
-Ада, пойми, солнце. Ты слишком мала, чтобы лезть в эту кашу. Ты погрязла в этой рутине, а для твоего возраста свойственно целоваться с мальчиками, пить пиво за углом и прятать сигареты от мамы, а не жить с двадцати трехлетним наркоманом-тираном, воспитывая чужого первенца.