Валерия Лисичко
Ревность
Критик будет много и увлекательно рассуждать о личных, неосознанных проекциях автора. В этих строках, по мнению критика, Феликс будет смотреть на себя глазами любимой женщины, молчаливой и закрытой, за которую приходится додумывать ответы.
Майя прочтёт исследование и на финальных страницах не сможет подавить улыбку. Читать будет, как всегда, делая глотки из глиняной чашки.
А вот Феликс этого исследования так и не увидит.
Его тело опустят в сырую яму и глянцевый гроб вопьётся в грязь задолго до публикации.
***
Холодное молчание: придумай себе смысл жизни и наслаждайся им – одна из строк в черновиках Майи.
Печатная машинка стрекотала клацканьем клавиш по утрам. Она щёлкала Феликса по носу из тишины и с гогочущем смехом шкодливого школьника убегала прятаться под пальцы Майи.
Ежедневно, в будни и по выходным, Майя просыпалась в 5:30 утра. Она вставала сразу, без раскачиваний и перестановок будильника на 5-10 минут.
Как на службе. Как на службу.
Вместо молитвы – горячий кофе. Вместо утреннего ритуала – клацканье клавиш.
Полтора-два часа ежедневной работы. Удовлетворённый выдох. И вздох облегчения Феликса: наконец-то жужжание умолкнет, и он сможет провалиться в сон.
Майя уходила. А Феликс чувствовал насмешливый взгляд антиквариата на своей спине. И звон пустующей квартиры.
Но Феликс не собирался сдаваться. Он не уступит жильё злобной пустоте. И не уступит Майю дурацкому клацканью. И он не поведётся на обманные уловки собственного мозга – не выбросит одержимую демонами печатную машинку в окно, например. Феликс ещё не знал, что сделает. И просто наблюдал из окопов своей депрессии.
Феликс видел, как от прикосновений к раритету на щеках Майи загорается еле заметный румянец застенчивости, как у смущённой девушки на первом свидании.
Феликс заметил, что Майя не просто нажимает на клавиши, она словно танцует пальцами, растягивая прикосновение, как слегка задерживает объятия влюблённая девушка, как чуть дольше держит рукопожатие переполненный чувством человек.
Такие чувственные касания Майя не оставляла на теле Феликса во время их ночных ласк.
Печатная машинка похищала предназначенные ему ласки, предназначенную ему любовь.
После этого открытия Феликс не мог сдержать раздражения: он не упускал возможности задеть печатную машинку, пнуть письменный стол, на котором она расположилась. Как-то даже рискнул пролить на неё сладкий чай.
Ответом стали убийственный взгляд Майи и её вмиг побледневшее лицо. У Феликса мелькнула мысль, что, будь у неё в руках в этот момент нож, разлитый чай мог бы стать его последним подвигом в этой жизни.
После чайного инцидента мысли сломать или выбросить машинку покинули голову Феликса. И он испытывал почти физическую боль, глядя на то, как Майя выхаживает свою неодушевлённую любимицу: разложенная на детали машинка займёт всю кухню. Майя будет протирать и любовно смазывать каждую деталь, пока, наконец, спустя несколько дней возни, машинка, обновлённая и посвежевшая, как пенсионерка, вернувшаяся из санатория, не встанет на своё место.
Феликс посмотрел на неё как на пережившую ядерную зиму тёщу. А машинка самодовольно клацкнула и заластилась под истосковавшимися пальцами Майи. Ночь напролёт, до рассвета, квартира наполнялась сверчковым стрекотом клавиш, лишая Феликса сна, вытягивая из него жизнь. А на утро усталая, но удовлетворённая Майя ушла на работу. Она предпочла провести ночь с печатной машинкой, а не с ним. Феликс понял, что в иерархии этого дома его статус оказался ниже статуса неодушевлённого куска пластика.
Нежный румянец Майи. Её смущение. Ласковые прикосновения. Звон пустой квартиры раскручивал, подпитывал образы внутри головы Феликса.
Однажды Майе позвонили и попросили выйти на работу в выходной.
Феликс, лёжа на диване, слышал обрывки фраз звонящего и жёсткий голос Майи. Звонивший упрекал Майю, что она подставляла коллектив. Майя предлагала повестить табличку с фразой: «закрыто» или «карантин», предлагала выйти звонящему или директору, предлагала задействовать других, более преданных делу сотрудников.
И холодный разговор обернулся войной, когда на чашу весов этого спора лёг аргумент о бездетности Майи. Феликс почувствовал, как в комнате резко повисло напряжение, а Майя превратилась в столп ледяного пламени.
Губы Феликса тронула самодовольная улыбка. Честолюбивая струна, задетая собеседником Майи, была и у самого Феликса. Майю обвинили не в бездетности. Майю обвинили в никчёмности. Нет детей – ты второй сорт, ты не в приоритете, вопросы могут решаться за счёт тебя.
Феликс метнул мстительный взгляд на печатную машинку. И неожиданно та самая струна в его душе смягчилась, напряжение спало.
Майя, защищающая своё право стоять в одном ряду с матерями. Майя, растягивающая тихий, бессловесный лозунг «Моя жизнь может быть наполнена не менее значимыми вещами, чем забота о детях.
И он, человек, стремящийся попасть в один ряд с печатной машинкой и растягивающий молчаливый лозунг «Я не менее значим, чем станок по набору букв, обслужите меня».
– Работаешь только ради денег! – разнёсся гневный выкрик из телефонной трубки.
– Именно, – самодовольно ответила Майя.
Через неделю ей пришлось искать новую работу.
Но и на ней Майя надолго не задержалась. Просто однажды утром она не завершила свой печатный ритуал через полтора часа. Она продолжила печатать и не остановилась ни в восемь утра, ни в десять, ни в одиннадцать.
Шнур разрывающегося от звонков телефона, Майя просто выдернула из розетки. Она печатала до полуночи, что-то бормоча себе под нос, периодически комкая листы. И отвлекаясь на пополнение глиняной чашки. Кофе сменялся молоком. Молоко – чаем. Чай – ромом.
А на следующее утро Майя сообщила Феликсу, что её уволили. Спокойно, как всегда, без эмоций.
