Валерия Прокшина Зеркала

Женщина стояла у самой обочины, лицом по ходу его движения, словно всматривалась в ту же темноту, куда он ехал. Михаил видел только спину, серую шаль, сползающую на одно плечо, и небольшой наклон головы, который почему-то казался неестественно неподвижным. Она не махала рукой, не пыталась привлечь внимание. Просто стояла. Будто ждала чего-то впереди, а не помощи от проезжающих.

Михаил смотрел на нее, колеблясь, но все же не стал останавливаться, проехал. Он машинально глянул в заднее зеркало – там была только белесая завеса тумана. Михаил повернул голову и попытался рассмотреть обочину уже напрямую, не через отражение – и заметил ее снова, стоящую в той же позе, но уже неспешно растворяющуюся из вида, словно туман мягко втягивал ее внутрь.

Он автоматически сбросил скорость. Ноги сами легли на педали мягче. Внутри поднялось странное раздражение вперемешку с тревогой: что ей тут надо среди ночи? Почему одна? Где ее дом? Зря не остановился, может ей помощь нужна – думал Михаил, но продолжал ехать вперед, растворяясь в тумане сам.

***

Он проехал еще минут десять. Туман почти не рассеивался, только иногда редел, и тогда казалось, что мир сузился до освещенного светом фар куска темноты впереди и нескольких метров асфальта. Мысли липли к одной и той же картинке: сгорбленная спина у обочины, шаль, наклоненная голова. Вспоминалась мать, как она выбиралась в магазин, цепляясь за перила, как ругалась, когда ему казалось, что ей нужен врач. Ничего особенно трагического, просто старость. И все равно от этого образа становилось тяжелее, чем от любого рассказа про призраков.

Впереди туман поредел чуть сильнее, и Михаил машинально вскинул подбородок, всматриваясь. На обочине снова обозначилась фигура. Он даже выругаться не успел. Тот же рост, тот же силуэт – но теперь женщина стояла чуть ближе к дороге, и на голове у нее был темный платок, туго завязанный под подбородком. Шаль уже не сползала, а лежала ровно. Силуэт выглядел собраннее, как будто эта старушка вполне знала, что делает посреди ночной трассы.

Михаил скинул газ и выжал педаль тормоза мягко, машинально включил аварийку. В голове быстро перебрали варианты: первая женщина без платка, волосы седые, растрепанные; эта – с платком, аккуратная. Значит, не может быть та же. Здесь, возле заправки, наверняка есть какие-то деревни, частный сектор, остановка. Люди как-то живут. И он, взрослый мужик, едущий к собственной старой матери, не может второй раз проехать мимо.

Он остановился у самой обочины и опустил стекло, чувствуя, как в лицо тут же ударило сырым холодом. Женщина стояла неподвижно, но теперь он видел ее четче: платок, узкое лицо, старческие руки, крепко стиснутые на узле шали.

– Вам куда? – спросил Михаил. Голос прозвучал чуть грубее, чем он рассчитывал.

Секунду ему показалось, что она не услышала. Потом старуха неожиданно быстро, по-птичьи, повернула голову и подошла к машине. Лицо было обычным: морщинистое, уставшее, глаза светлые, выцветшие. Ничего странного, кроме, пожалуй, какого-то усталого внимания, с которым она посмотрела прямо ему в глаза.

– До поворота, – сказала она негромко. – Там на развилке меня высадите.

Голос был хриплый, затертый, из тех, что можно услышать в очереди в поликлинике. Михаил кивнул, не видя причин отказывать.

– Садитесь.

Он щелчком открыл заднюю дверь. Старуха обошла машину, села сзади, аккуратно придвинулась к середине сиденья, сложила руки на коленях. Никаких пакетов, сумок, лишь старая куртка и платок. В салон потянуло холодом и чем-то сырым, немного напоминающим запах мокрого снега и старой ткани.

Михаил завел машину, выехал обратно на полосу. Туман снова сомкнулся вокруг. Внутри стало странно тихо: мотор гудел ровно, шины шуршали, но звуки проваливались куда-то вглубь, не доходили полностью.

– Далеко живете? – спросил он, просто чтобы разрушить тишину.

– Тут недалеко, – сказала старуха. – За развилкой вправо. Там раньше пост ГАИ стоял, потом убрали. Дорога старая, вы ее не знаете. Все теперь по новой ездят.

Михаил машинально отметил, что действительно не помнит никакого поста. Лет десять он по этой трассе не ездил, а сейчас все навигаторы ведут по одним и тем же маршрутам. Правда, навигатор в такие моменты как раз и решил не работать.

– Сын здесь ездил, – добавила она спустя паузу. – Катался по этой трассе все время. Дальнобойщик. В “Красных линиях” работал.

У Михаила неприятно дернулась левая рука на руле.

– Серьезно? – попытался он сказать небрежно. – До сих пор там?

– До сих пор, – сказала она странно ровно. – Где нашли его, там он и остался.

Фраза показалась ему неуклюжей, но он списал это на возраст и на странную манеру говорить у деревенских стариков. Он кивнул, хотя она этого не увидела бы.

Он краем глаза посмотрел в салонное зеркало. В нем отражался размытый задний ряд сидений, кусок окна, слабый отсвет фар. Старуха в отражении почти не читалась: темное пятно, сливающаяся с сумраком масса. Неудобный угол какой-то. Он дернул пальцами зеркало, пытаясь поймать ее силуэт, но встретил только собственный взгляд и пляшущие отблески от приборной панели.

Зато в поле зрения попало розовое зеркальце, которое болталось на своем шнурке под зеркалом заднего вида. Оно качнулось и словно поймало что-то внутри себя. Михаил на секунду отвел взгляд от дороги и увидел в крошечном стекле чужой взгляд – не свой, и даже не дочкин, хотя откуда там дочкиномы было взяться? Из глубины зеркальца на него смотрели чужие глаза, более светлые и внимательные, чем у старухи в реальности. Как будто в отражении она сидела ближе и видела его лучше, чем должна была.

Он отдернул взгляд, вернул внимание на дорогу, сдержанно выдохнул. Трасса впереди вилась ровной лентой, обозначая через равные промежутки редкие фонари и белые полосы. Ничего сверхъестественного. Просто усталость. Просто недосып, старая больная мать, которая ждет его впереди и мерзкий кофе, бултыхающийся в желудке.

– Сын ваш… – сказал он после паузы. – Сейчас где? Далеко живет?

Сзади стало будто еще тише. Потом раздался тот же хрипловатый голос:

– Далеко. Нашли его далеко. Не тут. И не сразу.

Михаил внутренне поморщился от формулировки.

– Это как?

– В девяностые, – сказала старуха, – тут бандины орудовали. На дороге. Фуры глушили, машины останавливали. И его остановили. Нашли потом… – она чуть вздохнула, – плохо нашли. Собаки обглодать успели к тому времени. Тут псов бродячих много.

Слова легли в пространство между ними вязко, как туман за окнами. Михаил почувствовал, как в животе снова сжалось что-то неприятное; всплыли в памяти чужие, только что услышанные фразы: “собаки первыми нашли”, “по кусочкам”. Девушка на заправке, дальнобой, радио.

Михаил упрямо смотрел вперед, сильнее стискивая руль. Дорога, редкие фонари, туман – все сливалось в одно длинное серое пятно. Руль оставался единственным, за что можно было ухватиться, чтобы удержать хоть какое-то ощущение контроля, пусть и чисто иллюзорного.

Розовое зеркальце чуть качнулось на своем месте, и в крохотном стекле снова мелькнуло лицо. Теперь глаза старухи были ближе, чем могло бы быть физически: отражение вытянуло детали, приблизило их. Михаил на миг всмотрелся, сам того не желая. Ему показалось, что рот у нее открыт чуть шире, чем должен быть в спокойном состоянии, как будто губы не до конца смыкались на зубах. А зубов было как будто слишком много. Не острые клыки, ничего карикатурного – просто слишком частый, слишком плотный ряд, заполняющий рот до отказа.

Он оторвал взгляд от зеркальца и снова уставился на трассу. Сердце забилось чаще. На секунду стало стыдно: он взрослый мужик, психически здоровый, у него работа, семья, мать, которая ждет его в своей старой хрущевке, а он реагирует на отражения в детской безделушке как школьник после страшилки. Туман, игра света, усталость. И бабка, которая говорит странностями, потому что ей больше не с кем поговорить. Может она и из ума давно выжила.

Впереди показались слабые огни. Сначала он принял их за очередные фонари, но огни двигались. С каждой секундой становились ярче и выше, глухо нарастал звук тяжелого мотора. Михаил машинально сдвинул машину чуть правее, давая место встречному транспорту. Туман резал свет фар, размазывал его по дороге, и было трудно понять, на каком расстоянии реально находится грузовик.

Сзади послышался тихий шорох, как будто старуха поменяла положение. Он почти почувствовал это кожей.

– Сын мой тоже так ехал, – сказала она негромко. – По этой же дороге. И тоже думал, что доедет.

Михаил хотел ответить, сказать что-то примирительное, но в этот момент розовое зеркальце снова качнулось, поймав линию света от встречных фар. И в нем, в маленьком стекле, он увидел ее лицо полностью. Она сидела все так же неподвижно, но в отражении улыбалась. Губы были растянуты слишком широко, хищно, а зубы, плотно стоящие, желтые, ряд за рядом, заполняли весь рот до самой глубины. Глазами она будто издевательски улыбалась и заглядывала ему прямо в душу.

Михаил дернул руками, рефлекторно, как от удара. Машина дернулась следом. Встречный свет развернулся ему навстречу целой стеной. В последний момент он рассмотрел на лобовой части фуры знакомый логотип: красные полосы, жирная надпись “Red Lines”, те самые самые “Красные линии”, о которых ему только что рассказывали.

Удар был коротким и очень громким, и одновременно совсем беззвучным. Сначала что-то тяжелое рвануло машину в сторону, потом мир сложился в одну белую вспышку, и стекло, металл, глухой хруст костей слились в один удар. Туман проглотил все остальное.

***

То, что должно случиться, происходит без моего участия. Дороги сходятся там, где им положено, люди встречаются с теми, кого должны встретить, и зеркала оказываются в тех руках, которые их не отпустят. Иногда они недолго висят в машине над панелью, иногда лежат в чьем-то кармане, иногда их выкидывают на обочину вместе с остальным мусором. Но мои зеркала терпеливее мяса и металла, их труднее сломать окончательно.

Местные потом недолго обсуждали аварию. Одни говорили, что мужчина заснул за рулем. Другие – что он испугался выскочившего на дорогу силуэта. Третьи вспоминали про старую историю с дальнобойщиком и грустную историю с его матерью, которая замерзла насмерть пока блуждала холодной зимой в его поисках, и вздыхали: мол, место плохое, мертвый угол, лучше его объезжать.

Розовое зеркальце лежало в грязном снегу у обочины, немного в стороне от места аварии, чистенькое и яркое, только с тонкой трещиной по краю. Работница заправки подобрала его, когда шла домой вечером, крутанула в пальцах и улыбнулась: забавная штучка, жалко оставлять. Ей показалось, что в нем на секунду мелькнула чья-то тень в серой шали, но эта мысль быстро вылетела у нее из головы.

Иногда вещи сами находят тех, кому им стоит принадлежать. Я лишь немного сдвигаю их по траектории. Остальное за вас доделывает судьба.